ЭХОЛЕТИЕ

Кандидат из приемной начальника вернулся к себе в кабинет и сел за стол. Времени было хоть отбавляй. Он присел и отвлеченно посмотрел в окно. Последнюю неделю его терзал один единственный вопрос, прав ли он в том, что согласился а предложение Антонова? С одной стороны, это немного пугало. Наверное, не так просто расстреливать людей, даже если они враги народа. Но с другой стороны, обязательно должны зарплату больше платить, может, и звание дадут хоть какое. И потом, попробуй откажись, турнут обратно в деревню, только пыль стоять будет. А в деревню совсем не хотелось.

Как не хотелось вообще вспоминать эту убогую, вонючую, унавоженную от ее окраины до печки в родной хате, деревеньку с названием Красивая. Название звучало откровенной насмешкой. Халупа, в которой родился Кандидат, с таким же успехом могла называться Кремлем. Стены ее, когда-то основательно сбитые, теперь покосились и вид имели угрожающий, соседи старались рядом с ними табачок не нюхать, чтобы до срока не повстречаться с праотцами.

Мать он не помнил вовсе, а отец большей частью отлеживался на печке. Он надорвался лет пять назад на лесосеке и с тех самых пор лишь иногда выходил во двор, делал что-либо по мелочи – и сразу домой. Близких родственников не было, за исключением двоюродного брата отца, дяди Коли, жившего на другом конце деревни, точнее, пьянствующего на другом её конце. Он тоже надорвался, только брагой. Сам её гнал, сам её ел, пил, сам ею блевал, одним словом, как и отец, просто ждал, когда закончатся земные приключения.

Однако больше всего Кандидат не любил вспоминать начальную уездную школу. Учеба давалась совсем нелегко, потому что смысла в ней не было, – зачем считать коров, если их и так нет, а писать-то что? и на чем? – бумага была на вес золота. Вдобавок ко всему соученики, вначале не трогавшие хлипкого пацаненка с тощей шеей, стали задираться и перестали его брать в мальчишеские игры. Да еще самый противный из них, он же заводила, Васька Игнатьев, стал дразнить его Филином. Однажды Филин решил отомстить и Ваське и всем остальным. Он как-то подкараулил директора школы и рассказал ему всё и про всех. Как Васька подпалил школьный забор. Хоть вовремя потушили, но виновного так и не нашли. Как тот же Васька с Федькой и Пашкой подшутили над деревенским конюхом – тот валялся пьяный на дороге, а пацаны его раздели до исподнего. Список был длинным. На следующий день наказание оказалось тоже долгим. Пацаны, кто с опухшим ухом, кто с синяком под глазом, кто хромая, загнали Филина в угол школьной избы и долго били. А Васька Игнатьев так тащил его за ухо, что сломал его, но самым обидным было то, что в дверях его поставили на четвереньки и наградили увесистым пинком под зад. Последнее, что помнил Филин, – это презрительный взгляд Васьки, который плюнул ему вслед и закрыл дверь в избу.

Больше он в школу, конечно, не вернулся, начал работать в колхозе и у себя в огороде, но обиду забыть так и не смог. Ярость и злость наполняли Филина, как кровь наполняет клопа, почти ежедневно. Ему снилось, как Васька его убивает, топит его в реке, сжигает в избе, толкает вниз с обрыва. Со временем это притупилось, но не пропало. Так прошло еще три года. Но однажды исчезло навсегда.

В тот день к ним в деревеньку заехал обоз с комсомольской бригадой, охраняемой красноармейцами. Бригада выполняла план сбора, точнее, отбора зерна и птицы у зажиточных крестьян и у тех, кто в колхоз не желал. Не гнушались ничем, судя по нагруженным подводам, брали даже инвентарем. Все дворы деревни объехали за час, издалека было видно, что кроме навоза брать нечего. Остановились в последнем дворе, у Игнатьевых. Братья Игнатьевы были работящими крепкими середнячками. Старший, Владимир, был женат и воспитывал сына Ваську, младший жил вместе с ними под одной крышей.

Обозы остановились возле их подворья. Братья распахнули небольшой амбар, заполненный почти доверху сеном, но плана по сбору сена у комсомольцев не было. Командир бригады, молодой парень в косоворотке, подпоясанный тонким шнурком, устало спрыгнул на землю:

– Да, значит, и у вас пусто.

