Ожидание

Альберт Восканян

Ожидание

Одна война – две противоположные судьбы

Посвящается всем, кто воевал в Великой Отечественной войне

1941–1945гг., кто погиб,

пропал без вести, умер после дня Победы,

мучился в фашистских концлагерях и

безвинно отбывал срок в сталинских лагерях…

1

Жила на свете девочка Маша, которая была долгожданной старшей внучкой у бабушек и дедушек с двух сторон. Когда она приезжала на праздники или на школьные каникулы, то была нарасхват, всегда были споры, у кого будет ночевать девочка.

Бабушка и дедушка со стороны отца жили в селе в 300–ах метрах от г. Севана, а со стороны матери в самом городе Севане.

Так беззаботно и весело проходило детство Маши, пока она не повзрослела и не начала понимать, что любимые ею деды разные. Это она начала замечать, когда речь заходила о Великой Отечественной войне 1941–1945гг. К тому времени она знала, что оба деда – участники этой войны.

Дедушка Авак (дед по отцовской линии), частенько надевал пиджак, на котором блестело множество заслуженно полученных боевых орденов и медалей. На 9 мая его постоянно приглашали в Ереван, где ветеранов чествовали власти, молодёжь, пионеры. Приезжая из столицы, дед Авак, как было уже заведено, резал несколько барашков для угощения друзей и родственников. Женщины накрывали на стол. Приходили односельчане, родственники, чтобы поздравить его с Днём Победы. Все близкие деда знали, что он в 41–ом приписал себе год и добровольцем ушёл на фронт. Определили его в танковое училище, после окончания которого, он на танке дошёл до самого Берлина. Вернувшись с фронта, поступил на юрфак, учился заочно, потом долгое время работал на руководящих должностях.

Дед Авак вставал, произносил тост за Победу, за погибших однополчан, за Сталина, за Коммунистическую партию Советского Союза, в которую он беззаветно верил до конца своих дней. Присутствующие за праздничным столом с восхищением смотрели на деда Авака, на его боевые ордена и медали. Дед был среднего роста, полноватый, с залысинами на голове, с коротко остриженными усами. Он умел говорить, люди его слушались, относились к нему с уважением.

Как правило, на такие застолья дед Авак приглашал и своих сватов. Дед Вазген, другой дедушка Маши, приходил вместе с супругой, которая сразу же шла на кухню, чтобы помогать женщинам. А дед Вазген садился в конце стола, старался быть незаметным. Дед Авак громко произносил тосты, люди шумно чокались, пили, закусывали. Только дед Вазген молча выпивал 100 грамм водки, нюхал краюху хлеба и молчал… Люди уже привыкли к такому его поведению и старались не беспокоить его различными вопросами. Никто не видел, когда и как дед Вазген вставал из–за стола и уходил…

Маша сидела за столом и понимала, что здесь что–то не так, чувствовала, какие они разные два любимых её деда…

Конечно, тут дело не во внешности, хотя деды и внешне отличались. Дед Вазген, в отличие от деда Авака, был худощав, высокого роста, с коротко остриженными седыми волосами, большими огрубевшими руками. Если первый дед Маши был постоянно на руководящих должностях, то второй работал на складе, а потом сторожем, пока не вышел на пенсию. Дед Вазген разбил перед домом небольшой сад, с любовью ухаживал за деревьями, сажал что–то в огороде. Прибыль от продажи избытка урожая никогда не бывала лишней.

2

Как–то во время очередных летних каникул Маша ночевала в доме родителей матери. Она проснулась от лучей солнца, которые светили ей прямо в глаза. Бабушки не было дома, она ушла в магазин, но Маша знала, что на кухне для неё приготовлен и оставлен завтрак. Когда Маша покушала, услышала доносящийся со двора голос деда Вазгена, который просил принести ему воды. Она набрала воды в стакан и спустилась по лестнице в сад. Дед сидел на травке под тенью дерева и молча смотрел на виднеющуюся вдали поверхность озера Севан. Маша, протянув стакан воды, поздоровалась с дедом. А он, в благодарность, поцеловал внучку в щеку и начал пить воду. Неожиданно Маша заметила на внутренней части локтя левой руки наколотые шесть цифр. От деда не ускользнул удивлённый взгляд внучки…

Маше тогда было 12 лет, и из кинофильмов, книг она знала, что означают эти цифры. Вдруг перед глазами Маши, как в фильме, промелькнули кадры: первый дед с боевыми орденами и медалями, поднимающий тост за КПСС, за Сталина… и лицо второго деда, когда он молча слушал это всё, не поднимая головы…

– Деда, ты был… в концлагере?!

