Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

К установленному мной наличию у лепестков цветного пигмента можно добавить другую совершенно уникальную особенность: он меняется в течение дня. Это далеко не очевидно и вовсе не означает, что на лепестках постепенно отобразится вся палитра радужного спектра. Все изменения происходят не выходя за границы светло-желтого оттенка.

Незадолго до пробуждения эфимиров от ночной спячки я обнаружил, что содержимое моей колбы подернулось мельчайшими золотистыми крупинками, слегка отражаясь на ее стеклянных гранях. С наступлением утра прозрачные лепестки постепенно начали заполняться едва уловимым светлым пигментом, в то время как вышеупомянутые крупинки растворились в лиственной структуре. На этой почве возникло еще одно предположение: эта золотистая «пыльца» и является тем самым природным красителем, отвечающим за цветовые метаморфозы лепестков.

Я уже запланировал ряд экспериментов на базе университетского Лабораториума для выявления справедливости данной гипотезы. Не терпится повернуть диск из черного серебра на двери от инструментального хранилища и погрузиться в мир исследований. Верю и надеюсь, что они прольют свет истины на наши таинственные находки! Ведь если Университет преуспел в установлении истинной природы и практического назначения некоторых образцов, доставленных даже с варварского Харх, то и Расщелина постепенно раскроет нам свои загадки под «пытками» лупы и алхимических растворов. На этот счет у меня нет сомнений. Главный вопрос здесь, кто из нас быстрее достигнет результатов и украсит свой палец заветной второй печатью.

Итак, проявившийся с рассветом цветной желтоватый пигмент в течение дня так и не приобрел даже намека на яркость и насыщенность, однако продолжал движение в сторону более глубокого тона. До настоящего момента мне удалось выделить пятнадцать таких оттенков. Если изобразить их на мембране, поместив в единый столбец, получится как раз часть спектра: от прозрачно-лимонного до светло-желтого. Добавим к этому, что динамика изменения окраски лепестков подчиняется равным временным интервалам. В этом я убедился, всякий раз отсчитывая про себя одно и то же число между прохождением лепестками очередной цветовой «границы». Это число – три тысячи шестьсот. Не считая времени, проведенного во сне, когда я не мог заниматься подсчетами, всякий раз это число оставалось неизменным.

Пометка на полях:

Важно! Возможно, после соответствующих исследовательских процедур по этим необыкновенным лепесткам можно будет ориентироваться во времени и пространстве?! Пока не уверен, станет ли это когда-нибудь возможным, но я назвал бы их «часовиками».

Приведенному отрывку из путевого дневника уже несколько столетий, и, конечно, за это время в Лабораториуме было произведено также много других выдающихся, неоценимых открытий, каждое из которых становилось новым витком развития подводной цивилизации. Но теперь всякий раз, когда группа студентов-первокурсников во главе с одним из магистров посещает музей факультета естественных наук, будущие ученые благоговейно останавливаются около бюста мастера Паддау. Они все как один достают из своих темно-синих мантий заранее приготовленные горстки сияющих лепестков. Взмах нескольких десятков рук – и лик Паддау, навсегда застывший в гранях прозрачного стекла, несколько мгновений переливается отраженным блеском парящих вокруг него лепестков.

Да, именно при помощи часовика, заключенного в три разных циферблата, пожилой Ялирр, зрелый Лиммах и молодой Елуам определили, что час пробил.

Путешествие началось.

Им троим необходимо заглушить мольбы внутреннего голоса, буквально требующего остаться внутри родных стен. Кажется, эта просьба слышится не только внутри. Ее мелодия отзывается и в тихих переливах жемчужных плит, и в затейливой мозаике рельефных изразцов, украшающих фасады. Однако придется на время отречься от светлой стороны жизни, чтобы вновь получить дань от сумрачной грани существования – столь же горькую, сколь и необходимую. Пришло время собрать оброк с тех, кто в изгнании незримо обитает на границе миров, сиротливо гнездясь на дне Расщелины. Там, куда столь любимый на Вига часовик лишь тянет окровавленные нити из черной сердцевины цветков, не озаряя кромешную тьму даже редкими всполохами света. Прозрачные лепестки растения отражают только глянец острых выступов, по которым они вьются внутрь разверзнутой на дне трещины.

Седой Яллир хорошо помнил этот удручающий пейзаж, который ему вскоре предстояло увидеть вновь. Снова спуститься туда, где во мраке его будут ждать трое. Вернее, не совсем его. И кто сказал, что в этот раз они действительно ждут? Тем не менее старый купец, меланхолично проведя ладонью по небольшим жестким плавникам, растущим прямо из лопаток, тяжко вздохнул и усилием воли отпер дверь. В голове назойливо крутилась строчка из стихотворения его собственного сочинения:

Свет эфимиров здесь не дотянется до часовика цветков,

Они безжизненно повисли, как крылья мертвых мотыльков…

Глава 4 Сила и смирение

– Сын мой, подойди ко мне, – раздался тихий женский голос за спиной принца Бадирта, бесцельно слонявшегося вокруг огненного алтаря.

Бадирт застыл в отрешенной, созерцательной позе, окруженный тенями стрельчатых арок колоннады, предваряющей вход в Святилище, древнейшее архитектурное сооружение Харх. В отличие от замка-горы, эта островная обитель Огненного бога не являлась уникальным природным творением, а была выстроена самими хархи еще задолго до Перстня. Каменная кладка ее овальных куполов на протяжении многих звездных циклов покорно вбирала в себя полуденный жар беспощадных лучей, подставляя под них свои облупившиеся узоры. Небольшие круглые окна типа «бычий глаз», строго очерченные латунными решетками в форме звезд, часто пропускали наружу струящиеся в жарком воздухе клубы землисто-пряного дыма. Это означало, что жрица Йанги почтила своим присутствием главный зал Святилища и готова принять жертвоприношения или оставить поцелуй милосердия на лбах страждущих.

Однако в этот раз окна лишь равнодушно смотрели желтоватыми зрачками звездчатых перегородок на простирающийся под ними величавый горный пейзаж. И вместо Йанги, сияющей пудрово-золотистым напылением «повязки» на глазах, рядом с Бадиртом стояла его мать Окайра. Уж ее-то Бадирт всегда мог заранее распознать по знакомой строгой поступи и шороху длинного подола! Слух не подвел и в этот раз.

«Могла не утруждаться со своим «сын мой», – ухмыльнулся про себя принц.

Юноша резко развернулся на звук знакомого голоса, пытаясь как можно скорее вынырнуть из омута мыслей и настроиться на беседу – столь же бесполезную, сколь утомительную. Последнее время ему, по правде говоря, очень не нравилось, когда его отвлекали. Это при том, что, не считая регулярных визитов в Святилище, длительных уединенных прогулок по его колоннаде и берегу моря Вигари, Бадирт уже давно не был замечен в какой-либо целенаправленной деятельности. Ну и что! Зато она, эта деятельность, незримо разворачивалась в его голове с зачесанными назад прямыми черными волосами, расцвеченными россыпью багровых прядей, которые юный принц, вероятно, унаследовал от своего отца. Речь, однако, идет только лишь о цвете. Жидкие, уже с проплешинами волоконца волос принца, разумеется, ни в какое сравнение не шли с буйной гривой Каффа.

– Да, Ваше Величество, – нехотя, буквально сквозь зубы проговорил Бадирт, вскинув правую бровь.

Эта новая мимическая привычка раздражала Окайру, поскольку служила явным признаком, что сын не расположен к беседе. Вновь.

– Бадирт, почему не «матушка»? Рядом с нами никого нет. Я приказала стражникам сохранять расстояние в пятнадцать шагов до места нашей встречи.

Распрямившись после приветственного поклона и машинально поцеловав руку матери, Бадирт скептически посмотрел в ее карие глаза.

– Мне уже не десять лет, если вы помните, матушка, – с нажимом на последнее слово парировал принц.

Конечно, он был еще очень далек не только от своей воображаемой зрелости, но и от того уровня восприятия действительности, когда начинаешь видеть окружающий мир глазами других людей. Или, по крайней мере, стараешься, на протяжении всей жизни оттачивая это мастерство и очищая его от скорлупы предубеждений, субъективности и личной выгоды. Например, при всем своем внешнем величии и властности одновременно ощущать себя ничтожной песчинкой мироздания в руках Огненного бога. Или хотя бы отдавать себе отчет, что, сколько бы тебе ни было лет и каким бы опытом ты ни обладал, в глазах матери ты всегда одинаков. А именно – беспомощное синюшное существо, надрывающееся в жалобном крике и рефлексивно сгибающее покрытые слизью конечности.

– Я искала тебя на Ладони, где сейчас тренируются на мечах твой отец и дядя Явох. Раньше ты всегда с интересом следил за их поединками. – В голосе Окайры чувствовалось внутреннее напряжение матери, понимающей, что больше не управляет сыном.

– Ваше Величество, вы сами прекрасно знаете, что мои отец и так называемый дядя тренируются почти каждый день. А иногда дважды в день. То с мечом, то с боевым топором, то с полэксом. И до сего момента прекрасно справлялись без лишних зрителей, – равнодушно ответил Бадирт, неловким движением пытаясь поправить фитиль плавучей свечи в алтарной чаше.

Свеча потеряла баланс, мерно качнулась на воде и, окончательно перевернувшись, потухла. Над чашей, выдолбленной из цельного королевского цитрина, зазмеилась тонкая струйка молочно-серого дыма. К исходящему от алтаря аромату влажной листвы и флердоранжа примешался запах жженых хлопковых волокон.

Окайра заметила это, и в ее глазах мелькнула тень суеверного ужаса. Словно от кого-то защищаясь, она сложила пальцы треугольником и коснулась ими склоненного лба, в ту же секунду рухнув на колени перед чашей. Как ни странно, сын моментально последовал ее примеру. На несколько мгновений между ними будто бы снова протянулись нити невидимой связи. Окайра попыталась ухватиться за них. Кажется, появился шанс вывести Бадирта на долгожданное откровение.

– Один Огненный бог ведает, что сулит нам будущее: чем обернется Ящерица и что принесет нам Скарабей, – сохраняя молитвенную позу и не отнимая знака ото лба, полушепотом произнесла королева. – Кто мы такие, чтобы предрекать и пророчествовать? Смирением своим да снищем мы благосклонность посланника Прародителя. Священным кольцом божественного пламени да защитит он нас и детей наших от неисповедимых игр созвездий и карканья старого Имита. И если неправ звездочет и клеветой своей опутал сыновей Матери звезд, да будет милостив к нему тот, что вихрем своим огненным сеет жизнь и свет на земле своих верных подданных. Все мы – искры в его священном пламени.

– Вы правы, матушка, – вставая с колен, согласился Бадирт.

Тонкие губы Окайры изогнулись в слабой улыбке.

– Вот и славно, сын мой. Не ведаю, куда вело тебя сердце последнее время, но ты всегда был разумным мальчиком. Следуй заповедям, будь сильным и смиренным, как тихое пламя факелов Святилища, и Огненный бог щедро наградит тебя.

Бадирт снова слегка поднял правую бровь; оранжевые зрачки, словно тлеющие угли, полыхнули на бледном лице.

– Правы, матушка, вы и здесь, – почти кротко проговорил он. – Сила – это то, что делает нас хархи. Так говорит отец, и я полностью согласен с ним. Наша мощь спит в нас. Мы как огромные камни Перстня, обожженные звездными лучами.

Улыбка еще уверенней осветила лицо королевы. Светотень, образовавшаяся внутри колоннады, подчеркнула легкую паутинку морщин вокруг ее влажно блеснувших глаз. Ну вот и все. Те изменения в сыне, что так тревожили Окайру всего несколько минут назад, теперь казались не более чем причудами молодости, напоминающими королеве ее собственные золотые годы. А дерзость на вчерашнем совете в присутствии высокопоставленных хархи нынче виделась просто досадным шипом, одним из тех, что неизбежно обрамляют тернистый путь взросления. Безусловно, много созвездий спустя они затупятся – в этом Окайра была уверена. «Сточившись о шершавую поверхность побед и поражений, шипы непременно сменятся глубокими зарубками жизненного опыта, – уверяла Окайра саму себя. – Они затянутся целительной смолой времени и почти не будут напоминать о себе».

Сбросив с души тяжкий камень сомнений и тревожных предчувствий, королева раскинула руки и взмахнула черными воланами длинных рукавов своего шелкового платья. Бадирт, не выражая каких-либо эмоций, сделал шаг к Окайре и положил свой узкий подбородок на ее плечо. Заключив мать в объятия, принц добавил:

– Я сомневаюсь лишь в одном, матушка.

Может, сейчас все откроется? Королева мысленно собралась и положила тонкие руки на плечи сына. Слегка отстранившись, она устремила на принца внимательный взгляд и, казалось, была готова ко всему.

– В чем же, Бадирт?

– В том, чего именно Огненный бог ждет от нас… – Принц осекся. Он уже ругал себя за то, что, забывшись, чуть не навлек на себя скуку последующих длительных бесед, увещеваний и, возможно, даже наказание.

Пожалуй, нужно быть осторожней и лучше следить за языком.

– Продолжай, Бадирт, – настаивала королева. – Открой мне свои сомнения, дай развеять их. Чего ты боишься, мой мальчик?

«Я боюсь? Да уж, матушка… Ты хочешь вернуть меня к черному шлейфу своих юбок, но даже не подозреваешь о том, насколько мы уже далеки», – резкой вспышкой промелькнуло в голове принца. Тем не менее он постарался, чтобы эта мысль не отразилась во взгляде.

– Я боюсь одного: стану ли я когда-нибудь достойным, подлинным наследником, – сказал принц первое, что пришло ему в голову. – В глазах Огненного бога, – быстро добавил он.

Спонтанная ложь выглядела достаточно убедительной. Это можно было прочесть по вновь просветлевшему лицу Окайры.

«Что ж, пожалуй, мальчик действительно должен чувствовать всю ответственность и сложность будущей роли, уготованной ему судьбой, – подумала королева. – В любом случае осознанность лучше бездумного греховного легкомыслия. Особенно для будущего монарха», – окончательно успокоившись, заключила мать Бадирта.

– Сомневаться в своих достоинствах – это удел не слабых, а думающих. Только дурак может быть полностью доволен собой и наивно считать, что знает все. Мудрец же, которому открылись тайны мироздания, всю жизнь уверен, что так и не приблизился к ним.

Окайра использовала все доступные ей словесные приемы, чтобы развеять сгущающиеся тучи над головой единственного, так тяжело давшегося ей сына.

– Вы снова правы. Я всегда буду помнить об этом, матушка. Надеюсь, мне досталась хоть капля вашей мудрости и терпения, – не глядя на мать, послушным тоном произнес Бадирт.

Королева, окрыленная мнимым успехом в беседе и преисполненная материнской гордости, уже мысленно строго отчитала себя за принижение достоинств сына.

«Действительно, кто бы на его месте спокойно смотрел в лицо грядущим событиям? Да кто вообще мог оказаться на его месте? Мальчик до сих пор жил в тени великого отца, добившегося немалых успехов в своем постоянном стремлении улучшить жизнь хархи. Кафф отдал дань древнейшим традициям земли огненных воинов, сумев развить их в интересах своего народа. Не изменив вверенных ему предками принципов военной державы, он укрепил остров хорошо обученными, дисциплинированными войсковыми частями. Усовершенствовал порядок отбора и формирования этих войск: теперь будущие солдаты12, преодолев архаичное правило «за плечом отца – плечо сына», могут самостоятельно выбирать тип войск, в которых хотели бы служить, исходя из своих способностей и амбиций. Все это пошло на благо Харх и усилило защиту нашего населения, которое Кафф также не оставил без внимания. С помощью трех советников всего за два созвездия он разработал систему отраслевых гильдий: аграрную, оружейную, ювелирную и торговую. Вступая в нее, ремесленник получает столько возможностей для развития своего мастерства! А возросшее число заказов, которые ему теперь напрямую делают купцы, состоящие в этой гильдии… Последние, кстати, тоже в выигрыше от присоединения к такому союзу: их интересы и экономическая безопасность отныне под личной защитой главы гильдии, входящего в королевский совет. И это далеко не все плоды правления отца Бадирта… Неудивительно, что сын уже сейчас осознает, что превзойти Каффа ему будет непросто. Но само это осознание вселяет в душу надежду, что мальчик не разочарует Огненного бога и всех нас!»

Доводы в пользу сына слились в голове Окайры в единый жаркий монолог. На волне этих чувств королева, сама того не заметив, заодно восславила и мужа, наделив его поступки и политические решения поистине божественной гениальностью.

Конечно, этот поток мыслей смахивал на отчаянное самовнушение, но какую мать и жену могло смутить подобное?

– Думаю, – сказала Окайра, – твой отец и дядя Явох все еще на Ладони, Бадирт. Если мне удалось хотя бы отчасти развеять твои сомнения насчет будущего, теперь ты можешь с легким сердцем присоединиться к ним. Давно мы все не любовались на твой танец с мечом, а я помню, как он прекрасен.

«Сейчас он вновь обнимет меня, как раньше, и мы вместе пойдем на Ладонь, – облегченно подумала королева. – Когда тренировка с оружием закончится, я сама скажу Каффу, что наш сын всего лишь волнуется о том, сможет ли сохранить и приумножить его государственные достижения. Пусть отменит запланированную беседу с Бадиртом о манерах на заседании совета. Ибо в его глазах я увидела достаточно здравомыслия, чтобы быть уверенной: вчерашний инцидент не повторится».

Теперь рассуждениями королевы управляла исключительно радость от примирения с сыном, подаренная свечой, погасшей в столь удачный момент. Следующим шагом Окайры могла стать публичная похвала Бадирта за какой-либо успех в тренировках или усердные молитвы в Святилище. Тем более, возможно, он в самом деле явился сюда в столь ранний час, чтобы первым вознести хвалу Огненному богу и попросить его о силе, мудрости, удачи и смирении?

Опознавать истинную природу мотивов и устремлений другого – искусство. Окайра частично овладела им за годы, проведенные в молчаливых отстраненных наблюдениях за подданными на многочисленных советах, судебных заседаниях, праздниках и религиозных обрядах. И все же ее догадки о том, каких качеств просит для себя склоненный над алтарной чашей Бадирт, были не совсем верны. По крайней мере, в одном из них она сильно ошибалась. А еще одним из перечисленных качеств принц и так был награжден (насколько это можно считать наградой) с рождения. И, увы, нет в этом заслуги ни родителей, ни легендарных предков, ни самого Огненного бога.

Бадирт задумчиво переставлял золотистые фигурки звезд с красноватыми лучами на широком обруче чаши. Выполненные лучшими мастерами ювелирной гильдии из кристаллов гелиодора, они отражались в воде алтаря и придавали ей теплый медовый оттенок.

– Вы меня перехваливаете, – ответил принц. – Мне еще нужно очень много тренироваться, прежде чем я смогу достойно смотреться с ними в настоящем, взрослом поединке.

Он хорошо знал, как мать ценит скромность и не терпит тщеславия.

– Вернемся к тому, с чего начали, сын мой, – попыталась мягко направить его Окайра. – Ты осознаешь это, а значит, уже обеспечен половиной успеха. Приложи к этому честный, упорный труд на тренировках, окропи Ладонь своим потом – и да узрит усилия твои посланник Прародителя…

– …И да наградит щедро, ибо милостив он к тем, кто не дает божественной силе и пламенной ярости своей праздно дремать в слабом, немощном теле… – в угоду матери подхватил Бадирт знакомые ему с детства строки Семи наставлений Прародителя.

– …а упорством дугорога13 и несгибаемостью железного сплава днем и ночью доказывает, что не зря его вечной душе на время даровано пристанище в теле огненного воина, сына пламенной земли Харх, – закончил за спиной матери и сына низкий хрипловатый голос с легким нездешним акцентом.

Еще сильнее повеяло флердоранжем, к нему примешались едкие ноты дыма и пряностей, остро щекочущие нос. Позади стояла жрица Йанги, власть которой простирались столь широко, что порой выходила за пределы понимания простых хархи.

Второй раз за утро Бадирт развернулся на звук знакомого голоса. Сейчас сердце его наполнилось совсем иными эмоциями, нежели при появлении матери. Перед ним словно из ниоткуда возникла молодая женщина – высокая, грациозно-худощавая, будто бы вовсе и не из народа хархи. У нее были длинные прямые пепельные волосы, высокие скулы и глаза, напоминающие два кристалла желтого гелиодора. Того самого, из которого высечены звезды, опоясывающие алтарную чашу.

«Может, это оттого, – подумалось вдруг Бадирту, – что Йанги слишком уж часто читала молитвы за всех нас, когда стояла здесь, склонив голову к водной глади алтаря? Может, она уже столько времени провела над этими плавающими свечами и этими блестящими фигурками, что ее глаза наполнились их светом? Она же как кошка. Так непохожа на наших женщин. Удивительна. И каждый раз какая-то… новая. Я люблю кошек». – Слившись в едином потоке восхищения, эти мысли стрелой пронеслись в голове принца.

