Книга Тьмы

Книга Тьмы

Роман

Татьяне,

вдохновившей меня бросить стихи

Предисловие

У меня осталось немного времени, чтобы закончить рукопись. Его настолько мало, насколько может быть только у человека, распростертого между молотом и наковальней, и единственный выход из такого положения – это перевернуть Реальность. Когда-нибудь исчезнут те, кто сможет расшифровать эти уродливые письмена, именуемые русским языком в исполнении офисного редактора, настроенного на новоримский шрифт. Будет множество ложных трактовок и туманных смыслов. И единственный, кто поймет, что в действительности здесь написано, способен уничтожить то, что я пытаюсь создать. Такой вот парадокс.

Описываемые события охватывают пятилетний промежуток, но я постараюсь возродить в памяти все, что считаю нужным, в наиболее подробных красках. Повествование будет вестись от лица того человека, каким я был когда-то.

Я разбил рукопись на две части: в одной рассказывается о моей жизни в среде людей, в другой – среди Стражей. Первая часть несколько затянута, но я прошу вас набраться терпения, ее назначение – подготовить ваше сознание для понимания того, что будет происходить дальше и почему эта история закончится именно так.

Повествование начнется с плавного хода, будет наращивать обороты, переключать передачи, пока скорость не оборвет силу притяжение Земли и вашего мировосприятия. Это придумал не я. Таковой была моя жизнь

В тексте присутствуют небольшие философские, научные и псевдонаучные вставки, а так же полемики персонажей, предназначенные осветить позицию автора и людей, повлиявших на его выбор. Эти вставки на первый взгляд могут показаться не к месту, но впоследствии их назначение будет понятным. Следует так же отметить, что все мысли, изложенные в данной рукописи, нельзя принимать за истину. Как говорил Михаэль, область разума – не самый достоверный источник информации. Обрывочные сведения могут быть такими же ложными, как и цитаты, вырванные из контекста. А чтобы записать Истину, добавлю от себя, вам потребуется флешка размером с саму Вселенную.

К.Т.

ЧАСТЬ I

Глава 1

Вика позвонила в обед с просьбой зайти к ней, когда освобожусь. Вечером после работы я сразу направился к ее дому. Не сказать, что я скучал по Вике и рвался увидеть ее изо всех сил, хоть мы не виделись уже несколько дней: то я на репетиции или на работе, то Вика в институте подолгу засиживалась – готовила диплом. Если честно, я бы с большим удовольствием отправился домой и поужинал. Но тон ее голоса и редкая для нее немногословность породили тревогу. В конце концов, я считал Вику своей любимой, и если произошло что-то важное, мой долг – это быть рядом с ней.

– Проходи, – тихо произнесла она.

Пока я стягивал куртку и ботинки в прихожей, Вика, облокотившись о стену, разглядывала свои скрещенные руки. На меня она старалась не смотреть.

За приоткрытой дверью в зал было видно родителей Вики – они сидели на диване, в полутьме, поглощенные просмотром какого-то фильма с шумными спецэффектами, и не обращали внимания на движение в коридоре.

Поведение Вики настораживало. Вроде все было в порядке; родители, сама Вика – живы-здоровы. Училась она хорошо, так что волноваться насчет успешного окончания ее образования не приходилось. Может быть, у нее появились проблемы? Что у нее стряслось? Институт? Диплом? Поругалась с предками? Куда-то вляпалась? Беременна?.. Или?.. все-таки решилась? Вопросы разрывали голову, и я даже с нетерпением ждал того момента, когда все прояснится.

Мы вошли в ее комнату. Вика усадила меня на диван, сама села рядом, немного помолчала, собираясь с мыслями, и без прелюдии начала:

– Нам нужно серьезно поговорить…

– Что-то не так?

– Да. В общем… я думаю, нам надо расстаться, – выпалила она.

Любая другая новость удивила бы меня больше. Я с самого начала ожидал этих слов. Не хотел, но ожидал. Поэтому заранее нацепил на себя тонкую противоэмоциональную маску, сквозь которую не только не могли просочиться никакие ослабляющие чувства, но и слова Вики звучали как-то издалека.