– А чего быть полно-то, товарищ, вона сеять-то нема было чем, – отозвался старший брат и сплюнул на землю. Командир уже подал знак сбора, но рядом оказался Филин. Он слышал, как Васька когда-то хвастал секретным подполом в амбаре и все пацаны восторженно слушали про семейные богатства Игнатьевых. Филин подошел к командиру и негромко произнес:

– Подвал есть у них в амбаре. Проверьте.

Командир удивленно посмотрел на паренька, но остановил обоз и приказал двум красноармейцам: «Сидоров, Лапутин – еще раз обыскать амбар». Филин видел, как напряглись братья, как старший, Владимир, словно бы случайно опёрся на вилы. Поэтому, не долго думая, он притулился к командиру, спиной к спине. Через десять минут из амбара донеслось: «Есть зерно!». Владимир, с налитыми кровью глазами, как у быка, с вилами на перевес и с криком «убью, падла!» кинулся на Филина, но все подумали, что недораскулаченный элемент угрожает расправой командиру, который находился тут же рядом. Один выстрел из карабина красноармейца, охранявшего обоз, остановил Игнатьева, еще один выстрел, из нагана командира, опрокинул его.

Из амбара извлекли девять мешков зерна. Под стенания и вопли женщин загрузили это богатство на одну подводу, а Игнатьева-младшего и Ваську на другую. Было решено их арестовать и отправить в райцентр, пусть там разбираются.

Командир, тем временем, подошел к Филину:

– Спасибо тебе, товарищ, – он благодарно встряхнул тому руку. – Ты сегодня многих спас от голодной смерти. Ты местный? Айда к нам, в комсомольскую бригаду? Уж ловко у тебя это получилось. Накормим, с голоду не умрешь. Предупреди только родных, а?

Филин впервые почувствовал власть над людьми. Его можно было не уговаривать:

– Сирота я, – соврал он. – Согласные мы.

– Ну, так что, собирай вещи – и с нами в дорогу, – обрадовался командир обоза.

– Да все вещи на мне.

– Наш человек. – изумился командир. – Давай запрыгивай, – он освободил место рядом с собой на телеге.

Но Филин, не торопясь, подошел к подводе, где сидели со связанными руками Игнатьевы, встал вплотную к потерянному Ваське и смачно харкнул ему в лицо. Ярость и злость прошла, когда он увидел съежившегося паренька, сидевшего на дне подводы с невидящим взглядом. илин отвернулся и зашагал в сторону своей телеги.

– Идейный, – радости командира не было границ. Отряд не только выполнил план по сбору излишков, но и пополнился настоящим пролетарским бойцом…

Очнувшись, Кандидат глянул на часы и опрометью выбежал из управления. Подбежал к скверу, издалека приметив слегка сутулую фигуру Антонова, и по его лицу понял, что не опоздал. Антонов, прикурив недешёвый «Казбек», негромко сказал:

– Времени мало на инструктаж, так что лови на лету и запоминай. Главное – это четкость исполнения инструкции, потому как процедура не сложная, но поначалу очень эмоциональная. Задумаешься, опоздаешь – всё, пиши пропало. Идешь на исполнение – думаешь только об инструкции, ни о чём больше. Она очень проста. Первое, получить приказ от начальника НКВД, уточнить время исполнения. Второе, ровно за семь минут до исполнения начать движение из своего будущего кабинета. Третье, до места исполнения надо преодолеть тамбур с двумя дверями и контрольной дверью, итого три ключа. – Антонов достал два из них из разных карманов галифе и третий из нагрудного кармана. – Ключи от дверей всегда храни в разных карманах. Не перепутаешь, значит и не опоздаешь. Пятое, прибыв на место, нажать на кнопку звонка слева от входа и опустить вентиляционное окно на последней двери. Шестое, когда откроется дверь, приготовиться. Потом зайдет невеста и повернется лицом к стене. Сразу исполняешь, не тянешь. Восьмое, открываешь дверь, откуда исполнял, и осуществляешь контрольный выстрел в нижнюю часть затылка, за левым ухом. Девятое, после исполнения все действия производишь в обратном порядке – открыл дверь, вышел, закрыл дверь, поднял вентиляционное окно, нажал на кнопку звонка, вышел в тамбур, прошел тамбур, закрыл дверь – и точка. Исполняем обычно в вечернее время.

Антонов замолчал и наступила пауза. Кандидат опустил глаза в землю и молча слушал, не проявляя никаких эмоций.

– Ты что, уснул? – Антонов затянулся и посмотрел на молодого чекиста.

