Записки штрафника. Млечный Путь

– Майор Русов тоже обещал твоей матери, что он проследит за тобой, а теперь его нет. Он уехал, перевелся. А мне теперь что прикажешь делать? – продолжал пытать Салмана Крылов. Прапорщик был очень строгим и вместе с тем добрым человеком. За годы службы в армии он пропустил через свое сердце тысячи судеб солдат-срочников. В этих жестоких условиях, в которые вгоняла армию Советская власть, он сумел сохранить в себе человека. Крылов принимал непосредственное участие в жизни молодых солдат.

За долгие годы своей работы, по его приказу еще ни один не сел в гауптхвахту, никто не остался один на один со своей бедой. В случае необходимости, Крылов всегда хлопотал о госпитализации солдат или краткосрочном отпуске на родину. Он не был из числа тех, кто хотел кого-то ломать, следовательно, и его не смогла сломать даже такая железная система. Любая эпоха бывает сопряжена определенной подлостью и грязью и примечательно, что в каждой из этих эпох находятся подобные Крылову люди, благодаря которым и сохраняется капелька света даже в самых темных уголках мрака.

В дверь постучали. Прозвучал голос дневального:

– Товарищ прапорщик, звонили из штаба! Тасаева к командиру вызывают!

– Свободен! – отпустил дневального старшина, а потом повернувшись к Тасаеву, взял его за плечи и стал просить:

– Сынок! Пожалуйста, сделай так, чтобы мне не было стыдно за тебя ни перед командиром, ни перед твоей матерью с братом! Иди!

Салман вышел с каптерки. У двери выхода на лестничную площадку он косо бросил взгляд в сторону дневального, который принял стойку «Смирно», и заметил, как у него поднималась грудь, наполнявшаяся воздухом через нос…

– Этого сейчас не хватало – опомнился Тасаев, и быстрым движением пальца руки, прикладывая его к своим губам, обратив на себя внимание дневального, остановил команду «Смирно» в его честь и выскочил на лестничную площадку.

Бегом спустившись по лестнице, он вышел на улицу. Лицо обдавало морозным холодом ноября, а под сапогами скрипел свежий снежок, который только что запорошил ступеньки под козырьком у входа и выхода казармы. Справа находилось отведенное для солдат место для курения – курилка, где сидели двое солдат, прикуривая одну на двоих. Когда Тасаев подошел, они встали. Салман достал фирменную пачку армянских сигарет «Ахтамар» с черным фильтром. Это достаточно дорогое удовольствие в Дисбат передавали с родины ребятам из Армении. Салмана часто угощали такими сигаретами, поэтому у него их было с собой несколько пачек.

Удивленные таким щедрым подарком солдаты, вертели в руках сигареты, рассматривая их как диковинку. Судя по внешнему виду и форме одежды, не сложно было определить, что парни отслужили не больше полугода. Выдержав небольшую паузу, один из них осторожно обратился к Салману:

– Можно спросить?

– Нельзя, – категорично пресек Салман неизвестное любопытство солдата. Грубо, но так уж требовала сама ситуация – «Ёжики пыжики… тихоокеанский шторм…».

Тасаев бросил в урну недокуренную сигарету, встал и быстрым шагом пошел в Штаб.

Внутри штаба Салман увидел, как дежурный по штабу младший сержант разговаривает со старлеем, который не был знаком Салману.

Сержант обратился к вошедшему Тасаеву:

– Ты к командиру?

– Не ты, а Вы! И застегни крючок, салага, Младший сержант, тут же застёгивая крючок на воротничке, сообщил, что командир сейчас занят. Но а удивленный офицер наконец еле выговорил:

– Солдат! Почему Вы не отдаете честь? Что за выходки? Смирно! – занервничал старлей.

– Тебя куда послать? Или помочь пойти? – зыркнул Тасаев.

– Я не понял, товарищ солдат?! А ну-ка, марш за мной в мой кабинет, – нервно переводя взгляд с дежурного сержанта, потом на Тасаева проскрежетал старлей сквозь зубы.

– Ещё одно слово, и ты надолго забудешь свой кабинет, – фамильярно наехал Тасаев по «девятибальной тихоокеанской волной» на старлея. Схватив его за ремень портупеи, Тасаев продолжал, – я капитан особого отдела из штаба округа, в данном случае нахожусь в солдатской форме, выполняя особое поручение главнокомандующего Дальневосточным Военным Округом генерала-лейтенанта Моисеева, и ты смеешь препятствовать выполнению задания. Смирно! – скомандовал «Организм».

