Народная история России. Том II. Устои советской диктатуры

Денис Проданов

Народная история России. Том II. Устои советской диктатуры

Для Оливии

Разрыв с этим правительством для всякого честного человека становится обязательным.

Николай Огарев, „Колокол“, 1861.[1]

Голодные глотки славят Октябрь.

Марк Шагал. Моя жизнь.[2]

Трудно быть свободным. Легче лежать у ног каких-нибудь кумиров, опутать себя веригами выдохшихся формул, паутиной партийности.

Ю. А. Айхенвальд, Наша революция. 1918.[3]

Советская Россия управляется диктатурой, при посредстве новой бюрократии.

Первый Всероссийский съезд анархистов-коммунистов. 26 декабря 1918 г.[4]

Мы перешагнули через море крови, через море слёз.

Карл Радек. Что дала Октябрьская революция.[5]

Живи декретом, а получай под секретом.

Постреволюционая поговорка.[6]

Да, я вам скажу, все бы мы пропали, живи эти годы жизнь свою по декретам, но сердце человеческое, для которого нет никаких декретов, спасало нас.

Алексей Ремизов, Взвихренная Русь.[7]

Вступление: историография под пятой Кремля

Положение исторической науки в Путинской России на редкость неутешительно. Поляризация и нетерпимость к чужому мнению в стране достигли такой степени, что независимое видение истории приравнивается к преступлению. Всё, что так или иначе не вписывается в трафарет официально-патриотической догмы, рассматривается властями как крамола и подвергается яростным нападкам.[8],[9]

Политический аппарат Кремля не терпит свободы мысли. Он не выносит оппозиции – ни идеологической, ни нравственной. Подобная аракчеевщина и фанатизм давно стали отличительными особенностями отечественного политического мейнстрима. Они также являются барометром непогоды, индикаторами того культурного тупика, в который Путинская диктатура завела Россию.

Каждый день является напоминанием от том, что в несвободной стране не может быть свободной исторической науки. Полицейское государство репродуцирует полицейские структуры во всём, с чем оно соприкасается: в искусстве, в СМИ, в образовании, в музейном деле и в историографии.

Для Кремля идеологический контроль над историей важен как никогда раньше. Свою силу власть черпает отчасти из дореволюционного, но главным образом из советского прошлого. Однако помпезная, героизированная, патриотическая версия истории поражает своей фальшью. Эта имитация противоречит подлинной истории России во всём. О ней революционер Александр Герцен написал: „История императоров – канцелярская тайна, она была сведена на дифирамб побед и на риторику подобострастия.“[10]

Истинная история России демонстрирует бесчисленные примеры инакомыслия, низовой мобилизации и стихийных инициатив. Она предоставляет широкий диапазон методов борьбы с политическим диктатом. Любой, кто почитает воспоминания социалистов XIX века, будет поражён тем, насколько организованы, бесстрашны и изобретательны они были – на свободе, в подполье, в тюрьмах и на каторге. И это при том, что самодержавие активно пользовалось институтами Охранки, доносительства и смертной казни.

Именно поэтому официальная ортодоксия так старается заглушить голоса прошлого, не переиздавать старых мемуаров и свидетельств, прервать связь времён. Цель этого подхода заключается в том, чтобы не позволить современникам учиться у первопроходцев: политических борцов, рабочих агитаторов и диссидентов прошлого. Нынешнему поколению зачастую приходится учиться гражданскому сопротивлению заново, без ценного опыта XVIII–XX веков.

Для укрепления своих позиций российская олигархия пропагандирует самодержавную мифологию. Задача её внедрения состоит в легитимации Путинского строя и в политической мобилизации сознания вокруг главы диктатуры. Себя Путин упорно позиционирует как наследника и продолжателя давних русских традиций.

Сложное и противоречивое прошлое страны пропускается через фильтр идеологии. Результат преподносится россиянам в розовых тонах как карикатурная смесь из добродетельных, мудрых царей, непогрешимой РПЦ, легендарных военных подвигов и благодарных народов имперской семьи.