– Нет, – ответил тот, – не хочу быть арестованным.

– Не понял, шутки шутишь?

– Нет, вы же предупредили, если перебью, то арестуете. А мне это не надо. Вот и слушаю.

– Ясно, не дурак, значит, – Антонов скривил губу. Улыбаться он уже давно разучился. – Спрашивай.

– Почему такая секретность? Мы же правое дело делаем. Это же почет и уважение.

Антонов выбросил пустую гильзу папиросы :

– Девушка есть? – и, получив кивок в ответ, продолжил: – Так вот, она сначала девушка, потом она жена, потом дети. Потом от тебя и от твоих детей все, как от чумы, бегать будут. Люди боятся палачей. Жена уйдет, дети забудут. Тебе оно надо? Да и наши никогда руки не подадут, они же революцию в перчатках делают, а мы с тобой дерьмо гребём. Ясно? Давай дальше.

– Я не понял, а звонок для чего? И почему приговоренный должен обязательно встать спиной ко мне? Он что, добровольно готов пулю получить? И еще, а если я промахнусь?

Антонов усмехнулся :

– Вот теперь правильные вопросы пошли. По порядку. Место исполнения – это душевая комната в подвале. Чтобы невесты не брыкались, их приводят как бы на помывку перед этапом. В раздевалке, смежной комнате слева, конвой и врач. Вот конвоирам ты и сигналишь, что на месте и готов. Приговоренный раздевается, заходит в душевую. Над ним сам душ. По приказу он ставит руки на стенку и ждет, когда откроют воду. Он твой. Душевая комната маленькая, два на два, поэтому и промахнуться невозможно. Если не уверен, через окошко вытянешь руку – почти упрешься в голову. Над ним лампа. Ты его видишь – он тебя нет. Ещё вопросы?

Кандидат слегка задумался:

– Странное место, душевая. А почему слева в затылок?

– Не странное, а практичное. Казнили и тут же всё смыли. А слева, потому как там главная часть головы. Когда я исполнял справа, они, бывало, ещё дергались несколько минут. А слева – никогда. Так, теперь о приятном. Будешь честно долг исполнять, месяца через два дадут квартирку, звание, отпуск в любое время года в любой здравнице страны, ну и ежемесячные премиальные, двадцать процентов. Для прикрытия – должность помощника коменданта. Что-нибудь там учитывать будешь, хоть портянки, главное, чтобы вопросов не было. Чего лыбишься?

Кандидат, услышав про перспективы, уже не мог сдержать эмоций – вот это жизнь! От крестьянина до вершителя судеб меньше, чем за год. Вслух спросил:

– А как же звание? Для него срок же нужен.

– Не твоя забота, приказ выйдет и всё.

– Не сомневайтесь. Я не подведу.

– Знаю, – Антонов оглянулся и произнес, – сегодня и проверим. Будь ровно в девять у меня в кабинете…

…Когда в дверь помощника коменданта постучали, Антонов абсолютно точно знал две вещи, что это Кандидат и что время двадцать один ноль-ноль. На сегодня был назначен только один приговор, так что много работы не ожидалось. Главным было посмотреть на салагу во время исполнения. На словах-то все волчары, а как до дела дойдет, хвост может собачьим оказаться:

– Итак, сегодня один приговор, начало через десять минут, значит, выходим через две. Это с учетом тебя, – кашлянул в кулак Антонов и продолжил: – Главная твоя задача – запомнить досконально, что и как. Если стошнит или если поплохеет – молча, без звуков отваливайся в противоположную от меня сторону. Ясно? Вопросы есть?

– Всё ясно. – голос новичка был возбужден, но в пределах нормы, – хотел спросить, а когда мы ему приговор зачитаем?

– Совсем сдурел? Это работа следователя. Он ему днем уже зачитал. Так – всё, будет лясы точить, – Антонов посмотрел на часы, – выходим.

