Утопия о бессмертии. Книга первая. Знакомство

– Архитектор гениален. Знаешь его имя?

– Нет, не помню.

– Мечеть своим обликом не спорит с Айей. Они словно две сестры – и похожи, и каждая хороша своей красотой.

– Так и есть. Айя построена в византийском стиле, а Ахмедие соединила в себе и византийский, и исламский стиль. Мечеть строилась не в самые лучшие времена для Великой Порты. Страну сотрясало крестьянское восстание, шла война с Персией, продолжалась распря с Габсбургами за Венгрию. Дабы снискать расположение Аллаха и во славу его, султан Ахмед и решил построить великую мечеть. И не избежал скандала.

– Какого скандала?

– Вокруг Ахмедие построили шесть минаретов, столько же, сколько было вокруг главной мечети ислама аль-Харам в Мекке. Равное количество минаретов объявили святотатством, разразился скандал, и чтобы замять его, султан Ахмед пристроил к аль-Харам ещё один минарет – седьмой. Намеренно было совершено «святотатство» или нет, доподлинно не известно. По легенде виноват архитектор, перепутавший слова, схожие по звучанию – «алтын» и «алты». Султан будто бы велел покрыть минареты золотом, а архитектор понял, что ему велят построить шесть минаретов.

– Ну да, ну да! А минареты-то выстроили за одну ночь, султан увидел результат на утро, посчитал: раз, два, три… шесть?! Святотатство, однако! Знаешь, случись подобное в Европе, европейцы, скорее всего, потребовали бы снести «лишний» минарет. И для острастки, и чтобы непревзойдённое оставалось непревзойдённым.

Серёжа покачал головой.

– Не знаю, Маленькая, не уверен.

Близ мечети мы зашли в магазинчик женской мусульманской одежды, купили мне платок, и девушка-продавец помогла надеть его правильно. Лёгкое пальто, наверное, летнее, она предложила надеть прямо на дублёнку и не покупать, а просто вернуть его после посещения мечети.

– Давай зайдём через ворота султана, – предложил Сергей и привёл меня к проходу, перегороженному цепью. – Султан приезжал верхом, и цепь понуждала его склонить голову, прежде чем попасть в дом Всевышнего.

– Справедливо, – сказала я. – Какая бы власть у тебя не была, но и ты во власти Бога.

– Справедливо, – согласился Сергей. – Надо сказать, Ахмед Первый был неплохим правителем, власть получил ещё ребёнком – в тринадцать лет; правил самостоятельно и умер в двадцать семь, через год после завершения строительства мечети. Он не выиграл ни одной войны, но в народной памяти сохранился, как хороший правитель.

– Ему повезло. А может быть, дело не в везении, а в том, что турки с бо́льшим уважением относятся к собственной истории, чем мы. Нашего Ивана Четвёртого Грозного кто только не пинал – и свои, и чужие. Первый венчанный царь Руси, государь, увеличивший государство вдвое – к концу его правления Россия стала размерами больше Европы. Государь, пресекший феодальную раздробленность, покончивший с набегами разного рода остатков татаро-монгольской орды, известен средь потомков как тиран, многоженец и убийца собственного сына. Оболган даже как отец. А ведь при нём был принят самый прогрессивный на то время свод положений, определяющих нормы государственного, судебного, уголовного и церковного права.

– Ну, Ахмеду как государю далеко до Ивана Грозного, – улыбнулся Сергей. – С Грозным можно сравнивать разве что Сулеймана Великого. Но ты права, Девочка, не каждому правителю удаётся пройти сквозь призму времён не запятнанным ложью. Великие всегда находятся под судом. Под судом истории, под судом историков. Их и судить всегда найдётся за что. Не может быть у правителя только праведных дел.

– Согласна, – вздохнула я. – Власть не привилегия, власть – тяжкое бремя. Кто из правителей это понимает, тот делает, что может и что до́лжно.

Разувшись перед входом, мы сложили обувь в мешочки и зашли в мечеть. Внутреннее пространство было огромным, и даже разграничивающие его массивные – в пять метров диаметром, колонны, державшие на себе купол, не умаляли его размеров. Закинув голову вверх, я рассматривала цветочный орнамент стен, витиеватую арабскую графику в центре куполов и по их окружности – священные строки из Корана.

– Коран удивительно красиво написан. Я читала русский перевод.

