Каменное сердце

– Двадцать лет я был солдатом. Я служил в Карлайле, Булони и даже в Тауэре. Двадцать лет я служил королю. – Голос его возвысился. – Это я убил шотландского короля! В великой и страшной битве при Флоддене. Шотландские копейщики бросились тогда на нас с вершины холма, пушки их палили вовсю, но мы не дрогнули.

– Англичане никогда не дрогнут! – завопил один из студентов, и вся компания в знак одобрения принялась хлопать ладонями по столу.

– А вам никогда не хотелось остепениться, мастер Колдайрон? – спросил один из подмастерьев. – Жениться, стать отцом семейства?

– С такой-то харей? Ха! Разумеется, нет! И потом, кто захочет, чтобы им правила женщина? Слышал, как говорят: «Среди множества ангелочков на всем свете есть одна только мегера, да вот только почему-то женаты на ней все мужчины!»

За спиной у нас раздался взрыв хохота. Мы с Бараком направились к выходу. И я подумал: «Интересное дело, если у тебя никогда не было ни жены, ни детей, то кем же тебе тогда приходится Джозефина?»

Глава 7

На следующее утро я отправился в ратушу к десяти часам. Накануне вечером я послал с запиской в дом олдермена Карвера своего слугу Тимоти, и он возвратился с сообщением, что раньше Карвер принять меня не сможет. Это было досадно, ибо в тот день предстояло много дел. Тогда я отправил слугу к Бараку, назначив тому свидание в одиннадцать утра перед церковью Святой Эвелины.

После завтрака я облачился в свой лучший наряд, чтобы произвести на олдермена самое выгодное впечатление. Спустившись в гостиную, я обнаружил там Гая за ранним, как всегда у него бывало, завтраком. Сидя за столом, он читал свой драгоценный трактат Везалия «De humani corporis fabrica»[13]. Первый экземпляр стащил у него два года тому назад бывший ученик, и только в результате больших трудов и затрат моему другу удалось обзавестись новым. Малтон как раз водил пальцем по одной из прекрасных, но весьма неаппетитных иллюстраций, изображавших отрубленную руку.

– Доброе утро, Гай! Снова за занятиями, как вижу, – улыбнулся я ему.

– Глубина этой книги не перестает изумлять, – грустно улыбнулся мой друг. – Колдайрон застал меня однажды за ее чтением и очень заинтересовался. Даже почтил россказнями о том, как просто было узнать устройство человека в битве при Флоддене.

– Неудивительно. Гай, а что ты думаешь о Джозефине?

Откинувшись на спинку кресла, медик призадумался:

– Ну, девушка очень застенчива. И, на мой взгляд, несчастна. Хотя с таким отцом, как Колдайрон, это вполне ожидаемо. Она также застала меня однажды за чтением Везалия. Бедняжку едва не вырвало.

– Я не стал бы винить ее в этом. И возлюбленного у Джозефины нет, не так ли?

– Нет. Кстати, жаль, ибо при своей природной доброте она могла бы казаться еще и достаточно хорошенькой, если бы только заботилась о своей внешности. И уж больно девочка в себе не уверена.

– Колдайрон вечно распекает бедняжку. Совсем затюкал Джозефину.

– Несколько дней назад я оказался в прихожей, когда он раскричался на нее на кухне. Назвал дочь тупой неуклюжей коровой за то, что она что-то там уронила. Девчонка залилась слезами. И тут я с удивлением услышал, что папаша принялся ее утешать. Сказал: «Со мной тебе ничего не грозит», после чего назвал своей Жожо.

– А что ей может грозить? – Я покачал головой. – Я, вообще-то, намеревался уволить Уильяма. Как ты думаешь, а можно при этом сохранить место за Джозефиной?

– Боюсь, что девушка полностью зависит от отца.

Я вздохнул:

– Ну ладно, мне пора идти. Попытаюсь избавить Барака от той самой солдатской жизни, которой столь бахвалится мой эконом.

День начинался хорошо: от грозы не осталось и следа, небеса вовсю синели и было достаточно прохладно. Шагая по улице, я размышлял о том, что мне удалось выяснить относительно Эллен. Как и подобает доброму адвокату, я обдумывал вопросы, связанные с организацией и властью. Некое соглашение, которое до сих пор выполнялось, было заключено со смотрителем, управлявшим Бедламом в 1526 году. Но кем именно? Не знаю почему, но все это мне очень не нравилось, и я чувствовал, что должен спасти мисс Феттиплейс.

Я вновь шел по Чипсайду. Утро выдалось деловое и оживленное, повсюду слышны были гневные споры по поводу новой монеты. Двое торговцев беседовали о том, что град побил поля вокруг Лондона, а стало быть, хлеб в этом году опять будет очень дорог.

Я повернул в сторону ратуши и поднялся по лестнице в широкий вестибюль, по которому гуляло эхо шагов. Мастер Карвер ожидал меня во всем великолепии своего алого одеяния. К моему удивлению, он был не один. Компанию ему составлял тот самый бородатый офицер с Линкольнс-Инн-филдс, в своем бело-красном мундире и с мечом на поясе. Он бросил на меня мрачный взгляд.

– Доброе утро, сержант Шардлейк, – сердечно приветствовал меня Карвер. – С сожалением услышал, что у вашего клерка возникла проблема.

Затем он повернулся к военному и пояснил:

– Мастер Гудрик пожелал присутствовать при нашем разговоре, так как дело затрагивает лично его.

Густые брови офицера, выражая неудовольствие, сошлись на переносице.

– Ваш человек повел себя нагло, сэр, – сказал он. – Своим поведением он отрицал власть короля. У него нет лука, и он даже не заикнулся о том, что тренировался в стрельбе.

– Но это можно сказать об очень многих, – ответил я кротким тоном.

– Это не оправдание. Констебль сообщил мне, что Джек Барак происходит из еврейской семьи. Потому-то он и не обнаруживает верности Англии, когда в нее вот-вот вторгнутся враги.

Вот оно как, пошла старая история! Я заставил себя улыбнуться:

– Барак иногда и впрямь бывает малость непочтительным. Но он верноподданный его величества и много лет работал у лорда Кромвеля.

– Казненного за измену, – резко отпарировал Гудрик. – Это никак не может служить основанием для того, чтобы вашего помощника освободили от военной службы. – Он задиристо посмотрел на меня.

Я попробовал еще раз:

– У Барака сейчас много забот. Его жена должна вот-вот родить, они и так уже потеряли первого ребенка: тот появился на свет мертвым.

Олдермен Карвер с сочувствием кивнул:

– Как это прискорбно! Разве нет, мастер Гудрик?

Однако солдафон нисколько не впечатлился. И продолжал гнуть свою линию:

– Этот тип щелкнул пальцами у меня перед лицом и велел проваливать из его дома, словно бы я какой-то простолюдин и он может указывать мне что да как. Из тех новобранцев, кого я видел, многие не годны к службе, однако этот человек кажется мне здоровым и сильным. Из него получится отличный копейщик.

– Ну что ж, – промолвил я задумчиво, – полагаю, все это так. Однако не могли бы мы прийти к какому-нибудь соглашению?

– Да-да! – бодро подхватил Карвер. – Мастер Шардлейк много раз вел дела в интересах мэрии, и я могу поручиться за него. Кроме того, я видел этого Барака, ему уже хорошо за тридцать. Староват он для военной службы. Если вы проявите снисхождение, я не сомневаюсь в том, что сержант Шардлейк охотно выразит свою благодарность. Наверняка сделает какое-либо пожертвование…

Гудрик побагровел еще больше.

– Дело не в деньгах, – проговорил он строгим тоном, заставившим проходивших мимо торговцев остановиться и посмотреть на нас. – Этот тип, Джек Барак, вполне годен к службе, и его надлежит научить дисциплине и верности.

Олдермен прикусил губу и посмотрел на меня:

– Сержант Шардлейк, не могли бы мы переброситься парой слов наедине, если мастер Гудрик позволит?

Офицер пожал плечами, и Карвер взял меня под руку и отвел в угол.

– Я допустил ошибку, – признался он. – Мне показалось, что его можно подкупить. Однако Гудрик – человек норовистый и в данном случае закусил удила. Сказывается многолетняя привычка к муштре…

– То есть?

– Он долгое время был младшим офицером, занимался строевой подготовкой и отвечал за дисциплину. А потом ушел из армии, но подался в ополчение. Прежде был всего лишь караульным и чрезвычайно ревностно относится к власти, возвращенной ему войной. Искренне считает, что Барак опозорил нашу армию.

– Мастер Карвер, благополучие Барака и его жены очень важно для меня. Если вы сможете разрешить эту ситуацию, я с радостью пожертвую торговой гильдии круглую сумму, хотя, по чести говоря, у меня имеется не слишком много наличных, поскольку близится очередная выплата по добровольному сбору.

– Ладно, мастер Шардлейк, постараюсь еще раз, приложу все усилия.

– Благодарю вас.

– Я не забыл, как вы взялись за дело, представлявшееся всем абсолютно безнадежным, и сохранили мне земли, которые намеревался отсудить у меня кузен. – Мой собеседник приподнял брови. – И я вполне понимаю, как чувствует себя в данный момент Барак. Армия нуждается в джентльменах, командующих полками и батальонами в чине капитана, и меня тоже попросили возглавить батальон лондонцев. К счастью, мне удалось доказать, что лично я пользы на этом поприще не принесу. Я переговорю с начальством Гудрика. Мне известно, что вы ведете дела королевы: можно ли для солидности упомянуть об этом?

Я помедлил, ибо не люблю слишком часто пользоваться именем ее величества. Но все же кивнул.

– Что касается Барака, то постарайтесь, чтобы он не вляпался в новые неприятности. Как только будут новости, я немедленно извещу вас, – заверил меня олдермен.

– Спасибо.

Карвер понизил голос:

– Во вторник я видел вас на смотре. Откровенно говоря, я чувствовал себя очень глупо, восседая верхом на коне. Эта война… И все лишь потому, что королю зачем-то понадобилась ничего не стоящая Булонь!

– Абсолютно с вами согласен. Но тут мы не в силах что-либо изменить. Пожалуйста, сэр, сделайте все возможное, чтобы помочь Бараку. Очень прошу вас.

Попрощавшись с олдерменом, я кивнул Гудрику. Тот словно бы и не заметил меня.

Я прошел до расположенной неподалеку Фолл-лейн, отходящей от Бейзингхолл-стрит. Невдалеке маячили городская стена и высокие башни Болотных ворот. Облик здешних домов, окруженных сзади просторными садами Дрейперс-холла, ясно свидетельствовал о благосостоянии их владельцев: огромные окна из самого лучшего стекла и прекрасные резные двери. Мимо в компании двоих вооруженных слуг прошествовала жена торговца. Ее лицо прикрывала вуаль.

Небольшая старая церквушка возвышалась над улочкой. На остром шпиле красовался новенький блестящий флюгер: богатый приход, что и говорить. Барак с покаянным видом сидел возле двери. Увидев меня, он встал.

– Служка говорит, что викарий Бротон вот-вот подойдет, – сказал он и тут же поинтересовался: – Ну что, новости есть?

Я пересказал ему разговор с Гудриком. Лицо моего помощника вытянулось, когда он осознал, что вопрос так пока и остался нерешенным.

– Тамми убьет меня, – вздохнул он.

– Олдермен Карвер пообещал сделать все, что в его силах. Он на нашей стороне. Муниципальному совету надоели бесконечные требования короля предоставлять ему новых и новых солдат. Однако члены магистрата тем не менее помнят о том, что произошло с олдерменом Ридом.

Барак с горечью усмехнулся:

– Едва ли такое можно забыть!

Проявленное Ридом неповиновение явилось предметом разговоров в Лондоне еще в январе. Король наложил добровольный (в кавычках, естественно) побор на своих подданных – в дополнение ко всем прочим, которые он учредил ради войны. Отказался заплатить один только Рид, который за свое упрямство оказался в армии, в войске лорда Хартфорда на границе с Шотландией. Вскоре после прибытия туда он попал в плен и с тех пор пребывал узником скоттов.

– Разве у муниципалитета больше не осталось власти? – вопросил Джек, пнув камешек. – Лондонцы привыкли поглядывать по сторонам в страхе перед олдерменами.

Сев рядом с ним, я прищурился, посмотрев на солнце:

– Теперь они поглядывают по сторонам в страхе перед королем. И этот Гудрик действует от его имени. Однако Карвер обратится к высшим инстанциям.

Недолго помолчав, Барак взорвался:

– Господи Исусе, как же мы дошли до такой жизни?! Ведь вплоть до начала этой заварушки мы не воевали с Францией целых двадцать лет!

– Быть может, король видит во взятии Булони свой последний шанс прославиться. Не зря ведь в прошлом году он заключил союз с Карлом Пятым, императором Священной Римской империи.

– Ага, союз, оказавшийся совершенно бесполезным. Император, считай, бросил нас, оставив с французами один на один.

Я посмотрел на собеседника:

– Если французам удастся вторгнуться в Англию, снисхождения они не проявят. Как и их союзники-шотландцы. A судя по словам королевы, вторжение вот-вот начнется.

– Я не оставлю Тамазин. – Джек стиснул кулаки. – Им придется забирать меня в армию силой.

Заметив приближавшегося человека в белой сутане – пожилого, сутулого и с длинной седой бородой, – я торопливо поднялся, толкнув Барака в плечо:

– Быстро, вставай.

Мы поклонились священнику. На лице его застыло серьезное выражение, но карие глаза были полны доброты.

– Мастер Шардлейк? – спросил он меня.

– Да, сэр. Мастер Бротон, если не ошибаюсь? А это мой помощник Барак.

– Вы по поводу семейства Кертис?

– Да.

– Ну надо же, – промолвил наш новый знакомый, – ими наконец хоть кто-то заинтересовался.

Викарий провел нас в церковь. Внутри ее царила пустота, посреди которой откровенно зияли ниши, раньше вмещавшие статуи святых. Для прихожан были расставлены табуреты с лежащими на них обязательными новыми молитвенниками короля. Пригласив нас обоих сесть, Бротон опустился на табурет перед нами:

– Насколько я понимаю, вы адвокат, сэр? И представляете интересы Хью Кертиса? Лишь он один из этой несчастной семьи остался в живых.

– Нет. Хью по-прежнему живет с мастером Хоббеем в Хэмпшире, – ответил я. – Я даже не встречался с ним. Жалобу на исполнение мастером Хоббеем обязанностей опекуна подал прежний учитель мальчика, Майкл Кафхилл.

Священник улыбнулся:

– Я помню этого молодого человека… настоящий джентльмен.

– Вы встречались с ним в последнее время? – с надеждой спросил я.

Бротон покачал головой:

– Нет, я не видел Майкла уже шесть лет. – (Я испытал разочарование, поскольку надеялся, что Кафхилл побывал здесь сравнительно недавно.) – Как идут у него дела? – спросил викарий.

Я глубоко вздохнул:

– К сожалению, Майкл Кафхилл умер три недели назад.

Священник на мгновение прикрыл глаза:

– Да упокоит его душу на небесах Господь Иисус по милости своей…

– Перед самой своей смертью Кафхилл подал в Сиротский суд жалобу, в которой указывал, что с Хью Кертисом обращаются неподобающим образом: дескать, там творится чудовищная несправедливость. По словам его матери, Майкл недавно посещал Хэмпшир и встречался с Хью.

– Господи, помоги нам! – воскликнул Бротон. – И что же именно Майкл обнаружил?

– В поданном им иске это не сказано. Но слушание дела состоится уже в понедельник. Я намереваюсь представлять на нем интересы миссис Кафхилл, матери покойного. И мне нужны свидетели, знающие хоть что-то относительно предоставления этой опеки, сэр. Нужны срочно.

Собравшись с мыслями, викарий посмотрел мне прямо в глаза:

– Эта история всегда представлялась мне довольно сомнительной. Джон и Рут Кертис много лет были моими прихожанами. Когда началась церковная реформа, они поддержали меня в стремлении порвать с прежними обычаями. Оба были моими надежными последователями. Я видел, как рождались их дети, крестил их, радовался тому, что эта семья процветала. A затем разом похоронил Джона и Рут. – Лицо его исказили нахлынувшие воспоминания.

– У них были родственники? – поинтересовался я.

Бротон сложил руки на коленях:

– Они приехали в Лондон из Ланкастера. Подобно многим молодым людям, Джон явился сюда искать удачу. Со временем родители обоих умерли. А потом чума забрала Джона и его супругу, и, насколько мне известно, на севере оставалась в живых только старая тетушка Рут, о которой она иногда упоминала и с которой переписывалась. Когда Майкл явился ко мне, встревоженный тем, что Хоббей намерен стать опекуном детей, я предложил ему найти адрес этой женщины и написать ей. Сэр, – вдруг взволнованно проговорил викарий, – а как именно умер Майкл?

– В заключении коронера в качестве причины названо самоубийство. Похоже, некие обстоятельства, обнаруженные в Хэмпшире, вывели его разум из равновесия, – осторожно ответил я.

– Ох ты боже мой! – Священник приложил руки к голове.

– Мне очень жаль, сэр. Но прошу, расскажите мне все, что вы еще знаете. Вы начали говорить о тетушке…

– Да, Майкл вернулся с ее адресом. По его словам, в это самое время Николас Хоббей уже забирал из дома Кертисов бумаги и конторские книги. Кафхилл попытался было возражать, однако Хоббей только отмахнулся от него как от лица, не имеющего никаких официальных полномочий.

– Похоже, что вы достаточно хорошо знали Майкла.

Бротон вздохнул и покачал головой:

– Майкл вместе с семьей Кертис каждое воскресенье приходил в церковь. Впрочем, нет, мне никогда не казалось, что я по-настоящему знаю этого человека. И вряд ли молодой учитель полностью доверял мне. Я, признаться, даже подумывал, уж не тайный ли он папист, хотя это вряд ли. Впрочем, его явно что-то тревожило. Но этих двоих детей он искренне любил и делал все возможное, чтобы помочь им. – Священник улыбнулся и добавил: – Ради этого мы с ним устроили настоящий заговор.

– Мать Майкла говорила мне, что Хью и Эмма Кертис были очень дружны между собой.

– Да. Серьезные, добродетельные дети. – Викарий качнул головой, и его длинная борода дрогнула. – Я написал письмо их родственнице, оплатил быстрого гонца. Дело было уже через три недели после смерти Джона и Рут. Мы с Майклом подозревали, что Хоббей добивается контроля над землями сирот, но не ожидали, что решение об опеке будет принято настолько быстро.

– Обычно такие дела движутся неторопливо.

– Я каждый день ожидал ответа с севера, однако вам известно, как долго идут вести из этих диких мест. Миновало две недели, затем три… Майкл снова побывал у меня и сказал, что Хоббей постоянно присутствует в доме Кертисов. Как и его адвокат.

– Винсент Дирик.

– Да, именно так его и звали. Майкл говорил мне, что дети испуганы. Он умолял меня отправиться к Хоббею и поговорить с ним. Так я и поступил, сходил в его дом на Шу-лейн. – Бротон нахмурился. – Этот наглый тип принял меня в гостиной… он смотрел на меня с надменностью человека, который поклоняется мамоне, а не Богу. Я сказал ему, что написал письмо родственнице детей. Однако мастер Николас лишь прохладным тоном поинтересовался, каким образом сия старая женщина преодолеет две сотни миль ради того, чтобы воспитывать двоих подростков. И добавил, что, являясь лучшим другом семейства Кертис и их соседом в Хэмпшире, он приглядит за тем, чтобы с Хью и Эммой обращались по справедливости. И тут вдруг появилась его супруга Абигайль Хоббей. – На лице нашего собеседника проступил настоящий гнев.

– Да, миссис Кафхилл упоминала про нее. По словам матери, Майкл считал эту женщину чуть ли не полоумной, – вставил я.

– И неудивительно. Она примчалась вся в слезах и сразу принялась визжать. Ворвалась в гостиную, где у нас шел разговор с мастером Николасом, и давай вопить: я-де болтун и смутьян, явившийся без всяких на то оснований обвинять ее мужа, который всего-то лишь желает помочь двоим осиротевшим детям.

– Но разве вы в чем-то обвиняли его?

– Нет, но когда эта женщина начала кричать на меня… Да, именно тогда я начал подлинно опасаться за обоих детей.

– А как отреагировал на выходку жены сам Николас Хоббей? – спросил я с любопытством.

– С досадой. Поднял руку, сказал: «Утихомирься, моя дорогая» – или нечто в этом роде. Абигайль замолкла, но осталась стоять на месте, обратив на меня яростный взор. Тут Хоббей предложил мне отправляться восвояси, объяснив это тем, что я, мол, расстроил его супругу. Ну и дамочка, между нами говоря, на редкость неприятное создание! И еще Николас едко добавил, что просит меня известить его в том случае, если я получу ответ от родственницы детей, хотя сам он уже отправил прошение в Сиротский суд.

– И что, тетушка покойной Рут вам ответила?

– По прошествии двух недель я получил из Ланкастера письмо от ее викария, который извещал меня, что она умерла год назад.

– Полагаю, что мастеру Хоббею уже было известно об этом.

– Ничего больше сделать я не мог. – Бротон широко развел руками. – Я поговорил с Майклом. Он честно сказал, что Николас, надо отдать ему должное, неплохо присматривает за детьми: они накормлены, ухожены и ни в чем не нуждаются. Однако Кафхилл добавил, что Хью и Эмма не получают от Хоббея и его жены любви и ласки.

– Ну, подобное нередко в случае опеки…

– Дело было не только в этом. Майкл опасался того, что Николас Хоббей задумал выдать Эмму за своего сына, чтобы таким образом соединить их земли в Хэмпшире.

– То есть за Дэвида Хоббея?

– Да. Покидая в тот день их дом, я видел этого мальчишку. Он торчал в коридоре снаружи, однако ничуть не сомневаюсь, что перед этим подслушивал у двери. Дэвид смотрел на меня с дерзостью, странной для ребенка, – в ней было нечто торжествующее.

– Сколько тогда ему было… лет двенадцать?

– Да. И, откровенно говоря, такого уродливого мальчишки я еще не видел: страшный как смертный грех. Кривоногий, щекастый, темноволосый, как и его отец, уже в ту пору с кустиком волос на верхней губе. – Викарий умолк и воздел кверху руки. – Простите, мне не следовало этого говорить. Тогда Дэвид был совсем еще ребенком…

– Сейчас он уже почти мужчина, – заметил Барак.

– К сожалению, у мастера Хоббея имелись все права в качестве опекуна устроить подобный брак, – заметил я.

Бротон в негодовании тряхнул головой:

– Это ужасно. Таинство брака превращается в сделку. И кстати, Майкл рассказывал мне, что Дэвид обнимал Эмму совсем даже не по-дружески. Хью даже подрался с ним из-за этого.

– То же самое говорила мне и матушка Майкла. Однако Эмма потом умерла.

– Упокой Господи бедное дитя! К тому времени опека над Кертисами была разрешена, и Майкл вместе с детьми перебрался в дом Хоббеев, оставив наш приход. С той поры я видел его только один раз, когда он явился ко мне, чтобы известить о смерти Эммы. – Бротон покачал головой. – Он сказал, что Абигайль Хоббей не обнаружила никакой печали на похоронах воспитанницы и холодным взглядом следила за происходящим. Мне показалось, что в этот момент я заметил на лице Кафхилла отчаяние. И судя по вашим словам, получается, что я не ошибся. – Священник посмотрел мне в глаза. – Может ли это помочь вам, сэр?

Я задумался:

– Боюсь, что очень мало. Быть может, среди вашей паствы найдутся люди, хорошо знавшие семейство Кертис?

Мой собеседник покачал головой:

– Едва ли. Лишь я один интересовался обстоятельствами опеки. Люди не любят вмешиваться в подобного рода дела. Однако мне удалось открыть одно обстоятельство. Поговаривали, что мастер Хоббей на тот момент был по уши в долгах.

– Тогда как он мог позволить себе купить опеку? И, кроме того, он ведь приобрел здание монастыря и перестроил его!

Тут в разговор вмешался Джек:

– Если Хоббей надеялся заполучить принадлежавшую Эмме долю земель Кертисов, выдав ее за своего сына, то он явно просчитался.

Бротон встревожился:

– А ведь опекун по-прежнему обладает правом устроить женитьбу Хью по собственному усмотрению. Что, если он приглядел для него совершенно неподходящую особу? И Майкл обнаружил именно это?

Я задумчиво кивнул:

– Вполне возможно. Сэр, я буду благодарен вам, если в понедельник вы придете на слушание. Во всяком случае, вы сможете заявить, что положение дел вас не устраивало.

Мне нужен был каждый клочок сведений. Однако ничего такого, чего не мог бы без труда опровергнуть хороший адвокат другой стороны, мне сегодня услышать не удалось. Я встал, скривившись из-за боли в спине. Поднялся и викарий.

– Сэр, – проговорил он, – вы позаботитесь о том, чтобы правосудие совершилось? Исправите все зло, причиненное Хью?

– Я попытаюсь это сделать. Однако будет нелегко. Завтра я пришлю к вам Барака, чтобы подготовить ваши показания. Их следует представить в Сиротский суд до начала слушания.

– Бог не потерпит несправедливости по отношению к детям! – с внезапным пылом произнес Бротон. – Как сказал наш Спаситель: «Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного»[14].

Он цитировал Писание яростным голосом, однако я заметил, что старый священник плачет: слезы текли по его морщинистому лицу.

– Простите меня, сэр, – сказал он. – Я подумал о Майкле. Будучи самоубийцей, он обречен попасть в ад. Как это… горько. Однако Бог решил, что именно там должны находиться те, кто наложил на себя руки, а кто мы такие, чтобы оспаривать волю Господню? – Вера и отчаяние смешались на его лице.