Байкал. Книга 7

Татьяна Иванько

Байкал. Книга 7

Часть 25

Глава 1. Спи!

Несколько дней Эрик злился на меня, что я так «всё испортил», как он сказал, пока ходил туда-сюда по моей горнице. Я отвоевал себе в доме отдельную горницу, сказав, что это мне для молитв, наставил тут икон, как положено, и мог теперь уединяться, чтобы не всякий день поводить с нашими с Эриком жёнами, которых у нас на каждого было по две. Вот он и пришёл сюда, откуда я не хотел выходить уже несколько дней.

– Вот кем надо быть, чтобы так всё время всё портить?! Какой ты остолоп всё же! Повезло мне с братцем – дураком!

– Хватит, разошёлся… – пробормотал я.

– Что «разошёлся», теперь к ним в дом ни ногой.

– И что тебе делать там?

– Не твоё дело. Даже не знаем, как её здоровье…

Что думаете, беспокоился, Эрик, оказывается, не напрасно, окольно мы узнали, что сокольничий князя Звенигородского Василий Нитков схоронил жену вслед за новорожденным сыном.

– Родильная горячка, должно…

– А может, чума?

– Чума, болтаешь… Так остальные-то живы-здоровы в дому…

– От горе-то, а?

– Красавица была женка-то, ай-яй, жалко.

– Ежли не красавица, не жалко што ль?

– Да любую жалко, не очень-то разбежисся жениться снова. Иде они, невесты? Бедует теперя, сокольничий, поди.

– Да мало ли хто бедует по такому поводу, вона, у деверя тоже жена помре от родов, што ни год, так на погост носим баб…

– Дак-ить… куды деваться, такое дело…

– «Дак-ить», тьфу! Сначала сын, за им и жена, вот иде горе не пережить!

– Ниче, молодой, переживёть, не он первый… – вот, что говорили, вторя друг другу, перебивая, продолжая обсуждать, приводить примеры.

Эрик помрачнел, спрашивал меня, как понимать сие, ведь и на погосте могила появилась Елены Евтеевны Нитковой, возле маленького холмика, где лежал их сын, но её могила – ещё большая ложь, я не сомневался.

– Она улетела, должно, – сказал я.

– Улетела, может и так, а может, этот убил её? Вот из ревности, к примеру? – нервно предположил Эрик, когда мы шли от могилы к лошадям, оставленным у служек.

– Она сказала, он не ревнив.

– Да? Ар, ты ерунды-то не говори, – скривился Эрик. – К нему идти надо за разъяснениями.

– Сходи, попробуй.

Но ни Эрику не хотелось того, ни мне, ясно было, что такой «поход» завершится одним – дракой. Потому было послано к Рыбе, и к Дамэ письмо с вопросом об Аяе. Дамэ сам явился к нам, чтобы рассказать, что знал…

…Мы слышали с Рыбой, что они кричат друг на друга там наверху. Я направился было к их почивальне, в страхе за Аяю, но Рыба, остановила меня.

– Милые бранятся… – сказала она, сама глядя на потолок, откуда, приглушённые перекрытиями, доносились их с Аяей крики, больше его, словно он что-то горячо доказывал. – Пущай выяснят…

Слов было не разобрать, ясно только, что спорят, потом вдруг, будто разом хлопнули двери и ставни, что-то ударилось, и стихло…

Рыба улыбнулась, обернувшись на меня.

– Вот и… ладно.

– Что «ладно»? Что ты мелешь? – рыкнул я, поняв, что впервые я не расслышал слов в дому, когда мог слышать и через улицу, ежли мне было надобно. А тут всё слышал, как и Рыба, как обычный человек. Вот о чём шепчутся разбуженные сенные – слышал, а о чём кричат Аяя и Ван – нет. Он закрылся от меня, он догадался, что я… и закрылся. Что он ещё тайно сотворит, пока я не вижу и не слышу?!

– И не мелю! – меж тем заметила Рыба, поглядев на меня. – Пущай. Родит ещё – всё забудется.