Последние пару недель наши отношения стали носить какой-то приятельский, дружеский характер, но отнюдь не любовный. Близость перевернулась в дальность. Я не заметил, когда же переломился ход событий и надеялся, что все вернется в прежнее русло. В прежнее русло события так и не вернулись – оказывается, они скатились по наклонной и врезались в землю. Точка. Знакомый старенький диван, знакомый письменный стол с ноутбуком, цветы на обоях, платяной шкаф, белые занавески, Вика – теперь все это чужое, как будто из другого мира, откуда-то из воспоминаний.

– Есть какое-то серьезное основание? – спросил я.

– Да. Я люблю другого.

– Давно?

– Мы встречаемся почти месяц. Я хотела сказать об этом раньше, но не находила момента. Вернее, попросту не успела. Это было так… неожиданно. Просто какой-то ураган! Мы проводили вмести дни напролет, я совершенно про тебя забыла… Прости, неудобно признавать, что все это происходило за твоей спиной. Но ты и сам виноват – мог бы хоть изредка звонить…

– Значит, ты решила окончательно? – перебил я Вику. Кажется, большую часть ее слов я пропустил мимо ушей. О чем она там говорила? В кого-то влюбилась? Что-то было неудобно признавать? Да ради бога! Я устал и мне неинтересны твои переживания. Избавь меня, пожалуйста, от своих интрижек. Давай уже закончим с этим.

А ведь неделю назад у нас был секс. Получается: она и с ним, и со мной… Меня аж брезгливо передернуло внутри – как будто я спал не с ней, а с каким-то волосатым осетином. Я простил бы многое, но не измену.

Вика кивнула, посмотрела исподлобья. А мысли уже трансформировались и потекли совсем иначе. Уговорить ее не делать этого, сказать, что совершает ошибку? Рассказать о том, как она мне нужна? Вика уже все решила и теперь просто ставила перед фактом. Официальная точка наших отношений. Что ж, по крайней мере, это справедливо. Куда лучше, чем узнавать все самому и понимать, сколько лжи было вылито на тебя в последнее время. Или в один прекрасный момент наткнуться на стену из проигнорированных звонков и SMS, а дальше – думай что хочешь.

Сущность каждого человека поделена на два противопоставленных полушария: кто-то называет их левым и правым, кто-то – ангелом и чертом. Я же, вдохновленный одной индейской легендой, звал своих черным и белым волками. Этот миф рассказывал о борьбе людей со стаей черных волков, в которой племя индейцев видело свои негативные черты и нарекало «злом», но чем дольше продолжалось противостояние, тем больше и опытней становилась волчья стая. Однако и сами индейцы преображались в борьбе, закаляясь и телом, и духом. Племя желало победы, но война грозилась продолжаться вечно. Тогда старый шаман посоветовал людям прекратить эту борьбу и обратить внимание на белых волков – и черная стая, действительно, была побеждена.

Я не разделял мнения индейского шамана и кормил, давал волю обоим волкам. Они грызлись между собой, крепли, и в этом противоборстве закалялся и я. Но предполагал, что однажды тонкая граница между двумя возросшими силами – то есть я – когда-нибудь рухнет под натиском моих волков и тогда начнется последняя, грандиозная битва двух зверей за право именоваться истинным мной.

Два разных мнения, два противоположных волка столкнулись во мне, начав своеобразную битву, и я не знал, как стоит поступить.

– Мы могли бы поговорить об этом и в подъезде, – нарушил я молчание безразличным тоном. На секунду на лице Вики появился виноватый оттенок. – Совсем не обязательно было меня сюда тащить ради одной этой фразы…

– Чуть не забыла! – вдруг воскликнула она. Затем встала, подошла к платяному шкафу и вытащила из-за него гитару в черном демисезонном чехле. – Спасибо, что дал поиграть, но с музыкой у меня все-таки проблемы…

– Я же говорил, что с таким маникюром за гитару можно и не браться, – сказал я, взяв гитару за гриф.

Но Вика не отпускала чехла. Ее лицо внезапно изменилось: холодная гримаса приобрела нежные черты, острый как ледяная бритва взгляд стал печальным, а на губах ее возникла едва заметная улыбка.

Вика, моя улетающая птичка, протянула ко мне свободную руку, положила на плечо и подалась вперед. Оцепенение спало, когда кончики наших носов уже готовы были встретиться. Я отпрянул от Вики, а к ней вновь вернулось это суровое выражение лица. Вика отпустила гитару.

