Дом равнодушных

Андрей Гамоцкий

Дом равнодушных

Музыка стоит на втором месте после молчания, когда речь идет о том, чтобы выразить невыразимое.

Олдос Хаксли

Часть первая

1

Солнце продолжало день.

Шурша и мягко вминая щебень, автобус нырнул в покатую яму и завернул к посадочной платформе.

У станции царило привычное оживление, толкотня, суетливость. Кучки людей толпились у касс, у табло расписаний, у скамеек и ларьков.

Было теплое, почти знойное послеобеденное майское время. На небе, похожем на вылинявшую простынь, пятнились облака. В этом месте, как и в любой другой населенной точке земного шара, звуки города непрерывно настигали друг друга будто по цепочке, лепились воедино, развиваясь и набухая – и лопались в брызгах шума.

С приехавшего автобуса выходили пассажиры. Одни спешно выскакивали и бодро шагали в сторону выхода, другие с мятыми и разнеженными улыбками лезли обниматься с ожидавшими. Были и такие, что общим сбитым стадом принялись осматриваться вокруг, выискивая подсказки и указатели.

У другой платформы приземистая маршрутка, в грязных разводах у борта, совершала посадку. Десяток людей, груженных рюкзаками и сумками, образовывали подобие очереди, вразвалку снующей. Лица людей, кроме озабоченности занять сидячее место, ничего не выражали. Экзальтированные путешественники, вечно вонючие, бородатые и с огромными, как шкафы, мешками за плечами, оживленно переругивались у скамейки. Ребенок перестал есть мороженое и зачарованно смотрел, как псы перестали обнюхивать насыпь мусора возле бетонной стены, и принялись обнюхивать под хвостами у сородичей. Мать, что стояла в очереди, молодая и обросшая сальцом нагловатая самка, резко потянула его за собой – отчего из вафельного рожка шмякнулся наземь шарик. Тут же ребенок скривился и заныл, утащенный вглубь очереди. На его месте медленно и неустанно расплавлялась белесоватая жижа.

Толпа у маршрутки галдела, звучал смех, окрики, и вклинивалось детское нытье.

Те, кто уже сел – по-истукански глазели на местный сброд.

Изнанка чипсов серебристо блестела и шикала по асфальту, поддеваемая ветерком.

Таксисты, развалившись на капотах, покуривали и вяло бросались явно ехидными фразами, наблюдая за суетой. Парочка поисковых нарколыг в растянутых футболках спешно скрылась за углом. Водитель грязной маршрутки что-то разъяренно объяснял по телефону, рассеянно вычесывая катышки в пупке.

Чуть в отдалении, прислонившись спиной к машине, стоял мужчина. Скрестив руки на груди, скрестив ноги, позой своей он мог напоминать погребенного в раннехристианских традициях. Но он был жив. И он высматривал и ждал.

Откуда-то возле края бетонной стены нарисовался караван цыган. В цветастых юбках и домашних тапочках. О чем-то живо галдели, поглядывая на посадку маршрутки. Пили из бутылки жидкость, передавая по кругу. Прошли возле мусорных владений псов и тоже скрылись.

На стоянку заехала машина. Припарковавшись в стороне от платформ, она привлекла взор ожидавшего. Он напряженно следил, как с машины вышел средних лет мужчина, в солнцезащитных очках, отменно сидящем темно-синем костюме-тройке. Пока сутулый водитель юрко доставал вещи, тот заметил ожидавшего и махнул ему рукой.

Приехавший с грохотом прикатил свой саквояж на колесиках и тяжело вздохнул. Праздно шатающийся поблизости таксист посматривал на него ревниво.

– Фух! Родина сентиментальна до слез, – осмотрелся и воскликнул тот, что приехал. Затем улыбнулся ожидавшему, снял очки и протянул руку. – Ну, здравствуй, Толя.

В приехавшем было что-то от хронически не высыпавшегося, злоупотребляющего, утомленного жизнью человека. В уголках губ блуждала, вот-вот мелькая, ироничная складка. Левая часть скуластого лица вся в тонких штрихах подертостей, а левый глаз был красным от лопнувших капилляров.

И если бы он был кенгуру, то вынашивал бы детенышей под глазами.

– Привет, Макс, – угрюмо ответил Толя. – Ты не особо спешил.

– Грузить начинаешь… – скривился Макс.

– А с лицом что? Подрался?

– Любовница игривая попалась, – беззаботно отмахнулся.

– Твоя дочь пропала, а ты с любовницами развлекаешься, – злобно буркнул Толя и потащил саквояж в багажник.

