«Мой друг – инопланетянин!»

Параллельно я узнал, что следующим утром из вышеозначенного подъезда, один за другим, покинули квартиру несколько десятков братков. Кто пешком, кто на транспорте, они убыли в неизвестном направлении.

Леха получил тысячу. Еще шесть человек по пятьсот. После этого поток посетителей утроился, и уже через два дня я знал про историю на пустынном причале. Там, в заброшенном кране, все лето тусовалось аж пять человек. Все они с интересом наблюдали за выгрузкой и затоплением мешка, единогласно решив, что выкинули жмурика. Им можно было доверять, ибо процедуру эту они наблюдали там не впервой.

Пришлось, скрепя сердце, выдать пять раз по тысяче и четыре по пятьсот.

Выяснилось так же, что на одном из заброшенных складов в промзоне со вчерашнего дня началась небывалая и трудноопределимая активность. Была выставлена охрана, все время снуют автомобили, «даже завезли пару громадных контейнеров, и заехал один трактор». Люди тусуются странные, по описанию походят на сбежавших с Васьки зеков. Охрана стоит серьезная, «что происходит – не понять никак».

Об этом с обидой в голосе рассказал главарь тамошней группировки, нелегально проживающей в ангаре того самого склада. Откуда их эти, предположительно уголовнички, и выперли.

Дал пятьсот рублей для сохранения контакта. Эти подростки знали территорию как свои пять пальцев, да к тому же имели большой зуб на потеснивших их элементов.

На этом я объявил об окончании проекта и распрощался со всеми, кто мне помогал, не позабыв также и отблагодарить.

С тяжелым сердцем я вернулся в свою машину на Чайковского. Уж больно не нравился мне этот выброшенный в Неву мешок.

***

Дальнейшее было делом техники. Звонок по тревожному номеру из телефонного автомата: "Хочу сделать сообщение: я гулял в районе пирса, и видел, как несколько человек восточной наружности опустили какой-то мешок в воду. Мне кажется – это тайник с взрывчаткой!»

Естественно, это бы не сработало, если бы я попытался остаться анонимом. Одно дело сообщить, что заминирована станция метро, другое – сообщить, что кто-то выкинул в Неву мешок. Но я назвал свое имя, встретил машину МЧС с водолазами и лично показал место, где это было. Чтобы объяснить свое присутствие в этом месте, пришлось придумать, что гулял здесь с девушкой, которая живет рядом (как мне было еще объяснить – не с собакой же я гулял в часе езды от своего дома?!). Имя ее, я, естественно, назвать отказался. Как благородный человек.

На моих глазах они достали мешок, вскрыли его, и аккуратно перевернули тело вверх лицом. Это был труп Петра.

– Вы знаете этого человека? – спросил меня водитель машины, видимо, заметив мою реакцию.

– Нет, – ответил я. – Первый раз вижу.

***

Подъехав к воротам дома, я ничуть не удивился, не обнаружив никакого наблюдения. Я был опасен, лишь пока у них был инопланетянин. Я мог рассказать кому-то о нем, мог убедить его больше не работать на уголовников или еще что-нибудь… А теперь-то что? Никто ни во что не поверит. Буду настаивать – упекут в психушку. Теперь ничего не изменить. Мертвых оживлять даже Петр не мог. То есть я свободен.

Только было мне от этого как– то невесело.

III. ВОЗВРАЩЕНИЕ

За дверями стоял зеленый человечек. Вид у него был не очень: зеленые глаза выпучены, губы распухли, как у лягушки.

– Быстрее!! – Сипло запищал он, бесцеремонно вваливаясь в прихожую, при этом вращая руками в стиле пловцов брасом. – Ты куда, блин, пропал, я тут сижу, жду, уже все силы ушли, мне надо тело, матрица другая, читать не могу, реально сейчас вообще дематериализуюсь.

Я не знал – радоваться или плакать – честно сказать, признать в этом чучеле Петра было затруднительно, да и зрелище было не так чтобы очень.

Он мне когда-то объяснял: из зеленого человечка в нормально человека превратиться нельзя – структура у этих зеленых другая. Не корелирует с людьми вообще. Из зеленого один путь – в пустое тело. То есть человек должен ему свое тело добровольно отдать. Ну а дальше резонанс, забор энергии из матрицы коллективного сознания – и хоть пять раз материализуйся. Только проблема потом между самим собой разобраться.