Сержант стоял ни жив ни мертв, а старлея затрясло, как под током. «Организм» хлопнул старлея по плечу и скомандовал:

– Шагом марш в свой кабинет, я чуть позже тобой займусь… Старлея будто ветром сдуло. Но а сержант, продолжал стоять, хватая ртом воздух. Тасаев одним щелчком пальца в нос привел в чувство окостеневшего дежурного по штабу.

Что это было? – Очередная дерзость Тасаева или очередная безуспешная попытка оказать на него давление? Салман быстро оценил конфликтную ситуацию. Судя по вопросу сержанта к командиру ли он, и по мгновенно последовавшей претензии офицера, Салман решил и здесь не терять попусту время, а просто очередной раз при удачно подвернувшемся моменте доказать, что им управлять тут никому не стоит.

Прав он или виноват уже не важно. Просто в том самом Дисбате из него выжгли это умение подчиняться. И он это демонстрировал практически на каждом шагу. А что касается последствий данной ситуации, то вряд ли старлей захочет, чтобы кто-либо узнал, как его провели, подобно салдобону, ведь это будет достаточно заметным пятном на его карьерной истории. Это не сделает ему чести, да и как говорится за что боролся на то и напоролся – «Ёжики-Пыжики, Тихоокеанский бриз».

Не доходя до двери кабинета командира, Тасаев столкнулся с начальником финансовой части Галиной Смирновой. Тасаев помнил ее, да и Галина Аркадьевна не забыла Салмана, ведь до трибунала он какое-то время нес в штабе службу дежурным. Галина Аркадьевна по-матерински тепло поприветствовала Салмана и сказала, что командир ждет его, да и она будет рада, если он вернется служить в штаб. А вот возвращение его было под большим сомнением, так как Дисбат слишком громко захлопнул за ним двери доверия…

Глава 3. Письмо

I

Тасаев решил снять верхнюю одежду. Он вернулся к дежурному по штабу и отдал ему шинель. А потом, как и полагается, надел ремень поверх кителя, поправил шапку и уверенно постучал в дверь командира. Через метр от толстой стены находилась вторая дверь, (кабинеты командиров снабжались двойными дверями и мощными толстыми стенами с шумоизоляцией) которая была немного приоткрыта. Тасаев вошел. Командир сидел за рабочим столом.

– Товарищ полковник (без приставки – подполковник), – Салман начал докладывать о своем прибытии

– Рядовой Тасаев, отбыв дисциплинарное наказание (срок в Дисбат именовалось дисциплинарным наказанием) прибыл для дальнейшего прохождения службы в Ваше распоряжение, – отчеканил Салман.

– Вольно! – ответил командир.

– Ну проходи, – командир встал и протянул руку. – Проходи, присаживайся поближе.

То, что командир обратился вопреки своим правилам к Тасаеву на «ты» и протянул руку, уже было хорошим началом.

Салман пожал протянутую руку и присел к столу.

– Ну здравствуй, Салман, сынок! – тепло начал командир. Очень рад твоему возвращению – продолжал командир, – и очень сожалею о том, что с тобой случилось. Теперь поговорим об этом, и о другом детально. Я ведь тогда, чуть ранее вашего осеннего призыва, принял эту должность командира части и прибыл сюда из Округа. После вашего инцидента, я и не предполагал, что всё так обернется. ЧП было действительно очень серьезным, которое загремело до самого штаба Округа. И неудивительно, учитывая тот факт, что вас разнимал стрельбой в воздух дежурный по части. А потом он, исполняя свой долг по уставу, сразу же связался со штабом и доложил. Разницы нет. Даже если бы сразу мне доложил, все равно бы пришлось осведомить об этом штаб Округа. Это по уставу, понимаешь… по уставу. А вот по-человечески… по-человечески я знал, что «дедовщина» в части уже хлещет через край и эту несправедливость нужно рано или поздно пресечь на корню – командир замолчал. А потом после небольшой паузы продолжил, пристально вглядываясь в Салмана. – Я не ожидал, что все обернется против тебя. Пострадали сержанты и ефрейтор, которые были командирами отделений и заместителями командиров взводов, не говоря уже о рядовых пострадавших. Тут уже, сам понимаешь, особисты, и всё такое. И ты был виноват, и те были виноваты не в меньшей мере. Тем не менее особый отдел штаба Округа, взял это дело под свой контроль. Ни я, ни мой заместитель по политической части майор Русов, здесь не могли сделать абсолютно ничего.