Макс болезненно сощурился и грубо потер веки. Незряче шатаясь, оперся об бок машины. По обе стороны на лацканах пиджака белели капельки наушников. Он достал коричневую сигариллу и закурил.

Толя подошел и стал сверлить Макса глазами. Тот же рассеянно наблюдал за отъезжающей маршруткой. Она неуклюже сдавала назад, едва не задевая автобус. И как затем водила резко рванул вперед и влево. Чтоб уже через несколько метров грохнуться в колдобину, с оглушительным треском. Маршрутка пронеслась рядом, обдавая пылью и гарью, унося с собой ряд бледных и безропотных физиономий.

– Та что с тобой такое? – заворчал недовольно Толя.

– Это курение, – со сдержанным раздражением ответил Макс.

Толя демонстративно посмотрел на часы.

– Уже почти пятнадцать часов, как ее нет. Понимаю, толку от тебя будет не ахти, но все же может поедем, а?

– Странно. За это время в вашей дыре не слепили международный аэропорт, – сказал Макс, отбрасывая окурок. – А то мне пришлось делать двухчасовой крюк.

– Если бы ты еще не спал до вечера…

– Я вплотную займусь своим биоритмом.

– От тебя несет, – сердито произнес Толя.

– Завидуй молча, пломбарь, – ответил Макс и сел в машину. Ему вдруг, после напоминания, сильно захотелось выпить. Но две припасенные бутылки остались в сумке.

Он откинулся назад, чтоб поудобней, и сладко зевнул. Тут же словил себя на мысли, что не испытывает ни выжидательной тревоги, ни панического страха. Ничего. На душе спокойно, полнейший штиль. С ней было все в порядке, это он знал наверняка. Лишь хотелось выпить.

Двигатель заурчал. Через секунду машина тронулась. Сонный и мутный, он прикрыл глаза. Будет великолепно, если удастся вздремнут.

Осталось еще около часа пути – и он приедет наконец в тот захолустный, богом забытый городок, где пропала его, Макса Шиповски, дочь. Его маленькая Касси.

2

– Вижу, тебя не особо интересует, как идут поиски, – проворчал Толя, нарушая молчание.

Шиповски сонно разглядывал город, что в солнце и суете жмурился за окном. Разнокалиберные здания в диком разгуле самовыражения, спины киосков, ломкий блеск витрин, тротуары с переполненными урнами, клумбы, похожие на недоразвитые монументы. Пятнистый и рыхлый, как кожа старика, асфальт. Застывшие скамейки и облепленные остановки. Ненавязчивый и скромно ютящийся по углам мусор, фильтры сигарет, будто сигнальные флажки только что побывавших здесь.

И повсеместно они – побывавшие здесь. Несметная массовка. Десятками, сотнями шагали рядом статисты телесных куч. Прошитые безразличием физиономии, занятые, спешащие и не очень, чревоугодные, похотливые, обиженные, одержимые, недополучившие, пресыщенные, загнанные, угрюмые и иные.

Места, вкривь и вкось облапанные временем. А над всем этим купол выхолощенного неба.

– А? – очнулся Макс, краем уха уловил голос Толи.

– Складывается впечатление, что тебе совершенно наплевать.

– Нет, это только впечатление, – заверил Шиповски. – Просто смотрю на город. Отвык совсем. За границей по-иному все. Люди… другие какие-то…

– Другие? Это как, другие? Трехногие? – хмыкнул Толя.

– Нет, умеющие так роскошно шутить… Ты о чем говорил?

– Ты даже не спрашиваешь, как идут поиски. Что случилось вообще.

– А как они могут идти, если Касси до сих пор не найдена.

– Ну, теперь приехала ищейка, и все разрулит.

Шиповски томно закатил глаза. Теребя наушник, задумчиво смотря в окно, он слушал монотонную болтовню Толи.

Касси ушла из дому в начале десятого, вместе с подружкой, Викой. Около двенадцати должна была вернуться. Но не вернулась. Сара проснулась утром и не обнаружила ее в комнате. Поначалу она не сильно тревожилась, поскольку последнее время Касси часто остается у подруг на ночевку. Но в этот раз, правда, она впервые не предупредила и не написала, как обычно, смс. Сара набрала Вику. Та, спросонья наверняка, ответила, что Касси должна быть дома. Что они вместе дошли до площади, а там разошлись. И вот. Касси все еще нет.

– Что скажешь? – помолчав, спросил Толя.

– Скажу, что с ней все хорошо.

– Хорошо? – раздраженно хмыкнул Толя. – Ну раз ты все знаешь, то может и расскажешь сразу, где ей хорошо и почему все это время она не выходит на связь?

– Точно не скажу, – ответил Шиповски, и Толя наигранно всплеснул руками. – Думаю, скорее всего у одной из подруг прячется. Напилась снова, как в прошлые выходные, вот и стыдно возвращаться. Ждет, пока попустит немного.

– Ага, тебе даже это известно. Видишь, девочка в папочку пошла.

– Хоть не тянет чужие гнилушки выковыривать, и то спасибо.

Толя бешено покосился на Шиповски. Но промолчал.

Они выехали за черту города. По залатанной дороге, дребезжа и минуя особо глубокие рытвины, машина стремительно неслась вперед. Обнесенная лесопосадками обочина обманчивой одинаковостью проматывалась перед взглядом, как пленка.

В наступившем молчании Макс потянулся к наушникам.

– Сара обзвонила всех родителей подруг, – вдруг сказал Толя, размышляя. – Те бы уже признались, не шуточное же дело. Так что этот вариант отпадает, слишком глупо.

– Ладно, – нехотя поддержал разговор Шиповски, – твоя версия?

– Ну я не такой беспечно-радужный. Тут все гораздо хуже. Хоть бы она жива была…

– Не втирай дичь, – быстро и раздраженно произнес Шиповски.

– А мало ли! – оправдываясь, воскликнул. – Вдруг дебил какой-то полоумный цапнул ее ночью, надругался и на куски порезал. Ты же сам знаешь, больных людей полно…

Шиповски неприятно поежился. Он не переносил на дух подобные заявления, которые лишь стращают, нервируют, не неся реальной пользы.

– Перестань городить эту дикую ересь, голова уже пухнет. Найдется она, и очень быстро. Я сделал пару звонков, поднял старые связи. Местное начальство встряхну немного, живо отыщут.

– Все-таки не понимаю, – сказал Толя, помедлив. – Пропала дочь, а ты начальство встряхивать собираешься. Музычку слушать, шуточки шутить.

– Вот как встряхну, так сразу и начну гонять, как угорелый, и в истерике волосы рвать.

И, не желая дальнейших препирательств, быстро заткнул уши наушниками.

3

Это был маленький, запертый меж холмов и лесов, городок. Почти сплошь состоящий из ветхих, одно или двухэтажных домиков, построенных сразу после войны. С тех пор неутомимо и безнадежно оседающих.

Лишь в центре, будто захолустные памятники успешной жизни, громоздился скромный лабиринт хрущевок, беззастенчиво выпиравших до размеров тополей и разросшихся диких груш.

Они миновали белые, крепкие административные учреждения, острый, будто протыкающий небосвод, костел. Проехали базар, напичканный гамом и кустарной дребеденью.

Макс Шиповски сквозь приоткрытые веки поглядывал на зелень, быстро слетающую назад и дрожащую в золоте солнечных лучей. На верхушки видавших виды построек. В ушах звучала музыка. День разложился на три четверти.

Медленно и ухабисто машина клевала в громадные, будто откусанные куски асфальта. Тройка расшатанных пьянчуг возле продуктового внимательно проследила за машиной. Прореженный от зарослей, проспект с выходом на площадь был залит яркой желтизной. Много народу прогуливалось, беззаботно грея затылки. Бабка с сумкой яростно покосилась, нехотя сошла с проезжей части и куда-то вслед послала.

На столбах аляповато, как кляксы, белели свежие объявления. Догадавшись, что на них, Шиповски вдруг отметил, как неприязненно они трепыхались и вздувались на ветру.

Толя остановился напротив аптеки. Впереди стоял здоровый черный джип. С него показался высокий паренек и направился к ним – вальяжной, расхлябанной походкой. Облокотившись об окошко, склонился и тут же хамовито уставился на Шиповски.

– Мелочи нет, – проговорил сквозь музыку Макс. И отвернулся, чтоб отвязались.

С такой наглой рожей обычно срезают шлейки с сумок бабушек. Или привязывают к кошкам взрывные пакеты. Или унижают более слабых сверстников, мочась им в рюкзак.

И эта рожа, узкая, вытянутая, лощеная – показалась ему знакомой. Он вспомнил. Паренька звали Вадик. Старшеклассник в школе Кассандры, терроризирующий ее приставанием и нелепым домоганием. Она сбрасывала его фотографии, непременно снабжая их комментариями, что этот убогий модник «забодал уже своими обезьяньими повадками».

Они проехали центр. Большие, людные места остались позади. Начинались разнозаборные участки, обильно разросшиеся, с огородами и садами. И страшная, щебенистая дорога. Завернув на одном из поворотов, они стали подниматься по узкой проселочной дороге. Возле очередного забора машина остановилась.

Не выходя из машины, Толя настойчиво и выжидательно смотрел на Макса. Шиповски вынул один наушник.

– Я хочу тебя попросить, – понизив голос, сказал Толя, – поменьше шуточек. У Сары не такое каменное сердце, она места себе не находит. А твое игривое настроение будет совершенно не к месту.

Шиповски повернулся к нему. Посмотрел на это лицо – смятое, сжеванное временем и бытом. А ведь когда-то он был толковым мужиком. Пытался жить. Но теперь режиссура тихой семейной идиллии разрушена. Ноша оказалась непосильной. Ведь всегда хочется наблюдать за трагедией со стороны, попивая напиток и деловито комментируя – но уж никак не быть ее участником. Ведь лучше всего продолжать спокойно вычищать с зубных дырок еду, рыбачить на выходных, смотреть телевизор, вяло пререкаться в супермаркете, копить деньги на путевку. И горя не знать.

Но вот оно, горе. И он упивался им. Жаждал, сам того не осознавая, чтоб градус горя не понижался, а наоборот, все рос и рос. Потому что выхода из ситуации он не знал, так пусть тогда обрушиться все окончательно и как можно ужасней.

Но вот загвоздка. С Касси ведь ничего плохого не случилось, и когда она найдется – он очень сильно обломается со своим горем. И будет жить с ощущением незавершенности, с легким даже сожалением, что вселенский кошмар минул стороной, обошел его скудное существование.

– Пойдем уже, – ответил Шиповски, – не утомляй.

4

В доме словно прошел маленький ураган. Хаос и кутерьма. Стопки распечатанных объявлений разбросаны по столу и полу. На диване, будто разорванная пасть чудовиша, лежал открытый нараспашку ноутбук. Сара металась по гостиной и нервно рассказывала что-то по телефону. Заметив Шиповски, быстро дала отбой и отложила трубку.

– Вот и ты, – подбежала к нему и крепко прижалась, – чего же ты так долго-то, а?

Ее лицо – отечное, раскрасневшееся, – было будто сваренным. Слипшиеся ресницы, бескровные, покусанные губы. Вблизи она выглядела совсем паршиво.

– Хотел приехать, чтоб она уже вернулась, – улыбнулся Макс.

– Что это за царапины у тебя? – с волнением притронулась к его левой щеке.

– Так, пустяки.

– С любовницей резвился, – злобно встрял на периферии Толя.

– Это он свои фантазии нереализованные выдает, – подмигнул Шиповски. – На самом деле это я…

– Ближе к делу, – перебил Толя. Он отправился на кухню и затарабанил там посудой. – Что нового слышно?

– Ничегошеньки, – развела руками.

– А где ваш спиногрыз малой? – спросил тихо Шиповски.

– К бабушке отвезли, не до него сейчас… Я позвонила соседям, они ничего не знают, спали. Объявления уже почти везде есть, кроме района вокруг ртутного. Еще я обзвонила…

Шиповски взял в руки объявление. С цветной распечатки на него смотрела голубоглазая девочка в черной майке. Выражение строгое, губы сомкнуты, поджаты, будто она только что ругалась и запечатлела этот миг. На бледноватом лице россыпью раскиданы веснушки, а вьющиеся рыжие волосы, закрывая правую половину лица, спадали ниже ключиц. В ушах торчали наушники, белые нити проводов тянулись книзу, вилочкой расходясь в области груди.

На заднем фоне зеленовато-синий полумрак подъезда.

Он тут же вспомнил, что это селфи она делала днем, перед их вечерним походом на оркестровый рок-концерт в начале апреля.

– Она так на тебя здесь похожа. Особенно нижняя челюсть квадратная – это твое.

Сара заглядывала через плечо. Он почувствовал ее горячее дыхание. Качнувшись, едва подавил желание отойти, отнять фотографию, ревниво ее защитить. Оставить лишь себе.

Обернувшись, увидел, что она, закрыв рот салфеткой.

– Пропала девочка моя, – сквозь слезы промычала, – пропала… и я не знаю, что делать…

Внезапно зазвонил мобильный. Сара вздрогнула. Толя перестал шуметь на кухне, показался с полотенцем. Она взяла телефон в руки, держала его, как дальнозоркий книгу, и беспомощно, с круглыми глазами, смотрела на мужчин.

Мобильный все звонил. Казалось, весь остальной мир ожидающе притих.

– Неизвестный, – промямлила боязливо.

– Надо ответить, – сказал Шиповски. Протянул руку. – Дай мне.

Она резко нажала кнопку. Через секунду вздохнула и дала отмашку.

– Нет-нет, в тот район она вряд ли могла забрести… – затараторила и отошла в смежную комнату.

Окинув взором бардак, Шиповски отыскал в коридоре свою сумку. Порылся, выудил бутылку виски. Вышел на крыльцо. Тут было легче, просторней. Атмосфера лихорадочной драмы не давила.

Приложился к горлышку. Затем закурил.

Солнце заканчивало день. Насыщенно, даже сквозь сигаретный дым, просачивался запах цветущей сирени. Сползая за зелень, за крыши домов – яркая мякоть догревала воздух. Со знанием дела прозудел мимо жук. Если бы это место могло говорить, оно бы говорило птичьей трелью и шелестом колышущихся листьев.

За забором прошли две женщины – поглядывая на дом, вынюхивая злачную новость, бочкообразные, работящие и с натуральными, ветром уложенными, прическами. Смесь вездесущего жлобства и генетического отсутствия привлекательности как таковой.

Шиповски рефлекторно потянулся за наушниками. Но на улицу вышла Сара.

– А ты почему не отвечал, я с самого утра наяривала, – требовательно спросила.

– В отключке был.

– Ясно. Не просыхаешь, – холодно заметила. – Ресторан еще не пропил?

– Та ну что ты. Где ж мне еще бесплатно нальют и дадут закусить.

– Как твой бизнес, процветает?

– У людей не отнять тяги к чревоугодию.

– Если б ты еще пить перестал…

Шиповски молча пожал плечами и затянулся. В отблесках лучей лицо бывшей жены вовсе старело и дурнело, а морщины вырисовывались глубже, похожие на затянувшиеся ножевые раны. Странно, но чем больше времени прошло, когда они разошлись, тем тяжелее ему вспоминать те чувства, которые он к ней испытывал раньше. Любовь, нежность, тепло. Где они теперь? Как они испарились? Невольно прикинешь, а было ли это все.

Огромное, как небо, равнодушие – вот что остается к некогда близкому человеку.

– Я мог бы не пить, но ради чего…

– Чтоб так скверно не выглядеть. А то будто синячишь месяцами. А Касси ведь жутко не любила, когда ты пил.

– Я при ней стараюсь и не пить, – сказал Макс. – Кстати, не нужно в отношении Касси применять прошедшее время.

– Да, конечно, извини, – замялась Сара. – Я ничего такого не имела. Просто, знаешь, думай о худшем, а надейся на лучшее.

– Не вижу никакого смысла думать о худшем.

– Ты почему такой уверенный? Тебя не волнует ее исчезновение?

– Волнует, – помолчав, размеренно ответил Шиповски и улыбнулся, – но горя особого не испытываю. И я тебе мог бы сказать, почему. Но сомневаюсь, что ты услышишь меня.

– Почему это? – надменность в голосе.

– Ты сейчас крайне эмоциональна. И как я начну говорить – еще обидишься и откажешься воспринимать.

– Говори уже, достал!

– Дело в том, что у меня очень сильная связь с дочерью. Проще говоря – я чувствую ее.

– В смысле чувствуешь? – захмурилась.

– В самом прямом. Возможно, это чушь все, и мне только кажется. Но – мне не кажется. Я действительно ее чувствую. Не знаю, как матери чувствуют своих детей. Когда им плохо, когда они в беде. Но вот у меня именно так. Я ощущаю, если с ней что-то не так. Когда она разрезала палец чуть ли не до кости в феврале, когда ей мячом баскетбольным на физкультуре нос расквасили, когда отравилась салатом на дне рождения подружки. Я в те моменты отчетливо понимал, всем нутром чувствовал, что ей больно. Что ей плохо. Частично мне и самому было больно. Хоть и не знал еще заранее. Лишь потом, общаясь в интернете – мои ощущения подтверждались. Особенно гадко у меня на душе было на прошлых выходных. Когда она отравилась алкоголем.

– Ох, да, – вздохнула Сара, – она совсем плачевная приползла. Бледная, выпачканная, какие-то счесы, ушибы, ноги в синяках.

– В синяках? – удивился Шиповски. – Она не говорила ничего о травмах.

– Та она вообще почти всю неделю не разговаривала ни с кем, – обиженно добавила Сара. – Ходила злючая, замкнутая, огрызалась всем.

– Да, со мной тоже тяжело общалась.

– Не знаю, что там за гадость она пила. Может даже и нюхала что-нибудь. Что отходняки такие тяжелые. В последние дни только попустило ее. Вчера, позавчера уже разговаривала, подкалывала… Ох, что же теперь с ней…

– Говорю же тебе – хорошо с ней! – улыбнулся Макс и мягко обхватил ее плечи. – В том-то и дело, что теперь у меня спокойно на душе. Хочешь, прочитаю, что она мне последнее отправила? – достал телефон, нашел переписку.

– Не помню, в каком фильме слышала… есть такие песни, после которых хочется действовать. жить. любить. если бы это был шедевр… но нет – привлекательная мелодия, почти банальная, но заставляет тебя остановиться, осмотреться вокруг, прочувствовать момент. ты смотришь на жизнь так, как нужно это делать всегда – прекрасно… понимаешь? даже прохожий улыбнулся мне, будто понимая мою радость, видя мир моими глазами. благодаря музыке…

– И что? – разочарованно уставилась Сара.

– Да, разумеется, досадно и странно, что ее нет. И неизвестно, куда она делась и когда будет. Но это голос рассудка. Сердце беды не чувствует. Даже наоборот, мне кажется, что ей сейчас очень хорошо.

Сара хмыкнула и мелко, понимающе закивала.

– Очень хорошо? – спросила задумчиво.

– Именно. Давно такой счастливой не чувствовал ее. Аж душа радуется.

– Душа радуется, да? – вдруг глянула на него с жестоким блеском в глазах.

– Ладно. Прекрати.

С негодованием откинула его руки. И уходя фыркнула:

– Упился окончательно…

5

Шиповски отмок в душе. Легкий гул в голове сходил, мышцы, одеревенелые после длительного сиденья, под струями горячей воды размякли.

Посвежевший и обновленный, он вышел в гостиную.

Толи не было. Он отправился на поиски. Сара вызванивала людей, которые могли бы что-то знать, видеть, слышать. Ей нужно было отвлечься, создать иллюзию причастности, ведь вместо звонков она с таким же успехом могла бы подходить к каждому встречному и вручать распечатку с фото. Или писать посты в фейсбуке.

– Ни малейших следов, – расстроенная, села на диван и сложила руки. – У меня самые нехорошие предчувствия.

Шиповски достал из сумки бутылку виски. На кухне перелил содержимое в плоскую фляжку.

– Я пойду прогуляюсь.

– Не заблудись только, – ворчливо молвила. – Не хватало, чтоб мы тебя еще потом искали.

Вечерело. Шиповски спускался по покатому серпантину тропы. В ушах играла музыка. Зеваки неспешно возвращались по своим норам. На столбах, на остановках, на облупившихся стенах домов – были расклеены объявления о розыске. Он даже заметил их доисторической, заросшей внутри будке таксофона, где рядом в придорожных кустах валялись пластиковые бутылки и порезанные шины.

Он прошел продуктовый магазин, миновал опустевшие и страшно загаженные ряды торговых точек. Развалившиеся и прогнившие паллеты, овощная гниль и разодранный целлофан. Еще недавно дебелые тетки продавали еду и всякую сувенирную дребедень. В холод, зной, в дождь и ураган – бесстрашные, крупнотелые, мосластые женщины торчат тут, стихийно выставленные, как некие автоматизированные устройства, зарабатывая за день сущие копейки.

Вышел к площади. Простор бетона с фаллическим монументом посредине. В щелях плит укромно росла травка и сохли от жары окурки. В одной стороне примостилась отреставрированная ратуша, с уютной башенкой часов. С противоположной стороны – центральная гостиница, больше похожая на загон для скота.

Большую часть гостиницы закрывал обильно развернувшийся скверик с подстриженными кустами и размашистыми деревцами. Скрытые и утопающие в мраке скамейки сейчас оккупировало малолетнее хулиганье. Стайка молодых мамаш трясли коляски так, словно хотели не убаюкать младенцев, а нанести им телесные повреждения.

Он подошел к зарешеченному газетному киоску. Рядом красивые, бойкие и плохо одетые девушки хохотали на всю площадь. С пивом и сигаретами в руках.

– Не подскажите, где тут полицейское управление? – обратился к крайней.