– Если разрывать, то сразу, – выговорил я, отводя взгляд. − Сжигая мосты и прочее в том же духе.

– Иди, – сухо рубанула Вика. В ее взгляде читалось не столько озлобление, сколько обида – казалось, она ожидала от меня совершенно другой реакции.

Входная дверь – дверь в прошлое – хлопнула за мной, и я остался один на лестничной площадке. Хватка черного волка ослабла, я будто вынырнул из омута. Там, за декоративной металлической дверью, еще слышны были глухой шум спецэффектов из телевизора и голос Вики, отвечающей что-то родителям. Прошлый мир, старый мир, мир с Викой, куда отныне вход для меня закрыт, и понимание этого пробуждало то ли чувство одиночества, то ли свободы.

Последние зимние объятия еще держали в холоде городские улицы. Белые проплешины грязного снега робко напоминали о той пышной поре ослепительных дней и морозов, но теперь вызывали только чувство раздражения. Серое небо не обещало ничего хорошего. А я – наоборот: был свободен и полон радостных перспектив. В конце концов, теперь не придется тратить на Вику деньги и у меня появится больше времени для творчества.

Музыка – вот чем я занимал свободное от рабства в магазине время. Три месяца назад в недрах славного города Невинки начала свою деятельность команда музыкантов, взявшая себе неприметное имя «Скальд». Так же как и наши польские тезки «Skaldowie», группа «Скальд» специализировалась на балладах, исковерканных ритмом тяжелого фолка или folk-metal. Так что жизнь моя сплошь состояла из музыки: днем я торговал музыкальными компакт-дисками, вечера проводил на репетициях во «Дворце культуры имени Горького».

Еще год назад я был студентом «Политехнического института», готовился к карьере технаря на каком-нибудь предприятии города, и думать не думал перенести сферу своей деятельности в область искусства. А затем какая-то невидимая рука толкнула меня в правое полушарие человеческого сознания, где я утонул глубоко и прочно.

В довольно просторном помещении, размером в школьную аудиторию, царил загадочный полумрак – лишь несколько лампочек освещали комнату. Вдоль стен громоздилась пыльная аппаратура: колонки, усилители, бобинный проигрыватель, синтезатор «Yamaha», барабанная установка неизвестного производства, коробки с кассетами и грампластинками «Мелодии», микрофонные стойки и пюпитры и еще куча всякого хлама. Бетонные полы устланы проводами, покрытые вековой пылью жалюзи плотно, а может и намертво, сомкнуты, отгораживая обитель искусства от мирской суеты.

Этот предназначенный для старой аппаратуры закуток был арендован у администрации «Дворца культуры имени Горького» с тем уговором, что репетиции будут проходить либо вечером, либо рано утром, когда грохот нашей музыки не будет отвлекать местный персонал от своих непосредственных театрально-художественных обязанностей. Конечно, такое соседство предусматривало не только временные, но и децибельные рамки: пошуметь как следует нам бы не позволили.

Когда я пришел на репетицию, почти вся команда была уже в сборе, настраивалась, проигрывая разные мелодии, большей частью придуманные на ходу. С каким-то нездоровым энтузиазмом регулировали эквалайзер, отчего стало понятно: Алекса еще нет – он такого варварства не допустит.

– Привет всем, – перекрикивая общий шум, возвестил о своем присутствии я.

Тут же раздалась приветственная барабанная дробь за установкой, венчавшаяся коротким звоном тарелки, – это Игорь. Человек он немногословный, часто угрюмый, но от барабанов не оторвать, даже когда нет поблизости установки, обязательно найдет что-нибудь гулкое и звонкое. Или просто отбивал ритм на коленях или столешнице, когда руки больше ничем не заняты. Вообще Игорь для нашей группы был настоящим подарком: не так-то легко найти барабанщика, тем более толкового, – никто не хочет быть тем парнем, который постоянно сидит на стуле за установкой, откуда его красивого нифига не видно. А Игорь – он был прирожденным «тарабанщиком». Это был низкий, коренастый паренек с темно-рыжими волосами, накрывающими уши. Иногда Игоря можно было спутать с гномом.