– Так тебе, что, опять мое тело надо? – задумчиво и подозрительно спросил я. Уж больно плохие воспоминания у меня остались от высадки на Луну.

– Блин, конечно, Димыч, быстрее, последние силы уходят…

– У тебя все время, сколько тебя помню, силы последние. Ладно, – решился я. – Только не на Луну.

– Да хоть чего. Только тебе ведь захотеть надо. Насильно я не могу. Давно бы уже перекинулся.

– Ага – сделай меня кем-нибудь великим и ужасным… Эй! – закричал я вдогонку, – только вернуть не забудь!

В глазах сверкнуло.

***

Под перестук колес в окно накрапывал мелкий дождь. По сравнению с предыдущим разом я чувствовал себя не в пример более уверенно. Знал – вернусь. Но беспокойство не оставляло. В купе зашла женщина. Присела на край постели.

– Как Вы?

– Не знаю, – ответил я. – Нас арестуют? Кто предупрежден?

– Слухи совершенно противоречивые, – лицо женщины казалось отдаленно знакомым. В Петербурге буза. Говорят, у наших сила. То, что Россия накануне революции, это несомненно. Но кто знает – все так изменчиво. Нужно готовиться к худшему, Володя. И не узнать ничего толком. У нас только условия на транзит. Выходить из вагона не разрешается. Ну, ты же знаешь, сам подписывал. Кроме Платтена, конечно. Ему все можно. Но этот молчит, если что и знает – не добьешься.

– Как люди?

– В клозете – толпа. – Она мягко улыбнулась. Знают, что ты не переносишь дыма, так там курительный салон устроили. Теперь очередь занимают. За нормальной надобностью и не пробиться.

В купе постучали. Зашел официант. Поставил поднос. Молча удалился.

– Да, одно отрадно, – кормят исключительно!

Я съел супчик из форели: еда показалась непривычно добротной, давно я так не ел. На второе: шведский бифштекс, даром, что повар из немцев.

После обеда вышел из купе, решив немного размяться. Услышал перепалку в конце вагона – спорили курящие и некурящие. Я пошел в купе, нарезал бумагу и вернулся к клозету.

– Товарищи, вот ордера, – я решил упорядочить сутолоку. – На три билета категории А, один для курящих. – Все посмеялись, но идею приняли. Сутолока прекратилась.

Я вернулся в купе.

– Наденька, – обратился я к женщине, читающей что-то у керосиновой лампы.

– Да, Володя?

– А если нас не арестуют, удастся ли ночью достать на Финляндском извозчика?

– Думаю, кто-то из товарищей будет. Помогут добраться. Лишь бы не в Петропавловку.

Стучали колеса, за окном смутно проплывали телеграфные столбы. В темноте стекла отражались лампа и силуэт склонившейся над книгой женщины. Рядом с ней сидел невысокий мужчина. То есть я. Вагон качнулся и пламя лампы осветило мое лицо. И тут мне стало по-настоящему страшно.

Я был Владимиром Ильичом Лениным, возвращавшимся через Германскую границу в Петербург в запломбированном вагоне. Был апрель тысяча девятьсот семнадцатого года. По старому стилю.

***

Наутро прибыли в Белоостров. Нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталин, Каменев и другие товарищи. Стали обсуждать дела и появилась первая информация. Я спросил, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались.

Здесь я впервые выдвинул тезис о грядущей мировой революции и роли России в этом процессе. Началась дискуссия.

Дело в том, что на тот момент бытовало мнение, что революция в России возможна только после революции в Европе. Я же считал, что Россия послужит детонатором всему мировому революционному движению. Что мы должны быть, и обязательно будем, в авангарде мирового революционного движения. Что происходящее в России архиважно, со всех точек зрения, и будет примером, за которым рано или поздно последуют все европейские страны.

Во время диспута я внимательно присматривался к товарищам. Особенно интересовал меня молодой, но подающий надежды грузин. Я с некоторым даже испугом поглядывал на него. Сейчас он был прост, дружелюбен и энергичен. Среди старших товарищей многословием не отличался, но я, зная, что предстоит сотворить в будущем этому улыбчивому грузину, испытывал сильную скованность и дискомфорт от его соседства. Пару раз, встретившись со мной взглядом, Джугашвили так тепло и понимающе улыбался, что мне пришла в голову шальная мысль: «А он ли это сидит сейчас передо мной? А вдруг это кто-то иной – воспользовавшись чужим телом, играет сейчас роль будущего великого вождя? А может… может, это я сам, уже в следующий раз сменивший тело по просьбе Петра – сижу сейчас здесь и улыбаюсь себе губами Сталина, зная, что это я временно пребываю в теле Ленина?!!»