В фантазиях Путинских чиновников, история „Святой Руси“ должна быть сияющей и незапятнанной. Она должна вызывать не просто гордость, но слепое, религиозное почитание. Поэтому правительственный официоз занят круглосуточной чисткой истории в соответствии с требованиями политической конъюнктуры.

Из истории России стираются целые пласты, противоречащие идее „национального величия“ и „традиционных ценностей“.[11] Историография подвергается процессу жесточайшей унификации. По наблюдению журналиста и историка Михаила Соколова, происходят попытки создать некий „коридор“ исторического знания, причём историков пытаются погнать по нему вперёд, по „правильной“ дороге.[12]

Помимо откровенных фабрикаций, подмен и извращений фактов одним из самых распространённых приёмов на историческом поле стала цензура через замалчивание. Замалчиванию подвергаются тысячи неудобных исторических фактов.

Захватнические войны Российской империи, насильственная христианизация, принудительная русификация окраин, этническая и религиозная дискриминация национальных меньшинств перестали быть темами для обсуждений. Бесжалостные подавления многочисленных антиколониальных восстаний, правительственные зверства и карательные акции предаются забвению. Холерные, картофельные и рабочие бунты XIX века также совершенно затушёвываются.

Татаро-монгольское иго с подачи национал-патриотов превратилось в „политическую зависимость“ или „вассальную зависимость“ Руси. Киевскую Русь переименовали в „Древнюю Русь“. Забыты массовые движения „бунташного“ XVII века. Варварский институт рабства стало принято обходить стороной. Всё больше ретроградов называет беззакония крепостничества „очернением“ Российской империи.

Как и в дореволюционные времена, авторы современных учебников сознательно замалчивают тот колоссальный вред, который Крепостное право нанесло стране. В школах не объясняют, до какой степени рабовладение растлевало сердца людей.[13] В трактовке неоконсерваторов теоретическое обоснование крепостничества всегда вытесняет практику торговли соотечественниками. Права помещиков всегда вытесняют права крепостных.

Великодержавники не любят писать о скупке купцами целых деревень для работы на мануфактурах, фабриках и заводах. И это неудивительно. Эксплуатация на большинстве производств была абсолютно бесчеловечной. Другая причина стыдливости заключается в том, что Пётр I лично узаконил принудительный труд указом 18 января 1721 года.[14],[15] В нём император разрешил фабрикантам (шляхетству и купецким людям) покупать деревни для их заводов, „токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно.“[16]

Блюстители карамельной старины также не любят употреблять слова „рабство“ и „работорговля“. Они настойчиво прячутся за терминами „договор“, „помещичье замлевладение“, „обязанности сословий“ и „крепостная зависимость“.[17] У ревнителей традиционных ценностей нет ни малейшего желания обсуждать вековую практику разлучения семей крепостных при продаже и дарение мужских и женских душ в подарок на именины.[18]

В своих трудах империофилы обходят стороной главную тему Крепостного строя: тотальное обесчеловечивание общества. Прокремлёвских государственников не интересует рутинная практика обмена людей на мебель, часы, собаку или лошадь. Не трогают их ни газетные объявления о продаже дворовых людей, ни проигрывание крепостных в карты.[19]

Между тем подобная практика была свазана с небывалым унижением, разрывом социальных контактов и неизгладимой душевной травмой. Автор дореволюционного журнала „Азарт“ констатировал, что крестьяне сплошь и рядом, просыпаясь утром, узнавали, что они, по прихоти хозяина, проиграны другому лицу и переходят в его собственность. Журналист продолжил: „Дворовые девки, особенно красивые, шли на карту иногда за колоссальную сумму, и на ряду с этим шли охотничьи собаки и лошади.“[20]