Антонов с напарником покинули кабинет и, преодолев коридор до конца, спустились по запасной лестнице на три этажа ниже. Вход преградила дверь, обитая металлом. Антонов привычным движением открыл ее, достав из левого кармана штанов ключ, прошел сам, пропустил Кандидата, закрыл дверь, продемонстрировал ключ напарнику и положил его в карман. Дальше им пришлось преодолеть еще около пятидесяти метров по широкому бетонному коридору, выкрашенному до уровня человеческого роста в зеленый цвет. Антонов остановился возле неприметной серой двери, вынул из правого кармана галифе второй ключ, показал его напарнику, открыл дверь, нажал кнопку звонка и шагнул в темный провал комнаты. Кандидат шагнул за ним и закрыл за собой дверь. Комнатка оказалась очень тесной, два человека едва поместились. Антонов стоял лицом к стене, из которой через вентиляционную решетку пробивалась полоска света. Кандидат вжался спиной в другую стену, стараясь не помешать начальнику. В комнате присутствовал явный запах пота и страха. Антонов осторожно вытащил небольшую решетку вентиляции из пазов и бесшумно опустил её вниз. Она оказалась привязанной прочной веревкой к полотну двери. Привычным движением он расстегнул кобуру, повернулся к окошку правым боком, расставил ноги на ширине плеч, взвёл наган и стал ждать.

Кандидат оказался теперь стоящим к нему лицом к лицу. Последнее, что он успел отметить, как мгновенно умерли глаза Антонова. Еще пять минут назад двигались, пытались шутить, а сейчас мгновенно погасли и застыли.

Тем временем, в соседнее помещение два конвоира ввели арестанта и подвели его к столу, за которым сидел человек среднего возраста в круглых очках и распахнутом белом халате, надетом поверх гимнастерки. Человек поднял глаза от лежащей перед ним амбарной книги и негромко спросил у арестованного:

– Фамилия, имя, отчество, год рождения.

– Кебриков Пётр Петрович, тысяча восемьсот девяностый, – так же негромко отозвалась сутулая фигура в потертом пиджаке.

– Раздеться. Одежду на соседний стол, – врач мельком осмотрел заключённого и сделал запись в амбарной книге. – В душевой напор воды сильный, так что руками держаться за стену.

В этот момент раздался зуммер телефонного аппарата, стоящего на краю стола перед врачом. Тот трубку брать не стал, а привычно кивнул конвоирам:

– Впускайте.

Один из конвойных, который был помоложе, левой рукой потянул на себя дверь и приказал:

– Пошел вперед. Помывка одна минута.

Голая фигура, еще более сгорбившись, на полусогнутых ногах шагнула в соседнюю комнату…

Кандидат увидел, как в душевую робко вошел приговоренный, щурясь от яркого света.

«Лицом к стене и руки на стену» – донеслось из предбанника. Арестованный исполнил команду, и дверь захлопнулась. Антонов бесшумно поднял руку с наганом, протиснул её в вентиляционное окно и выстрелил в момент закрывания двери. Тут же переложил наган в левую руку, а правой достал ключ из нагрудного кармана и продемонстрировал его Кандидату. Их глаза встретились. Антоновские были совершенно безучастны, а глаза новичка возбужденно блестели. Он протянул одну руку к нагану, а вторую к ключу и попросил-потребовал: «Теперь я». Антонов кивнул головой, передал ключ и наган Кандидату и указал глазами на дверь. Новичок легко щелкнул хорошо смазанной пружиной замка, толкнул дверь и оказался рядом с тощей фигурой, лежащей в скрюченном состоянии у противоположной стены. Правая нога казненного слегка подергивалась. Кандидат приподнял наган, спокойно прицелился и трижды нажал на курок. Жесткое эхо от выстрела резануло по ушам. Антонов кинул беглый взгляд на труп на полу и вышел в коридор. Теперь уже не Кандидат, а Исполнитель сделал шаг за ним, закрыл дверь, поднял вентиляционное окно, ключ опустил к себе в нагрудный карман и оказался в коридоре. Его рука снова требовательно вытянулась в сторону Антонова. Тот усмехнулся и, молча, положил в нее ключ. Исполнитель закрыл вторую дверь и нажал кнопку звонка. Ключ скользнул в левом кармане штанов. Антонов указал пальцем на соседнюю дверь, и палачи шагнули в еще одно помещение:

– Это еще один твой будущий кабинет. У начальника в управлении один, а у тебя два, – Антонов пытался пошутить. Он открыл скрипучий шкаф, стоящий в углу комнаты, молча достал из него початую бутылку «Особой», два стакана и поставил их на единственный стол. Стульев в комнате не было. Антонов наполнил оба стакана наполовину и молча, не дожидаясь напарника, выпил. Исполнитель выдохнул, закинул в себя содержимое стакана и вытер губы тыльной стороной руки. За несколько минут мир в глазах Исполнителя заметно уменьшился. Как будто он посмотрел не него в бинокль с обратной стороны. Всё стало мелким, а людишки никчемными. Вон стоит один из них и что-то лопочет еле слышно…

Антонов в это время убрал бутылку со стаканами обратно в шкаф и произнес:

– После исполнения не больше сотки. Меньше нельзя – сорвешься, больше нельзя – сопьешься. Я доволен, ты хорошо проявил себя. Завтра уже твой день целиком. Вот твой третий ключ, держи, – он протянул ему ключ, – сам-то как, ничего?

Исполнитель взял ключ и, ни слова не говоря, вышел из комнаты. А о чём говорить с теми, кого почти не слышно…

Март 1984, г. Лисецк

Лёшка сидел за столиком кафе «Мороженое» и не спеша потягивал из высокой чашки кофе гляссе – модный напиток, недавно появившийся в городе. Ничего особенного в нем не было, смесь пломбира с кофе, но это было на уровне. Именно так считала Белка, Белла Сафонова, миловидная блондинка в модном свитере, сидевшая напротив Лёшки. Они учились в одном университете, на одном курсе, но на разных факультетах, он – на юридическом, она – на инязе. Их знакомство состоялось чуть больше года назад. Лёшка приметил тогда еще, первого сентября, на построении всех студентов перед главным университетским корпусом стройную блондиночку, старательно выводившую «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus» – международный гимн интеллектуальных школяров, решивших продолжить свое образование. Лёшка долго не думал. В этом случае действовать надо было изящно и просто. Он дождался окончания девичьей оратории, приблизился к Белке и улыбнулся, как улыбаются доброй знакомой – дружелюбно и ненавязчиво. Пока Белка пыталась его вспомнить, старательно морща лобик, сама не заметила, как, взяв его под руку и весело болтая, пошла в соседний университетский корпус на свои первые занятия.

А на следующий день Лёшкина бабушка случайно упала и сломала ногу. Хирург констатировал перелом шейки бедра. Через неделю пульмонолог констатировал отек легких. Еще через неделю из командировки на похороны приехали родители. В те дни Лёшка не очень ясно понимал, что происходит. Бесконечная череда бабушкиных друзей и подруг, слезы, утешения, соболезнования, ободрения, всё это было непривычно новым, пугающим его своей безысходностью. Но в этой суете Лёшка особенно остро понял, что больше родной ему человек никогда уже не назовет его внуком, не посидит с ним вечером у телевизора и улыбаться теперь сможет только со старых черно-белых фотографий…

В себя он окончательно пришел дня через два после того, как снова проводил в бесконечную командировку своих родителей. Мать плакала, отец деловито паковал незамысловатый багаж, потом поезд прощально качнул задним вагоном в утренней дымке – и всё, здравствуй новая жизнь. Первым делом, вернувшись домой, Лёшка собрал все немногочисленные бабушкины вещи и положил их в шкаф на самую дальнюю полку. Оставил на виду одну единственную её фотографию. Делал всё механически, будто выполняя чью-то инструкцию, но интуитивно понимая, что так будет правильно. Травмы в молодом организме зарастают быстро. Через пару дней он уже с удовольствием позавтракал, еще через неделю улыбнулся чьей-то шутке. Но Белку пришлось на время забыть. Увлечения требуют праздности души, а вот с этим у Лёшки был явный дефицит. С учебой тоже всё было невесело: глаза не читали, привычная стройность мыслей растворялась в воспоминаниях о детстве. Выручали только любимые книги, Лёшка нырял в них глубоко и надолго задерживал дыхание до поздней ночи, но с утра включалась уже привычная минорная карусель.

А однажды всё закончилось. Накануне в пятницу вечером позвонил Сашка Макаров, Лёшкин сокурсник, и предложил в очередной раз немного подзаработать. На стипендию в сорок рублей сильно не разгуляешься, можно было двадцать раз пообедать в столовой, или купить тринадцать батонов колбасы по два девяносто, или купить четыре тысячи спичечных коробков – здесь каждый советский студент выбирал осознанно и свободно, в рамках своей стипендии. Тем же, кто собирался еще одеться или обуться, необходимо было мыслить более глобально. Именно поэтому ребята и встречались все выходные последние два месяца на территории городского хладокомбината. Работа была не особенно тяжелая. Надо было выгружать из вагонов коробки с рыбой или перегружать ту же рыбу в морозильные камеры. Однако «рублевым», так звали грузчиков, платили щедро, иногда за день выходила месячная стипендия. Касса работала ежедневно и честно закрывала наряды, выписанные бригадирами. Минусов было два. Работа начиналась в шесть утра, и под вечер голова уже туго соображала после бесконечных коробок с рыбой, каждая весом тридцать три килограмма, и не менее бесконечных паллет с теми же коробками. Но хуже дело обстояло с неистребимым запахом обитателей морей и океанов, который невозможно было отстирать или проветрить. Лешка помнил, возвращаясь в последнем автобусе, как немногочисленные пассажиры возмущенно крутили головами и шмыгали носами, и если на его счастье рядом находился подвыпивший гражданин, то все проклятия и упреки летели в сторону мирно спящего пьяницы. Поэтому рабочую одежду приходилось хранить на балконе бабушкиной квартиры, что, конечно, не улучшало отношений с соседями слева, справа, сверху и снизу…