***

К вечеру поезд прибыл в Петербург. Когда он, попыхивая, медленно вошел под крышу вокзала, я застыл в изумлении. Я увидел солдат и матросов, вытянувшихся в струнку в почетном карауле с офицерами во главе. Это были Московский и Преображенский полки, красногвардейцы и моряки Балтийского флота. Позади стояли рабочие со знаменами. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были запружены людьми, которые держали в руках флаги и факелы. Оркестры играли «Марсельезу».

Ко мне подошел щеголеватый молодой офицер, что-то отрапортовал и в конце лихо отсалютовал мне. За звуками оркестра я не расслышал, что он сказал, однако неожиданно для самого себя ответил офицеру, повторив его движение. Дальше меня буквально понесли на руках. Я боялся, что уронят, и постоянно повторял: «Товарищи, тише, что вы, товарищи!». Наконец меня отпустили.

Сопровождаемый Крупской и Каменевым, я прошел прямо в императорский зал, где меня уже ждали товарищи из ЦК. Поздоровался, выслушал странноватое приветствие Чхеидзе. Надо заметить, что, вопреки киношно-книжным версиям моего появления в Петербурге, на мне был надет котелок, а не кепка, как многие позже описывали. Я, действительно, купил в Стокгольме кепку, чтобы быть ближе к образу пролетария, но в сутолоке забыл ее в вагоне.

Не ответив на приветствие Чхеидзе – уж больно оно было нравоучительным, – я развернулся и вышел назад на перрон, к солдатам и матросам. Они встретили меня торжествующими криками. Сквозь бурлящую толпу я выбрался на площадь. Кто-то помог мне вскарабкаться на броневик, и я начал свою первую речь:

– Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас, как передовой отряд всемирной пролетарской армии…

Мне оставалось только благодарить эрудицию, невероятную логику и убежденность тела Ильича. Слова складывались легко, я, как бы плавал во флюидах многотысячной толпы, которая отзывалась на каждое слово торжествующими выкриками. Было ясно – меня здесь ждали. Более удачного момента для возвращения представить было трудно. Хотя конечно, что и говорить, немецкие денежки также сыграли свою роль…

Шумела толпа на улице, ломилась в двери, требуя меня. Броневики выстроились у Финляндского вокзала. Их прожектора резкими снопами прорезали темноту и освещали улицы Выборгской стороны.

Снова зазвучала «Марсельеза», официальная часть приема была окончена.

Под звуки оркестра и крики тысячной толпы, среди красно-золотых знамен, освещаемых прожекторами, я вышел на парадное крыльцо и сел в крытый автомобиль. Но эта попытка не удалась – солдаты и матросы, заполнили площадь и улицы. Автомобиль не пропускали. Мне пришлось выйти. Я взобрался на крышу авто и начал новую речь.

–… Участие в позорной империалистической бойне… ложью и обманом… грабители капиталисты…

Я изрядно устал, но мне пришлось пересесть на броневик и двинуться на нем в сопровождении рабочих отрядов и воинских частей к Сампсониевскому мосту, в резиденцию большевиков – дворец балерины Кшесинской. По дороге мне приходилось выступать чуть ли не на каждом перекрестке.

– Да здравствует Социалистическая Мировая Революция!..

Броневик медленно плыл среди людского моря в далекую молочно-туманную даль, освещаемую мощными снопами прожекторов…

Один из них на мгновение ослепил меня, и я прикрыл глаза.

А в следующую секунду обнаружил, что стою на кухне своей петербургской квартиры.

***

Рядом со мной, за столом, сидел незнакомый мужчина лет тридцати с крупными чертами лица и волевым подбородком. На руках проступали вены, он был поджар и мускулист. Спокойно, с дружелюбным выражением он смотрел на меня. Я, все еще в прострации после пережитого, также молчал.

– Привет, меня зовут Арнольд, – дружелюбно приветствовал он меня.

– Какого черта? Какой Арнольд? Товарищ, почему вы сидите на моей кухне? Где Петр? – Я засыпал его вопросами.