– Подрастёшь, потом поговорим, – строго, с хрипотцой в голосе, отрезал дед.

– Нет, я уже большая, мне 12 лет, и я хочу знать… – таков был категоричный ответ Маши.

Дед долго молчал, глядя своими выцветшими, некогда голубыми глазами, на водную гладь Севана. После длительной паузы он вымолвил:

– Хорошо… рано или поздно ты всё равно задала бы этот вопрос…

Наступило тягостное молчание.

– Машенька, может, отложим разговор? Подрастёшь, окончишь школу, тогда и…

– Нет, сейчас, – она сама не ожидала, что её ответ деду мог быть таким категоричным и жёстким.

– Меня призвали в армию в 1939–ом году и сразу отправили на советско–финский фронт. Потом немцы напали на Советский Союз. Наша дивизия несла большие потери, мы попали в окружение и старались с боями пробиться к своим. Осенью 1941–го года в одном из боёв меня контузило, и я потерял сознание. Очнулся в украинской деревушке. Меня подобрал один старик и ухаживал за мной. Но полицаи узнали и отправили меня в концлагерь в Житомире. Оттуда – в Белгород, Львов, а в 1943–ем году в Эльзас. В первом концлагере нам сразу же накололи на локте наши номера… Немцы расстреливали в первую очередь коммунистов, евреев, люди погибали от голода, болезней. Крематорий не успевал сжигать такое количество трупов, и нам пленным приходилось закапывать убитых…

В лагере нам давали раз в день какую–нибудь бурду из гнилых овощей и щепотки пшена. Ни миски, ни кружки, ни ложки не давали: наливали либо в пилотку, либо в подол, либо плескали на руки… Зимой мы выкапывали трупы животных и ели… Но из концлагеря Эльзаса мне удалось бежать, и я несколько месяцев сражался вместе с французскими партизанами. Немцы явно проигрывали войну, мы ликовали. Тогда я ещё не знал, какие испытания ждут меня впереди…

Дед Вазген грубыми пальцами мял недорогую папироску, затем закурил… Несколько минут дед и внучка отрешённо смотрели на водную гладь Севана, по которой скользили солнечные блики. Немного рябило в глазах, доносился крик чаек…

Маша еле сдерживала слёзы, в горле застрял комок…

– В 44–ом всех советских военнопленных собрали и отправили на корабле в Одессу. Издалека заметили конвой с собаками. Капитан корабля бушевал, мол, нельзя так героев встречать, и предложил нам вернуться обратно. Отказались все. Встретили нас, отвезли на вокзал, посадили в товарные вагоны и отправили в Алкино, в фильтрационный лагерь. Оттуда – в лагерь под Хабаровском. Ни суда, ни следствия… Помню слова капитана НКВД, который заявил, что «советский солдат должен погибнуть, но в плен не сдаваться».

Условия жизни в советском лагере мало чем отличались от условий немецкого концлагеря. Также была тяжёлая физическая работа, многие не выдерживали пыток и голода, умирали. Вернулся я домой в 1953–ем году, после смерти Сталина. Здесь меня сразу взяли на учёт в местном НКВД. В неделю раз я должен был являться в отделение, регистрироваться. Выезжать за пределы города без их разрешения мне было запрещено. На работу со своим «волчьим билетом» долгое время я не мог устроиться. Потом я встретил твою бабушку, мы поженились, родилась твоя мама, теперь у нас есть ты…

Дед Вазген чиркнул спичкой, закуривая очередную папиросу.

Тут в соседнем дворе на прохожих залаяла овчарка Топаз. Дед вздрогнул от неожиданности. Машу осенило:

– Деда, ты после всего этого не захотел завести собаку, несмотря на мои многочисленные просьбы?

– Да. В немецком концлагере и в советском лагере нас постоянно травили этими натасканными, обученными зверьми… Не могу видеть их и слышать их лай… Мысленно сразу же возвращаюсь туда… – сухо ответил дед.

Маша была ошеломлена: всё её детское нутро протестовало против тех, кто так поступил с её любимым дедом: это и немцы, это и НКВД, это и само общество… Ей пока трудно было «переварить» всё услышанное.

Тут скрипнула калитка, и во двор зашла бабушка, неся авоськи с продуктами. Увидев деда с внучкой под деревом в тени, она нарочито громко и ворчливо произнесла:

– Чего это вы, бездельники, расселись? А ну–ка мойте руки, я сейчас накрою на стол, будем обедать. Я с вечера такой вкусный борщ приготовила…

Дед начал медленно подниматься, посмотрел на окурки папирос под ногами, стал собирать их. Маша хотела помочь ему, но он не разрешил.

Маша молча шла к дому, не видя дороги. В ушах был голос деда Вазгена. Она тогда ещё не понимала, что за эту пару часов общения с дедом быстро повзрослела, и мир, на самом деле, не такой уж радужный, каким казался ей раньше.

Прошли годы. Маша поступила в Ереване в институт, по окончании которого устроилась преподавателем истории в школе и будучи уже Марией Николаевной, готовилась к кандидатской защите.

Ей часто вспоминается тот разговор с дедом Вазгеном под деревом. Вспоминает она также 1985–ый год, когда деда вызвали в райвоенкомат, и замвоенкома смущённо, не глядя в глаза, передал ему юбилейную медаль «40 лет Победы в Великой Отечественной войне». Дед, придя домой, положил медаль на стол и ушёл в сад, сел под деревом и до вечера молча курил свои папиросы, глядя на небольшие волны озера Севан…

Оба деда и бабушки умерли, но Маша часто вспоминает их. Когда приезжает на Севан, обязательно идёт на кладбище, кладёт цветы на их могилы, мысленно беседует с ними…

Май 2015 г.

Дети войны

Посвящается всем пострадавшим во время войн детям, вне зависимости от национальности и вероисповедания…

1

Руслан пытался заснуть, но его воспалённый мозг не подчинялся ему. Перед глазами проходили все события за последние две недели окопной жизни: артиллерийские обстрелы со стороны противника, налёты вражеских самолётов и постоянное переживание за семью, за двух непоседливых малышек, которых трудно было удержать в подвале пятиэтажного дома, за своих старых родителей…

Бывали моменты, когда вражеские СУ–25, перелетев линию фронта, сбрасывали бомбы на город, где находилась семья Руслана, да и многих тех, кто вместе с ним сражались на передовой. В такое время лица ребят чернели от злобы и бессилия; был слышен пятиэтажный мат, ведь в городе не было военных: только старики, инвалиды, дети и женщины. Там же находился и военный госпиталь…

Пришло время пересменки, и взвод Руслана отпустили на три дня домой, чтобы ребята побыли с семьёй, отдохнули, а потом снова на фронт…

Домов, как таковых, у ребят уже не было. То есть сами дома были, но люди, из–за постоянных бомбёжек и артобстрелов, вынужденно спустились в подвалы своих зданий, частных домов, чтобы как–то обезопасить себя и своих родных. Если взрослые понимали реальную ситуацию и угрожающую опасность, то дети – не всегда. Только во время воздушной сирены, а потом авианалётов и артобстрелов эти маленькие существа прижимались в подвалах к своим матерям, дедушкам и бабушкам, начинали реветь, ручонками размазывая слёзы по лицу…

Когда подъезжали к городу, Гарик, друг Руслана, шепнул ему на ухо, что знает место, где можно достать немного муки. Покинув дом старика, который продал им по три килограмма муки третьего сорта, Руслан невольно пощупал большим пальцем левой руки фалангу на безымянном пальце той же руки, на котором ещё минут 20 назад у него было кольцо, которое он обменял на муку… Вначале, увидев суровое лицо Руслана, у которого за плечем был автомат, старик испугался, но Гарик его успокоил, объяснив, что это надёжный человек, и только после этого дед спустился в подвал, откуда принёс уже готовые взвешенные мешочки с мукой…

Оставив автомат в подвале подальше от детей, Руслан поднялся на второй этаж, к себе домой, где не было стёкол и оконных рам: они были выбиты взрывной волной авиабомбы. На балконе он разрубил топором венский стул из приданого супруги. «Осталось два стула из комплекта…» – равнодушно, ничуть не огорчившись, подумал он…

Там же разжёг костёр между двумя железными болванками, которые он нашёл на улице, положив сверху какую–то жестянку. Согрев, таким образом, воду в ведре, он всего за три минуты искупался в бане, надел свежее бельё и взялся за дело. Жестянка на огне пока не остыла, поверхность её была горячей. Руслан нашёл на кухне кастрюльку, налил в неё воду, насыпал немного муки и размешал. Получилась густая клейкая масса. Руслан начал лепить пародии на лепёшки и выпекать, ставя на горячую поверхность жести. Пошёл приятный запах свежеиспеченного хлеба, хотя назвать это хлебом было трудно…

Спустившись в подвал и передав лепёшки супруге, он заметил, какими голодными глазами смотрели детишки. Отказавшись от пищи, Руслан лёг на самодельный топчан и повернулся лицом к стенке…

Сквозь дремоту он услышал голос своей старшей дочки Ики: «Сусаник, давай поделимся хлебом с Маринкой, она в прослый раз нас угостила». Ика, малышка лет пяти, не могла произносить буквы «ш» и «ж», они у неё выходили как «с» и «з», и поэтому «Шушаник» у неё выходило как «Сусаник». Руслан улыбнулся и забылся сном… Изредка до него доходил голос его супруги Анны, которая постоянно покрикивала на детей, следя за тем, чтобы те не выбегали из подвала на улицу, где в любой момент мог взорваться вражеский снаряд. Бывали случаи, когда матери недосматривали за детьми, которые выбегали на улицу, чтобы поиграть на солнышке, а потом… в подвале не досчитывались кого–нибудь из детей… Смерть, как коршун, пикируя, схватывала одного из них, как цыплёнка…

Руслан проснулся, но лежал с закрытыми глазами, стараясь отогнать наступившее чувство голода. Он обдумывал, как ему на другой день пойти к своему командиру, попросить неделю краткосрочного отпуска. Руслан твёрдо решил, что, несмотря на возражение супруги, он отвезёт её и детишек к своему двоюродному брату Алексею в большой город, чтобы быть спокойным там, на фронте. В это время душераздирающе взвыла воздушная сирена, дети притихли, совсем маленькие начали плакать, матери стали успокаивать их…

Ика была старше других детей на год и пользовалась среди них непререкаемым авторитетом. Дети собрались в самодельном отсеке подвала, где приютилась семья Руслана, и начали считать количество разрывов снарядов и авиабомб. В это время заработали установки ПВО, отгоняя самолёты от города, и Руслан услышал солидный голосок своей старшенькой: «А это наса сылка стреляет!» Он удивился, что Ика безошибочно угадала выстрелы «Шилки»…

Окончательно проснувшись и усевшись на топчане, Руслан увидел, что на земляном полу сидят четверо девочек лет трёх–четырёх и играют вместе с его дочерьми в… войну. У каждой были гильзы, осколки от снарядов. Спичечные коробки использовали вместо танков и … ни одной куклы…

Руслан вышел к мужчинам, которые собирались в конце подвала, чтобы покурить, обсудить насущные проблемы. Фактически в подвале здания образовалась единая дружная семья, которая жила по своим законам, диктуемым войной. Люди в подвалах создали определённый «уют», если можно было это так назвать. Из домов перетащили кровати, матрасы. Притаскивали откуда–нибудь дрова, там же топили печки, делились нехитрой едой.

Командир встретил Руслана недобрым взглядом, заранее догадываясь, что тот пришёл с какой–то просьбой. Но, учитывая безупречную службу последнего, не мог ему отказать и подписал рапорт, определив жёсткую установку, что на восьмой день он ждёт Руслана в части…

Кое–как уговорив Анну и дав ей три часа времени на сборы, Руслан, осторожно пробираясь между зданиями, добрался до автобата, с командиром которого был в дружеских отношениях…

Спустившись в подвал здания, Руслан увидел, как его дети прощались со своими подружками, с детской завистью смотревшими на Ику и Шушаник…

Когда сели в грузовую машину, Анна уговорила Руслана заехать к своим родителям попрощаться…

2

Приехав в большой город к своему двоюродному брату, Руслан увидел, что у того уже живут три семьи беженцев: старики, женщины и дети. Переночевав, Руслан вышел в город, чтобы найти машину для отправки семьи к родственникам Анны в Ростов–на–Дону, несмотря на возражение двоюродного брата Алексея. Водитель, услышав из разговора с Русланом, что у того мало денег, согласился получить оплату за проезд по прибытии.

Автобус отходил вечером, и водитель попросил Руслана не опаздывать. Он также предупредил, что во время проезда по территории соседней Грузии он не отвечает за безопасность пассажиров: по дороге были выставлены разные КПП, где беспредельничали различные вооружённые группировки. Услышав это, Руслан решил сопровождать семью и начал упрашивать водителя взять и его. Тот долго смотрел на Руслана в «афганке» с капитанскими погонами, видимо, думая, что этот военный может по дороге быть полезен, и грузинские военные меньше будут придираться.

Довольный, Руслан вернулся в дом, где его ждала Анна с детьми. Наспех перекусив, он сообщил, что вечером они все вместе едут в Ростов–на–Дону. Затем он предложил Анне с детьми прогуляться по городу.

Здание, где находилась квартира брата, располагалось недалеко от аэропорта, и когда Руслан с супругой и детьми вышли из подъезда, послышался гул приземляющегося самолёта. Анна и Руслан не успели опомниться, как Ика и Шушаник, схватив друг друга за руки, с рёвом побежали в соседний подъезд и забились под лестничную площадку… Родителям понадобилось немало времени, чтобы успокоить детишек и вывести их из своего убежища…

Усевшись в автобус, они поехали в центр города. Руслан знакомил детей с достопримечательностями города. Купив в кафе мороженое супруге и детям, а себе пиво, Руслан наслаждался покоем; ему не верилось, что где–то там идёт война…

Тут неподалёку медленно проехал троллейбус. Ика и Шушаник начали во все глаза удивлённо рассматривать его: троллейбус был в диковинку для них. Руслан с улыбкой спросил: «Дети, что это такое, знаете?» Шушаник, как всегда, посмотрела на свою старшую сестру, ожидая, что она ответит. Ика, глядя вслед троллейбусу, подумав, серьёзно произнесла: «Папа, это тизолый танк (тяжёлый танк)». Спазмы сжали горло Руслану. Анна отвернулась, чтобы дети не видели её слёз…

Вечером Руслан с семьёй уже сидели в автобусе, который должен был отвезти пассажиров в Ростов–на–Дону. На территории Грузии начались злоключения. Вооружённые люди останавливали автобус для «проверки». На деле же шёл торг с водителем, сколько он должен им заплатить, чтобы проехать дальше. Иногда появление Руслана в военной форме помогало – у водителя брали меньше денег, но всё равно ни на одном посту без денег автобус не пропускали…

В Ростове–на–Дону у родных супруги Руслан успел отдохнуть один день, после чего собрался ехать обратно. Родственники супруги начали упрашивать Руслана остаться, обещая помочь с работой, жильём. Руслан знал, что дядя Ани, профессор медицины, слов на ветер не бросает и реально поможет всем, чем надо. Но перед глазами у него появились его старые родители, брат и сестра, соседи и их семьи, живущие в подвале здания, друзья, которых он оставил на фронте – и он отказался…

С большими трудностями Руслан добрался домой и сразу же пошёл в часть. Зашёл к командиру, который при виде его раскричался, обещая отдать под трибунал: Руслан на сутки опоздал. Немного отдышавшись, полковник умерил свой пыл и произнес: «Иди, получи оружие… И чтобы через три часа был в своём подразделении, на фронте». Руслан развернулся через левое плечо и вышел из кабинета…

Через несколько месяцев Анна, не выдержав переживаний за мужа и родных, поехала обратно вместе с детьми, хотя её родственники нашли ей прекрасную работу по специальности и долго уговаривали остаться…

Война шла к концу, вскоре было заключено перемирие, страна начала «зализывать» свои раны. Город и другие населённые пункты начали отстраиваться, открылись школы. Ика и Шушаник пошли в первый класс, хотя Ика была старше своей сестрёнки на год, и все десять лет они сидели за одной партой…

Прошли десятилетия. Шушаник смутно помнит жизнь в подвале во время войны, в отличие от Ики, которая до сих пор иногда вздрагивает от звука самолёта…

Отслужив, Руслан вышел в запас, и часто, когда собираются с друзьями, он произносит тост, чтобы никогда и нигде дети, вне зависимости от национальности и вероисповедания, не страдали бы. Чтобы с их глаз никогда и слезинки бы не упало, и чтобы всегда был слышен весёлый, заразительный смех детишек…

Июнь 2016 г.

Мальчик и медведица

Рассказ посвящается моим

родителям

1

Закончив с ужином, он взял трость и медленно, семеня ногами, направился к балкону. Там у него было излюбленное место, где он садился на стул, положив локти на перила и опустив голову на них. Он мог часами сидеть, молча смотреть с балкона на улицу. Часто он так засыпал, просыпался и снова смотрел на проходящих внизу людей. Потом супруга громко звала его, предупреждая, что уже поздно и надо готовиться ко сну…

В последнее время Она всё чаще приходила к нему во сне. Он просыпался в холодном поту и долго не мог заснуть. Закрыв глаза, он видел Её большую, с бурой густой шерстью, стоящую на задних лапах и агрессивно смотрящую на него…

Вот и сейчас дед, сидя на стуле, на балконе, закрыл глаза и задремал. Ему шёл 91–ый год, он плохо слышал, и поэтому его ничто не отвлекало. Разные звуки, голоса – всё проходило мимо него; и дед привык к такому состоянию. Это состояние устраивало его и никак не мешало ему вздремнуть на балконе, в кресле в гостиной, в любом месте, где бы он ни садился. От слухового аппарата, который купил ему сын, он категорически отказался…

За свою долгую жизнь дед не раз думал: «Почему Она тогда не разорвала меня на куски, почему не тронула, а, взревев, ушла?» Он не находил ответа на этот, мучивший его в последние годы, вопрос…

– Вставай, пора выводить скот на выпас, – услышал мальчик знакомый, как зубная боль, голос мачехи.

С трудом открыв глаза, мальчик начал медленно одеваться.

Натянув на себя залатанные рубашку и брючки, он нагнулся, чтобы одеть на босые ноги детские чарыхи* лапти из свиной кожи. Взяв приготовленный мачехой узелок с куском хлеба и сыра, полусонный мальчик поплёлся к хлеву, где его дожидались две коровы. Услышав его шаги, коровы приветливо замычали. Второй день медведица выходила на охоту, однако её ожидала неудача. Накануне в горах ей попался горный козёл, но последний, заметив её, резко запрыгнул на высокую скалу и мигом пропал из виду раздосадованной медведицы…

Понурив голову, медведица поплелась по лесу в направлении своей берлоги, где её джали два голодных детёныша. Увидев приближающуюся мать, медвежата, весело прыгая, кувыркаясь по склону горы, побежали ей навстречу, ожидая от неё пищи. Оттолкнув мордой детёнышей, медведица вошла в берлогу и легла. Медвежата, как щенята, попискивая, тыкаясь носами в брюхо матери, просили есть. Глаза их сверкали голодным блеском. Медвежата не могли понять, почему их мать не приносит им пищу…

Мальчик вывел коров из хлева и повёл их в горы, где на пастбище росла сочная трава. Первые лучи солнца нежно касались земли, постепенно заливая её теплым светом. Он шёл позади коров, с небольшой палкой в руке. Ему было девять лет, он успел проучиться два класса. Дальше мачеха не разрешила, убедив, что надо помогать семье. И каждый день она будила его с утра пораньше, чтобы он отводил коров в горы на выпас. Возвращался мальчик к вечеру…

Усевшись у родника, мальчик развязал узелок, чтобы поесть, но передумал: кусок хлеба и сыра он должен был растянуть на весь день. Вместо этого он выпил холодной родниковой воды и прилёг под огромным ореховым деревом. Закрыв глаза, он старался не думать о куске хлеба с сыром в узелке, лежащем рядом с ним… Чувство голода никогда не покидало мальчика, и сколько он себя помнил, всего один раз поел досыта. Это было, когда умерла его мать. Ему тогда было три годика. Он помнит гроб на столе и лежащую в нём женщину. Однако лица матери он не помнит. Как она выглядела для него так и останется загадкой до конца жизни.

Женщины в чёрном одеянии подходили к нему, гладили по голове, причитали, жалея его. Одна из них угостила его большим куском сахара, кто–то дал краюху хлеба, кто–то кусок мяса… Малыш тогда не понимал, что со смертью матери жизнь его кардинально изменится. Вскоре в доме появилась мачеха, которая со временем родила двух детей. Отец мальчика подрабатывал плотником в деревнях района, чтобы прокормить растущую семью, и домой наведывался редко…