Многолетнее сексуальное насилие развратных помещиков над женской прислугой, зачастую несовершеннолетней, также сбрасывается со счетов.[21] Ряд помещиков вводил у себя в деревнях практику средневековых баронов Ius primae noctis (Право первой ночи).[22] Они принудительно лишали своих крепостных крестьянок девственности, то есть попросту насиловали их.[23]

В учебниках истории не объясняют, что именно из-за барского разврата в Российской империи был такой высокий спрос на „ладных“ девушек. Между тем писатель А. Н. Радищев констатировал, что деревенские девушки „в глазах старых и молодых суть твари, созданные на их угождение.“[24]

Крепостные крестьяне не могли защитить ни своих супруг, ни дочерей от похоти хозяина.[25] Как констатировал автор известного дневника А. В. Никитенко, помещик мог безнаказанно лакомиться каждой красивой женой или дочерью своего вассала, как арбузом или дыней со своей бахчи.[26]

Наконец, монархисты и державники помалкивают о физических расправах и надругательствах помещиков над крепостными.[27],[28] Российские историки-этатисты стесняются писать о вырывании ноздрей, пытках, экзекуциях и засекании кнутом до смерти.[29],[30],[31]

Ежедневная практика варварского насилия разрушает миф о „патриархальности“ и „отеческой заботе“ помещиков над своими крестьянами. В XVIII веке даже Михаил Ломоносов называл крестьян „живыми покойниками“.[32] Учёный с беспокойством писал о том, как с пограничных мест люди бежали от болезней, убийств, солдатских наборов и „помещичьих отягощений крестьянам“. Крестьяне были вынуждены искать убежище в соседних государствах, особенно в Польше.[33]

Императоры и императрицы были хорошо осведомлены о садистских избиениях и издевательствах помещиков над прислугой. В записках Екатерины II о 1750 годе отмечено, что предрасположение к деспотизму прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами: „Ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления.“[34]

Разумеется, природа никого не помещала в класс рабов. Экономическое закабаление преднамеренно закреплялось самодержцами и правящим классом законодательными методами. Как и в прошлые столетия, в наши дни казённая историография вычищает из сознания всё постыдное, преступное и лживое. Вместо этого на передний план выдвигается череда „достижений“ царских династий. Завоевания преподносятся публике в предельно верноподданических тонах.

Продвижение идеологемы „Православие, Самодержавие, Народность“ сопутствует идеализации российской монархии и восхвалению имперского мировоззрения. Под давлением пропаганды российский общественный дискурс всё больше сдвигается в правый политический угол, к идее абсолютизма.

Под властью единороссов отличительными особенностями публичных дискуссий стали ярый антиинтеллектуализм, великодержавный шовинизм и ненависть ко всему прогрессивному. Ультраконсервативное отношение к прошлому и мракобесие, насаждаемые прокремлёвскими партиями и клерикалами в обществе, демонтируют останки модернизации. Они также внушают социальный конформизм и категорическое отрицание демократической парадигмы.

Достаточно вспомнить, как осенью 2013 года группа историков и общественных деятелей обратилась к министру культуры России В. Р. Мединскому и директору Государственной Третьяковской галереи с просьбой убрать в запасники знаменитую картину Ильи Репина „Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года.“ По словам квасных патриотов, в замечательном собрании галереи был „ряд картин, содержащих клевету на русский народ, на русское государство, на русских благочестивых Царей и Цариц.“[35]

Прежде всего, для авторов обращения речь шла о „мерзкой, клеветнической и ложной“ картине Репина. Реакционеры потребовали, чтобы талантливая картина „перестала оскорблять патриотические чувства русских людей, любящих и ценящих своих предков и выражающих им благодарность за создание великой могучей державы – Русского Православного Царства.“[36]

Обскурантистам в их требовании отказали. Но число запретов, связанных с историческим наследием, лишь увеличилось. Закон Яровой с его криминализацией распространения „заведомо ложных сведений“ о деятельности СССР во время Второй мировой войны значительно расширил пространство цензуры.[37]

Этот антиправовой, пещерный закон поставил всех свободомыслящих историков Второй мировой войны под удар.[38] В 2013 году Путин возмутился наличием огромного количества учебников по истории в школах. Президент потребовал „канонической“ версии учебника. Минобрнауки РФ с готовностью бросилось в работу.[39] Для переписывания прошлого в угоду режиму кремлёвские структуры привлекли толпу профессиональных оппортунистов.

Вскоре, вопреки широким протестам историков и учителей, Министерство образования включило в перечень 14 учебников, которые вошли в три новые разработанные линейки учебников истории. Остальные 38 уже существующих учебника были из списка допустимых вычищены как непрошедшие историко-культурную экспертизу.[40]

Новые учебники истории стали ещё более тенденциозными и услужническими по отношению к правительственной линии.[41],[42] Национальное самовосхваление и идеологическое единомыслие достигли в них пика.[43] Как пророчески заметил Комитет гражданских инициатив, единый учебник „будет воспитывать не ценности свободы и достоинства, а послушание и сервилизм.“[44]

В учебниках новейшей истории России народ стал всё больше отодвигаться на задний план. Массовый голод 1921–1922 годов с его миллионами жертв, голод 1932–1933 годов и голод 1946–1947 годов историки-государственники ловко обходят стороной. Упоминания сталинской коллективизации, пятилеток и массовых репрессий сведены до минимума. Систематические казни, избиения и пытки в эпоху Большого террора в школах практически не обсуждаются. Зато трагедию раскулачивания и принудительный труд заключённых оправдывают „сталинской модернизацией“ и „успехами“ индустриализации.[45]

Помимо школ, колледжей и университетов коленопреклонённое отношение к тоталитаризму продвигается в СМИ, в кино, в документалистике, телевизионных сериалах и в театральных постановках. Национально-патриотическую доктрину внедряют в музеях и на выставках, в ходе исторических юбилеев, празднований, ритуалов и церемониалов коммеморации.[46]

В. В. Путин, члены правительства, высокопоставленные функционеры и духовенство РПЦ в своих памятных речах апеллируют к славному прошлому. Они то и дело призывают граждан к консолидации. День Победы, День защитника Отечества, День Героев Отечества и День народного единства нещадно эксплуатируют в политических целях.

Дни воинской славы и памятные даты России преподносят историю под архигосударственническим ракурсом. Помпезные проведения годовщин „воссоединения“ Крыма с Россией были созданы для того, чтобы легитимизировать противозаконную аннексию Крыма. Эти празднования также оправдывают позорную военную интервенцию РФ на востоке Украины.

Пособничество Кремля в бесчисленных преступлениях марионеточных квазигосударств ДНР и ЛНР провластными историками игнорируется. Путинская администрация делает всё, чтобы сфабриковать историю войны в Донбассе. Она замалчивает свою ключевую роль в гуманитарной катастрофе, в мародёрствах, убийствах, ранениях и исчезновениях тысяч мирных жителей.[47] Страдания сотен тысяч беженцев и внутренне перемещённых лиц сбрасываются Москвой со счетов.

Для искажения исторического нарратива и манипуляции массовым сознанием власть активно использует рынок печатной продукции. Год за годом в российских издательствах огромными тиражами выпускается злостная антиисторическая макулатура.[48] В бесчисленных публицистических сборниках, учебниках и энциклопедиях прослеживается правительственный курс на имперский континуитет, воинственное антизападничество и воспевание тоталитаризма.

В книжных магазинах России воспевание милитаризма щедро сдобрено теорией заговоров, шпиономанией и антиукраинской риторикой. Чего стоят одни названия: „Киевской Руси не было. О чём молчат историки“, „Иван Грозный против 'пятой колонны'. Иуды русского царства“, „Вернуть Сталина!“, „Как убили СССР. Величайшая геополитическая катастрофа.“

Дезинформация, подлоги и пропаганда затопили российский книжный рынок до краёв. Достоверные исторические исследования становятся исключениями, островками правды в море лжи. Это – сознательная стратегия Кремля. Администрация Президента, аппарат „Единой России“ и системная опозиция в Госдуме продвигают дилетантизм, опошление и профанацию науки. Этим правящая номенклатура стремится монополизировать исторический дискурс в обход профессиональной историографии.

Правящий класс методически подминает под себя российское научное сообщество. Реформа Российской академии наук (РАН) 2013 года и усиление роли госструктур привели к разгрому академии, массовым протестам учёных и росту научной эмиграции.[49]

Федеральное агентство научных организаций (ФАНО), установившее контроль над РАН, получило роль правительственного ликвидатора. Диктаторские методы чиновников ФАНО были отмечены вопиющей некомпетентностью, пренебрежением к учёным и административно-хозяйственным самодурством.[50],[51]

Активы РАН были отняты в пользу ФАНО. С ликвидацией ФАНО в 2018 году земля и недвижимость научных институтов были конфискованы Минобрнауки. Осенью 2019 года недвижимые объекты десятков научных институтов и ВУЗов были отчуждены для оплаты переезда федеральных чиновников в роскошный деловой комплекс „Москва-Сити“. Некоторые научные институты оказались на грани выселения.[52],[53] В результате Путинских „реформ“ российская наука находится в полном упадке.

Одновременно с этом государственный аппарат занят активной изоляцией и разобщением исторического сообщества. Последнее и так ослаблено хронической нехваткой финансирования, снижением научных стандартов, слабой коллегиальной солидарностью и резкой политизацией истории.[54]

Контроль исторической корпорации для правительства прост. Подавляющее число историков в стране – бюджетники, финансово зависимые от государства.[55] Карьерный рост, научная степень, доход и гонорары за публикации в журналах косвенно привязаны к следованию консервативному академическому курсу. Вольнодумство, либерализм и протестные настроения в ВУЗах, НИИ и организациях караются администрацией. Запуганное руководство боится привлекать к себе излишнее внимание государства. Оно опасается ответных репрессалий вроде административного давления и сокращений в финансировании.

Для дальнейшей дезорганизации исторического комьюнити Путинский режим использует прокремлёвское Русское историческое общество (РИО), Российское военно-историческое общество (РВИО) и другие пропагандистские организации и аналитические центры. К ним относится и аффилированный с РИО фонд „История Отечества“, утверждённый указом Путина в 2016 году. К ним же относятся и федеральные проекты единороссов „Диктант Победы“, „Историческая память“ и многие другие.

Своей агрессивной военно-патриотической риторикой, бесчисленными фестивалями, акциями и военно-историческими лагерями лоялисты режима закрепляют официальное мировоззрение.[56],[57]

Правительственная политика направлена на всеобъемлющее подчинение общественного дискурса. Подчинение это достигается через монополизацию культурно-исторического пространства. Демонстрируя своё всемогущество, государство силовиков диктует ослабленному историческому сообществу новые правила игры. Социальный заказ в исторической науке направлен на формирование изоляционистского сознания, отстаивание „особого пути“ России и оправдание агрессивного геополитического курса правительства через историю.[58]

Придворным историографам, сталинистам и монархистам предоставляется полная свобода действий, даже если они распространяют заведомый обман. Фонд президентских грантов обеспечивает финансирование идеологически подконтрольного конкурса „Сохранение исторической памяти“. Послушные историки-охранители, продвигающие „духовно-нравственные“ ценности, получают колоссальные субсидии из федерального бюджета.

Одновременно с этим либеральных и прогрессивных историков целенаправленно дискредитируют. Их травят, увольняют с кафедр, штрафуют и уголовно преследуют.[59],[60],[61] Остальным предоставляют выбор: послушно пропагандировать историческую мифологию, или подвергнуться жестоким гонениям.

Путинский режим поощряет систематическое доносительство на лиц и организации, распространяющих „фальсификацию“ и всех, наносящих „ущерб“ интересам России.[62] Один из подобных официальных призывов к доносительству на Отделении историко-филологических наук РАН был опубликован ещё в 2009 году.[63] С тех пор количество доносов в историко-мемориальной среде возросло экспоненциально.[64],[65]

Для понимания печального положения исторической науки в России чрезвычайно полезен доклад организации Международная Агора „Россия против Истории. Наказание за пересмотр“ (2018).[66]

В нём юристы Дамир Гайнутдинов и Павел Чиков отметили, что параллельно закреплению единой концепции отечественной истории происходит маргинализация исторических взглядов, исследований и материалов, не укладывающихся в официальный стандарт. Авторы доклада заключили: „Защита 'исторических ценностей' стала предлогом для преследования гражданских активистов и представителей политической оппозиции.“[67] Доклад Вольного исторического общества „Историки в современной России: структура и самоопределение сообщества“ (2020) не менее критичен.[68] Наконец, доклад 2021 года Международной федерации за права человека (FIDH) „Россия: Преступления против истории“ описывает на редкость мрачные реалии на историческом поприще.

За годы Путинского правления засекречивание архивов Большого террора и отказ историкам в доступе к спецхранам превратились в норму. Другим идеологическим орудием правительства в его войне против исторической науки стала сакрализация Победы и запрет информационных материалов под предлогом борьбы с экстремизмом.[69] Сакрализация Победы табуизировала целый ряд острых исторических тем.

Введение в 2014 году статьи 354.1 о реабилитации нацизма в УК РФ привело к тому, что привлекать к административной и уголовной ответственности стали не только за высказывания в пользу Третьего рейха, но и за критику довоенного сотрудничества СССР с Нацистской Германией и пакта Молотова-Риббентропа.[70]

Весной 2021 года по инициативе единоросски И. А. Яровой репрессивная статья была значительно расширена Госдумой. В новый перечень уголовных деяний, подпадающих под действие статьи 354.1 УК РФ о реабилитации нацизма, вошло публичное распространение заведомо ложных сведений о ветеранах Великой Отечественной войны, оскорбление памяти защитников Отечества, унижение чести и достоинства ветеранов ВОВ. Штрафы за предполагаемую „клевету“ достигли пяти миллионов рублей. Срок принудительных работ или лишения свободы власти растянули до пяти лет.[71]

Впоследствии, 1 июля 2021 года был расширен Федеральный закон „Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов.“ В новой драконовской версии был прописан запрет публичного отождествления целей, решений и действий руководства СССР и руководства нацистской Германии во Второй мировой войне. Отрицание „решающей роли“ советского народа в разгроме нацистской Германии и „гуманитарной миссии“ СССР при „освобождении“ стран Европы стало официально караться.[72]

Другими словами, к лицу каждого независимого историка поднесён огромный полицейский кулак. В рамках гонений на „иноагентов“ невиданному административному прессингу подвергся культурно-просветительский Сахаровский центр с его ценной базой данных и музеем ГУЛАГа.[73]

Другим примером криминализации стала атака на историко-просветительскую правозащитную организацию „Мемориал“. „Мемориал“ и его региональные отделения были также внесены в реестр НКО, выполняющих функции „иностранного агента“. С тех пор „Мемориал“ подвергается административному преследованию, бесчисленным штрафам, угрозам выселения и судебным искам.[74]

Особенно показательным в этом отношении стало дело главы карельского отделения „Мемориала“, историка Юрия Дмитриева. Дмитриев стал известен как исследователь мест кладбищ заключённых ГУЛАГа. Он также руководил экспедицией, обнаружившей захоронения жертв политических репрессий в Сандармохе и Красном бору.

В декабре 2016 года Дмитриев был арестован по анонимному доносу и обвинён в изготовлении детской порнографии. Действия следствия были политически мотивированы, а методы суда – глубоко неправомерны. Процесс Дмитриева был сфабрикован.[75] После оправдания и освобождения историка в 2018 году прокуратура обвинила Дмитриева в сексуальном насилии в отношении приемной дочери.[76] И снова последовал затяжной показной процесс.