Вот, кстати, – командир развернулся на кресле на пол- оборота к стоявшему рядом большому сейфу, открыл его и достал оттуда запечатанный конверт, – вот возьми, это майор Русов просил тебе передать, когда ты вернёшься. Я в курсе, когда ты находился в Дисбате, он ездил к тебе на родину… в такую даль представляешь… это дорогого стоит. Я одобрил его поездку, только за счёт его личного отпуска. (Он знал, ещё находясь в Дисбате, из писем матери, что к ним домой приезжал и гостил замполит его части.) Салман взял письмо в руки, и положил на стол перед собой, продолжая слушать командира.

– Теперь, слушай меня внимательно! Я уже в курсе о вчерашнем твоём конфликте с замполитом. Благо, я успел перехватить его до того момента, пока он не доложил об этом особисту. К твоему сведению, у нас в штабе сидит, оооочень уж допотопный, новый начальник особого отдела, прибывший недавно к нам в часть и сменивший того, который был при тебе. Будь с ним осторожнее. Он будет наблюдать за тобой, входя в доверие к тебе. Старайся ничего не рассказывать ему, и не делись ничем. А что касается замполита, то он не кадровый офицер, к нам он направлен как опытный партийный работник, и у него не плохо получается в этом направлении, в отличие от устава внутренней и строевой службы в армии. И старайся больше не вступать с ним в конфликт. Правда, он и сам, частенько провоцирует эти конфликты с сослуживцами. Когда он вчера напросился остаться после службы ответственным по части вечером, заменяя моего заместителя по тыловому обеспечению, я понял, что он проявил собственную инициативу – встретить тебя. Кстати, ты завтракал? Ужинал вчера по прибытии?

– Никак нет, товарищ полковник!

– Это не хорошо, но и очень даже хорошо для тебя с другой стороны. Полагаю, что ты преднамеренно не ходил на завтрак. И правильно сделал. В таком случае против тебя не могут быть возбуждены дознания, так как ты не был поставлен на учёт и довольствие части. Постарайся наладить отношения со своим командиром взвода – старшим лейтенантом Шелупановым. Я в курсе, что ты и с ним успел «познакомиться» – замполит доложил, – нахмурившись заметил командир.

– Твоя мама после трибунала заходила ко мне, я её принял. Она обвинила меня в том, что тебя посадили. Она в слезах кричала на весь штаб вернуть ей сына. Я её успокоил, как мог. С ней был и твой старший брат. Тогда я ей обещал, что обязательно поеду, встречусь с командиром Дисбата и буду ходатайствовать о твоём досрочном освобождении по истечении одной-трети срока отбывания дисциплинарного наказания, или половины срока. И когда я в праздничные дни встретился в Гарнизонном клубе «Дом Офицеров» с командиром батальона Дисбата, полковником Крамаренко, стал спрашивать про тебя, и попросил принять моё ходатайство, он как ошпаренный отпрянул от меня – сказал с такой ненавистью к тебе, что он не только не вернёт тебя обратно ко мне в часть, он даже хочет отправить тебя, добавив срок, в гражданскую тюрьму. Сказал, что лично занимается твоим воспитанием и что Тасаев должен смириться, приняв уставы и законы дисциплинарного наказания и измениться, иначе он сгноит тебя в карцере по строжайшему режиму. Мои просьбы были тщетны, и по твоей вине тоже. Другие офицеры Дисбата мне сказали, что ты стал «БУРЫМ» – авторитетом значит, и что по неписаным законам Дисбата ты не имел право выйти оттуда, не отбыв весь срок до звонка, иначе ты бы считался сломленным, униженным, опущенным, как у вас говорят, хотя слово опущенный в Дисбате имеет под собой другое понимание – полотер. Ну что в этом такого зазорного, помыть полы?

– Товарищ полковник! Сегодня ни мы, ни наше поколение не установили эти неписаные законы и правила. Они десятками лет существуют в той системе, к тому же командование потакает этим установившимся нормам поведения осуждённых. И те, и другие стали заложниками зависимости друг от друга. Без таких, как мы, контролирующих беспредел над осужденными ротой охраны, – сержантами и солдатами, многими офицерами, которые глумятся над штрафниками, существование осужденных было бы крайне нетерпимым…

– Нуу, с этим я ничего не могу поделать, это не в моей компетенции, мы у себя в части не можем справиться со злом «дедовщины», – признал своё бессилие командир. – Подумай над тем, чем бы ты мог заняться в дальнейшем по службе? Должен тебя сразу предупредить о вопросе твоего досрочного увольнения из армии. По существу, я смогу написать ходатайство в Округ о твоём досрочном увольнении, только через три месяца, так как у тебя не дослуженный срок в армии полтора года, и то при твоём положительном поведении. Всё зависит от тебя. Домой, хоть письма пишешь? Как твои родные, есть известия?

