Маленький синенький большой желтый

Ю_ШУТОВА

Маленький синенький большой желтый

– Эй, Всесмысл Находчий, это вы?

Ну какого лешего? Уже и в кабаке кто-то моей живы жаждет. Или маны, как модно стало говорить. Короче, моих жизненных сил кто-то домогается, внимания моего, а может и моих услуг. Хотя за этим господина Всесмысла давно никто не искал. А голос ничего такой, приятный. Женский, низкий, обволакивающий голос. Хотя без него лучше— мешает ежевечернему ритуалу. Я надираюсь – тупо сижу над третьей кружкой бузинной настойки. Да, кружкой, здоровой такой фаянсовой посудиной, не какой-нибудь там стопочкой, и надираюсь. Тихий Хрущ, хозяин шалмана, знает мою меру. Третья – последняя, больше не нальет. Потом блаженно полным до краев повлекусь домой отсыпаться после трудового дня. Ха, трудового – клиентов что-то не видать уже четыре месяца, контору мою стороной обходят. Тихий Хрущ считает, это потому что я пью. Чушь, я пью, потому что делать больше нечего. Не идет клиент, ну и хрен с ним. Пусть катится к аспиду.

Я затушил дурилку, самокрутку, нашпигованную мухоморно-табачной смесью, поплевав на ее тлеющий кончик. Пригодится еще, после домусолю. Обернулся. Она стояла у меня за спиной. Ничего бабец – и фигура, и волосы, и мордаха. Не первой молодости, даже не второй, предпоследней – за тридцатник давно и безнадежно. Но вполне себе. А руки за спиной держит, чтоб я колец не увидел, не определил из какого она цеха, из каких кругов. Взглядом поелозил по ней снизу доверху и обратно, раздел мысленно, повертел – грудь, задница… Чтоб почувствовала.

Она почувствовала. Но не смутилась. И не обрадовалась. Индифферентно как-то отреагировала. Ну то есть, вообще не отреагировала. Закрылась.

– Ну, – буркнул.

В смысле, что да, это я, он самый Всесмысл и есть, а тебе, дамочка, лучше б мимо лесом чесать и побыстрее.

Она на соседний стул плюхнулась. Да нет, это я так, потому что само ее присутствие мешало, отвлекало от заполнения себя бузинятиной – не плюхнулась, наоборот, аккуратно свой задок ладненький пристроила. И газету мне под нос сует:

– Ваше же объявление?

В старой, проеденной на сгибе газетенке красным обведено: «Сыскная братия «Зрящее око». Всесмысл Находчий и его братия помогут каждому».

Светлый Хорст, где она эту дрянь отыскала? Я уж два месяца не даю никаких объяв. Без толку, никто в мое «Око» к моей братии, что лишь из меня единого состоит, не обращается. Когда я открывался, полный радостных ожиданий, назвался «Бдящее око». Потом передумал, не то что-то, вроде как я за всеми слежу неусыпно. Переназвался «Зрящим оком». Тихий Хрущ смеется надо мной, дразнит Бздящим оком. А мне все это уже до зеленых болотниц – не выгорело дело, и аспид с ним – полдня сижу у себя, потом топаю сюда, заливаюсь бузинятиной по самые уши, потом тихо плыву сквозь теплый ласковый туман обратно, к топчану и подушке.

И не надо мне больше ничего.

А тут эта. Я всмотрелся в ее мордашку. Она чуть колыхалась в спиртовых парах. То ли было в ней что-то смутно знакомое, то ли все эти бабы на одно рыло.

– Ну, мъе объед… обля… Мъе кроче, – заплетается язык-то.

На третьей кружке бузинятины я только с Тихим Хрущом нормально говорить могу. Потому что он тихий. В смысле, вообще не говорит. Глухонемой он, Хрущ-то. Мыслями разговаривает. А в мыслях у меня язык не заплетается никогда.

Она затараторила. Хочет-де нанять мою братию, у нее-де важное дело. Я пытался слушать, но сквозь сгустившийся уже туман слова долетали до моих ушей измочаленными, пережеванными, и понять я ничего не мог. У нее пропала не пойми какая хрень. Неопределимая. Подошел Хрущ, сказал ей что-то, для меня неслышное. Да и так понятно: не ко времени ты, дамочка, сейчас с него, с меня то есть, толку, как с козла молока, с утра ловить момент надо, когда проспится. Она на него круглыми глазами уставилась, типа: мне срочно надо, я до утра ждать не могу. Хрущ руками развел: тогда волоки его домой и снимай дурь. Она кивнула. Я хоть и не мыслевед, но разговор ихний прекрасно понял. И еще понял, что нынче не дадут мне плыть по волнам блаженного опьянения, выдернут морковкой из теплоты матери-земли, поволокут на съеденье чужим проблемам.

Я поднялся и понес свою наполненность к выходу. Тот ускользал, пританцовывал, отступая то влево, то вправо, поэтому приходилось двигаться галсами. «Привяжи его, а то свалится, – прошелестел Хрущ дамочке, но так, чтоб я услышал, – он парень башковитый, башка перевесит». На интонационный окрас своих мыслеслов он не тратился, речь без пауз и акцентов походила на монотонное жучиное жужжание. За это Хрущем и звали.

Куда меня надо привязать, я понял сразу, едва удалось поймать дверь и выбраться из кабака на улицу. К стене прислонилось помело. Мощное, как ломовик, грузовое помело. Значит, ведьма. В смысле, эта, которая за мной приперлась, она ведьма. Несмотря на мое сопротивление и заверения, что я бывалый ездок на помелах, метлах и вениках, она ловко принайтовала меня к дрыну, и мы полетели. Навстречу мчало черное, пробитое дырами звезд небо. Оно облипало меня, забивало рот мокрым холодным кляпом и с треском рвалось, улетая прочь кусками смятой тряпки. А потом мир опрокинулся, и над моей головой понеслись перевернутые крыши со свисающими вниз башенками, флажками и флюгерами. Было смешно, я хохотал, и даже, кажется, пел что-то мало пристойное. Значит, все-таки свалился с помела.

Протрезвила она меня быстро, на мой взгляд, даже слишком. Похоже было на ускоренный стриптиз. Только что я был закутан в уютную одеяльную темноту опьянения, и вдруг раз – стою голышом под холодным белым светом, как в мертвецкой. Никогда я еще таким трезвым не был. Трезвым, прозрачным – заглянул в стекло своей души, и мне не понравилось. Разглядел лишь разочарование, мелочность, наплевательство на все и вся, даже на себя, тоску и скуку. И кстати, эту дамочку тоже разглядел. Глубоко-глубоко, давным-давно, когда учился на сыскаря, я приударял то ли за ней, то ли за ее подружкой, то ли за ними обеими. Вот только имени ее не нашел, не вспомнил.

В трезвом уме мне неловко было оставаться в непрезентабельном виде – с почти бородой, две недели не брился, со спутанной не стриженной шевелюрой, в грязной вонючей майке. Мой видок вполне гармонировал с помещением вокруг нас, тоже грязным, запущенным, сиротским. Но прибираться на ночь глядя не буду. А вот в душ метнуться сам Хорс велел.

Только я из душа, заблямкал дверной звонок: «Кого еще Стрибог выдул к моему порогу?» Но дамочка метнулась первой, с кем-то побулькала низким, покатым своим голосом и втащила в комнату объемный бумажный пакетище. Сдвинув кучу обезличенной дряни на один угол стола, уставила свободное место мисочками и коробочками из пакета. Мясным горячим духом защекотало ноздри.

– Это вам. Надо восстановить уровень живы, скоропостижный выход из запоя – вещь сильно затратная.

Ее руки мелькали над столом – так… на среднем персте десницы масляно поблескивает темный ободок кольца, веденейского, как я и думал, а камушек в ладонь развернула, какой у нее ранг не поймешь. Чего маскируется-то? Моя рука метнулась гадюкой – цап ладошку и перевернуть. У-у-у, лунный камушек – самый низший уровень, то ли начинающая, то ли бесталанная, такой полагаются только привороты-отвороты да гаданье на судьбу не далее трех лет вперед. Скорее бесталанная, я ж ее вроде вспомнил, добрый десяток лет да злой десяток зим назад в Академии волшбы пересекались, а она с той поры дальше и не продвинулась. Нет, не десяток – больше, больше. Давно беззаботная юность канула на дно колодца и крышкой захлопнулась.

Пока я ее ладонь в руке держал, она мне в лицо пялилась. В мое свежевыбритое, умытое, правда, несколько осунувшееся от пьянства лицо. Ну что, вспомнила? Признала? Вижу, в глазах что-то замелькало, назад года отматывая.

– Богша? – неуверенно молвила, – Богша Найдыш? Ты? А чего…

Чего имя поменял, спросить хотела. А чего непонятного? Кого привлечет сыскная братия богоданного найденыша. Не звучит. А Всесмысл Находчий – звучит, он во все смыслы проникнет и все найдет, где б оно не скрывалось. Я ж не просто так вывеску поменял, я по-серьезному – в капище Мо̀коши ходил, черного петуха резал, просил перемены участи и сущности. Допросился. Если до этого казенным сыскарем Богшей Найдышем я жил не так уж плохо, звезды с неба не сдергивал, но и последней шавкой среди псов государевых не был, то с новым именем, да с новой участью в вольной братии совсем не заладилось. Посмеялась надо мной Мокошь. Иногда, свесив нос в дежурную кружку бузинятины, думал: дурак я, повелся на рассказки волхвов, на заманухи их рекламные, а им лишь бы простачки за обряды платили, причем деньги немалые. Сволочи они, деньги берут, а результат не гарантируют. А с другой стороны, как они могут что-то гарантировать? Просьбу до кого надо довели, а уж как там наверху, в Прави, решат, откуда им знать. Эх, забраться бы в Правь, схватить Мокошь за косу: какого аспида мне в новую сущность ни капли удачи не вставила, курва. Ну, это я уж на третьей кружке так расхожусь.

– Он самый, – сквозь жевание говорю, жрать охота, будто вообще ни разу в жизни не ел, это она права насчет затрат, – а тебя, извини, не припомню. Представилась бы, что ли по-человечески, раз в клиенты метишь.

Она напротив через стол устроилась, локти в столешницу уперла, пальцы переплела и подбородок на них опустила.

– Веденея Купина Томилина.

Точно, Купина, так ее и звали, ту девчонку-первокурсницу, за которой я приударял, на пляски ее таскал, в шатры к скоморохам, на лицедейства всякие.

– Ну рассказывай, веденея Купина, что у тебя приключилось. Всесмысл Находчий разрешит все твои докуки.

– Ну слушай, Богша, – не обратила внимания, что я ей свое новое имя подсовываю.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.