– Али говорит, Коран теряет красоту даже при самом качественном переводе, поэтому правоверный мусульманин читает Коран по-арабски. Хороший мусульманин – грамотный мусульманин.

– Али это кто?

– Мой друг.

Мы молча постояли у михраба, устремив взгляд в священном направлении. Потом ещё раз обошли мечеть по кругу и присели на ковёр у колонны.

– Покой и свет… – прошептала я, – из окон льётся свет солнечный, данный человеку Богом, а по воле гения строителя храма, и правда, голубой – небесный. Внизу свет электрический -материальный, человечий. Два мира объединены в одном пространстве – духовный мир и мир материальный, точно так, как объединены эти два мира в теле человека. Миры то спорят друг с другом, то сливаются в одно, но оба ведут человека по жизни. Четыре сотни лет эти стены впитывают в себя чаяния людей, энергию их помыслов. Сотни тысяч верующих приносили и приносят сюда либо просьбу, либо благодарность Богу. После молитвы, поверив, что не одиноки на Земле, они уходят. Уходят успокоенными, с надеждой на лучшее. Серёжа, ты веришь в Бога?

– В такого, который следит за человеком и грехи подсчитывает, нет. А ты веришь?

– Верю. Бог есть любовь. Любовь есть энергия, творящая и со-творяющая.

Покидая мечеть, я переживала странный симбиоз чувств – восторг перед дерзостью человеческого стремления запечатлеть непревзойдённую Красоту в веках, и одновременно грустила о малом сроке, отпущенном человеку для творческого подвига – о скоротечности и хрупкости человеческой жизни.

Серёжа молчал, думал свою думу, не делясь со мной. Остановился у фруктовой лавки на колёсах и купил фрукты в подарок доброжелательной девушке-продавцу. Мы зашли в магазинчик, я вернула пальто, сняла платок и тоже отдала девушке. Она легко, с улыбкой приняла фрукты и пожелала нам хорошего дня. Мы ей пожелали удачной торговли.

По дороге в Айю я набрала номер телефона мамы. Она почти сразу взяла трубку.

– Да.

– Мам, привет! Это я.

– Лида?! – обрадовалась она и тут же упрекнула: – А я вчера весь день ждала звонка.

– Прости, мам, вчера счёт времени потеряла, когда спохватилась, у вас уже поздно было.

– Спасибо, что сегодня звонишь! Ты приедешь?

– Да, в ночь мы вылетаем. Как приземлимся, я позвоню.

– Ты одна?

– Я не одна, мама.

– А я Косте вчера звонила.

Перед моими глазами вновь возник Костин растерянный взгляд, тот самый, которым он смотрел на меня в переходах аэропорта.

– Как он? – спросила я.

– Я не знаю, Лида, как он. Переживает, думаю. Со мной говорил спокойно.

– У тебя всё в порядке?

– Лида, какой же у меня порядок, если родная дочь сбежала от мужа?

– Поговорим завтра, мам, хорошо? Пока. – И я прервала связь.

Сергей наклонился и шепнул:

– Всё будет хорошо.

– Будет. Отрадно, что она уже не плачет.

По мере нашего приближения размеры Айи росли. Собор вытеснял собой окружающее пространство – ранее парящий над землей, теперь подавлял монументальностью. Внутри меня росло волнение – внутренний трепет, благоговение перед встречей бог знает с какой древностью.

– Серёжка, мой разум отказывается воспринимать пропасть лет между нами и теми людьми, кто строил храм, кто пришёл на первую службу. Шестой век! Сколько это?.. Тысяча пятьсот лет… шестьдесят поколений!.. – Я покачала головой, сражённая результатами нехитрого подсчёта. – А ещё раньше на этом месте стоял храм Артемиды – девы и богини плодородия, охотницы и покровительницы всего живого на Земле.

– Дева и богиня плодородия? – удивился Сергей. – Маленькая, это взаимоисключающие понятия. Так же, как охота и покровительство всего живого.

– Для нас, Серёжа! – не согласилась я. – Это для нас, воспитанных в однозначности понятий, древнейшие образы божеств, в особенности женских божеств, Артемиды, например, или Кали, не просто не понятны, но абсурдны своей дуалистичностью.

– Хочешь сказать, древние лучше нас понимали диалектику противоположностей?