– Так точно, всё хорошо.

– Ну вот и хорошо, что хорошо. Иди, присмотрись, подумай, а я подумаю, куда тебя определить для начала – в твой бывший мотострелковый взвод, или же в транспортный водителем. У тебя же есть водительские права, как я помню?

– Так точно, есть!

– Вот и хорошо. Сейчас иди к начальнику штаба капитану Кондратьеву. Он поставит тебя на учёт и довольствие. Тебе вернут полагающееся твоему служебному положению, как и всем, табельное оружие солдата – автомат. Помню твои успехи на стрельбах при учении. Можешь идти, удачи!

Тасаев встал, задвинул стул на место, принял стойку «смирно», отдал воинскую честь командиру, спрашивая разрешения идти

– Разрешите идти? Командир приподнялся и сказал:

– Иди сынок, удачи тебе!

– Есть, идти…

II

Салман вышел в коридор штаба и направился в другое крыло по коридору, но вдруг вспомнил про письмо, которое он оставил на столе командира! Салман остановился в раздумьях – вернуться ли ему за письмом от Русова, как вдруг он услышал:

– Эй, солдат! Вы что там стоите? А ну-ка, подойдите ко мне! Оглянувшись на окрик, Тасаев увидел дальше по коридору стоявшего майора – замполита части. Он медленно подошёл к нему и молча встал напротив, смотря майору прямо в глаза.

– Вернитесь на исходное и подойдите как положено солдату к офицеру! – приказал майор «Организму».

– Это другой вопрос, – ответил «Организм», и вернулся на исходное, ровно туда, где его окликнул майор. Он встал смирно, приподнял подбородок, приложил к виску руку, и очень громко крикнув – есть подойти, направился в сторону офицера. Тасаев чеканил так громко шаг, стуча каблуками о паркет, поднимая ногу до уровня груди, как маршируют почетные караульные у Мавзолея Ленина. По коридору стали открываться двери кабинетов, офицеры выглядывали наружу, не понимая, что происходит. Кто-то громко крикнул:

– Товарищ майор, здесь Вам не плац подготовки строевого шага, оставьте Ваши штучки…

Тем временем, Тасаев подошёл почти вплотную к майору и доложил:

– Товарищ майор, рядовой Тасаев по Вашему приказанию прибыл! – доклад «Организма» не звучал в среднем позволительном тоне. Это было настолько «рупорно» громко, что некоторые офицеры ещё до сих пор наблюдали этот спектакль двоих не совместимых «Организмов»! Очередная дерзость шокировала и поразила майора, что он некоторое время стоял молча. К ним подошёл начальник штаба, капитан Кондратьев, выпускник (как всем известно было) Суворовской школы, слушатель «Военной академии имени Фрунзе» в Москве, блестящий молодой офицер, рано сделавший военную карьеру. Он спросил, обращаясь к майору, и глядя на ожидавшего команды «вольно», Тасаева:

– Товарищ майор, что здесь собственно происходит? Хотите заниматься строевым воспитанием бойцов, идите на плац, что Вы устроили здесь представление цирка?!

– Товарищ капитан! Я сам разберусь, а Вы солдат зайдите ко мне, – майор удалился в свой кабинет.

– Черти что происходит?! – недоумевал капитан, когда к нему обратился Тасаев:

– Разрешите обратиться, товарищ капитан?

– Опусти руку, Тасаев, что происходит? Ты вчера прибыл???

– Так точно, вчера…

– Да брось ты сейчас свои – «так точно… разрешите…» говори Тасаев, что происходит?

– Я иду от командира части к Вам, он меня направил, потом в коридоре встретил этого майора, и он начал «дрессировать» меня здесь – принять исходное, и тому подобное.

В это время в коридор выглянул майор, и обратился к «Организму»:

– Солдат, я Вас жду!

Тасаев специально, зная заведомо, что сначала спрашивают разрешение у старшего по званию, обратился к капитану:

– Товарищ капитан! Разрешите зайти к майору в кабинет?