– Так просто у тебя всё…

– А что сложного? Замуж вышла – терпи, не устраивай бунтов. Чего артачиться-от? Коли мил – так живи, притирайся, никто не говорить, што просто за мужем, мущина – не котенок, все время мурчать да молочка просить не будет, он – хозяин в дому. Он главный. А не хотела его, на што тада связалася с им?

В этом была правда, не поспоришь, и мне не хотелось теперь их разлада, да и что от разлада, опять бежать куда? Что искать? Где?

Но тишина была неполной, и заглушать к утру Ван уже не мог, устал ли, али забылся, но я уже слышал и знал, что там у них делается. Это обеспокоило меня, всякая чрезмерность вредна и опасна, тем паче был он зол и обижен. И ревновал, я это чувствовал даже сквозь стены и перекрытия. Как в своё время Орсег обезумел… Но этот убить или даже ударить её не пытался, вовсе нет, но и удержать себя от безумного пламени тоже был не в силах. Вмешаться было невозможно, и не только потому, что мне это неловко, но просто оттого, что не проникнуть, оказалось, ни в двери, ни в окна. Будто сплошная стена, ежли токмо топором прорубить…

Только к утру следующего дня, дверь, наконец, открылась. Я застал Вана на лестнице, он, растрёпанный, потому что волосы у него отросли в последнее время, а сейчас спешил до ветру.

– Погоди, Дамэ, ни слова! – сдавленно проговорил он, огибая меня.

Я вошёл всё же в почивальню, я вошел, потому что чувствовал, там нет Аяи, иначе не посмел бы. Горница в беспорядке, конечно, но окна распахнуты настежь, так, что она почти выстудилась за несколько мгновений, и здесь даже нет запахов их тел, думается, только на простынях остался. Ван вернулся и застав меня на пороге, сказал, предвосхищая мой вопрос:

– Её нет.

– Как? Где она? Ты… что-то сделал с нею?

– Я?.. Она сама с кем хочешь, сделает… Бросила меня, как видишь. В одной рубашке сбежала. А вот когда и как, я не знаю…

… – И вы решили изобразить её смерть? – спросил я.

Дамэ побледнел, кивнув.

– Знаю… дурно это, и отпевать пустой гроб – дурно, лгать и… Словом, да, мы с Рыбой сделали единственное, что считали правильным в этот момент.

– Где она?

– На Байкале, – ответил Эрик за Дамэ.

Тот кивнул ответно.

– Да, Ван так и сказал. И ещё сказал, что ему нет туда хода, словно стена стоит, он не может сквозь неё никак пробиться.

– Она… научилась стены такие возводить? – Эрик взглянул на меня.

Вот смотришь на меня, потому что знаешь, как я, Аяю не знает никто, а сам рядишься в её мужья. Шиш вам!

– Не она. Есть Тот, Кто всегда готов услужить ей.

– Кто? Не понимаю…

Дамэ побледнел, догадываясь, и опустил глаза.

– Это… очень плохо. Плохо, что она опять приняла Его помощь. С каждым таким разом, как с крупинкой, срывающейся с горы, всё более неустойчивым оказываешься, всё ближе к краю, всё слабее перед Его соблазном. Таким ласковым и терпеливым как Он, не бывает никто…

– Вы считаете… она приняла помощь Сатаны? – тихо спросил Эрик.

Я посмотрел на него:

– Хуже, она позвала Его сама.

– И… что теперь? Она, кажется… она ведь умеет с Ним обращаться, – сказал Эрик.

Дамэ невесело усмехнулся.

– Так Он и действует… люди думают, что всё поняли, что знают, как с Ним надо вести себя… А Он тем временем всё ближе и ближе, и вот Он уже у самой кожи, не надо ни звать, ни просить, Он войдёт сам, как желанный любовник…

У меня мороз по коже пробежал от его слов.

– Почему вы с Рыбой не отправились вслед за ней? Есть, кого попросить. Даже Орсег не отказался бы…

– Ван попросил нас остаться, – немного смущаясь, сказал Дамэ.

…Так и было. Когда мы все поняли, что Аяя на Байкале, и что Вану туда не проникнуть, первое, что мы подумали с Рыбой, это отправиться за ней. Конечно, и Орсег помог бы, да, возможно, даже Вералга не отказала бы нам. Но Ван, догадавшись о наших с Рыбой мыслях, попросил:

– Конечно, я вам – никто, и ваше право немедленно отправиться к Аяе. Но я прошу вас, останьтесь. Останьтесь со мной? Вас она бросила, как и меня. Быть может, без вас она скорее одумается и захочет вернуться, – в его голосе дрогнула надежда.

– Как же ей вернуться, ежли мы «похоронили» её вчерась? – моргнула Рыба.

– Пусть только пожелает быть со мной, и я буду там, где она, – не рисуясь, сказал Ван. – На Байкале, на Москве, хотя на Луне, мне едино, лишь бы с нею…

И я в его словах услышал убеждённость, и готовность следовать ей. Но байкальским братьям слова Вана я дословно предавать не стал, хотя их двоих это касалось непосредственно. Но сказал, что мы остались, пока, на время.

– Так она там одна, выходит? – проговорил Эрбин. – На Байкале-от?

– Там целое племя тех, кто поклоняется ей, – сказа Арий.

– Не о том я… – поморщился Эрбин, словно его разозлило напоминание брата, будто тот не сообразил, о чём он говорит.

– Ты женат, Эр. На манечке-танечке, так что остынь, – заметил Арий.

– Думаешь, я стану за двоих тут отдуваться с этими куклами? Нет, от меня тебе не отделаться, я отправлюсь с тобой…

Но, что станут делать братья-байкальцы и когда, я не стал думать, это их дело. Мне надо было бы, конечно, отправиться на Байкал, чтобы защитить её… Это им всем кажется, что она очень сильная, но я знаю, что теперь она ранена, в самое сердце, и что как никогда уязвима перед Ним. А от Диавола лучшей защиты, чем чёрт не найти.

С этим я и пришёл к Вану.

Он поднял глаза на меня, думал некоторое время, поднялся даже из-за стола, на котором были разложены книги, но поверх них стопка Аяиных рисунков, на них – дитя…

Он походил по горнице, ныне в почивальню принесли стол, и он здесь поводил по многу дней с книгами, и записками. Что-то изучал и записывал, мне кажется, ещё и отлучался куда-то, потому что книги менялись, он их где-то брал, изучал, делал записи, после прочтения возвращал. И какие-то ещё умения развивал в себе, помимо имеющихся. Только служба у князя звенигородского отвлекала его от этих занятий, потому что он даже почти не спал.

– Ты… уверен в том? Что можешь защитить её?

– Я уверен, что ей нужна защита, – сказал я.

Ван долго смотрел мне в лицо светлыми глазами, потом сказал.

– Можешь ты… присылать мне веси о ней? С Басыр хотя бы?

– Она и сама обязана нас всех весями через своих слуг три раза в год посещать.

– Это так, но я знаю, как она может обходить это правило. Она узнает обо мне и ни слова не скажет о себе. А ты… просто напиши – здорова, весела, али грустна, в Байкале купается. Ни о чём ином не прошу, не шпионить, но… я тоскую о ней… так, что и умер бы, если бы не надеялся вернуть всё.

Мне хотелось сказать ему, что такого полного счастья как у него, не было ни у кого из живущих, но он всё потерял по своей воле, но что зря пинать поверженного?

Тяжелее разговор был только с Рыбой, которая обняла меня.

– Да ты што… Дамэшка, как же я без тебя-от остануся теперь, ты ж мне как брат, столько лет, меня без тебя как половинка, даже треть…

И заплакала, сразу раскисая, как подмокший хлеб. Я обнял мою верную Рыбу, и сказал, поглаживая ее широкую, на зависть, спину:

– Побудь с ним, с Ваном. Его от Сатаны только Аяя защищала, а нынче она сама… и не приведи Бог, как Ван ступит на дорожку, что к Нему ведёт, у Вана силища, вообрази, что будет?.. Миру энтому – конец. А он ведь, ежли в голову себе что-то возьмёт, его не остановишь.

– Это да, это ты – верно, – согласилась Рыба.

И едва я собрался уже попросить Вералгу, как она сама явилась к Вану неожиданно.

– Ты… ты… паршивец, куда ты дел свою шлюху? – услышал я, едва она переступила порог его горницы.

– Полегче, Вералга, – строго сказал они, я услышал, как он поднялся из-за стола, за которым сидел. – Я шлюх вовсе никогда не знал.

– Не знал?! Не знал, что Аяя – шлюха из шлюх! Богиня Любви! Её жрицы все проститутки!

– Прекрати, Вералга, ежли не хочешь снова остаться без рта, – сказал Ван негромко, угрожающе.

– Прекратить! Да я… Викол отправился с ней! Викол! Вообрази, какой изощрённой тварью надо быть, чтобы обольстить Викола!

– Этого не может быть, – невозмутимо сказал Ван. – Если Викол оставил тебя, это не означает, что он отправился за Аяей.

– Викол пропал сразу вслед за ней, стало быть – он с ней. Где Аяя?! Только не лги, что она в могиле, будь так, и ты лежал бы рядом! Всё ложь! Всё ложь, что с нею! И дитя, похороненное и её добродетель! А ты всё веришь, ты веришь в её любовь, в то, что она не обманывала тебя!

– Меня не обмануть, – сказал Ван.

– Ну конечно, вас обмануть ничего не стоит, когда у вас стоит! – пошипела Вералга.

– Ты в этом знаешь толк, похоже? В обмане и остальном, о чём говоришь, да? Кто тут тогда шлюха?

– Не смей разговаривать со мной подобным манером! Учти, найду твою дрянь раньше тебя – прикончу. Прикончу, если не прикончишь ты.

Ван помолчал некоторое время, я слышал, как он сел – скрипнул стул. И произнёс негромко и значительно:

– Аяю не тронь. Что бы ни было, что бы она ни сделала, она моя, и мне решать, что с нею делать… Ясно? Моя. Я с нею обвенчан, кто может это изменить? Ни ты и никто. Так что забудь о мести ей, иначе…

– Угрожаешь мне?

– Нет. Ни в коем случае, – ответил он, усмехнувшись, и, клянусь, у Вералги от этой усмешки по коже побежали мурашки размером с крыс…

…Признаться, мне было плевать, произвели ли мои слова впечатление на Вералгу или нет, мои мысли были далеко, тем паче, я был уверен, что ничего дурного на деле она не может причинить Аяе, так, болтовня. Сам я думал днесь о том, что сказал мне князь Иван Иваныч, когда спросил о жене и моём мнимом вдовстве.

– Нехорошие слухи, Василий, появились, будто бы… не своей смертью померла твоя жёнка. Будто бы ты… убил её?

Я обомлел. Вот это да…

– Сказывают, что ссорились вы, а после никто её уже не видел, – Иван Иваныч внимательно вгляделся в меня. – Что скажешь? Дознание мне учинить? Чадь твою расспросить али как? Сам признаешься?

В его совещательной горнице, где он обычно сиживал с дьяками, советниками али с братом Семёном, мы были одни, и говорил он не строго и негромко, словно надеясь услышать ответ, который успокоит его.

– Говорят, даже гроб не открыли на отпевании и на погосте тож… Отчего это, Василий? Признайся мне, как на исповеди, убил? Я придумаю, как тебя спасти, отвести подозрения, оправдать. А, Василий? Убил?

– Да нет же, Иван Иваныч! Что же я, изверг? Как это жену убить?! – растерялся я, вот уж никак не ожидал.

Но князь Иван не верил мне, встал из-за стола и заходил из одного угла в дугой.