– Именно, что понимали! Понимали, что мир целостен, а разделение его на противоположности – это всего лишь метод упрощения процесса познания, части легче изучать. А мы из метода слепили картину мира и в дурацком чувстве превосходства думаем, что разумнее предков. Технически оснащённее – да! но не разумнее. Юстиниан построил Собор Святой Софии – Храм Божией Премудрости, ставший центром христианского мира почти на тысячу лет. Любуясь своим детищем, он горделиво воскликнул: «Соломон, я превзошёл тебя!», имея в виду легендарный Иерусалимский храм. Ахмед построил Голубую мечеть – выдающийся образец исламской архитектуры и, нарушая каноны, выстроил вокруг мечети шесть минаретов, настаивая на могуществе и величии терпящей крушение Османской империи. Своими мечтами и достижениями они спорили с величайшими творениями человечества. А Микеланджело? Он каждой своей работой спорил с современниками и бунтовал… бунтовал против античности! И его «Пьета» превзошла шедевры Греции, потому что «Пьета» – это не только красота человеческого тела, вытесанная в камне, «Пьета» – это вытесанная в камне красота человеческой души. А мы…

– А мы строим коробки из металла и стекла, придумываем и создаём продукты потребления, – прервал Сергей, лукаво усмехнувшись.

– Да! Что такого произошло с нами, что от достижений мы перешли к потреблению?

– Появился спрос на технические усовершенствования! – Сергей засмеялся и поцеловал меня в лоб. – Маленькая, мы техническая цивилизация, и наши достижения отнюдь не в архитектурных шедеврах и шедеврах скульптуры, хотя и такие достижения у нас есть. Наши достижения лежат в научно-технической области – мы в космос полетели, мы химические элементы разложили на частицы. В кармане у тебя лежит устройство мгновенной связи…

– Ага… и стираю я не в корыте!

– Именно! Но в главном ты права, цивилизация переживает упадок. Наука всё больше уподобляется институту жречества – учёные что-то там открывают, открытия существуют сами по себе, за пределами социума, за пределами культуры. Культура в изгнании. В обществе все более проявляется склонность к конформизму. А на эволюционной спирали не существует точки покоя – есть путь наверх, а вниз цивилизация катится сама по себе в результате инерции.

– И что? Нам предстоят тёмные века?

– Похоже. Но это будут другие тёмные века, вовсе не те, что человечество уже переживало.

– А какие?

– Не знаю, Лида. Зависимость от цифры быть может, от искусственного интеллекта.

Мы решили не брать гида, решили побродить по собору самостоятельно и проникнуться, пропитаться энергией старины. Из притвора прошли в левый неф и оказались у плачущей колонны Святого Григория.

– Серёжа, у тебя есть сокровенное желание? – спросила я и уточнила: – Такое, которое, ты точно знаешь, не может осуществиться.

Ожидая ответа, я пытливо всматривалась в его задумчивое лицо. Он кивнул без тени улыбки.

– И у меня есть! Давай воспользуемся услугами плачущей колонны, пусть исполнит! Очередь небольшая.

И мы пристроились в хвост очереди.

Каменная колонна снизу была обшита медью, за сотни лет покрывшейся густым слоем патины, зато вокруг отверстия, куда страждущие толкали большой палец, медь была отполирована до золотого блеска. Я наблюдала за тем, как люди стараются провернуть распластанную на металле кисть на 360 градусов и переживала за каждого. Кто-то расстраивался, потому что не получилось, а кто-то радовался совершенно по-детски, потому что получилось.

– Цивилизации рушатся, а люди не меняются, – хохотнула я, – надежда на чудо в человеке неискоренима. Раньше о колонну тёрлись спинами и плечами, надеясь на исцеление от недугов, а в наше время трут ладонями, как Алладин лампу, требуя исполнения желаний.

– Почему она «плачет»? – спросил Сергей.

– Не знаю. Выделение влаги на её поверхности известно с древних времён, а доказательного объяснения нет до сих пор.

Дождавшись своей очереди, каждый из нас совершил «таинство», правда мне, чтобы провернуть кисть вокруг отверстия, пришлось вставать на самые носочки ботинок. Удачно справившись с задуманным, я вернула себе то радужное настроение, какое у меня было с утра.

– Пойдём сразу к алтарю, – предложила я. – Там сохранили фрагменты мозаики удивительной красоты.