– Разрешаю! – выдавил капитан, громко усмехаясь.

Тасаев зашёл к майору. Майор сел на стул-кресло за своим рабочим столом.

– Что Вы хотите от меня, товарищ майор? – первым спросил Тасаев.

– Солдат, я от Вас не хочу ничего, я от Вас требую воинского повиновения, согласно воинскому уставу и внутреннему порядку!

– О каком уставе и порядке Вы говорите? Позвольте себе уяснить, что я ещё не являюсь Вашим непосредственным подчиненным, и не состою в рядах личного состава этой части… пока ещё не состою. А Ваши собственные притязания по отношению ко мне, меня собственно не волнуют. Занимайтесь Вашими обязанностями, а не подстрекательствами и провокациями в отношении солдат! Ваша эпопея – Буш, Рейган, Варшавский договор, страны НАТО, Женевский договор, капитализм, социализм…

– Прекратить немедленно паясничать, товарищ солдат! Я Вам вот что скажу – Вам не место в Советской армии, Ваше место в тюрьме, и я Вас туда отправлю в скором времени!

«Организм» подойдя ближе к майору, нагнулся через стол к его лицу и, глядя в упор, буквально прошипел:

– Послушай ты, дятел! Ты говоришь, что мое место в тюрьме, что мне нет места в Советской армии и что я гнойник, как ты выразился вчера! Преступник и гнойник это ты и подобные тебе! Майор хотел перебить пришедшего в ярость «Организма», но ещё ближе подступившись к офицеру, «Организм» придавил своим взглядом того поглубже в кресло, продолжая накат «тихоокеанской волны», который вселился в его душу:

– Меня посадили за то, что я стоял в строю одетый с повязкой на рукаве – «дежурный по штабу». Меня посадили за то, что я стоял в строю, как и многие, которые ожидали команды идти на завтрак, а команду не давали из-за «дедушек», игнорирующих твои уставы строевой и внутренней службы и порядка. Меня посадили за то, что меня в это время толкнул какой-то ублюдок ефрейтор, и на моё замечание он нанес мне моральное оскорбление, выражаясь матом в адрес меня и моей матери. Тот ублюдок, который ещё не был одет по вашему уставу и внутреннему порядку, и такие, как он ублюдки – «дедушки», набросились на меня. Меня посадили за то, что матом оскорбляли меня, мою мать и всех вам ненавистных чеченов. Меня посадили, за то, что я в момент нападения исполняющий обязанности дежурного по штабу, пришел в строй, чтобы не нарушать ваши порядки. Меня посадили за то, что я не воспользовался табельным штык-ножом, который находился на моем форменном ремне. А надо было бить их не кулаком и ногами, а вырезать этих визжащих поросят, защищая свою честь, жизнь и достоинство. Меня посадили за то, что таких ублюдков в армии породили подобные тебе «гнойники». Меня посадили как избранную жертву, чтобы неповадно было другим. А там, где я сидел, молодые советские солдаты в прямом смысле гниют, истощенные тяжёлыми работами и условиями. Там гниют солдаты советских матерей, которые родили и вырастили их, а потом отправили служить Родине для ее защиты, а не для привлечения их к рабскому труду посредством осуждения их даже за мельчайшие провинности и привлечением к дисциплинарным наказаниям на годы. Там, в том самом Дисбате, ежедневно теряют здоровье и смысл жизни до полутора тысяч молодых солдат, которых такие как ты обрекли на это изуверство! Там отсидеть год считается по тяжести – отсидеть три года или пять лет в тюрьме. Каждый день туда прибывают от трёх до семи человек, и каждый день оттуда выходят измождённые, замученные такими как ты, молодые ребята, которым уже вряд ли что поможет жить дальше. Ты меня посадишь?! Пусть я сяду в тюрьму! Там в тюрьме люди намного человечнее, чем в армии и в Дисбате. Но прежде чем сесть, или потом после, когда-нибудь, я найду тебя, гнойник, и раздавлю, как вошь! – на последних словах «Организм» придавил ногтем большого пальца невидимого клопа на столе… Майор сидел, уставившись на этот страшный «Организм», с трясущейся, искривленной и отвисшей челюстью. «Организм» совершенно спокойно удалился, тихо прикрыв за собой дверь кабинета.

После этой содержательной беседы с майором, Тасаев постучал в дверь кабинета начальника штаба и вошёл, спрашивая разрешение:

– Товарищ капитан, разрешите войти?