– Я понять могу… – негромко произнёс он, и кто его убедил в том, что я такое злодейство свершил? – Такая красота, охотников, небось, немало… Говорили, спуталась со сродственником вашим, с Резановым Иваном? Он-то сам пропал со двора. Ты его, может, прирезал тоже, а труп в воду кинул? Али ещё куда?

Я отказывался, удивляясь, какие дикие слухи могли появиться на пустом месте. И как такое вообще могло кому-то прийти в голову.

– Иван Резанов – старик вовсе, что ты, Иван Иваныч, к тому же дядя мой! – воскликнул я.

– Старик-от, может и старик, но жена-то у него молодая, стало быть, и он не так уже и стар… Ну, что скажешь? В семьях случается и не такое, пока муж в отлучке, жена со сродственником сваляется. Может, и ребёночек его был? Тебе ведь, по сколько дома не бывало… Василий, право, лучше расскажи мне всё, а там порешим, как защититься. В монастырь тебя пока отошлю, пока слухи не утихнут, а дале…

Похоже, он всё уже решил, и отослать меня, и даже казни лютой предать. Но спрашивал признания из одного любопытства, хотел из первых уст подробности вызнать, а после и казнить, ведь я признался в смертоубийстве. Но я не думал признаваться.

Не пошло и седмицы, как пришли за мной стражники. Вералга, оказывается, жалобу на меня подала великому князю, что я убил жену и её мужа за преступное сожительство. Теперь было ясно, кто выдумал всё это, она решила опередить меня, хотя и знала, что я способен уйти от любой стражи, но я не стал, и об этом, думаю, она тоже догадывалась заранее, почувствовала во мне. Уходя со стражей, я обернулся к Рыбе, со слезами кинувшейся ко мне.

– Куда вы его?! Куда, Вася?! – вскричала она, попытавшись преградить путь стражникам. Но они замахнулись алебардами:

– Уйди, тётка, не мешай, на суд княжой ведём убийцу и волхователя.

– Убийцу… Батюшки-святы, как это?

Вот тогда я и обнял Рыбу, и сказал тихо, в самое ухо:

– Дождись, Рыба, до казни, не уезжай, а там… Увидимся.

– Как же, да ты што?! Как казнь?! – зарыдала Рыба, оседая, и сразу стала похожа на опавшую квашню. Хуже всего было то, что Дамэ уже отправился на Байкал, и она оставалась одна. Более того, на Москве не было уже и Ария и Эрбина, они улетели, о чем пришли сказать мне, благородные люди.

– На Байкал полетим, пока самолёт исправен ещё, – сказал Арий.

– Открыто и без зазрений говорите, что летите сманить мою жену, – усмехнулся я, наливая им фряжского красного вина. – Я оплошал, стало быть, место свободно? Вералга считает, что его уже занял Викол.

Они переглянулись, не ожидали этой новости.

– Хорошо, если Викол, – проговорил Арий.

– То есть?

– Викол – человек, как известно, да и не по этой части он вовсе, чтобы за девчонками бегать. Так что…

– Мы опасаемся соперника иного рода… – сказал Эрбин.

– Иного? Какого иного? – не сразу догадался я. – Вы о… Сатане? Неужели? Нет, она никогда…

– Аяя могла переместиться на Байкал только с Его помощью, и тебе закрыть туда ход мог только Он. Такое уже было, она так пряталась одиннадцать веков, пока я не отыскал её, для твоего посвящения, между прочим.

От этого мне стало не по себе, оттого, что Аяя могла принять Его руку, и я не могу помешать этому? Мне нет хода к ней, я отгорожен от неё, словно каменной стеной…

После этого разговора они пропали, и жёны их присылали и ко мне, и к Мировасору, и к Вералге. Я мгновенно придумал, что знаю, что они отправились в Муром с товаром, но места там глухие, и вернутся нескоро.

– Что же нам не сказывали?

– А может вы прогневили чем мужей? – спросил я странных одинаковых с лица и одинаково одетых женщин.