В субботу рано утром сокурсники встретились на хладокомбинате, пожали друг другу и бодро зашагали в сторону бригадиров, распределявших наряды. Десятка два человек толпились на перроне и неторопливо покуривали в ожидании предстоящей работы. Наконец, бригадиры определились и раскидали «рублевых» по различным направлениям. Лёшке досталась морозилка, работа привычная и умеренная – сложить рассыпавшиеся поддоны с рыбой. В камере иногда доходило до минус двадцати, но зато без ветра, снега и мата. Лёшка застегнул бушлат на все пуговицы, надел вязаную шапку и шагнул в мрачные помещения холодильника. По дороге он заметил, что бригадир как-то не очень уверенно шагал, да и глаза у него блестели болезненно, но что поделать. По Конституции каждый советский гражданин имел право не только на труд, но и на отдых. У входа в камеру тот немного потоптался, открыл тяжелую створку двери, обшитую стальным листом, и, пропустив Лёшку, бросил: «Восемь поддонов с минтаем. Сложи вон у той стенки. Минут через сорок открою».

Дверь камеры закрылась, и Лёшка осмотрел помещение. Привычная картина: одна половина заполнена аккуратными штабелями с поддонами, а у противоположной стены небрежно набросаны горки коробок с рыбой и чуть дальше, в стороне, лежали пустые поддоны. Владения Нептуна, а точнее его коллеги Аида, освещал один, но достаточно яркий фонарь, висевший под самым потолком. Лёшка надел перчатки и принялся за работу. Расчистил место под первый поддон и начал укладывать на него рыбу, пять коробок в ряд, всего пять рядов. Нос и кончики ушей ощущали минусовую температуру, а телу, разгоряченному перекладыванием ненавистного минтая с места на место, было даже немного жарковато. Ровно за полчаса восемь поддонов стояли, выстроенные в ряд. Лешка подумал, что, может, стоит сменить профессию юриста на более престижную и высокооплачиваемую профессию грузчика, пока не поздно. И еще одна мысль пришла ему в голову: зачем надо было торопиться? Теперь придется минут десять бродить по камере, ничего не делая. Однако в положенный срок дверь не открылась. Никто не пришел и еще через десять минут, и еще через десять минут. Тело уже остыло от вынужденного безделья и стало слегка замерзать. Стучать в тяжелую дверь и орать было бесполезно – камера находилась в самом конце этажа, куда вряд ли могли дойти влюбленные парочки или любители сообразить на троих. Оставалось ждать. Еще минут через пять Лёшка немного подкорректировал тактику – оставалось прыгать и ждать. Напрыгавшись на год вперед, он залез на штабеля с рыбой и наслаждался небольшим теплом, исходящим от фонаря под потолком. Лёшка проанализировал сложившуюся ситуацию: с водой намечалась проблема, зато еды было хоть отбавляй. Ну лопают же как-то народы Севера мороженую рыбу, а здесь минтая было года на три, не меньше. Меню, конечно, выходило однообразным, и рыбным мог оказаться не только четверг, но и все остальные дни недели. Еще минут через десять Лёшка все-таки оценил преимущество юриста перед грузчиком. Оно было хоть и небольшим, но существенным – для выживания первому не обязательно надевать на работу шапку и бушлат. Следующие десять минут Лешка пытался составить вероятный план действий бригадира, но такой компонент как алкоголь даже Нострадамуса поставил бы в тупик. Еще минут двадцать, сидя под фонарем, Лёшка думал о вечном, но только отвлекала одна гадкая мысль. Бредово закончить свой путь в виде мороженой трески или минтая. Пусть лучше будет мороженый хек – брутальная аббревиатура для настоящего мужчины…