Ребятам нравилось, чем все мы здесь занимались. И если бы не Алекс, мы бы так и не нашли друг друга. Шатались бы где-нибудь по улицам со своей подъездной романтикой, а затем и вовсе забросили инструменты в чуланы накапливать пыль.

Сам же Алекс – сокращенно от Алексей – был довольно грамотным музыкантом да и человеком в общем. Окончил музыкальную школу, затем «Ставропольский колледж искусств», чем остальная группа похвастаться не могла – музыке обучались сами, практически с полпинка от доморощенных учителей: даже обычный нотный стан казался нам таинственной и запутанной эльфийской вязью. Алекс собрал группу три месяца назад, кого добровольно, кого силой или даже хитростью, потому как некоторым товарищам такая затея показалась заведомо неудачной. Алекс выискивал по друзьям, знакомым, а кто попался и случайно – Сергей когда-то промышлял игрой в подземном переходе, где его и «взяли».

– О, торгаш явился! – откуда-то из-за колонок прокричал Дима – бас-гитарист.

Это единственный человек, которого я знал дольше всех. Когда-то в детстве по двору вместе гоняли, скучали за одной школьной партой. Но вскоре как-то перестали видеться, разошлись по разным ВУЗам, и только теперь, попав в общую сборную, возобновили нашу дружбу. Хотя дружба – сильно сказано, мы были слишком разные в представлениях о мире: мне он представлялся в менее приземистых и пошлых тонах. Однако товарищеская симпатия все же имелась. Дима отличался разнообразием причесок, которыми раз в месяц одаривал свою голову, и неизменным наличием фенек на шее, запястьях, пальцах и ушах, стараясь изобразить сходство с Джеком Воробьем. Извините, капитаном Джеком Воробьем.

– Купец, – огрызнулся я в шутку. – Что-то начальство опять запаздывает, – заметил я после рукопожатия с музыкантами. Заниматься пустой болтовней, обычно сопровождавшей наши посиделки, в этот день категорически не хотелось. У меня все зудело от жажды действовать.

– Насяльника не запассывает, насяльника задеззивается, – копируя знаменитого персонажа Михаила Галустяна, отшутился Сергей.

Сергей вырос в довольно зажиточной семье владельца небольшой сети гастрономов, этакий буржуа в нашем кругу, хотя занятие отца его мало интересовало. Месту в университетской аудитории Сергей предпочел воняющий мочой подземный переход, где исполнял на гитаре на радость прохожим, что еще больше отдалило его от перспективы «стать нормальным человеком». Сергей был среди нас настоящим красавцем, мечтой любой первокурсницы: ни худой, ни толстый, ни высокий, ни низкий, ни лысый, ни заросший, ни качок, ни задохлик. И благодаря своему причастию к «олигархическим» кругам города, но старательно открещивающийся от них, – ни богатый, ни бедный. Этакая блеклая середина женских вкусовых рецепторов. Если Алекс был грамотным музыкантом, то Сергей являлся грамотным творцом – именно на его счету было подавляющее количество мелодий и рифов. Можно сказать, Сергей занимался музыкой, Алекс – аранжировкой, я – текстами.

– Негоциант, – запоздало прибавил Дима, и, не найдя в моем лице поддержки для дальнейшего словесного поноса, потупился и вернулся к своему занятию.

Все мы здесь чем-то жертвовали ради музыки. Уделяли ей больше внимания, чем своим личным делам. Даже работали в последнее время только для того, чтобы закупить хорошие инструменты, улучшить звучание, оплатить аренду. В этой комнате мы утоляли свой голод, получали дозу наркотика, спасали свои души от рутины. Мир заканчивался по ту сторону жалюзи и плотно захлопнутой двери.

Пока Дима и Сергей возились с примочками, вытягивая из гитар самые разнообразные звуки, я расположился на подоконнике и стал ждать. Занятие гитаристов меня мало интересовало, я отвечал за вокал и большую часть текстов. Без Алекса обычно не начинали, ожидание несколько остудило мой пыл и в придачу наградило мрачными мыслями.