Спросил наугад, зная, что почти всегда за собой вину какую-нибудь признаешь. И попал в цель, как ни удивительно: молодухи покраснели, переглянувшись, и тут же отвернулись друг от друга. Что у них там было неясно, понятно только, что после разговора этого они долго друг с другом эдак дружны как допрежь не будут…

И предстал я перед судом, скорым, надо сказать, на котором выслушали свидетельницу Вералгу, что показывала: моя жена Елена Евтеевна, ещё во времена девства спуталась с её, Настасьи Резановой, собственным мужем Иваном, оттого и потерял я её след в Твери, но после одумалась, потому что полюбовник был женат и никак за себя её не взял бы, вот Елена Евтеевна за меня и пошла – грех прикрыть, была ко времени свадьбы брюхата, да скинула ребёнка…

… – Не иначе, как прибегнув к злому ведовскому зелью, – вдохновенно рассказывала Вералга, воодушевлена вниманием всех служек, дьяков, сокольничих, и тем паче князей, Звенигородского и великого – Московского.

Все слушали как какую сказку рассказ Вералги, никто, думаю, даже предположить не мог, что эдакие дела творились у них прямо под носом.

– Оттого, должно быть, другой ребёночек после и помер, Бог наказал! А может, хто знат, и энтого извела, на што её Сатана сподвиг? Всех свидетельниц после погнала она из дому, оставила только двух, кого купила, али запугала, уж и не знаю… Их легко найти, половина у меня в дому, остальных отыщем. Расскажут всё, как было, – добавила Вералга в заключении, довольно посверкивая глазами, глядя на меня. Вот мне любопытно, далеко она ещё зайдёт в своей злобе и ненависти?

Я не боялся, чего мне было бояться, когда самое страшное было не здесь, когда оно со мной уже случилось. А потому спокойно слушал всё, что происходило.

В большом и мрачном зале, куда, кажется, вовсе не попадал ни один луч дня, потому что зима в самом своём тёмном величии, съевшая весь солнечный свет, ныне правила миром. Казалось, солнце вовсе не вставало над горизонтом, а едва взглядывало на Землю и, в разочаровании, снова исчезало. В этот же зал со сводчатым низким потолком вообще не проникал ни один луч, казалось, мы уже в преддверии Ада.

Но, Аяя, Аяя, я в аду рукотворном, что устроила Вералга, не в настоящем ли ты?! Это единственное, что пугало меня днесь.

– Что ж выслушаем, конечно, свидетельниц, надо понимать, что заставило православного поднять руку на жену, – сказал несколько обескураженный судья.

Но всем вообразить то, о чём говорила Вералга, было непросто, люли жили честной жизнью и обнаружить такую разверстую скверну, просто исчадие рядом с собой было непросто. Но потом зашептались: «Да, красота-то у ей, верно, нечеловеческая, такая, что ум мутиться и дух захватывает. Рази же обыкновенная женщина может быть такой? Конешно, Диавольское порождение!»…

Слушали долго, а я проводил всё время между слушаниями в темнице, сырой и холодной, полной шуршащих крыс. Поначалу я содрогался от отвращения, а после вдруг вспомнил, что в ведении Аяи, а вене Селенги-царицы все звери малые и большие. И тогда я заговорил с ними, как она учила когда-то: «Ты гляди на неё, и в голове своей обращайся, говори, она и услышит». Так я и сделал. Когда бурая крыса доставит моё послание своей Селенге, я не знаю, но это хоть что-то…

К январю суд, выслушивая целый сонм свидетелей и, в особенности свидетельниц, уже дошёл до того, что и меня обвинили в ведовстве, вспомнили и то, как пленили меня в монастыре, куда я «водил беспрестанно женщин, отводя глаза братии», и, уже сложив всё вместе, порешили, что был я не под влиянием расстройства чувств и оттого убил свою жену-распутницу, а с нею сразу был в заговоре противу добрых православных христиан, она, как последовательница Сатаны и я, волхователь, завлекли честного Ивана Резанова, а когда он отказался свою жену Настасью Каземировну извести, убили его. Но в порыве ревности, убил я и распутную жену свою. И к тому же обманул князя Звенигородского и Великого князя, и скрыл, что жена моя не чиста и не сообщил о том, а позволил князьям благоволить себе. Так что я вовсе не жертва злого диавольского наваждения, а сам пособник Сатаны, и потому повинен смерти.