– Димыч, да я и есть Петр. Только выгляжу по-другому, мне, знаешь ли, прежнее тело поднадоело уже… да и неприятно вспоминать: его же убили все-таки. А тут, – он с легким самодовольством напряг мускулы – я подразвил кой-чего.

Саркастические нотки в его речи были мне хорошо знакомы, и я с большим доверием посмотрел на сидящего передо мной человека. Хотя признаться, чувствовал я себя странно. Представье – к вам на улице подходит пожилая тетка незнакомой наружности и говорит: «Внучек, Васенька, я твоя умершая прабабушка! У меня только тело другое, а так я тебя очень люблю…».

– Ну и какое же тут развитие? Что у тебя теперь рожа кирпичом, и мускулы как у Сталлоне?

– Во первых, не как у Сталлоне, а как у Шварценеггера, – он умильно посмотрел на журнал «Медведь» – тот был открыт на фото Шварценеггера в целый разворот.

– А… – протянул я… – Понятно… Арнольд. – Последнее прозвучало несколько с издевкой. – Так что же во-вторых?

– А во-вторых, вот что. Я несколько скорректировал программу энергетического клонирования. Тело моё теперь материализуется не только с желательными физиологическими улучшениями, но и совершенствуется на молекулярно-кинетическом уровне. Другими словами, убить его, по крайней мере, теми способами, которые ко мне уже применяли, нельзя.

– То есть ты что, бессмертный теперь стал?– Изумился я.

– Ну, не то чтобы вообще нельзя убить. Но, типа, затруднительно.

– И тебя теперь не застрелить?

– Нет, не застрелить, – утвердительно ответил он.

– А что происходит с пулей? – во мне проснулся дух естествоиспытателя.

– По-разному, – откликнулся Арнольд. Когда насквозь проходит, когда плющится, а когда отражается. Последнее наиболее энергоемко. Пуля меняет направление и скорость на диаметрально противоположную.

– А от бутылки по голове ты как спасаешься?

– Да так же. Насквозь пропускаю, бью или отражаю. Без всяких для себя негативных последствий. – Он поморщился, видимо, от неприятных воспоминаний. – Да и вообще, с движущимися материальными объектами первого порядка все довольно просто.

– А с чем не просто?

– Второй, третий порядок. То есть энергия сознания: ментальные сгустки, кинетические нити там, ну, в общем, куча всего, на самом деле, есть, с чем я не знаю, как это тело себя поведет.

– Арнольд…, тьфу… Можно я тебя по-прежнему Петром звать буду? А то Арнольд, это как-то не по-нашему. Не по-русски.

– Да зови, я, собственно, он и есть. Все воспоминания на месте, эмоции, переживания. Это как, считай, пластическая операция. Я понимаешь, мог без проблем старое тело восстановить. Но я тебе уже сказал… Да и конспирация опять же: с бандюками-то этими еще далеко не конец.

***

Новый Петр нравился мне все больше. Он был как-то интереснее. Самостоятельней. Раньше он доставлял мне много хлопот. Особенно когда Достоевского начитается и давай по Невскому в котелке рассекать и выражаться так, что без стакана не поймешь. Все норовил куда-то пропасть. Потом спасать приходилось. А этот вроде сам себя в обиду не даст. «Может, вздохну спокойно», – подумал я.

– Пиво есть, – прервал размышления Петр. – Там в холодильнике, я сбегал пока в твоем теле был. «Хейнекен».

Я открыл холодильник и замер от удивления: вся верхняя его часть была занята аккуратно сложенными бутылками пива.

– Ты чего тут, на месяц запасся?

– Не, на сегодня. Не хватит – в морозильнике водка. – Он по-деловому открыл бутылку об бутылку. Достал два стакана, разлил почти без пены. – Ну, давай. За встречу.

Мы выпили. Он выложил на стол воблу, высыпал в тарелку соленые фисташки. Разлил по второй. Выпили еще. Жить стало веселей.

– Ну что, – я решил обсудить дела. – Надо бы бандитов этих назад вернуть. А то от них как-то неуютно. Ты теперь хоть и супермен, но все же без них было бы поспокойней.

– Куда вернуть? – с интересом спросил Петр.

– Ну, куда, в тюрьму понятно, в места, так сказать, лишения. Что бы все стало, как было, – вспомнил я свой сон. – А что с ними еще делать? Есть мысли интереснее?

– Есть, – как-то посерьезнел Петр.

– И какие?

– Будем мстить!

***

Я несколько опешил. Такая мысль была для меня новой.