– Входи, – разрешил капитан, и указал куда ему присесть. Кондратьев обратил внимание на волнение Тасаева.

– Что-то случилось?

– Так, особо ничего. Замполит нашел объект перевоспитания в моем лице.

– Да, достанется тебе от него. Новую жертву нашел себе, видишь ли. Всё неймётся ему, доведёт кого-нибудь до греха, – заметил капитан, продолжая делать какие-то записи в журналах, – если хочешь, зайди после обеда, я тут кое-что доделаю, а потом займёмся тобой. Личное дело твоё у меня в столе, остальные твои документы передал мне дежурный.

– Разрешите идти? – вставая и отдавая честь, спросил Салман.

– Да расслабься уже! Эти штучки прибереги для соблюдения в присутствии личного состава и других, а так, я всё пойму. Уважение это, друг мой, надо заслужить. Надеюсь, мы найдем точки соприкосновения. Жду после обеда или я пришлю за тобой дежурного по штабу, он тебя найдёт.

– Спасибо, товарищ капитан…

Салман подошёл к дежурному по штабу. Тот смотрел на него, будто видел нечто невообразимое.

– Командир у себя? – спросил Тасаев.

– Нет, командир на выезде. Вот, он оставил для тебя пакет. Тасаев взял запечатанный пакет. Быстро его распечатав, Салман нашел в нём тот самый конверт с письмом от майора Русова.

Он надел свою шинель, вышел и спокойно побрёл к курилке. За спиной он услышал звук открывшейся двери штаба, и вдогонку ему раздался голос дежурного по штабу:

– Командир велел, чтобы ты пошел в столовую и покушал…

В зале столовой не было никого. Через «окно» подачи пищи Салман увидел суетящихся солдат – поваров в белых халатах и высоких колпаках на головах. Он крикнул в проём окна:

– Где дежурный по столовой?

– Я здесь, что надо? – вынырнул за его спиной, из-под обеденного стола в зале заспанный сержант. Увидев Тасаева, он опомнился и сказал, что он в курсе и сейчас всё организует. До обеда оставалось ещё несколько часов. Видимо, дежурного по столовой предупредил дежурный по штабу.

Салман отошёл в дальний угол зала и присел за крайний стол. Он достал из нагрудного кармана конверт от майора Русова – две страницы листков из школьной тетради с красными полями по краям. Салман бережно развернул письмо и начал читать текст, написанный красивым, аккуратным почерком:

«Здравствуй, дорогой мой Салман! Сынок, если ты читаешь эти строки, значит ты благополучно вернулся в часть. Я очень рад этому, и уверен в том, что у тебя всё хорошо. Помнишь, мой дорогой, когда я летом приезжал к тебе в Дисбат во второй раз, за время твоего заключения? Ты тогда находился в карцере, и я принудил привести тебя на КПП. Конвойные, которые привели тебя, разрешили посадить тебя в машину, которая стояла у шлагбаума. Мы с тобой говорили недолго. Я передал тебе гостинцы из посылки, которая пришла на адрес нашей части от твоей замечательной мамы, и письмо от твоей мамы. Тогда я тебе ничего не стал говорить, в особенности о том, что я на следующий день уезжал на поезде в Хабаровск, а оттуда самолётом на Кавказ до Минеральных Вод. И таким образом я добрался до города Грозного, а оттуда к вам домой. Твои не знали, что я еду. Встретили меня с большим теплом и радушием и были искренне благодарны за визит. Первым делом, хочу сказать про твоего отца Наурдина. Неожиданно для меня, он проявил себя очень достойно и мужественно. И не только твой Дада – отец, ведь так вы все обращаетесь к отцу. Ваш Дада, не переставал меня удивлять! Он ни разу не спросил у меня про тебя, только лишь через неделю, когда я уезжал, и мы вышли попрощаться с твоей мамой Тагибат, братьями и сестрами, и не только с ними – казалось, вся родня ваша, да и соседи ваши пришли меня провожать, только в этот час я смог заметить грусть в их глазах, до этого будто и не было причины твоей сопричастности моему визиту. Какая сила и мощь в характере и устоях твоего народа. Только там, у вас дома, по сути для меня раскрылся характер и нрав чеченцев. В минуты расставания я понял, что в глазах твоего Дады горел этот один вопрос – как он… его сын. Я попросил его отойти в сторонку со мной, взяв его под руку. Он стоял и не шевелился, но вокруг все отошли на дистанцию. Я попросил его, доверчиво обняв за плечи: