Мы начинаем в конце

В один долгий глоток Хэл ополовинил бутылку. Рука у него была коричневая от многих лет работы под открытым небом; запястье казалось слишком широким для ремешка недорогих часов.

– Я ведь их впервые вижу. Дачесс в пеленках помню – дочь в последний раз навещал, когда она только-только родилась. А Робин… – У Хэла сорвался голос.

– Дети хорошие, оба.

Прозвучало плоско, хотя по сути фраза была правдивей некуда: все дети в мире – хорошие, какие тут могут быть разночтения?

– На похороны приехать хотел. Не приехал, потому что зарекся. – Когда и от чего он зарекся, Хэл не объяснил.

– Церемония была короткая. Как только выдали заключение о… о смерти, так сразу и отпели. Стар покоится на приходском кладбище Литтл-Брук, рядом с Сисси.

Во время похорон Дачесс крепко сжимала ручонку Робина. Не плакала, на гроб смотрела как на вселенский уравнитель – которым, собственно, гроб и является.

Дачесс вышла из курятника. За ней увязался подрощенный цыпленок. Дачесс остановилась, сверкнула на цыпленка взглядом, словно он мог представлять опасность.

– Вылитая мать, – обронил Хэл.

– Верно.

– Я для них комнату подготовил. Вместе будут жить. Робин в бейсбол играет?

Уок улыбнулся. Он не знал насчет бейсбола.

– Я купил ему мяч и перчатку.

Дачесс между тем успела заглянуть в автомобиль, убедиться, что Робин спокойно спит. Теперь она шла обратно к амбару, по-прежнему с подозрением косясь на цыпленка.

Хэл кашлянул.

– Винсент Кинг. Много лет я этого имени вслух не произносил… Надеялся, что больше не придется.

– До сих пор он не сказал ни слова. В ту ночь я обнаружил его в кухне у Стар. Он сам вызвал полицию. Сильно сомневаюсь насчет его виновности.

Уок старался говорить убедительно – чтобы Хэл не почуял, что он, Уок, отстранен от следствия, что парни из полиции штата не обязаны – и не станут – хотя бы держать его в курсе.

– Он под стражей, – сказал Хэл.

– Официальное обвинение еще не предъявлено. Винсента можно освободить под залог. Пока ему вменяют только нарушение комендантского часа.

– Но это ж Винсент Кинг.

– Неизвестно, виновен ли он в смерти Стар.

– Я вот в церковь хожу, а в Бога не верю. По твоей логике, Уок, Кинга в тюрьму просто так посадили, а не потому, что он убийца.

Чеканное лицо, на котором вытравлена история тридцатилетней давности, трагедия с продолжением.

Хэл снова хрустнул пальцами.

– Священник говорит, мы до исходной точки добираемся – и всё по новой начинаем. Если б я хоть на секунду поверил, что Сисси не в деревянном ящике под землей лежит, а где-то в другом месте находится, пусть даже и не в раю, мне бы легче стало. А я не верю, и всё тут. Но стараюсь. Каждое воскресенье с неверием борюсь.

– Мне очень жаль.

– Ты ни при чем…

– Я не только о Сисси – я о вашей жене. Я ведь вам тогда соболезнования так и не выразил.

Про это писали в местной газете. Мать Стар они увидели не ранее, чем в первый день суда. Мэгги Дэй вошла в зал, ошарашила, потрясла. Эти ее белокурые волосы, эти глаза; это ощущение, что совсем недавно она была бесподобна, что внезапное горе сшибло с нее красоту.

– Она Винсента жалела. Сказала: нельзя, чтобы мальчишке впаяли срок как отпетому злодею; и что раздавлена приговором. – Хэл допил пиво. – А потом Стар ее… обнаружила. У нас репродукция висела на стене – помнишь?

– Помню. Линкор «Отважный»[18].

– Небо там какое – пожар сплошной. Так вот она – Мэгги – сидела прямо под картиной; получалось, будто у нее нимб.