Жрица, поправив на своем высоком лбу обруч с прикрепленными к нему черно-серебристыми перьями, не дополнила это непринужденное движение никакими иными знаками приветствия королевских особ. Она держалась величественно, но не стремилась подчеркнуть или как-либо усилить это. Облегающая бордовая туника простого покроя идеально сидела на изящной фигуре. Как и Окайра, Йанги никогда не злоупотребляла своими привилегиями, чтобы расцветить длинные узкие пальцы сиянием редких драгоценных камней, а платья – богатой вышивкой. Из придворных женщин замка-горы ее выделяли три основные черты: иноземная внешность (что как нельзя лучше объясняло прозвище «нездешняя», коим нарекли ее в народе), волосы цвета старого серебра без единой огненной пряди и татуировка в области «третьего глаза» – три закручивающиеся кверху спирали.

– Ваше Величество. Мой принц, – поприветствовала их Йанги.

Устремив отрешенный взгляд в небо, она сплела изящные пальцы в ритуальный треугольник и коснулась им лба. Было очевидно: все почтение жрицы адресовано не престолу, а иной власти – высшей и абсолютной.

Мать и сын одновременно последовали ее примеру. Бадирт – молча, а Окайра – одними губами монотонно шепча славословие в честь Огненного бога и его посредника на Харх в лице жрицы.

– Отрадно видеть вас здесь, – с улыбкой молвила Йанги. – Святилище всегда готово заново зажечь угасающее пламя в сердцах тех, кто денно и нощно печется о благоденствии и процветании земли нашей. Да не потухнут искры душ ваших, что озаряют своим светом все бескрайнее тело Харх.

Несмотря на торжественно-ритуальную интонацию, в речи верховной жрицы нельзя было уловить и тени фальши. Патетичное изречение прозвучало из ее уст так естественно, будто на самом деле Йанги произнесла самое обычное повседневное приветствие.

– Мой принц, – обратилась она к Бадирту, – ты пришел узреть справедливость Огненного бога?

Окайре показалось, что фраза заключала в себе намек на какие-то ранние договоренности. Будто была свидетельством некой незримой, но прочной связи, недоступной ей, матери Бадирта. Однако вместе с тем королеве не нужны были доказательства, чтобы и днем и ночью помнить об этой самой связи. И медленно сходить с ума. Будучи постоянно окруженной семьей, свитой и подданными, но в полном одиночестве.

И смирении.

– Да, Сиятельная, – с готовностью ответил молодой принц, вернув руки на цитриновую поверхность чаши. – Если это угодно тебе и посланнику Прародителя. Я пришел сюда с рассветом, как велел мне горбун.

– Не чье-то повеление, но зов сердца и пламя души должны вести тебя, мой принц, – ровным тоном заметила Йанги, покосившись в сторону хранившей ритуальное молчание королевы. – Мы с твоей матерью надеемся, что ты явился именно поэтому. Ибо все, что ты делаешь вопреки своей истинной воле, – делаешь наперекор своей судьбе, что вершится…

– …в неисповедимом танце искр, ниспосланных нам Прародителем чрез щедрую длань Огненного бога, – двумя медленными кивками завершила Окайра хорошо знакомую цитату из Наставлений.

Не более получаса назад она заходила в Святилище с двумя целями: заново найти общий язык с сыном и вернуть его к привычным занятиям, вытянув из порочного омута праздности. Заходила, уверенная в своей правоте, готовая начать разговор мягко и дружелюбно, но в случае необходимости прибегнуть к любым доступным ей мерам, вплоть до телесного наказания. К счастью, удалось обойтись доверительной беседой: взаимопонимание было наконец восстановлено, и душевные раны начали заживать.

Благодать, увы, длилась недолго. Во взгляде сына вновь сквозила холодная отстраненность. Окайра, судорожно дыша, пыталась понять, как ее успехи могли так скоро обратиться в ничто? Один взгляд жрицы – и они расползлись вместе с легким дымом, только что закурившимся из круглых окошек. И без того тонкая паутинка связи с Бадиртом, едва укрепившись между ними, снова натянулась и лопнула. Конечно, это никак не проявилось физически, но в голове у Окайры еще долго стоял резонирующий гул, вызванный разрывом незримых волокон.