Остановившись перед алтарём, мы долго рассматривали мозаику Божьей матери с младенцем Христом на коленях. Выступающее из фона изображение Марии было не таким, какое можно видеть в наших храмах, – оно было объёмным. Её полный женственной прелести лик отличался от знакомых мне ранее – был напоен живым светом, каким бывает напоено лицо живой женщины.

– В Софии красота повсюду, в лицах мозаик и в интерьере, в архитектуре и архитектурных элементах, – восторженно прошептала я. – Красота – синоним божественности. Греки это понимали и поклонялись Красоте. Творили красоту в форме, искали красоту в законах мироздания.

Я скользнула взглядом на нелепо смотревшийся в алтаре михраб, на роскошные бронзовые подсвечники, привезённые Сулейманом Великолепным из Буды и поставленные по обеим сторонам михраба на века. Ещё одно присутствие ислама – мраморный резной минбар был установлен справа от апсиды – красивый сам по себе, но чуждый общему интерьеру храма.

– Храм много раз грабили – и мусульмане, и сами же христиане – крестоносцы разных мастей. Грабежам положил конец Мехмет Завоеватель. Именно он, восхищённый величием и красотой Софии, повелел превратить её в мечеть. Так она стала Айей. А ещё он наказал одного из христианских грабителей Софии. То был четвёртый крестовый поход, и возглавлял его дож Венеции, не помню его имя…

– Энрико Дандоло, – подсказал Сергей.

– Ты знаешь?

– Он вошёл в историю, как самый престарелый правитель – стал дожем Венеции в восемьдесят пять лет и умер в девяносто восемь в крестовом походе.

– И похоронили его здесь, в разграбленной им Софии. Его гробница там, на втором этаже. Уж не знаю, правда это или легенда, но султан Мехмет велел вскрыть гробницу дожа и бросить кости цепным псам. Давай вернёмся к колоннам, я хочу прикоснуться к ним. Они более древние, чем сам храм, они помнят языческих божеств. Их доставили сюда по особому указу Юстиниана, повелевшего свозить в столицу все уникальные архитектурные элементы из языческих храмов империи. Вот эти – из порфира, доставили будто бы из Рима, ограбив храм Непобедимого Солнца, а те – из зелёной яшмы, привезли из храма Артемиды Эфесской. Между прочим, храм Артемиды в Эфесе тоже датируется шестым веком, но шестым веком до нашей эры! Так что возраст этих колонн вообще не поддаётся восприятию.

Я выдернула ладошку из ладони Сергея, подошла к одной из порфировых колонн и коснулась её рукой. Погладив подушечками пальцев холодную гладкость камня, мысленно поздоровалась: «Здравствуй! Я уже приходила к тебе несколько лет назад. Помнишь меня? Ах, сколько человеческих рук ты помнишь! Взяв грубый камень, люди обтесали его, отполировали и сделали тебя, желая сотворённой красотой почтить своё божество. Потом, ограбив храм устаревшего культа, тебя привезли сюда – в Храм Божией Премудрости». Я прижалась к постаменту колонны лбом и вдруг увидела стоявших на коленях людей, а в отдалении от них фигурку священника, вздымающего руки кверху. Я ещё не поняла, что видение возникло из глубин памяти, как вдруг картинка изменилась, и ужас затопил моё сознание – я увидела разгорячённые потные лица одних людей – возбуждённые, сверкающие белками глаз, и плоские от страха лица других – стоящих на коленях. Я застонала, оседая на пол и цепляясь за постамент.

Руки Сергея подхватили, не дали упасть.

– Маленькая, что? Что с тобой?

– Кровь… везде кровь…

Я слышала его голос, хотела увидеть лицо. Где спасительное тепло его глаз? А видела только те – чужие, жестокие, пьяные от крови или пустые, помертвевшие от страха.

– Серёжа, уйдём… выведи меня отсюда.

Судорожно вцепившись в его шею, я крепко зажмурила глаза, стараясь изгнать из них видение. Сергей помчался вперёд так, что у меня развевались волосы. В машине он гладил меня по голове, я слышала его ласковый шёпот, слушала тревожный стук его сердца, и видела перед собой кровавую картину резни. Как только мы вошли в номер, я сбросила с плеч дублёнку и направилась в ванную. Разделась и встала под горячие струи душа. «Кто я в том времени? Чьими глазами смотрю на происходящее? Кроме ужаса во мне ничего нет. Ужаса перед зверской жестокостью воинов, ужаса перед рабской покорностью согбенных тел, беззвучно шевелящихся губ, остановившихся глаз. Во мне нет страха за свою жизнь. Значит, мне ничего не угрожало?» Я потрясла головой, села на пол душевой кабины и представила столб света, плотной стеной окруживший меня, увидела проникающий через темя луч божественной любви, заполняющий меня и вытесняющий кошмар. Не знаю, сколько времени прошло, но ужас отступил, картинка пропала, и я вспомнила о Серёже. Поднявшись на ноги, я выключила воду и раздвинула дверцы кабины. Он стоял за дверцами.

– Маленькая…

– Всё хорошо, Серёжа. Всё хорошо. Я тебе расскажу.

Он завернул меня в халат и взял на руки. Устроившись на его коленях в гостиной, я начала рассказывать:

– Когда я лбом прижалась к колонне, я увидела много людей. Они стояли на коленях и молились – дети, женщины, мужчины. Одежды на них были яркие, и я подумала, может, праздник какой? Потом налетели откуда-то сбоку воины с саблями, или это кинжалы у них были?.. кривые такие… рубить молящихся начали. Кровь во все стороны! А те, что молились, так и стоят на коленях, каждый сам по себе, только одна женщина мальчика к себе прижала, стараясь спрятать его, телом своим укрыть. Защищаясь, она подняла руку, воин одним ударом ей начисто руку от тела отделил. Кровь… фонтаном. Мальчик под неё попал, когда она падала. Может, уцелеет? – я с надеждой взглянула на Сергея.

Не отвечая, он прижал мою голову к себе, будто укрывая от бед.

– Я там была, понимаешь? Была в храме в момент резни! – продолжала я. – Вероятно, это та резня, что случилась, когда турки захватили Константинополь. Я не знаю, кто я там. Воин? Но я испытывала ужас от действий воинов. Жертва? Но и страха за свою жизнь во мне не было. Кто-то третий? – Я глубоко вздохнула и вновь взглянула на Сергея. – Я пока не знаю ответов на эти вопросы, но ответ придёт. Странным мне кажется другое. Меня никогда не посещали видения, а тут два дня назад я увидела лицо египтянки, сегодня этот безумный кошмар.

Я ждала от Сергея хоть какой-нибудь реакции, но он молчал. Тогда я спросила напрямую:

– Ты думаешь, что я сумасшедшая?

– Нет, Лида! Я пытаюсь найти объяснение случившемуся.

– Ты к теории реинкарнации как относишься? Как думаешь, человек только одну жизнь на земле живёт?

– Я не разделяю идею о переселении душ, – покачал он головой. – Абсолютно не согласен с теориями о перевоплощении грешного человека в растение, животное, а тем более в камень. Человек не сумма поступков и не их качество, человек – это способ мышления, это мировоззрение, осознание себя, своей роли и ответственности. К слову сказать, я вообще не считаю человека греховным. Я верю в стремление человека к совершенствованию, верю в эволюцию человека.

– Да! – воскликнула я и засмеялась, радуясь совпадению наших взглядов. – Я тоже считаю, что эволюционное движение для человека естественно. Оно изначально! Оно как программа заложено в человеке. Но за одну жизнь мало что можно успеть.

– Не согласен. И за одну жизнь можно много сделать.

– Но если человек живёт всего одну жизнь, тогда и эволюции отдельного человека не существует. Наработал опыт, накопил знания, и куда их дальше? Тогда и смысл жизни теряется. Смысл реинкарнации я вижу не в расплате за грехи, а в возможности продолжать развитие из жизни в жизнь с учётом переосмысленного опыта предыдущих воплощений.

– Иначе говоря, что не успею или не смогу сделать в этой жизни, могу сделать в следующей?

– Иначе говоря, – с нажимом выделила я его оборот, – Путь эволюции отдельного человека есть акт творения развитой Личности, разделённый на фрагменты под названием Жизнь. Мироздание в высшей степени экономно и бережливо – ничто никуда не исчезает. Наработанный потенциал стремится к манифестации, а высшая манифестация человека – это слияние с Единым – Тем, Кто Исток Всего! Для такой манифестации нужен потенциал очень высокого порядка, такой, какой вряд ли наработаешь за одну жизнь, он нарабатывается многими жизнями на Земле, может быть, и не только на Земле.

– Симпатичная теория, – улыбнулся Сергей, – и если допустить, что так называемое «мироздание» устроено по единому принципу, то логика в этой теории есть. Проживая жизнь, человек живёт изо дня в день, «умирая» на время сна. Что происходит в мозгу во время сна в точности не известно, но скорее всего, то самое переосмысление прожитого дня. Логично предположить, что точно так и душа человека – или его личность? – живёт из жизни в жизнь, а в перерывах между жизнями переосмысливает свой опыт. Маленькая, я не готов дискутировать на эту тему. Самый большой страх человека – это небытие, отсюда мечты о бессмертии, отсюда и вера в множественность жизней. Могу сказать, что лучшее, что может сделать человек, это в одну жизнь вместить несколько жизней. Уже в этой жизни начать переосмысливать свой опыт и менять жизнь.

«Как мы!» – завершила я про себя, взяла его руку и с восторгом поцеловала в самую серединку ладони.

– Я тебя люблю, Серёжка! А почему ты не считаешь человека греховным?

– Во-первых, потому что опыт – это всегда качество. Любой опыт есть качество, даже «греховный», – глаза его блеснули лукавством, – возьмём, к примеру, человека, который на протяжении всей своей жизни подвержен одному из примитивных «смертных грехов», скажем, обжорству. Когда цель каждого дня – поесть!

– Хочешь сказать, человек имеет право знать, во что он может превратиться, потакая чревоугодию?

Мы оба рассмеялись.

– А во-вторых? – не унималась я.

– А во-вторых, Бог создал человека по образу и подобию своему, разве не так? А Бог не может быть греховным!

– Не может! – согласилась я и добавила: – Только одна ремарка, Бог сотворил человека не по образу и подобию своему, а по образу своему, а вот бого-подобия человек должен достичь сам! Путём наработки того самого потенциала. И ради этого великого труда Бог снабдил любимое чадо всем необходимым. Знаешь, я всё жду, когда наука, наконец, обнаружит доказательства духовности человека. До сих пор учёные мужи руководствуются исключительно материалистической точкой зрения – низводя человека до животного, считают, что есть, размножаться и доминировать, это всё, что движет человеком. А это не так! Скажем, я вижу человека, который стремится к познанию вовсе не ради доминирования, а исключительно в поисках истины. Абсолютный бессребреник! Что им движет? Или люди, которые творят не ради славы и денег, а чтобы выразить красоту! Создают шедевры и не очень-то стремятся представить их миру. Зачем у них такая потребность? А люди, которые любят друг друга! Десятки лет вместе, а видишь, как они смотрят друг на друга, и понимаешь – затасканная, оболганная, низведённая до похоти Любовь существует. Вот она! И вообще, я полагаю, любить – это потребность человека, это его неотъемлемое качество! Но из страха попрать своё эго люди боятся любить, потому что любовь есть служение объекту любви.

– Ты считаешь, что любить – это попирать своё эго?

– Не-ет! Серёжа, любовь ничего не отнимает и платы не требует, наоборот, любовь вознаграждает, духовно растит того, кто любит. Принося в дар любовь, любовью пополняешься! А тот, кто боится потерять, тот не любит, точнее, не позволяет себе любить. А как ты думаешь, инволюция личности возможна?

– Не знаю, Маленькая. Теоретически возможна, скажем, при наличии определённых, искусственно созданных условий, когда вероятность выжить возможна лишь при утрате человечности. Но я надеюсь, что развитая личность не захочет расчеловечиваться. Из любых условий можно найти выход, хотя бы ценой жизни. Вот цивилизация, безусловно, может деградировать. Люди эволюционируют, а общность людей деградирует. Такой вот у нас с тобой получился парадокс!

– Я этот парадокс объясняю смещением соотношения зрелых личностей в пользу незрелых. Из деградирующей цивилизации уходят зрелые личности, а на смену им воплощаются личности-дети, просто потому что каждая личность эволюционирует в рамках своих задач, а цивилизация существует в рамках задач большинства.

– Взрослым особям нечего делать в песочнице? – засмеялся Сергей.

– Серёжка, ты же хотел в магазин зайти! – вспомнила я вдруг о его планах по приобретению горнолыжного снаряжения.

– В Алма-Ате купим. Ты успокоилась?

Я кивнула. Ведя разговор на интересную для себя тему, я окончательно избавилась от видения средневековой расправы.