– Бедная ваша жена.

– Она хотела быть с младшенькой, – просто сказал Хэл. Как будто у жены и матери не было и быть не могло никаких дополнительных мотивов для суицида. – Винсент Кинг – раковая опухоль моей семьи.

Уок приложил ко лбу холодную бутылку.

– Послушайте, Хэл. Там, в Кейп-Хейвене, остался один тип… его имя Дикки Дарк. Он и Стар… в общем, вы поняли. Так вот: Дарк был груб с вашей дочерью. – Уок взглянул на старика, но тот, чтобы не выдать эмоций, лишь плотнее сжал губы. – Не знаю, при чем тут Дачесс. Только за несколько дней до трагедии со Стар кто-то поджег клуб, принадлежавший этому самому Дарку. Сгорело все дотла.

Хэл перевел глаза на внучку. Дачесс, хрупкая, миниатюрная, терялась среди бесконечных акров.

– Едва ли Дикки Дарк теперь, после случившегося, рискнет искать детей.

– Думаешь, он нагрянет сюда?

– По-моему, нет. А Дачесс считает иначе.

– Она так сказала?

– Не напрямую. Из нее вообще слова не вытянешь. Однако Дачесс задала вопрос: сможет ли Дарк найти их с Робином здесь, в Монтане? Откуда у нее такие мысли – не объяснила. Вот поэтому я и не исключаю, что Дарк причастен к убийству.

– Допустим; что тогда?

Уок вдохнул поглубже. Вон его автомобиль, а в нем спит шестилетний мальчик – возможно, единственный свидетель.

– Ему нас не найти. Я тут сам по себе, а земля… она заложена, ну да ладно. Самые тяжелые годы позади. Словом, я их сберегу – и девочку, и мальчика. На это меня хватит.

Уок решил пройтись. Обогнул дом, выбрался в поле через заднюю калитку. Обнаружил водоем, слишком просторный для пруда, слишком маленький для озера; опрокинутые облака и деревья, и собственная его физиономия, дополнительно помятая водной рябью.

– Не хочу здесь оставаться.

Уок обернулся к Дачесс.

– Не хочу жить у этого старика. Кто он вообще – может, самозванец?

– Больше вам некуда деваться. Или дедушкино ранчо, или приют. Потерпи, Дачесс. Ради Робина, хорошо?

Он подавил порыв взять Дачесс за руку, наобещать несбыточного.

– Ты, Уок, сюда не звони. Пиши, если хочешь. Психиатр Робина сказал, ему забыть надо – хотя бы на время. Потому что это слишком тяжело для ребенка.

Хотелось напомнить ей: она сама – ребенок.

Позднее Уок опустился перед Робином на колени – прямо на землю; взъерошил ему волосы, заглянул в испуганные глаза. Робин сразу перевел взгляд на деда и дом.

Уок поднялся. Надо как-то ободрить Дачесс – только слова все куда-то подевались.

– Я вне закона, – напомнила она.

Уок трудно вдохнул, будто вынырнув из омута тоски, в который ввергла его Дачесс.

– А ты – блюститель порядка.

– Верно. – Уок кивнул.

– Ну вот и катись отсюда.

Он послушно сел за руль, завел двигатель.

Солнце висело уже совсем низко. Уок затормозил у воды и оттуда, из-под амбрового дерева, наблюдал. Дети – ладонь Дачесс на плечике Робина – приближались к старику бочком, с опаской.

12

В тот первый вечер на рачно Дачесс не съела ни крошки.

Зато проследила, чтобы Робин поужинал как следует. Хэл приготовил рагу; Робин как увидел, что у него в тарелке, – чуть не расплакался. Сначала, под пристальным взглядом сестры, ел сам, а остатки Дачесс уже выскребала ложкой и кормила брата, как маленького.

Хэл стоял над внуками, явно смущенный, переминался с ноги на ногу; потом не выдержал и отошел к кухонной раковине. Над ней было окно – глядело как раз на поле. Рослый, широкоплечий, крепкий старик, думала Дачесс; представительный даже. Робину, должно быть, великаном кажется.

Дачесс взяла обе тарелки, шагнула к раковине.

– Тебе нужно поесть, – сказал Хэл.

– Ты-то откуда знаешь, что мне нужно?

Она вывалила свою нетронутую порцию в мусорное ведро и повела Робина из кухни на террасу.

Закат над равниной. Валы акров, внутренний ритм движения к горизонту, подсвеченная охристая дымка над водой. В роще собрались лоси, глядят на солнце пристально, впитывают последний свет.

– Давай-ка разомнись, Робин. – Дачесс подтолкнула его, и он послушно сбежал с террасы, взобрался на пологий холм, нашел палку, поволок по земле, оставляя четкую черту. Под мышкой у Робина был Капитан Америка. С того утра, когда мальчик проснулся в доме Уока, он ни на миг не выпускал Капитана Америку из виду.

Дачесс его уже спрашивала – тогда, ночью, дождавшись, чтобы уснул Уок. Объяснила: если он, Робин, что-то слышал, он должен рассказать, это будет правильно. Она ничего не добилась. В отделе памяти, ответственном за трагедию, у брата была одна только тьма.

Дачесс еще не осознала, что мамы больше нет. Похороны, свежая могила на краю приходского кладбища Литтл-Брук, рядом с маленькой Сисси – от этого она мысленно дистанцировалась. Не плакала, держалась; слезы открыли бы ее сердце, и скорбь не замедлила бы вползти, угнездиться в груди; дышать не дала бы, не говоря о большем, – и это когда силы особенно нужны. Потому что теперь у Робина осталась одна только Дачесс. А у Дачесс – один только Робин. Их двое на свете – та, что вне закона, и ее брат.

– Я для него мяч купил.

Дачесс не оглянулась, словно не слышала. Пускай Хэл не воображает, что она его признала. Родной дедушка, блин… Почему он раньше не появился, когда в нем нуждались? Где был все это время? Дачесс сплюнула на землю.

– Я понимаю, как это тяжело…

– Ни хрена ты не понимаешь.

Фраза повисла в воздухе. Казалось, мрак – это спринтер; вот только что Дачесс видела мир в красках, а сморгнула – и всюду темно. Финишировал, значит.

– Не люблю, когда на моем ранчо сквернословят.

– Ах, натвоем ранчо… Зачем тогда Уок пел, что домой нас с Робином привез?

Хэл изменился в лице, будто от физической боли. Так ему и надо.

– Завтра все будет иначе. Во всех отношениях. Что-то тебе наверняка по вкусу придется, а что-то, может, и нет.

– Ты понятия не имеешь, что я люблю, а чего не терплю. И насчет моего брата тоже себе не воображай.

Хэл уселся на качели, поманил Дачесс. Она с места не двинулась. Под Хэловым весом цепи натянулись, впились в кедровую балку – того и гляди, душу из старого дома выдернут. Мама рассказывала Дачесс о душах – что они бывают вегетативные, еще какие-то и рациональные. Ну и где тут рациональное, в этой примитивнейшей форме жизни?

Хэл курил сигару, дым несло на Дачесс. Надо бы отсесть подальше, но подошвы сандалий будто укоренились. Поспрашивать бы Хэла – о маме, о тете Сисси, о Винсенте Кинге. О Монтане этой непонятной, где земля совсем другая и неба слишком много. Хэл будет рад – еще бы, внучку первый день знает, а уже подход к ней нашел… Ну так хрен ему. Она снова сплюнула.

Хэл отправил их спать куда раньше привычного часа. Хотел отнести чемодан – Дачесс не позволила, сама тащила по лестнице на второй этаж.

Спальня оказалась скудно обставленная, но к ней хотя бы примыкала ванная – маленькая, зато отдельная. Дачесс переодела Робина в пижамку и почистила ему зубки.

– Я хочу домой, – почти всхлипнул Робин.

– Знаю.

– Мне страшно.

– Ты же принц.

Кровати разделяла тумбочка. Дачесс оттащила ее, царапая пол, и без того нуждавшийся в покраске, и приложила немало труда, чтобы сдвинуть кровати вместе.

– Не забудьте помолиться перед сном, – сказал Хэл уже с порога.

– Чёрта с два, – огрызнулась Дачесс.

Проследила за реакцией. Рассчитывала, что Хэл вздрогнет; ошиблась. Он только губы плотнее сжал. И не ушел. Дачесс буравила его взглядом, искала в непроницаемом лице семейные черты. Не могла определиться, нашла или нет. То ей казалось, что сходство определенно есть, причем и с ней самой, и с Робином, и с мамой. В следующую секунду Хэл оборачивался в ее глазах обычным посторонним стариком.

Прошло несколько минут, прежде чем Робин, до этого возившийся, выпрастывавший то руку, то ногу, наконец полностью перебрался на ее кровать. Сам себя накрыл рукой Дачесс и уснул, как под крылышком.

И почти тотчас в ее собственные сны вторглось настырное жужжание. Дачесс на ощупь отключила будильник, резко села в постели и несколько жутких мгновений думала, не позвать ли маму.

Робин спал. Дачесс укутала его потеплее и тут услышала, как на первом этаже тяжело топает Хэл, как свистит чайник.

Она снова легла, хотела уснуть, но дверь приоткрылась, свет из коридора просочился в комнату.

– Робин.

От Хэлова голоса брат так и подпрыгнул.

– Животным завтракать пора. Пойдешь со мной, поможешь?

По лицу Робина Дачесс как по книге читала. Вчера брата все тянуло к амбарам, а сейчас его зовут к курочкам, коровкам и лошадкам – разве ж он такое упустит? Робин живо выбрался из постели и умоляюще смотрел на Дачесс до тех пор, пока она не дала ему зубную щетку.

В кухне их ждали тарелки с овсянкой. Свою порцию Дачесс сразу отправила в мусорное ведро. Нашла сахарницу, положила Робину в кашу несколько ложек. Без всяких возражений тот принялся за еду.

В дверях возник Хэл. За его спиной будто не туман был подсвечен, а земля горела и золотой дым клубился.

– Готовы к работе, – выдал Хэл с однозначно утвердительной интонацией.

Робин допил сок и спрыгнул со стула. Хэл протянул ему руку – тот уцепился за нее. В окно Дачесс было видно, как эти двое идут к амбару: старик болтает о пустяках, Робин ему в рот смотрит – словно последние шесть лет вообще не считаются.

Дачесс надела пальто, зашнуровала кроссовки и вышла в рассветную прохладу.

За ее спиной поднималось солнце – другое, горное. Предчувствие перемен стесняло грудь.

* * *

В мотелях Уок не останавливался – ехал и ехал, день и ночь. От штата к штату пейзаж все тот же; возможно, причиной тому – темнота. Мелькают указатели с цифрами – сколько миль осталось; билборды убеждают отдохнуть, ибо утомление для водителя чревато гибелью. Ввалившись к себе в дом, Уок отключил стационарный телефон, задернул шторы и рухнул на кровать. Не спал – просто лежал и думал о Стар, Дачесс и Робине.

Две таблетки адвила плюс стакан воды – это вместо завтрака. Уок принял душ, но бриться не стал.

В восемь он подъехал к полицейскому участку. На парковке караулил Кип Дэниелз из «Сатлер Каунти трибьюн», и там же околачивались любопытные – пара местных и пара отдыхающих. По радио передавали, что власти Калифорнии намерены вынести смертный приговор Винсенту Кингу, застрелившему Стар Рэдли. Уок не повелся. Очередная скороспелая сенсация, цель – поднять рейтинги.

– Извините, новостей для вас у меня нет, – сказал он Кипу Дэниелзу.

– Оружие нашли? – не унимался тот.

– Не нашли.

– Объявлено о смертном приговоре.

– Я бы посоветовал вам фильтровать информацию.

Винсента отправили обратно в «Фейрмонт». До сих пор он ни слова в свое оправдание не сказал; был взят на месте убийства – все с ним ясно. Пустяковая задачка. Других неизвестных в этом уравнении вообще нет. Парни из полиции штата набились в кейп-хейвенский участок, допрашивали местных, шумели – не церемонились. Атмосфера, характерная для почти раскрытого дела.

Лия Тэллоу была на своем рабочем месте. Стационарный телефон отчаянно мигал, чуть ли не дымился.

– Безумное утро, – пожаловалась Лия. – Новость уже слышал?

Очередной звонок, на который Лия была вынуждена ответить, избавил Уока от комментариев.

Лу-Энн Миллер, по случаю чрезвычайной ситуации вызванная в участок, сидела за своим столом. Возможно, в силу возраста (Лу-Энн давно перевалило за пятьдесят) она оставалась равнодушна к ажиотажу – невозмутимо грызла орехи, складывая скорлупки аккуратной кучкой.

– Доброе утро, – поздоровалась Лу-Энн. – Тесновато нынче в участке. Мясник здесь.

Уок застыл. Поскреб щетинистую щеку.

– Где он?

– В комнате для допросов.

– Зачем он им понадобился?

– Станут они мне докладывать… – Лу-Энн прожевала очередной орех, но поперхнулась и глотнула кофе. – Тебе отоспаться не помешало бы, Уок. Да и побриться тоже.

Уок огляделся: чисто внешне всё как всегда. Сестра Лии Тэллоу держала на Мейн-стрит цветочный магазинчик; каждую неделю оттуда доставляли «милый сюрприз». Нынче это была композиция из синих гортензий, альстрёмерий и веток эвкалипта. Порой складывалось впечатление, что Уок не в полиции работает, а в сериале про полицейских снимается: универсальный интерьер, предсказуемые реплики, он и Лия Тэллоу – пара шаблонных персонажей.

– А где сам Бойд?

Лу-Энн пожала плечами.

– Уехал куда-то. Сказал: вот вернусь – тогда лично его и допрошу, мясника то есть. А без него – без Бойда, – чтоб никто к мяснику не подходил.

Милтон обнаружился в дальней комнатенке; подвернись кейп-хейвенскому полицейскому участку серьезное дело, комнатенка сгодилась бы в качестве помещения для допросов. Милтон томился, отчаянно массировал грудную клетку, словно хотел вновь запустить собственное сердце. В участок он пришел, понятно, без фартука, но Уоку все равно чудилось, что от него разит кровью – вероятно, запахом пропиталась каждая шерстинка толстого, как ковер, волосяного покрова Милтона.

Уок сунул руки в карманы. В последнее время это стало необходимостью – лекарства не действовали, требовалось скрывать тремор.

Милтон поднялся ему навстречу.

– Не знаю, зачем меня здесь маринуют. В лавке полно дел. Что я – сбегу, что ли? Я ведь сам обратился.

– По какому поводу?

Милтон опустил взгляд, чуть ослабил галстук, поправил манжеты рубашки. Оделся по случаю, ничего не скажешь.

– Я кое-что вспомнил.

– Что конкретно?

– Ты ж знаешь – мне нравится глядеть на океан и на небо. Телескоп вот купил, к компу подключил… В самом деле, загляни как-нибудь ко мне. Вместе звездами полюбуемся, и…

Уок остановил его жестом. Он устал, ему было не до лирики.

– Той ночью, еще прежде, чем раздался выстрел, я, кажется, слышал крики. У меня окно было открыто, потому что я кролика готовил. Косточки у него нежные, но я решил мультиварку оставить на ночь в щадящем режиме, чтобы они совсем размягчились…

– Так ты слышал крики – или тебе это только кажется?

Милтон поднял взор к потолочному светильнику.

– Слышал. В доме Рэдли определенно была ссора.

– А вспомнил ты об этом почему-то только сейчас.

– Думаю, это из-за шока. Успокаиваться начал понемногу, вот и всплыло в памяти.

Уок буравил его взглядом.

– В ту ночь ты видел Дарка?

Милтон отрицательно качнул головой – но не тотчас. Секунду колебался, от силы две, да только Уоку этого хватило; он заметил, что Милтон не уверен. Имя «Дикки Дарк» промелькнуло в связи с убийством Стар; но обронил его сам Уок. Дачесс о Дарке не упоминала. Возможно, из страха.

– Брендон Рок, – Милтон выпятил грудь, – нынче снова за полночь на своей тарахтелке пригремел. Где только его носит? Мне вставать приходится чуть свет; я не высыпаюсь, хронически не высыпаюсь, Уок.

– Я поговорю с Брендоном Роком.

– От нашего Дозора еще один человек откололся, представляешь? Всем плевать на порядок в районе – такое впечатление складывается.

– И сколько вас теперь дежурит?

Милтон засопел.

– Двое. Этта Констанс и я. Этта – она ведь на один глаз слепая; периферическое зрение у нее не работает. – Для наглядности Милтон, взмахнув рукой, изобразил в воздухе окружность.

– Благодаря вам с Эттой Констанс мне спокойнее спится.

– Я все происшествия отмечаю. Под кроватью у меня чемодан, в нем отчеты и хранятся, если что.

Уок примерно представлял, какого рода эти «отчеты». Чего он там мог понаписать.

– Я кино смотрел, как один полицейский штатского с собой взял на дежурство. Что, если и нам с тобой вместе, а? Я бы прихватил шматочек котечино[19]… для драйва, так сказать. А после мы могли бы…

Послышались шаги. Когда Уок обернулся, Бойд уже успел заполнить собой практически весь дверной проем. Этакий шкаф – плечищи, грудная клетка мощная. Подстрижен почти под ноль. Не полицейский, а солдат, честное слово.

Уок последовал за Бойдом.

Оказалось, они идут в кабинет Уока. Бойд тяжело опустился в кресло.

– Не хотите рассказать, что вообще происходит, инспектор?

Бойд откинулся на спинку кресла, смачно потянулся, поиграл плечами, сцепил пальцы под толстым затылком.

– Я только что от окружного прокурора. Мы намерены привлечь Винсента Кинга к ответственности за убийство Стар Рэдли.

Уок знал, что к этому идет, однако собственное подозрение, озвученное Бойдом, потрясло его.

– Мясник свидетельствовал, что недавно, и тоже ночью, Винсент Кинг подрался с Дикки Дарком во дворе у жертвы. Говорит, у него сложилось впечатление, что Кинг грозил Дарку расправой, если тот не отстанет от Стар Рэдли. Конфликт на почве ревности.

– А что по этому поводу имеет сообщить сам Дарк?

– Дарк подтвердил слова мясника. Явился с адвокатом. Тот еще ублюдок, сразу видно. Вероятнее всего, имел связь с жертвой, а нам впаривает насчет приятельских отношений.

– Мясник Милтон… он… сильно с приветом. Играет в блюстителя порядка и частенько заигрывается. Соседским дозором руководит. От него за последние годы знаете сколько «сигналов» поступало? Ему и примерещиться могло, и послышаться. Неуравновешенный тип.

Бойд провел языком по зубам и поджал губы. Весь он был как на шарнирах – ерзал, гримасничал, подергивался, словно, угомонись он хоть на полминуты, окружающие заметят, что у него брюхо за ремень свисает и плешь намечается. Одеколоном же от Бойда просто разило. Уок покосился на окно. Вот бы открыть его, да пошире…

– Винсент Кинг задержан на месте преступления. Кругом его отпечатки. На теле жертвы обнаружены следы его ДНК. У нее три ребра сломаны – у него левая рука повреждена. Он ничего не отрицает; вообще молчит. Всё просто, Уокер.

– А как насчет следов пороха у него на руках и одежде? Их нет. Оружие не найдено.

Бойд потер подбородок.

– Вы свидетельствовали, что кран в ванной был открыт. Следы пороха Кинг смыл. Что касается оружия, мои люди уже занимаются поисками. Все окрестности обшарят. Найдут, не сомневайтесь. Короче, картина следующая: Винсент Кинг стреляет в Стар Рэдли, забрасывает пушку куда подальше, возвращается, моет руки и вызывает полицию.

– И где тут логика?

– Нами уже получены результаты баллистической экспертизы. Из тела извлечена пуля от револьверного патрона «магнум – триста пятьдесят семь». Такая убивает наповал. Мы сделали запрос, не зарегистрировано ли оружие на кого-нибудь из семьи Кинг. И что же? В середине семидесятых на имя Кинга-старшего действительно был зарегистрирован револьвер.

Уок уже сообразил, куда клонит Бойд. Теперь ему вспомнилось: Кингам угрожали, и достаточно серьезно, чтобы отец Винсента купил огнестрельное оружие.

– А теперь, Уокер, попробуйте угадать калибр этого револьвера.

Уок не изменился в лице, не шелохнулся, даром что внутри у него все оборвалось.

– Окружному прокурору, впрочем, этих улик недостаточно. Но мы уже имеем мотив и доказательства доступа к огнестрельному оружию. Мы добьемся смертного приговора.

Уок покачал головой.

– Надо еще кое-кого допросить. Я лично займусь алиби Дикки Дарка – оно внушает подозрения. Затем, у нас есть показания Милтона, и я отнюдь не уверен…

– Не надо суетиться, Уокер. Считайте, дело уже закрыто. К концу текущей недели оно готовеньким ляжет на прокурорский стол. Нам и без Винсента Кинга есть чем заняться. Мы быстренько разберемся и не будем больше вам надоедать.

– Тем не менее я считаю…

– Послушайте, Уокер. У вас тут, можно сказать, ничего не происходит; серьезное дело подвернулось, вот вы и пыжитесь. А этого не надо. Вот у меня есть кузен, так он служит в Элсон-Коув – тоже тихий городишко, вроде вашего Кейп-Хейвена. Кузен мой на работе не горит – и доволен. Это нормально, Уокер. Вы, чем землю рыть, лучше скажите-ка мне, давно ли – и когда конкретно – расследовали настоящее дело. Я сейчас не об уличной драке и не о краже со взломом говорю.

Уок, если по правде, не занимался ничем серьезнее нарушений правил дорожного движения.

Бойд вытянул ручищу, стиснул ему плечо.

– То-то же, Уокер. Не портите нам статистику раскрываемости, ладно?

Уок сглотнул. Мысли завертелись.

– А если он признает себя виновным? Если я добьюсь от него признания?

Бойд встретил его взгляд. Решение свое не озвучил, да этого и не требовалось.

Винсент Кинг умрет за то, что совершил.

13

Гору – фон для ранчо – окутывали облака, спускались каскадом, будто на ожившем постере.

Дачесс устала. С утра на ногах, они ее уже еле держат. Ладони в мозолях – и рабочие перчатки не спасают.

Хэл поручал разное – то навоз убрать, то обрезать слишком длинные плети плюща, то подмести петляющую подъездную дорожку. Дачесс работала с тихим ожесточением. Мама в земле лежит, а он тут любящего дедулю разыгрывает…

Похороны были оскорбительно скромные. Уок отыскал в шкафу черный галстук-бабочку для Робина – тот самый, в котором хоронил собственную мать. Робин как вцепился Дачесс в ладонь, так до самого конца и не выпустил. Священник хотел смягчить удар для них, сироток, говорил, что Господу новый ангел понадобился – будто не знал, что за искореженная душа покинула земную юдоль…

– Давайте-ка прервемся, перекусим.

Старик словно кнутом хлестнул – вырвал Дачесс из воспоминаний.

– Я не голодна.

– Тебе надо поесть.