Вике не нравилось, когда я уходил на репетиции. Она побывала здесь всего один раз, поначалу с любопытством глядела на наше занятие, а через некоторое время на лице ее проявилась недовольная гримаса. Уже потом, когда я провожал ее домой, Вика назвала нас прожигателями времени, дилетантами и прочим в том же духе. Поначалу я думал, что она попросту ревнует, что я провожу вечера не с ней, а в компании «отмороженных неформалов». Вика была категорически против моего нового увлечения, ей до тошноты не нравилась наша музыка, но свою убедительную точку зрения она не могла составить, пока в одном журнале ей не попалась статья о рок-музыке. Вкратце выглядела она так:

«Когда-то рок в России был инструментом культурно-политической оппозиции, нишей отчаянных и свободных. Затем, когда рокерам объявили о свободе самовыражения, оппозиция на время умерла. В котле идеологического хаоса перестройки было непонятно, против чего стоит бунтовать.

Но выход скоро нашелся: сражаться стоит против попсы – не просто как направления в музыке, а вообще с любой популярностью, стандартностью. Появилась прослойка неформалов, своим пестрым видом сигнализирующим нечто вроде: «Смотрите на меня! Я не такой, как вы! Я не хочу быть в стаде! Я могу плевать на мораль, традиции и ваше мнение! Смерть попсе!». Таким образом, несогласные со стадом объединились в свое отдельное стадо.

Естественно, стадо это вскоре подросло, сломалось под тяжестью мнений, стыдливо открестилось от своих прежних увлечений, и на свет появилось нечто новое, еще хранившее отпечатки предшествующих стадий эволюции рока. Это новое синхронизировалось с социально-культурной жизнью общества, все еще плюется в сторону гламура и гомосексуалистов, однако не так ядовито, как прежде. «Тьфу на вас! Живите как хотите!» – вот лозунг современного пушистого рока.

И пока непонятно, кому и чему, собственно, следует создавать оппозицию, рок все больше перекантовывается в область фольклора и фэнтези. Там он сражается с воображаемыми друзьями против воображаемых врагов.

Бурная молодость рока прошла, он вышел на пенсию и меркантильно подсчитывает каждую копеечку. Симпатичные напевы команд вроде «Lumen» и «Louna» с их расплывчатой антисистемной философией не могут утолить голода борьбы, они движутся скорее по инерции из лона старого рока, чем создают что-то сознательно. Потому что, во-первых, до конца не понимают, что такое система, во-вторых, как найти выход из этой системы, и, в-третьих, куда выходить из этой системы. Из системы можно выйти только в систему, а не в пустоту. А чтобы выйти в систему, нужно ее сначала построить.

Рок всегда был тесно связан с политикой и обществом. Феодализм и монархия ушли в прошлое, социализм пережили, демократия не может удовлетворить требованиям народа. Что дальше?.. Переливать из пустого в порожнее, громко горланить со сцены научились многие. Создать что-то новое по примеру первопроходцев рока, поразить этим весь мир – пока этого сделать не может никто».

Мнение Вики заключалось в следующем: если ты пишешь стихи, то обязан быть Пушкиным, если играешь на гитаре – Джо Сатриани. Если ты хоть на ступеньку ниже – то и браться не стоит. Но меня больше задели не сами ее слова, а то, что Вика так категорично препятствовала моему увлечению. Чтобы лучше понять мое поведение во время расставания с Викой, я сообщу, что когда-то дышал только ей и музыкой, а попытка отнять у меня музыку была равносильно ампутации одного легкого, причем самого жизненно необходимого.

Этот эпизод со статьей всплыл в моей памяти, будто последняя насмешка Вики. И что самое противное – на меня эта насмешка подействовала.

Рок мертв. Попытка встряхнуть его равносильна эксгумации.

Неужели я не там, где должен находиться?

В ответ тишина.

Куда мне следует идти?

Опять тишина. Ответы не всегда приходили вовремя. И до некоторых ответов нужно было просто дорасти.

Эта репетиция оказалась самой провальной из всех предыдущих. Воодушевление, желание вломить тяжелого металла, да так, чтоб треснули стены, куда-то пропало после моего осознания бессмысленности всей этой затеи. Музыка, которую транслировали старые колонки, была отвратительной, собственные стихи звучали как набор пустотелых слов. Кажется, мое настроение передалось остальным членам команды – и вся игра пошла наперекосяк.