… – И да будет предан лютой смерти через четвертование, но до того подвергнут пыткам, дабы отрёкся от своего покровителя – Врага рода человеческого. После того, как отречётся от Сатаны трижды, как во время крещения, будет в избавление, предан смерти. Пытки к Василию Иванову Ниткову применить водой, огнём и железом.

То есть до того, как меня раздерут на четыре части, надо мной вдоволь потешатся заплечных дел мастера. Думаю, раздирать будет уже особенно нечего, потому что даже пытка водой оставляет мало возможностей пережить её…

И я лежал в энтот день в своей темнице и думал, остаться мне до утра и пусть они убьют меня, пусть последним приветом станет то послание, что я отправил Аяе. Она получит его уже после моей смерти и будет знать, как я раскаиваюсь и как жалею обо всём. Но главное, как я скучаю и как люблю её, что без неё я вовсе не представляю себе жизни…

Глава 2. Плен и свобода

…Ужас в том, что наслаждение оказалось куда сильнее злости и обиды, куда выше подняла меня эта волна и бросила, расшибая о камни. Всё же я любила Нисюрлиля, и хотела дальше любить, и душа моя была склонна к нему, но он так жестоко оттолкнул её, но и тело желало и любило его прикосновения и поцелуи…

Но Нисюрлиль злился, и эта его злость и жёсткие, против обычного, руки и губы, пугали меня, но не давали вырваться.

– Не надо… перестань… – взмолилась я, когда он приступил, уже не знаю, в который раз.

– Останешься, тогда перестану, – сказал он, снова притягивая меня к себе.

– Отпусти… Отпусти… и… Нисюр… придёшь, когда захочешь, – ответила я. – Только отпусти отсюда… я не могу больше здесь, я задыхаюсь… Ты словно поймал майского жука и посадил в коробок для забавы…

И как это было глупо так говорить, потому что это распалило его ещё больше…

Он рассердился, поднимаясь, бледный, волосы намокли от пота и вились потемневшими локонами, прилипая к его шее и лицу, блеснули зубы, злые…

– Для забавы?! Для забавы?! Так для тебя это забава?!..

Но на всякую силу приходит усталость, обессилел и он, и заснул, обнимая меня. Я поднялась тихонько, боясь разбудить его. Мной владела одержимость побегом, чем сильнее Нисюрлиль пытался удержать меня, тем сильнее я рвалась на волю, точно обезумев, не думая ни о нём, ни о себе, вообще ни о чём, ослепнув, и оглохнув, только одно – вырваться! Настоящее безумие владело мной в эти мгновения.

Ужас и, может быть, самый главный и самый постыдный для меня был ещё и в том, что то, что я изо дня в день прощала Арию в течение двухсот лет, Нисюрлилю я простить не захотела. Тем паче я не могла заставить себя оставаться в этом доме, казалось, что это хуже, чем в тюрьме. Пока мы с ним были одним целым, то есть, пока я думала так, я была готова вытерпеть эту жизнь ближайшие лет двадцать. Но не теперь, когда он не просто оттолкнул меня от себя, но отшвырнул, как незначимую муху, я не могла уже выдерживать ни здешнего мрака, ни тесных теремов, ни правил, ни несвободы. Ты, Нисюрлиль, даже не понимаешь, что ты сделал со мной, на какое дно отвращения к самой себе бросил. Не тем, от чего ныло теперь всё моё тело, и почти не держали ноги, о, нет, это всего лишь доказало, подтвердило мне моё место в твоей душе…