– Кому мстить? Зачем?

– Уродам этим. Которые меня убили. И в первую очередь Валету, падле. Где тут у вас оружие продают? – безо всякого перехода спросил он. – Пара девятимиллиметровых «кедров», две «мухи», бронежилет – или два надо? Ты со мной пойдешь?

Такого оборота событий я никак не ожидал. У каждого Петиного воплощения были негативные нюансы. Но раньше все было более или менее безобидно. Теперешний же вариант вызывал у меня прямое неприятие. Я по жизни предпочитаю улаживать все мирными переговорами. Ну, разругаюсь вдрызг, на худой конец, стресс опять же снимает. А тут: «надо ли мне бронежилет?» А гранатомет? А огнемета у вас, кстати, не завалялось? что-то посжигать кого-нибудь хочется… Я с сожалением посмотрел на Петра.

– Ты чего читал-то? – спросил я нерешительно, припоминая о его способе материализовывать себе тело: он обычно брал его внешний вид и характер из недавно прочитанной книги.

– Как что? «ВДВ наступают», конечно. Продолжение.

Я с сожалением подумал, что сам купил данное произведение на блошином рынке и забыл вовремя выбросить. Да, блин. Пригодилась книжка. Главное, как я помнил из предыдущего опыта, упорство у Петра было феноменальное. Переубедить его было очень трудно.

Выпили еще, поговорили. Тему мести я больше не трогал – сошлись на том, что завтра с утра испытаем транспорт. Здесь мне все-таки удалось танки поотменять. А то он сначала на них собирался к уголовничкам ехать. Решили из моей машины «планетарную матрицу» сделать. Петру, видно, хотелось свою крутизну продемонстрировать – что он там за сюрприз приготовил, он не объяснял, только хитро улыбался. Несколько подумав, я с опаской согласился, взяв с него клятвенное обещание, что машина после этого ездить не перестанет.

***

Автомобиль медленно и плавно поднимался в небо над Васильевским островом.

Было, в общем-то, красиво: солнце в зените, корабли, гостиница «Прибалтийская», планеры, людишки на берегу, шагающие с одного бетонного обломка на другой, пытаясь не наступить на торчавшую из них арматуру. Осколки битых бутылок и окурки, которые гуляющие сами же и выбросили так далеко перед собой, как только смогли. Смогли далеко. Но, поскольку шли тоже максимально бодро, то дошли до окурков, пока те еще горели. И теперь, критикуя Евросоюз и Америку, обжигаясь об окурки, они пробирались к воде.

Я висел над заливом и ничего не понимал.

– Петрович, – я перешел на уважительный тон, – а что теперь?

– Газ нажми, – проникновенно посоветовал Пётр.

Я нажал на газ и машина двинулась вперёд. Впереди было жилое здание, правда, внизу. Перелетели. Я жал на газ и рулил. Жалко, что я никогда не был фанатом вождения. Иначе у меня снесло бы крышу: препятствий никаких – для самолётов низко, для линий электропередач – высоко.

– Ну, начинай с высотой работать, – вещал Пётр. Он сидел рядом и, казалось, скучал.

– Подожди, – прикололся я. – Вон краны какие-то вдалеке. Поехали!

Мне стало интересно. Подлетели к порту. Кран, высоко выставив заклёпанное тело, мерно покачивался в небе.

– Ну, блин, супер! – Только и нашёлся сказать я. – Клёвый какой!

На верхушке, в подобии люльки, восседал усатый мужик серьёзной наружности и абсолютно трезвого вида. «Дык а кого сюда ещё посадить? – подумал я. – Всё строго. Контейнер уронит на пароход – минус контейнер. Да и пароход, поди, тоже затонет. В общем, ответственность».

– Слушай, – пробило меня вдруг. – А почему крановщик не удивляется? Перед ним, что, каждый день машины летают?

– Это я тебе ещё не объяснил, – откликнулся сидевший рядом инопланетянин. – Короче, здесь два режима – вневизуальный и внематериальный. Оба включаются по умолчанию в момент отрыва от дороги. Вверх или вниз. То есть при полёте или при движении под землей. Первый значит, что ты находишься вне видимости окружающих. Второй: то, что ты находишься вне материи. То есть, ты проникаешь через любые материальные объекты, не причиняя им разрушений. Очень полезно, особенно при движении под землёй. Представляешь, какой будет грохот, если ты поедешь под землёй, раздвигая пласты породы? К тому же, все коммуникации порушишь. Да и при полётах: вмажемся, к примеру, вот в такой кран – представь себе масштаб события – в новости попадёшь! Как минимум… – зачем-то добавил Пётр после паузы – видимо, «представлял масштаб».

