Былые дни детей и псов

Выложенная кирпичом дорожка, что вела от ворот к дому, была сплошь укрыта пожелтевшей листвой; внизу у стены стоял перевернутый вверх дном старый тазик для умывания; у порога, нахохлившись, сидела парочка кур-пеструшек, которые то ли спали, то ли бодрствовали; все вокруг было заляпано их белоснежным пометом. На косяке входной двери висела подернутая плесенью старая соломенная шляпа. На сушильной веревке болтались неряшливо наброшенные серые штаны, их концы пообтрепались, когда-то сделанная на заду заплата лопнула по шву. Все в этом дворе выглядело убогим и разбитым. Без заботливых женских рук здесь воцарилась атмосфера полной заброшенности.

Задумавшись, Се Яцзюнь неторопливо продвигалась внутрь дворика. Лишь виноградная лоза здесь хозяйничала на полную мощь, ее завитые плети вытянулись во всю длину и уже перекинулись через стену, словно зазывая гостей. С внутренней стороны подпорки свисали сверкающе-прозрачные гроздья винограда, и пускай он еще не созрел, искрящиеся на нем капельки росы добавляли пустому двору удивительную живость и очарование.

Пока девочка как завороженная смотрела на эти гроздья, дверь дома с грохотом распахнулась. Это произошло столь неожиданно и громко, что нахохлившиеся куры, словно по команде, пулей отскочили от порога и, квохча как заведенные, принялись кривобоко хлопать крыльями, в панике спасаясь бегством. Се Яцзюнь замерла на месте: она никак не ожидала, что в этом пустынном дворе вдруг появится кто-то еще. Знай она об этом, ни за что бы сюда не вошла.

На счастье, человек тоже встал как вкопанный. Вместо того чтобы броситься к ней, он словно бревно замер на пороге. Потом нетвердо оторвал от пола черную ступню и зябко потер ею о тыльную сторону другой. Все это время он не отрывал взгляда от незваной гостьи, словно перед ним стояла не просто девочка, а какая-нибудь загадочная инопланетянка.

Они смотрели прямо в глаза друг другу. Оказавшись в тупике и не зная, как поступить, Се Яцзюнь вдруг услышала позади себя топот маленьких ножек. Словно ища спасения, она быстро обернулась и увидела брата, но тот был не один. Рядом с ним стояла смуглая худенькая девочка. С чего это она пришла сюда?

Одной рукой Бай Сяолань тащила Ячжоу, а в другой держала наполненную чем-то корзинку. В корзинке, судя по всему, стояли две фарфоровых чашки, накрытые перевернутыми блюдцами, – при каждом шаге девочки из корзинки доносилось характерное позвякивание. Се Яцзюнь никак не могла взять в толк, почему Бай Сяолань в такую рань вдруг тоже нарисовалась во дворе у Лю Хо? Неужели Бай Сяолань узнала, что тот вернулся домой? Неважно, когда это произошло, вчера вечером или еще раньше, но, так или иначе, она держала это в тайне. Можно было даже не сомневаться, что в чашках находилась приготовленная ее матерью еда. И мамаша, и дочь словно спелись, в тайне от других совершая добро.

Се Яцзюнь показалось, что сегодня Бай Сяолань ведет себя чуть более раскованно, чем обычно. Увидав подругу, она ничуть не смутилась; напротив, ее поведение казалось совершенно естественным, точно они заранее договорились встретиться в этом чертовом месте.

– Я-я еще издалека за-заметила Ячжоу. Он ска-сказал, что вместе с тобой и-ищет кролика, – как всегда заикаясь, но абсолютно спокойно сказала Бай Сяолань. – Мама по-попросила меня от-отнести Лю Хо еду. Я ду-думала, что у-утром по пути в школу все-все тебе расскажу…

Непонятно почему в груди Се Яцзюнь вдруг вспыхнул огонь негодования. Ее разом кинуло в жар. Казалось, кровь вот-вот закипит в ее жилах. Возможно, ее взбесил именно этот совершенно беспечный вид подруги. Не дождавшись, пока Бай Сяолань закончит фразу, Се Яцзюнь злобно зыркнула на нее, возмущенно протянула руку брату и грубо оттащила его.

– Ах ты гаденыш, ищу тебя тут повсюду! А ну быстро домой, пока я не сказала маме, чтобы отлупила тебя!

Ячжоу немного испугался. Ему вдруг показалось, что сегодня старшая сестра ведет себя как-то странно – она ругалась точь-в-точь как мама.