Наверно, думал я, мы все-таки хорошая команда, раз чувствуем и понимаем друг друга. Однако это уже не имело никакого значения. Наша группа сто раз вторична и обречена на скорую смерть. Фальшь, внезапная слабость, отсутствие желания превратили репетицию в настоящую каторгу. Уже не людям – стенам ДК стала отвратительна подобная музыка: в девятом часу вечера вдруг погас свет, и нас окунуло в черную тишину. Подсвечивая путь телефонами, мы добрались до вахты, где нам сообщили о проблеме с трансформатором, и разошлись по домам.

Автобусы и маршрутки к тому времени уже не ходили, тратиться на такси я не стал, хотя дорога домой была не близкой и занимала около часа ходьбы. Наш город в девять часов вечера, за исключением летнего периода, уже начинал потихоньку засыпать. Я шел по безлюдной улице, освещенной фонарями и скупыми витринами в сторону городского парка, и что-то едкое бурлило в груди: я старался потопить в себе какое-то чувство, расходуя силы, укрываясь позитивом, но чувство это настойчиво старалось всплыть.

Как долго мы с тобой не разговаривали. Наверно, ты уже забыла про меня, Тьма?

Глава 2

Я рос довольно закрытым ребенком, несмотря на то, что охотно плавал в общественном социоёме: мне нравились командные игры на физкультуре, я любил принимать участие во всяческих школьных мероприятиях и целыми днями пропадал во дворе. Но никогда и ни перед кем не открывал своего внутреннего мира, считая это место священным и предназначенным лишь для меня одного.

Наверно, это был такой способ маскировки, чтобы никто не заподозрил во мне чего-то, не присущего человеческому роду. Я боялся, что родители откажутся от меня, посчитав странным ребенком, бросающим тень недоверия к их социальному месту. Я боялся потерять друзей и сделаться мишенью для насмешек. Меня пугала мысль об изгнании, хотя желание одиночества невыносимо ныло в груди, выманивая из кипучего города на простор сельскохозяйственных полей и узкую полосу леса вдоль реки Кубани.

Короче говоря, я с детства жил больше на небе, чем на земле. В прямом и переносном смысле. Но крепче всего манило звездное небо.

И однажды, лежа на крохотном плоту-Земле, дрейфующему посреди Океана Вселенной, вдали от фонарей, окруженный лишь несмело переговаривающейся темнотой летнего поля, я созерцал звездное небо и неожиданно сознанием провалился в его глубину. В тот момент я перестал быть на своей планете. Сила притяжения как будто иссякла, или почва подо мной вдруг провалилась, а я остался висеть в тех же вселенских координатах.

Я парил где-то в необъятном, черном, украшенном соцветиями звезд пространстве. И это пространство больше не было двухмерной картинкой романтичного фотографа или астронома. Это был Космос, с его глубинами, расстояниями, с его движением, силой и загадками, недоступными никогда человеческой расе, ибо чтобы добраться до этих тайн уйдет не один срок, предназначенный людской цивилизации…

Тогда я понял ее – Тьму. Я условно так назвал Ее, потому что видел только мрак с россыпью искр. Слово «космос» не подходило, так как обозначало лишь какое-то пространство, скорее «Вселенная» – это чуть ближе, но тоже не то. Даже свет, излучаемый звездами, электрическими лампами, кострами в глухом лесу – весь он был только ничтожной частью огромной Тьмы.

Спустя какое-то время я задал себе вопрос: неужели эта Жизнь, эта Тьма движется, трансформируется сама по себе? Что, какие силы ведут этот колоссальный механизм? Управляют им, следят за порядком. Многие ответили бы мне, что это Бог. Но что за Бог? Иисус, Будда, Тласольтеотль?.. Если Бог один, то почему у него столько разных имен? Нет, религия не может быть истиной. И эти персонажи не имеют никакого отношения к Богу, кроме того, что их так называют. Если бы муравей захотел изобразить человека, он нарисовал бы невероятно могущественного муравья, живущего на верхней ветке самого высокого дерева на поляне.

Я уже имел тогда представление о религиях, как о некоторой национальной идее, как о человеческом вымысле, созданном для осмысления своей жизни, которое накатывалось снежным шаром и превращалось сначала в ниточки для управления государством, а затем в бизнес.