– А вообще, всё это можно отключить и опять стать видимыми и материальными. – подытожил он

– А как отключить-то? – поинтересовался я.

– Видимость-невидимость отключается аварийкой, – он для наглядности ткнул кнопку. Замигали, защёлкали аварийные огни. Материальность – поднятый ручник. Он потянул ручник, видимо, решив, что я не в курсе, что это такое.

В это время башня крана стала поворачивать в нашу сторону. Мужик в кабине что-то кричал в переговорное и сноровисто двигал рычагами. Мне стало не по себе. До столкновения оставались считанные метры. Размеры стрелы вблизи оказались внушительными. Заклёпанная чешуйчатая поверхность с облупившейся жёлтой краской угрожающе приближалась.

– Не боись, – голосом сурового боцмана попытался приободрить меня Пётр, – мы же нематериальные!

– А ты уверен? – усомнился я. – Мы же не проверяли: вдруг не работает? И вообще, включить – это ручник поднять или наоборот? А чем ты там, кстати, щёлкал?

Видимо, я его сильно загрузил своими вопросами: в глазах Петра заметалось сомнение. Он медленно перевёл взгляд на приближающийся кран.

– Ну, блин… – начал он, и мы одновременно перевели взгляд на крановщика. Его глаза выражали неподдельный ужас. Мужик открыл рот, закрыл, снова открыл. «Кричит «мама», – успел подумать я, и страшной силы удар обрушился на нас…

* * *

«… серьёзная авария на Балтийской таможне. Прямо в разгар рабочего дня обрушилась стрела башенного крана. Вместе с двадцатитонным контейнером большая часть конструкции упала в море. По утверждениям крановщика, непосредственно перед аварией он наблюдал зависший в воздухе автомобиль чёрного цвета с тонированными стёклами. Через лобовое стекло ему удалось рассмотреть двух мужчин среднего возраста, указывающих в его сторону. Как утверждает крановщик, именно от столкновения с этим автомобилем, напоминаем, зависшим на высоте башни крана, и произошло данное ЧП».

На экране сменилась картинка. В кадре появился знакомый мужик с выпученными глазами, интенсивно двигающий руками взад-вперёд, как бы переключая рычаги.

– А они… А я! Они! Я! – Донеслось из динамиков телевизора. Речь мужика разнообразием не отличалась. На заднем плане мелькали люди в белых халатах.

«Это был репортаж из больницы им. И.И.Скворцова-Степанова, – на экране снова появилось лицо дикторши, – куда крановщик помещён для прохождения курса реабилитации».

Последнее было произнесено несколько саркастически. Подразумевалось, что всем хорошо известно, какую «реабилитацию» проходят в больнице им. И.И.Скворцова-Степанова пациенты, чьи краны сталкиваются с пролетающими мимо чёрными автомобилями.

«По данному ЧП возбуждено сразу три уголовных дела: кроме самого факта крушения, выяснилось, что утонувший в море контейнер, принадлежащий пензенскому предпринимателю Ассыку Зысанову, был растаможен по подложным документам. Было задекларировано, что он используется для перевозки предметов, бывших в употреблении, то есть так называемого секонд-хэнда. Данная категория товаров имеет самую низкую таможенную ставку. На самом же деле в контейнере оказалась партия презервативов. Третье уголовное дело возбуждено против начальника таможенного терминала. Как оказалось, вышеупомянутый башенный кран отслужил свой срок ещё в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. То есть его эксплуатация была незаконной в течение более чем 25 лет».

Молодой серьезный диктор переложил листок из одной стопки в другую и продолжил: «При проведении нашими журналистами самостоятельного расследования Пензенский предприниматель заявил, что не имел ни малейшего понятия о том, что стоимость таможенных сборов занижена. «Это какое-то трагическое недоразумение!», – сказал он нашему корреспонденту в Пензе. Кроме того, по региональному пензенскому каналу выступил смотрящий по региону, бывший вор в законе Чёрный, занимающий сейчас пост спикера законодательного собрания Пензы. Он также подтвердил невозможность участия господина Зысанова в каких-либо противозаконных действиях. Что касается начальника терминала, то он с самого начала занял выжидательную позицию: