Краснофлотцы

Краснофлотцы

Проект Артема Драбкина

© Драбкин А.В., 2020

© ООО «Яуза-каталог», 2020

Шумилов Александр Николаевич

Я родился в 1924 году в поселке у станции Катуар по Савеловской дороге. Окончил школу, подал заявление в Бауманский институт, приняли без экзаменов.

Помните 22 июня?

Я был на Катуаре, когда объявили, что началась война. Немцы быстро докатились до Москвы в район Икши, Яхромы… все мосты взорвали. Я сам свидетель, пацан, десятиклассник. Наш Катуар. это единственное место, куда немцы не дошли. Райком комсомола мобилизовал поднимать людей, крестьян, уничтожать имущество, чтобы немцам ничего не досталось.

Отец работал в школе. Стекла повыбило, и мы с отцом зимой ходили пешком в Москву их забирать, потому что поезда не ходили. Помню, мы прошли Лобню. За Лобней сразу видна Красная Поляна. Оттуда до Москвы ходила дрезина. Красная Поляна – это был районный центр. Теперь Лобня выросла, а Красная Поляна затухла. Появился аэродром Шереметьево. А был когда-то военный. Между Лобней и станцией Марк на поле стояла батарея пушек, калибром примерно 100 мм. Штук 10 были направлены в сторону Красной Поляны, потому что ждали оттуда немцев. На самой станции Марк стоял бронепоезд, который дальше не мог пройти, потому что мосты через канал были взорваны. Охранял, к Химкам не давал немцам пройти, обстреливал. Но это символический бронепоезд, примитивный. Пушки на колесах, но не на платформах. Корабельных пушек не было, откуда им взяться. В то время мы доезжали до Лианозова, а оттуда на такси до Тимирязевской академии. В Москву въезд был запрещен, но у нас были пропуска. С академии на трамвае дальше.

Разные воспоминания… Я, когда демобилизовался, пришел в деревню, из мужиков – один калека.

Вот говорят, дескать, немцы дошли до Красной Поляны и уже видели Москву. Ничего подобного. С Красной Поляны Москву не видно. Теперь высотные дома – не увидишь, а в то время их не было. До Москвы еще 30 километров.

Не хотелось идти добровольцем в армию?

Меня забрали в военкомат, там поработал месяц. Район по-старому назывался Краснополянский. Потом работал в совхозе «Марфино». Затем снова забрали в военкомат, не дали там доработать.

В район Белого Раста прибыли морские части. В основном морская пехота Тихоокеанского флота. Меня выселили из двухэтажного дома, в котором я жил, в комнату, а в доме сделали госпиталь. Из Белого Раста привозили раненых. Помню, у нас стояло два танка Т-34. Нам, пацанам, интересно. Давай, в танк залезем, а вдруг там есть какая-то аппаратура. Конечно, у всех нас были горы снарядов, оружия. Несколько моих одноклассников подорвалось на минах, которые были расставлены по дороге до «Марфино». Вся дорога была минирована. Поезда не ходили. Никакой советской власти не было. Все раздали народу.

В этот период бандиты были?

Нет. Безвластие, но тем не менее бандитов не было. Это все равно что у нас на корабле не знали, что такое дедовщина. Все были друзьями. Один пулеметчик вообще был вор-рецидивист. Его пошлют в город с чайником без увольнения, где-то что-то сопрет и раз – в чайник. Потом подкармливает нас из этого чайника.

Было такое, что расхватывали из магазина продукты. Забирали все, чтобы не досталось немцам. А что там забирать-то? Все давали по карточкам. Муку, перловку… керосина не было.

Первая зима голодная была?

Да, голодная. Во-первых, ввели карточки. Школьникам давали иждивенческие карточки. Отец получал карточку служащего, а не рабочего. Хлеб был, пальмовое масло, жмых. Делали лепешки из жмыха. В Дмитрове была толкучка. Как добирались? Мосты-то через канал были взорваны. Но это уже тогда, когда немцев отогнали. Кое-как перебивались. Потом меня прикрепили к военкомату. Еще кое-что доставалось.