Се Яцзюнь не торопилась сообщать матери новость про Лю Хо.

На самом деле появление Лю Хо ее очень встревожило. Если сперва он произвел на нее впечатление глупого озорного мальчишки, то теперь встреча с ним принесла ей противоречивые и в то же время неприятные переживания. Она все думала о том, что этому мальчишке, который по возрасту был не старше нее, наверняка пришлось пережить нечто небывалое. Ведь все эти дни он невесть где скитался совершенно один, и, скорее всего, его душу терзали беспокойство и страх. Об этом говорил его слишком сложный, слишком смущенный и слишком настороженный взгляд. Разумеется, был и другой человек, чьи поступки удручали девочку еще сильнее, и от этого на душе у нее становилось совсем тошно.

В то утро Се Яцзюнь и правда очень рассердилась на Бай Сяолань, и это тотчас отразилось на ее поведении. В общем-то, любой поступил бы на ее месте так же. Оказавшись в незнакомой обстановке с незнакомыми людьми, она ценой больших усилий обрела подругу в лице Бай Сяолань, но и подумать не могла, что в ключевой момент та возьмет и облапошит ее, оставив в дураках. Однако от себя Се Яцзюнь тоже не ожидала, что разозлится так сильно, – это было для нее весьма странно и совсем не характерно.

В последующие несколько дней Се Яцзюнь потеряла всякое желание общаться с Бай Сяолань. Она не то чтобы избегала ее, но просто не знала, как дальше вести себя с ней. И пускай у Бай Сяолань имелось вполне резонное объяснение, Се Яцзюнь было очень неприятно: она чувствовала себя игрушкой в руках лучшей подруги. Теперь ей было проще простить того мальчишку, что попал в глаз ее брату, чем Бай Сяолань. А причина заключалась как раз в том, что она очень дорожила Бай Сяолань, с которой у нее только-только стала завязываться настоящая дружба. Когда человеку действительно кто-то небезразличен, он становится несколько импульсивен.

В их дом, расплываясь в улыбке, снова наведалась сестрица Хуа.

Едва эта женщина переступила порог, Се Яцзюнь тотчас догадалась, что та пришла, чтобы, скорее всего, замолвить словечко за Лю Хо. И в самом деле, сперва сестрица Хуа все ходила вокруг да около и просто болтала с матерью ни о чем, а вслед за этим принялась участливо расспрашивать о здоровье братца Се Яцзюнь. При этом казалось, что ее это волнует как никого больше. Когда мать сказала, что рана уже почти зажила, и воздала хвалы Будде в надежде, что никаких следов не останется вовсе, собеседница тут же изменилась в лице, будто бы выражая полное смирение и покорность.

– Я знаю, что вы, в отличие от местных, люди продвинутые и злобу таить не будете. В следующий раз приведу с собой этого паршивца, чтобы он как подобает покаялся и попросил прощения, – произнесла сестрица Хуа.

Мать, кажется, сообразила, что к чему, и уже по-новому посмотрела на докучливую гостью.

– Так ты хочешь сказать, что мальчик уже вернулся?

Понимая, что скрывать что-либо больше нет надобности, собеседница, смутившись, кивнула и виновато сказала:

– Ты женщина взрослая. Не стоит опускаться до его уровня, тем более что я со своей стороны уже как следует его отругала. Он понимает, что виноват, и раскаивается не меньше, чем…

Се Яцзюнь показалось, что на лице матери вдруг промелькнуло смятение. Похоже, она хотела что-то сказать в ответ, но вместо этого лишь беззвучно шевелила губами.

Братик Се Яцзюнь, который из-за пропажи кролика последние пару дней был мрачнее тучи, напоминал маленького старичка. Мало того что целыми днями он капризничал и орал, так еще и ходил надутым, не обращая внимания ни на какие уговоры. Заметив, что малыш не в духе, мать Бай Сяолань подошла к нему, присела рядышком на корточки и тихонечко забормотала:

– Сестрица Сяолань уже передала дяде письмо на шахту и попросила, чтобы он в следующий раз привез для тебя точь-в-точь такого же кролика.

С этими словами она легонько прикоснулась к носику малыша.

Наконец, понимая, что ее миссия выполнена, сестрица Хуа собралась уходить. Прежде чем выйти, она обернулась и, посмотрев на сидевшую за книжкой Се Яцзюнь, обратилась к ней:

– А что это ты в последнее время не заглядываешь к нам, чтобы пообщаться с Сяолань?

Се Яцзюнь чуть помедлила, после чего, опустив голову, ответила:

– Уроков было много, вот и не выбралась.

Тогда сестрица Хуа вдруг погладила ее по плечам и не без тяжести в голосе заметила:

– Несчастная Сяолань с детства заикается, в нашем поселке лишь одна ты ее и уважаешь.

У Се Яцзюнь все упало внутри, словно ей неожиданно залепили оплеуху. В тот же миг лицо ее вспыхнуло и ей стало совсем не по себе. До нее наконец-то дошло, что не стоило так резко отдаляться от Сяолань, ведь девочка сильно страдала.

Словно случайно обронив эту фразу, сестрица Хуа направилась к выходу. Во дворе тут же раздался яростный лай Танка. Ох уж эти собаки, как разойдутся, так и не знаешь, куда от их лая деваться, кажется, вот-вот рухнет небо.

Спасаясь от невыносимой тоски, Се Яцзюнь потихоньку проскользнула во двор, чтобы развеяться. На улице стояла кромешная тьма, лишь в углу мерцали два зеленых огонька: то были глаза Танка, который с надеждой уставился на хозяйку. В задумчивости она подошла к нему и присела рядом на корточки. Этот большой пес стал проявлять к девочке небывалую раньше симпатию. Привязанный крепкой веревкой, он изо всех сил ластился к ней, вытягиваясь во всю длину, словно какой-нибудь червяк, тыкался в ее голые лодыжки мокрым носом и обиженно скулил.

Почувствовав исходящее от перевозбужденной собаки тепло и насыщенный запах шерсти, Се Яцзюнь тотчас успокоилась. С тех пор как Танк потерял свободу, все свои потребности и нужды он справлял в этом темном углу у стены. Превратись он в человека, так уже точно сошел бы с ума. Собака изо всех сил стелилась под ноги девочки, однако веревка беспощадно тянула ее назад, не давая достичь цели. И пускай расстояние между девочкой и собакой было не больше шажочка, преодолеть его не было никакой возможности. От таких страданий умереть впору. Будучи собакой, Танк мог лишь с мольбою в глазах бороться из последних сил.

Вскоре, убедившись, что к нему совершенно безразличны, Танк подобрался и недовольно уселся. Он с силой вонзил когти передних лап в землю и точно рыба забил хвостом вверх-вниз, в нетерпении глядя на Се Яцзюнь. Язык его чуть ли не на всю длину вывешивался вниз, а сам он обиженно поскуливал на все лады. Не в силах более выносить этих звуков, Се Яцзюнь решила прекратить пытку. Никто не вправе так жестоко обращаться с собакой. Животное нельзя целыми днями держать на привязи, словно злостного преступника в ожидании приговора.

Тут же ей вспомнилось, что отец несколько раз просил их хорошенько заботиться о собаке. По его словам, бдительность Танка была куда острее, чем у людей. За годы службы он совершил несколько подвигов, но потом из-за серьезного ранения его пришлось списать. Отец также сказал, что пока их дом охраняет Танк, он за свою семью может быть полностью спокоен. Вспомнив все это, девочка порывисто подалась вперед, подошла к стволу дерева, вокруг которого крепилась веревка, нагнулась и одним движением руки развязала петлю. Она властно подтянула Танка к себе и печально вышла с ним за ворота.

6

Оказавшись на улице, Танк обрел долгожданную свободу и теперь, довольный, то и дело встряхивался всем телом и легкой рысцой продвигался вперед. Всю дорогу он тащил за собой Се Яцзюнь. Иногда на короткое время останавливался и настороженно замирал у обочины, высоко задрав голову и навострив уши. В одном из соседних дворов беззаботно тявкнула собака, из-за чего ночная мгла вмиг сделалась какой-то широкой и глубокой, загадочной и чуждой. Как и все собаки, Танк включился в перелай: «Гав-гав… Гав-гав…» – с чувством пролаял он, словно поддерживая разговор.

Только сейчас Се Яцзюнь почувствовала, насколько пугающе безлюдным было это место. Редкие смутные огоньки в окнах домов скорее напоминали отдаленный отсвет блуждающих фосфорических огней, а чуть дальше царила беспросветная тьма, черная до предела, словно на самом краю мира. И только небо над головой выглядело сверкающим и волшебным: то сияли в далекой вышине мириады звезд. Они так густо устилали небосвод, что, казалось, там не осталось свободного пространства, и от такого их скопления становилось трудно дышать.

Ее невольно накрыло волной сильных чувств, словно посреди безбрежной пустыни она вдруг обнаружила прекрасный живительный оазис. Душа подсказывала ей, что Всевышний и правда все видит, раз так щедро одарил это захолустье целой россыпью сверкающих звезд, иначе у здешних жителей по ночам было бы полное ощущение, что они находятся не иначе как в аду. Свет звезд зажег ее воображение, а то в свою очередь пробудило от спячки ее душу, подарив луч надежды. Доверившись Танку, который продолжал тащить ее вперед, она одиноко брела под этим безбрежным роскошно сияющим небом, пока незаметно для себя не оказалась у высоченного старого вяза. Не успела она и глазом моргнуть, как сошла с главной улицы поселка и направилась прямиком на запад, где чернела тополиная роща.

Стоило ей войти в рощу, как Танк, словно сумасшедший, принялся лаять и рваться вперед. В кромешной тьме его первобытная остервенелость через натянутую веревку передавалась ее руке. Танк изо всех сил тащил ее за собой. Казалось, веревка, глубоко врезаясь в кожу девочки, вот-вот оборвется; ладонь горела огнем. Не обращая внимания на боль, Се Яцзюнь насторожилась. Черный нос Танка яростно нацелился на нечто в глубине рощи. При свете звезд его обнаженные клыки сверкали, будто зубья пилы. Несколько раз она окликнула собаку по имени, надеясь, что та хоть немного ослабит свою прыть. Поскольку силенок у девочки было маловато, она не могла контролировать отчаянно рвущегося вперед пса. Еще немного – и она растянется на земле.

Неожиданно из рощи выскочило какое-то существо, и практически в тот же момент Танк рывком выдернул веревку из рук Се Яцзюнь и очертя голову ринулся к цели. Ее барабанные перепонки едва не разорвались от бешеного лая. В этой какофонии она различала голоса Танка и еще одной неизвестной ей собаки, чей лай был таким же оглушающим и надрывным. Никогда прежде девочке не доводилось быть свидетельницей такого жуткого противостояния и такой лютой ярости. Ее бросило в дрожь, язык перестал слушаться, горло перехватило. Она силилась что-то крикнуть, но из горла не вырвалось ни звука, страх сковал все ее тело. И вдруг в этот самый критический момент из рощи вылетел длинный тонкий силуэт и одновременно раздался чуть хрипловатый окрик:

– Сюда, Пчела! Быстро ко мне! Смотри у меня!

То ли из-за игры теней, то ли из-за того, что сегодня слишком уж ярко светили звезды, но голос этот вихрем ворвался в рощу и отозвался долгим раскатистым эхом, проникнув глубоко в уши Се Яцзюнь. Словно в тумане, ей показалось, что она попала в какую-то долину, где на сто верст окрест ее окружали горы. Не понимая, в каком она вообще измерении, девочка почувствовала себя крошечной и одинокой. К счастью, окрик подействовал, и большая светлая собака послушно вернулась к хозяину, все еще продолжая недовольно рычать, будто на что-то жалуясь.

Придя в себя, Се Яцзюнь тоже поспешила подозвать к себе Танка. Отец учил ее и брата, что команды для собак должны звучать коротко и четко: «Танк, ко мне! Танк, ко мне!» Разумеется, Танк понимал эту команду, однако вместо того чтобы развернуться и побежать к ней, он пригнул голову и, бросая хищные взоры в ту сторону, куда удалился противник, не спеша начал отступать. Дождавшись, когда Танк подойдет ближе, девочка быстро подобрала волочившуюся по земле веревку и несколько раз обмотала ее вокруг руки, чтобы собака не вырвалась снова. Несмотря на то, что опасность уже миновала, страх еще не прошел, сердце колотилось как бешеное, а ладонь все так же горела огнем. Однако она даже не взглянула на свою руку, потому как видела, что за ней неотрывно наблюдают. Собаки в этот момент уселись у ног хозяев, сверля друг друга враждебными взглядами.

Только теперь Се Яцзюнь наконец разглядела этого мальчишку. Сейчас он не был похож на хулигана, что сидел в классе у нее за спиной. Не был он похож и на того Лю Хо, который приставал к ней с глупыми вопросами. Перед нею стоял одинокий, унылый бродяга, подросток-голодранец, которому некуда было податься и единственной опорой которого была собака.

– Эй, здесь же кромешная тьма, почему ты бродишь один? – наконец спросила Се Яцзюнь. Голос ее прозвучал отрывисто и трусовато, но сама постановка вопроса выглядела так, что, казалось, единственной законной хозяйкой этой территории является она. На самом деле ей хотелось спросить подростка, за что тот изувечил ее брата, но она этого не сделала. Однако мальчик, словно обо всем догадавшись, произнес:

– Про-прошу прощения, я… я… в тот день я не специально!

И пускай говорил он сбивчиво, это были те самые слова, которые она мечтала услышать больше всего. Наверняка он сильно нервничал, поскольку говорил сумбурно и даже заикался. Зная, что в темноте ее все равно не видно, девочка поджала губы, чтобы не рассмеяться.

– Странно, – произнесла она, – неужели это заразно? Не успел угоститься едой из дома Бай Сяолань, как тоже заикаться стал?

С этими словами она вдруг не по-доброму хихикнула.

Мальчишка почти наверняка весь залился краской и теперь не знал, куда деваться от стыда. Он сконфуженно приподнял одну ступню и принялся ею чесать об икру другой, напоминая петуха. Глядя на его мученический и в то же время потешный вид, Се Яцзюнь поняла, что слегка переборщила со своими шуточками. А он мало того что выделывал кренделя ногой, так еще и почесывал черепушку, всем своим видом демонстрируя полное невежество и наивность. Пока он так чухался, ей вдруг показалось, что он превратился в себя маленького; выглядел он при этом уморительно и даже немного придурковато.

– Эй, а чего же ты тогда убежал?

– Я, я, я на-напугался. В любом случае я виноват, нет мне прощения.

– Председатель Мао говорит, что главное – уметь признавать и исправлять свои ошибки!

– Я клянусь перед председателем Мао, что больше никогда не стану убегать!

– То есть, другими словами, ты и впредь будешь хулиганить?

– Нет, нет, конечно же нет…

– Лю Хо, ты, кстати, еще не объяснил, почему тайком прятался в этой роще. Неужели снова что-то задумал?

– Нет, нет, я просто выгуливал Пчелу. После возвращения ее заперли в чулане, чтобы зря не гавкала, поэтому за эти два дня она сильно настрадалась.

– О, так, оказывается, они с Танком – товарищи по несчастью. Честно говоря, моя мама тоже запретила выводить Танка на улицу, чтобы он снова не накликал беду.

– А кто такой Танк?

– Глупый! Разумеется, собака, не ты же.

– То есть твоего пса зовут Танк?

– Да, потому что раньше он служил в армии. Мой отец говорит, что у него как у настоящего героя много выдающихся заслуг, но из-за ранения ему пришлось отойти от службы.

– Неудивительно, что у него такой свирепый вид! А как, кстати, глаз у твоего брата, поджил?

– Все в порядке, скоро совсем поправится.

– Я… я хотел бы лично извиниться перед ним.

– Считай, что уже извинился, просто моя мама сейчас очень рассержена.

– Так пусть и отругает меня как следует, а еще лучше – побьет, я только обрадуюсь, правда!

– Неужто ты такой смелый?

Так, слово за слово, они еще немного поговорили, хотя на самом деле этот разговор по большей части состоял из ее вопросов и его ответов. Атмосфера понемногу разрядилась и стала теплее, Се Яцзюнь удалось кое-что узнать о его жизни:

Лю Хо был единственным сыном в трех поколениях семейства Лю.

По сути, он считался наполовину сиротой.

Его мать умерла очень рано.

В настоящий момент даже отец не знал, куда пошел Лю Хо.

В этом мире, кроме отца, самым родным существом для него являлась эта большая рыжая собака.

Неизвестно, кто из них первым сделал шаг (а может, и два) навстречу, но только расстояние между ними сократилось, разговор постепенно стал сердечнее и тише, они почти перешли на шепот. Теперь ребята общались, словно друзья после долгой разлуки.

Что же касается собак, то те сперва настороженно осматривали друг друга, в их взглядах читалось подозрение, а когти и пасти были приведены в боевую готовность. Однако вскоре и они молча сблизились и принялись осторожно обнюхивать друг друга. В мире собак все устроено иначе, чем у людей: чтобы отличить своего от чужака, собаки полагаются на нюх, и, если на этом этапе им удается достичь консенсуса, это равноценно сходству во вкусах у людей. Отныне можно, что называется, зарыть топор войны и установить добрососедские отношения, дать клятву верности и никогда не разлучаться.

Мать чуть ли не каждый день трубила о том, что без дела нечего бродить по улицам: мол, в этом поселке не встретишь ни одного приятного человека. Но теперь Се Яцзюнь показалось, что мать нарочно стращает ее.

7

Через какое-то время их оторванный от мира тихий поселок на северо-западе Китая захлестнуло волной, которая по своему накалу была даже жарче, чем наступившее бабье лето. День-деньской уличный динамик разрывался от высших указаний, которые сыпались в виде лозунгов вроде «насаждать полезное и искоренять вредное», «трудиться с полной отдачей» и т. д. Очень скоро работники зоостанции, медпункта, государственной столовой, мелочной лавки, масляной лавки и автовокзала стали наперебой организовывать митинги. Даже учителя и ученики центральной поселковой школы – и те, выстроившись в ровную колонну, воодушевленно и горделиво выходили на улицу и там дружно рвали глотки, целое утро выкрикивая лозунги.

В поселке призывали к тому, чтобы каждая семья выделила по крайней мере одного крепкого работника на стройплощадку, где требовалось передвигать валуны, таскать мешки с песком, замешивать бетон. Каждому, кто откликнулся, руководство распорядилось выдавать в день по полцзиня пайка при условии, что дамба как подарок к годовщине образования КНР будет построена до наступления зимы. Со всех сторон к главной дороге поселка мощной приливной волной прибило более тысячи человек, которые грандиозным потоком хлынули на стройплощадку, что находилась в излучине реки на расстоянии примерно в несколько десятков километров. Люди тащили на спинах скатки с постельными принадлежностями, за поясами у них болтались черпаки, на плечи были закинуты лопаты или мотыги. У шагающего впереди высоко вверх вздымалось ярко-красное знамя, на котором сиял недавно нанесенный золотисто-желтой краской лозунг: «Мобилизуем массы на борьбу с водой в надежде на богатый урожай!». При каждом порыве ветра знамя жестко вздрагивало, издавая упругие хлопки.

Тут-то соседи и обнаружили, что куда-то запропастился отец Лю Хо. Одни говорили, что тот подался куда-то на юго-запад и в результате заблудился в пустыне Му-Ус, которая и погребла его под своими песками; другие возражали: ни в какую пустыню он не заходил, а на самом деле его загрызли голодные волки, когда он отправился в горы к западу от поселка. Третьи рассказывали, что он на грузовике соскользнул в ущелье и разбился… В общем, никто толком не знал, куда именно он пропал. В этой семье остался лишь мальчик-подросток, но чем он не работник? В те времена каждый человек должен был отдавать свою энергию коллективу, как говорится, социализм не терпит тунеядцев.

Что же до самого Лю Хо, то он весь просто горел энтузиазмом. Выпятив свою куриную грудь, он сам пришел куда надо и обратился к ответственному за мобилизацию:

– Мой отец еще не вернулся домой. Можно ли мне поехать на стройплощадку вместо него? Я полон сил, справлюсь с любой работой.

Облаченный в суньятсеновку[13] работник, заложив руки за спину, быстро обошел его дом и направился во дворик. Бросив беглый взгляд на виноград, он сорвал одну виноградину, сунул ее в рот, разжевал и, скривившись, тут же принялся тщательно отплевываться зелеными слюнями, похожими на свежий куриный помет. Наконец, втягивая щеки, работник произнес:

– Скоро поспеет виноград. Подойдет время, собери все это богатство и доставь на стройплощадку, чтобы народ полакомился. Считай, что это и будет твой вклад.

По правилам, сестрице Хуа также следовало отправиться на строительство дамбы. Дело в том, что муж ее работал на стороне, между тем как грандиозный проект должен был осчастливить все население поселка, принеся выгоду каждому из его жителей, включая сестрицу Хуа. Со слезами на глазах та прибежала в дом Се Яцзюнь и принялась жаловаться: мол, хорошо матери Се Яцзюнь, ей не нужно ехать ни на какую стройплощадку, ведь уже несколько месяцев ее муж и так денно и нощно находится на передовой, да еще и руководит этим проектом, управляя всеми рабочими. Другого такого в их поселке днем с огнем не сыскать. В общем, от зависти сестрица Хуа, что называется, весь язык себе поискусала.

Учителей по большей части также всех отправили на стройку, поэтому занятия в школе практически прекратились. Однако ребята, не желая оставаться в стороне, решили сколотить агитбригаду, отвечающую за художественную самодеятельность, чтобы приезжать на стройплощадку и устраивать там поднимающие дух концерты. Тем самым они мечтали внести свою лепту в эту великую стройку.