В армию забрали с первого курса, осенью 1942 года. Получил две буханки хлеба в Лобне, пару селедок и в эшелон. Наш эшелон отправили из Лобни в Москву. День простояли на Курском вокзале, а потом приехали в Орехово-Зуево. Там нас всех постригли наголо и опять погрузили в этот же эшелон и повезли обратно. Видим – опять по Савеловской дороге едем. Я нашел какой-то камень, завернул его в бумагу, на которой написал для отца записку: «Нас везут на север». Ввиду того, что Ленинград был в блокаде, железная дорога Москва – Ленинград была перерезана, нас везли окружным путем через Ярославль и Вологду к Ладожскому озеру. Привезли, выгрузили из эшелона. Ночью на рыбацкой шаланде перевезли через Ладогу в Питер. Сначала разместились в казарме первого флотского экипажа на площади Труда. Через два-три дня нас перевели в другую казарму. Там нас переодели в сухопутное – гимнастерка, галифе, обмотки, ботинки, шинелюшку, шапку. Это уже ноябрь. Прохладненько было. Повезли в Кронштадт.

На Балтике (это мое мнение) в основном воевали небольшие корабли – подводные лодки, торпедные катера, потому что часть кораблей была потеряна, когда уходил наш флот из Таллина. Все основные корабли, конечно, стояли в Питере – знаменитый крейсер «Киров», «Максим Горький», «Октябрина», все это там. В Кронштадте в основном эсминцы стояли и мелкота наша.

Меня сначала определи в школу связи. Четыре года назад ездил туда… Кронштадт, как некоторые наши заброшенные подмосковные города, весь облупленный, денег нет, казармы старые, как были двухэтажные и трехэтажные, так и остались.

Проучился я в школе связи примерно 3 месяца на корабельного электрика, хотя ходил в обмотках. Научили слесарному делу, устройству двигателей, электроустройству. Это было полезно и потом пригодилось. Определили на Ораниенбаумский плацдарм на бронепоезд – будете там электриком. Бронепоезд ходил между Красной Горкой и Серой Лошадью и до Ораниенбаума, а уже в Петергофе были немцы…

Прибыл туда, а оказалось, что электрики не нужны. Перевели в другую школу учиться на сигнальщика. Тут уже переодели в морскую форму. Пять месяцев обучали сигнальному делу – азбука Морзе, флаги расцвечивания.

Когда мы учились в этих школах, когда оставались зимой в Кронштадте, мы охраняли Кронштадт. Ходили в караул каждую ночь, правда, не каждый день. Через два дня менялись. Вокруг всего острова Кронштадт на льду выставлялись караулы. Мы одевались в валенки, теплые портянки, ватные брюки, ватник, полушубок. А сверху еще белый комбинезон или куртку с капюшоном. Давали две боевые гранаты в руки, винтовку с патронами. Никто не спрашивал, принимал ты присягу или нет, и выставляли на лед. Ничего не боялись, особенно когда теплая погода. На льду воды полно, а тебе лежать, только лежать и ждать, когда придет разводящий. Но никто не простужался. Придешь – нальют тебе фронтовые 100 грамм.

На льду – это примерно полкилометра от берега Кронштадта в сторону Петергофа и Финляндии, везде были патрули. Были сделаны домики чуть побольше дачного туалета и маленькая печка на полозьях, которую сами матросы тянули и толкали. Можно было погреться.

Примерно в мае 1943 года обучение закончилось, и нас порасписали по кораблям, некоторых из моих однокашников направили даже на крейсера. Меня направили в истребительный отряд. Это такое подразделение, вроде дивизии катеров, которое в основном занималось охраной водного района. В нем находилось примерно десяток дивизионов морских охотников. На один из морских охотников я и попал. На морском охотнике ночью уже отправили в Питер, где перевели на другой корабль. База морских охотников в Питере находилась на Васильевском острове, Уральская улица, 19. Когда-то, еще до войны, там была база таких же охотников, но пограничных катеров. Охрана водного района – это, по сути, то же, что и охрана границы.

Днем мы спали, а ночью уходили в море охранять весь Финский залив от устья до Петербурга. Следили, чтобы немцы разведку не забросили. На дне залива лежали три или четыре потопленных эсминца и торговые суда. Один потопленный корабль стоял с мукой и хлебом. А что значит в блокаду мука?! Оказывается, мука в мешках не мокнет. Моряки – народ ушлый. Аквалангов в то время не было – скрутят вместе несколько трубок от противогаза и ныряют. Вот так доставали пропитание. Только боялись, что вдруг немцы туда тоже за мукой приплывут и достанут пропитание. Иногда ночное дежурство выходило и на пользу.

Что значит быть сигнальщиком? Сигнальщик – глаза и уши корабля. Ты на самом верху стоишь на мостике рядом с командиром и рулевым, а на больших кораблях ты вообще черти где, на башне с дальномером. Морской охотник – это деревянный катер, 30 человек команда, 3 мощных авиационных двигателя. На моем катере изначально стояли авиационные двигатели, но ввиду того, что в блокадном Ленинграде бензина было мало, поставили двигатели с Кировского завода от танка, дизельные. Чем они хороши? Особенно в осеннее, холодное время их не надо прогревать – дизель легко запускался, но зато он был слышен, наверное, за 10 миль. Как трактор ревел! Хотя и на кораблях у нас было оборудование, позволявшее направлять выхлоп в воду, когда надо, и идти так, чтобы тебя не слышали. Вооружен был катер двумя пушками. На катерах Б-3 стояли зенитные пушки, 37-мм. Но основное оружие нашего морского охотника не пушки и не пулеметы, а глубинные бомбы. Его предназначение – борьба с подводными лодками.

У Вас МО-4 или МО-2?

В основном МО-4. Но были и старые МО-2. На Волге возле Казани был судостроительный завод, который строил эти катера, – ничего особого, две пушки, два крупнокалиберных пулемета, крупные бомбы по 100 килограммов. На других катерах были поменьше, по 50 килограммов. И, конечно, акустическая аппаратура. Потом их переоборудовали, сделали камбуз в носовом отделении. Затем его ликвидировали и сделали гальюн. А так не на всех он был – за борт садились на привальный брус. А на ходу попробуй удержаться. Сбоку есть такое бревно, чтобы борт не протирало, когда тебя волна валит или качает. На него сел, за леера взялся и сидишь.

Туалетная бумага была?

Где там! В лучших гостиницах Питера «Астории», «Ленинградской» газетку порвут иностранцам! А тут – матросам… С собой возьмешь газетку. Если на привальном брусе, то можешь водичкой подмыться.

Началась служба в 1943 году в звании старшина первой статьи. Весь 1943 год я был в море или там, где была наша основная база типа форта, построенного Петром I, – большая гавань, где умещалось 20–30 катеров. Защита от волн, удобно и хорошо. На базе была столовая, продуктовые пункты. Уже ничего в камбузах не варили, ходили на берег поесть. Сделали вместо камбуза туалет.

Какая-та женщина, корреспондент газеты военно-морского флота, говорит, мол, хочу пойти с вами в море, в дозор. Дали ей каюту. Что значит в дозоре стоять? Это качка. Глушат мотор, катер стоит, качается туда-сюда. Если уж на больших пассажирских лайнерах укачивает. Мы-то уже приспособились. У боцмана всегда была хорошая сухая копченая колбаса, такая солененькая, он пару кусочков отрежет, даст пососать и не тошнит. Журналистку укачало, где уж тут писать заметку. Ей надо в туалет, а в гальюн надо спуститься по узенькому трапу. Унитаз на катерах – это насос, сделанный особым способом. А она же ничего не умеет. И кругом одни мужики. Говорим более пожилому, иди, полезай с ней, нечего стесняться. Потом вроде оправилась, написала что-то.

Летом стояли в бухтах в Финском заливе с южной стороны. С северной были финны. Выборг был занят. У Красной Горки была такая батарейная бухта. Там всегда дежурили три торпедных катера и три наших морских охотника. На вышках сидели женщины-морячки и наблюдали за морем. В бухте была база – землянка для старшего морского начальника, на берегах установлены батареи. Там солдатики, артиллеристы на всякий случай. Позавтракали и спать. Вахта идет, дежурные стоят. Были и налеты немцев, тогда объявляли тревогу. «Воздух! Воздух!» Они начнут или бомбить, или обстреливать. А что значит морской охотник? Куда спрячешься? Там брезентовый обвес и спереди щиток, как ветровое стекло у автомашины. Но ты же на самом верху. Журналисты расписали, что я проявил мужество и храбрость при этих обстрелах. Это их право. Вот так и дежурили все лето.

Белыми ночами ходили?

А как же. Это и хорошо, тот же день – тепло, светло, и мухи не кусают. Как всегда, по ночам сидим, байки травим, спать никто не хочет.

Был такой случай, уже когда Финляндия вышла из войны. Где-то в июне, белые ночи, хорошо, качки нет. Приходим, заглушаем моторы и акустик слушает, а вдруг подводные лодки или что-то еще. У нас акустический аппарат – длинный такой раструб, труба уходит в воду, аппаратура, связист сидит в наушниках и слушает. У каждого свой район примерно в миле друг от друга. Весь Финский залив, Ленинградскую губу переграждали. На помощь нам приходили катера, маленькие такие тральщики. Катер-малютка – там всего один мотор ЗИЛ стоял, человек 7 команда. Командовал старшина первой статьи. Был один катер даже женский. Все хохмили, баба командует катером. Ну, конечно, у них рация была слабенькая, акустики не было.

Так вот, белые ночи, Финляндия уже вышла из войны. С нашей стороны Красной Горки был какой-то аэродром, еще немцы кругом там стоят. Вдруг летит наш обычный «кукурузник». Белые ночи, он нас видит, и мы его видим. Летит над нами. Мы ему помахали. Начал показывать фигуры пилотажа, над нами кружиться и задел колесами воду. У летчика был спасательный жилет, который надувается при попадании в воду от порошка. Сидит он на хвосте, а весь самолет в воде. Мы его подобрали. Оказывается, полетел в самоволку. У летчиков свои причуды были. Говорит, послали меня в Финляндию за картошкой. В Кронштадт мы, конечно, сообщили. Не стали говорить, что он над нами кружил. Нам благодарность. Может, механику и втык был, что, дескать, отказал мотор. Хотя он сам задел колесами.

С немцами были стычки?

Были. Друг в друга стреляли. Когда возвращались на базу, хоронили погибших по морскому обычаю – к ногам привязывали колосник, записывали в вахтенный журнал. Но наш катер не попадался. Зато были обстрелы. Особенно много нашему катеру доставалось при сопровождении караванов, они ходили почти каждую ночь из Кронштадта в Питер и обратно. Там было еще два острова: один достаточно большой, заросший лесом – база, там и орудия стояли. Укрывались лодки в бухтах. Вот их снабжали и продуктами, и живой силой, и подводные лодки выводили в этом же караване. Они где-то собирались в Кронштадте, перед выходом из порта; впереди тральщики идут. Ночью темно, никто не видит. Мой катер дважды таранили. Один раз в самом Кронштадте на выходе налетел железный стотонник, тральщик, мне в бок. Успели развернуться. Пластыри подвели. Второй раз катер с огнями, лампочками на дно ушел. Но все успели выскочить. Это в Кроншлоте было – форт еще при Петре I так назывался.

Идет караван ночью. Тральщики за ними, две-три подводные лодки идут. У нас была разведка и у них была разведка – и немцы, и финны чуяли, что собирается караван. Мы доходили примерно до этой Красной Горки – этот царский еще форт строил Маннергейм, и начинается артиллерийская дуэль. И наши стараются туда стрелять, и те по нам, и прожектора со всех сторон. Вот тебе и темная осенняя ночь. Хорошо, что эти маленькие катера нас спасали. На них была специальная аппаратура, ставили дымовую завесу. Те прожекторами не могут поймать. Не очень приятно, когда твой катер освещают со всех сторон прожекторами.

Потери на катере были?

Нет. Наоборот после войны были потери, не боевые. Зимой наши катера поднимают, в Кронштадте на базе ставят на берег и ремонтируют. Моторы перебрать, починить, где что-то порезало льдом, когда возвращаешься осенью. Например, у меня так было с моим катером, но уже после войны. В 1946 году я возвращался с Финского залива в Ленинград, осенью, уже лед. Мы шли за буксиром. Как сейчас помню, это было 19 ноября, в День артиллерии. А в то время еще любили шумно встречать праздники – прожектора, пушки, карусели. Отменяли карточки, продавали сладкое. На набережной танцуют, оркестр играет, а мы тонем прямо напротив памятника «Медный всадник». Что делать? Хорошо, что зимнее утро, стоял ледокол «Ермак». Мы кое-как до него добрались…

А зимой с 1943 на 1944 год, значит, опять в Ленинград. В предыдущую зиму я учился в школе связи, а потом в объединенной школе. Кстати, там очень много было девушек, тоже из Москвы. Одна даже моя одноклассница с Луговой училась на радистку. Кормили в учебном отряде не очень. Потом уже, когда перешли на катера, все-таки было морское довольствие. И белый хлеб был. Колбаска, американские консервы, сало или масло.

Блокаду не чувствовали?

Нет. С 1942 по 1943 год был в Кронштадте. Девчонки устроили елку. Конечно, никаких лампочек не было. Когда я еще учился на электрика, нас на практику посылали на Кронштадтскую ТЭС, теплоэлектростанцию. Она была на мазуте, турбина. На ней работал гражданский персонал. Мы пришли – ой, мальчики, идите в котельную, поспите, там тепло. Такие сердобольные. Где кусочек хлеба туда прихватишь, картошку. У нас картошка была, а у них-то не было, поддерживали их. Поэтому они к нам хорошо относились. Также встречали Новый год. Потом, уже на следующий год, когда нам и гвардию присвоили, уже в Ленинграде, хорошую елку ставили, танцы, девчонок приглашали в казармы. Это с 1943 по 1944 год. Блокаду уже прорвали, было легче, но все равно обстреливали Ленинград, Кронштадт. В Кронштадте, когда ночью обстрел, спускались на первый этаж. Так же и в Питере. Так что устраивали танцульки. Зимой не тот паек, что на кораблях, но не бедствовали, это я скажу прямо. В Питере в 1942 году уже ходили трамваи. Но дома не отапливались. Нас посылали в Лесной район, где Пискаревское кладбище, разбирать деревянные дома. Ходил трамвай с платформой, мы туда грузили бревна. Во время войны почти не пускали в увольнительную, но вырывались, ходили в самоволку. На катерах у нас и спирт давали. Я уже говорил, бензина не хватало, и додумались разбавлять бензин чистым спиртом. А механики тоже не дураки. Две цистерны смешанные, а одна чистенькая, оттуда отливали по рюмочке.

Командир катера был своеобразным мужиком. Когда мы возвращались в Питер, он на полном ходу влетел под мост лейтенанта Шмидта. Поддатый был. Я, конечно, с мостика пролетел к пушке, здорово ударился. Его разжаловали, а потом снова восстановили. Когда война закончилась, всех награждали. А он упрямый был, никого из нас не награждал, считал, что не за что. «Вас как награждать? – ему говорят. – У вас матросы не награждены. За что вам? Вот если бы они были награждены, тогда и вам положено». Второй год службы прошел частично в этой батарейной бухте. Вот там как раз и началась знаменитая эпопея, когда немецкая подводная лодка потопила два наших катера, 107-й и 105-й, как раз с моего первого гвардейского дивизиона. Нам еще в феврале присвоили гвардейское звание. В то время еще модно было на коленях вручать бескозырки, гвардейские знаки.

Я уже был свидетелем, когда ее поднимали. Водолазы спустились, подняли ее ночью. Наш катер сопровождал ее до Кронштадта. Немцы еще тут были. Надо было проплыть…

Меня спрашивают: «Скажите, сколько вы немцев убили»? Ни одного. Я у пулемета или пушки не стоял, был сигнальщиком. Механик стоял у мотора, радист сидел в радиорубке. У каждого своя работа.

Зимой 1944–1945 годов Вас не перебросили в Таллин?

Нет. Нас восстановили в пограничниках, и мы потеряли гвардейское звание. У меня было в удостоверении записано: гвардии верить. Я оканчивал институт 5 лет. Кто учился в военных институтах, гвардия сохранялась. Опять работа та же самая. На ночь ходили на границу. Некоторые, с кем я служил, были пограничниками и до войны. Старослужащие. У нас было два таких катера в гвардейском дивизионе, которые были когда-то на Чудском озере, на границе с Эстонией.

Вас к высадке десанта не привлекали?

Часто привлекали для высадки разведки, особенно на финский берег. Ночью туда подходишь, заглушаешь моторы. Надо незаметно дойти до берега. Обычно разведчики в гражданской одежде, сидят на маленьких надувных лодочках и уходят туда. Через условленное время мы их забираем. Были случаи, когда не возвращались. Приходят, ждут, ждут нас, волны, ветер, лодочка перевернется, вылавливаешь только трупы. И такое бывало.

Чтобы выявить финские артиллерийские установки на том берегу, наши два катера подходили к финскому берегу, провоцировали их. Обстрел. Получаешь, конечно, двадцать снарядов с той стороны. А куда уйти? Есть или нет огневые точки. Слава богу, нам не попадало.

Как мылись?

На кораблях бани нет. Договаривались с эсминцами, буксирами, у которых были топки и горячая вода. Намоешься, а на палубу надо выходить босиком. А палуба-то железная. Прелести морские. Летом купаешься, бани никакой не надо. В блокадном Ленинграде бани всегда были.

1942 год. Уже полегче. Школа связи. Девчонок было много. Пошел я последним из своего взвода в баню. Шайки там, моюсь. Гляжу, взвод девок. А я там голенький. Они смеются. Мирно разошлись.

На флоте вши были?

Не помню. Были проверки, медики. Вши могли быть в пехоте.

Зимой 1944–1945 годов вы опять на ремонте?

Да. На ремонте в Ленинграде. Опять елка. Условия были еще лучше. В 1945 году началась пограничная служба. Сделали новые погоны с зеленой окантовкой. Ленточки заменили на погранохрану. Да еще НКВД было написано.

Лубенцов Александр Григорьевич

Я родился 30 апреля 1922 года в с. Ленинское Ленинского района Крымской АССР. Отец в 1928 году переехал в Керчь, и работал сначала железобетонщиком, затем прорабом на металлургическом заводе имени Петра Лазаревича Войкова, это предприятие тогда только поднималось, и проводились большие строительные работы. Мы жили в Керчи, я в 1928 году пошел в первый класс, а затем мы переехали в сельскую местность. Дело в том, что в начале 1930-х годов появилось движение «двадцатипятитысячников», и после годичного обучения на специальных курсах отец с товарищами были направлены на должности председателей колхозов и совхозов с целью подъема сельского хозяйства. И он работал в Ленинском районе. Коллективизация в Крыму встречала сильное сопротивление, долгое время единоличники ни за что не хотели вступать в колхозы. Всякое случалось, но в своем большинстве люди вступали в коллективные хозяйства. Но все равно единицы, у которых отбирали земли и излишки зерна, не хотели принимать участие в обобществлении. Что уж говорить, привыкли люди жить и работать по старинке. Когда отец поднял первый колхоз, его перебросили в следующий. Затем мы переехали в поселок Ислям-Терек (ныне Кировское), где отец работал управделами райисполкома. Мы там три года жили, я учился в местной школе. А в конце 1937 года снова перебрались в Феодосию, здесь, окончив семь классов, я пошел работать на завод. Это было военное предприятие, на котором выпускали торпеды, ныне это поселок Орджоникидзе, в 14 километрах от Феодосии. Мы называли его «Двуякорный». На заводе была система пропусков, очень строгая. Сначала работал в отделе подготовки кадров, затем стал учеником слесаря. Трудился во фрезерном цеху, присвоили сначала первый разряд, а в 1940-м году уже работал по 4-му. Зарабатывал хорошо, платили на военном заводе прилично. Получал где-то до 1 000 рублей в месяц. Старые рабочие зарабатывали 1 100-1 200 рублей. К примеру, отец у меня имел месячную зарплату в 500 рублей, мать была домохозяйкой, так что я помогал содержать семью. В 1941 году началась Великая Отечественная война. 22 июня было воскресенье, по радио все услышали о вероломном нападении Германии. Честно говоря, мы не ожидали войны, нас успокоило сообщение ТАСС, опубликованное в «Известиях» 14 июня 1941 года. После него все решили, что в ближайшее время вооруженного столкновения удастся избежать. Так что неожиданно было. Мы услышали эту страшную новость дома, так как имели редкую по тем временам вещь – домашний приемник. А так на улицах на столбах были размещены большие радиорупоры, и тысячи людей собирались возле них и слушали, затаив дыхание. В общем, чувство тяжелое испытывали, и хотя мы были моложе, но все равно как какие-то черные тучи собрались в голове. А пожилые, которые не понаслышке знали, каково воевать с немцами, сразу как-то нахмурились, стали не такие общительные, как обычно, в общем, радость исчезла. Появилась озабоченность. У нас сразу же пошла мобилизация, и нас, молодых рабочих, оставили, а вот слесарей в возрасте на заводе мобилизовали. Мы же получили «бронь». В общем, меня забрали в армию, когда уже Одесса оборонялась, а немцы рвались к Крыму. Мобилизовали 19 августа 1941 года. В этот день повестка пришла домой, а следующей ночью Феодосию первый раз на моей памяти бомбили. Прихода немцев в нашей семье опасались, все уже знали, что это такое, мать с тремя детьми эвакуировалась, потому что отец был коммунистом и старшим лейтенантом запаса, в народе же пошли разговоры о том, что семьи коммунистов и военных арестовывают и расстреливают. Так что мать с двумя сестрами, 1926 и 1928 годов рождения, и моим маленьким братиком, родившимся в апреле 1941 года, переехала на Кубань, а затем находилась в Узбекской ССР и Казахской ССР. Всю войну проработала с сестрами в колхозе.