Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2

Глава 8. В покоях Благословенного Олафа

В покоях Олафа Синксита Всемогущего и Благословенного не было места ничему легковесному – все монументальное, сработанное на века. Затянутые темно-синими драгоценными тканями стены в зале, предназначенной для приема ближайших сограждан, словно давили на плечи приходящих, заставляя склониться все ниже и ниже перед живым божеством. Божество восседало на громоздком троне, сработанном из цельного бревна дерева гикори, что исчезло почти на всей территории Зории. Лишь искусные имперские садовники-крамсоны смогли вырастить в садах при Красных башнях эти огромные деревья с поразительно твердой древесиной. Подлокотники и изголовье трона украшены резьбой, прославляющей деяния Всемогущего, который осчастливил своих сограждан уже тем, что дышал с ними одним воздухом. Окна занавешены тяжелыми кружевными портьерами, так густо затканными нитями из драгоценных металлов, что практически не пропускали дневной свет в помещение. В зале постоянно горели многочисленные светильники – пылало драгоценное благовонное масло в небольших металлических сосудах, облагораживая воздух, колыхались в теплом воздухе огни бесчисленных ароматических свечей. Неподалеку от трона возвышался стол, сработанный из того же гикори.

На полированной крышке стола грудились свитки – но на них не было государственных документов, карт и всего подобного – там, в изобилии скопились тексты, прославляющие Олафа Всемогущего и Благословенного в страстных молитвах, сладкозвучных стихах, песнях, прославляющей прозе. Олаф вещал, что править он может сам и без всяких бумажулек, потому что он – бог. А богов нужно молить и прославлять, чтобы они не навредили своим смертным подданным. Божество не нуждалось в охране, поэтому в зале не было хирдманнов. Они прятались во многочисленных тайниках, всегда настороже, всегда готовые атаковать – пауки, затаившиеся в норах. У хирдманнов было строжайшее повеление – никогда не убивать нападавших, потому как мертвые не говорят и от них нельзя получить ничего – ни сведений, ни удовольствия. Удовольствия божество ценило превыше всего, понимая, что подданных использовать для таких целей неблагоразумно – могут быстро закончиться, да и править ими будет сложновато. А вот иностранцы и мятежники – этих да, этих можно и нужно. Дабы подтвердить репутацию и добыть информацию. Тут уж Благословенный использовал шанс на полную. Получая немыслимые удовольствия при виде заживо сдираемой кожи, хруста ломающихся костей, потоков дымящейся крови, выражения лиц умирающих от мук, от сладкого ощущения всевластия, от которого мутились мысли, и хотелось еще и еще. Палачи Всемогущего все были немы и оскоплены – чтобы их ничего не отвлекало от выполнения «божественных» прихотей.

Всемогущий не желал иметь рядом с собой постоянных спутниц или спутников. Женщин и мужчин, которым приходилось делить ложе с Олафом Благословенным, после кратковременного пребывания рядом с божеством, больше никогда не видели. И никто не знал, что с ними случалось. Красные башни надежно хранили свои секреты. Для крамсонов не было большей чести, если их чад выбирало божество, даже несмотря на дальнейшее исчезновение. Потому что однажды умиротворенный усладами бог может даровать бессмертие тем, кто сможет завоевать его особое расположение. Чтобы найти для Благословенного новую половину, проводились «парады божественных спутников и спутниц», во время которых всем, абсолютно всем женщинам и юношам Крамбара предписывалось: «быть наряженными в прекрасные одежды, подчеркивающие красоту тел, умастить кожу и волосы, двигаться свободно, изучив движения у лучших блудниц». Парад был не так давно, но Олаф уже успел устать от знойной крамсонки, которую выбрал в этот раз. Она привлекла нарядом редкостной роскоши – даже для имперских покоев – белоснежная ткань заткана тончайшими нитями всех драгоценных металлов, о которых только знали в этих местах, и переливалась в лучах светил, создавая иллюзию светящегося облака вокруг владелицы наряда. Лицо и тело – те его части, что не скрывались под одеждами – были сплошь изукрашены мастерски выполненными рисунками. С высоты балкона крамсонка показалась достаточно привлекательной, чтобы украсить собой простыни спальных покоев. Она еще и танцевала так, что мертвый встанет – с бешеной скоростью ритмично вращая бедрами и страстно выписывая руками фигуры какого-то сложного танца.

Когда избранница появилась в спальне, выяснилось, что ее зовут Гудрун, она из зажиточной семьи Лунд. Тех самых, что выкупили в незапамятные времена часть Вороньего берега. Надо сказать, что основным промыслом для семьи Лунд был сбор того, что им давало побережье – будь то косяки рыбы, подплывающей к берегу во время приливов, или обломки кораблекрушений, а то и жертвы кораблекрушений – среди которых находились ценные редкости для невольничьего рынка. Лунды не гнушались ничего – лишь бы приносило доход и славу семье – и были очень рады, когда Всемогущий выбрал одну из женщин семьи в подруги. Гудрун же твердо решила стать для Олафа больше, чем подругой. Божество никогда не собиралось увековечить рядом с собой какую-то из женщин – зачем, когда толпы последовательниц готовы на все, хоть на одну-единственную ночку, лишь бы прикоснуться к Благословенному – авось поделится бессмертием после страстных объятий. Поэтому для Олафа планы его нынешней подруги и ее потуги на постоянство были более, чем забавны, тяготить начали с первого же совместного утра. Обычно после удовлетворения своих потребностей, Олаф Синксит покидал постель подруги и отправлялся в личные покои – возникало какое-то странное чувство – пресыщения, гадливости и отвращения. Но Гудрун сегодня вымотала божество так, что он не смог встать и уснул рядом, вольно раскинувшись на подушках. Фрекен Лунд, свернувшись в ногах божества, решила, что это – очень хороший знак, и принялась размышлять о своем предполагаемом будущем, изредка поглядывая на похрапывающее божество.

Наутро Олаф Благословенный открыл глаза и с недоумением воззрился вокруг – потолок был не тот, огляделся вокруг – да, и комната была не та. В ногах тихонько посапывала его нынешняя подруга. Олаф потянулся, с отвращением разглядывая женщину. Надо же, уснул рядом со смертной, фу-фу-фу. Как её, как же её зовут? В мыслях всплыло – Гудрун, точно, из Лундов. Вот же смертные мерзки по утрам! Лежит, звуки издает какие-то неприятные, дыхание зловонное, вон даже слюни текут из угла рта. Лицо помятое, под глазами – круги темные залегли. Еще и ручкой во сне подергивает, снится видимо что-то, от чего отмахнуться хочется.

Божество встало с кровати, вызвало слуг, которые помогли облачиться в легкое утреннее платье и препроводили для омовения в личные покои. При омовении присутствовал суприм-хирдманн, который стоял молча, выкатив преданно глаза от усердия. Суприм был назначен на пост недавно, предшественник его скончался – ничто не ново под светилами, в давние времена такой же из первых вернейших псов купился на прекрасные глаза и обещания, что таились в этих глазах. Да, печальна была Олафу эта скоропостижная кончина, но, что поделаешь, коли служат ему смертные. Да и смертные эти падки на предательство – ради денег ли, ради тепленького местечка, ради женщин – последнего Всемогущий и вовсе не понимал. Женщина – что это за прелесть такая, что ради нее можно поступиться хоть чем-либо? Вот и предыдущий суприм, ретивый служака во всем остальном, воспылал преступной страстью к предыдущей божественной подруге. Хе, хе – бывало уж. Пришлось расстаться с обоими, благо в Красных башнях всегда есть свободные помещения для таких парочек. И хорошо еще – вовремя глаза ему открыли, он, Олаф, хоть и бессмертен и всемогущ, но не всевидящ. Стоит только отвернуться – и вот вам – те, кто в глаза смотрит и не моргает от усердия, те быстрее всех и скурвливаются. Преданные крамсоны – благо есть еще такие – донесли об измене и – готово! Новый суприм в награду получил должность, изменники казнены. Всевышний доволен – он получил от изменников столько удовольствия, сколько давненько уж не получал. Надоели уж ему крамсоны, но что поделать, коли пришлось возродиться здесь в Империи, в этом теле, с чистой памятью.

Олаф слышал о детях небесной семерки, что проживали в Мире, ему хотелось, чтобы они служили ему. Почему нет – божественные дети смиренно служат божеству, все логично. Они – дети семерки, должны быть не столь скучны и мерзки, в их венах все-таки кровь бессмертных. Олаф давно поджидал случая, чтобы без особых последствий для себя заполучить хотя бы одного из мирян-кровников семерки. А еще он много интересного слышал о Хроне – злобном божестве Мира, властелине времени, темнобородом хозяине хронилищ, предводителе драконьего воинства и прочая и прочая. В Крамбаре не было богов хороших или плохих, там был лишь он – Олаф Синксит Благословенный и Всемогущий, возрождающийся и бессмертный. И очень хотелось Олафу Хрона залучить в подземелья Красных башен – посмотреть, а не сможет ли темное божество доставить неведомых удовольствий. И драконов, драконов – тех в охрану, над хирдманнами поставить, чтобы потеху сотворить – битва драконов и псов имперских, а уж в подвалах драконам цены не будет – и в качестве жертв, и в качестве палачей. Замечтался Олаф о новых подданных и вздрогнул аж, когда суприм осмелился напомнить Всемогущему о послеобеденных визитах.

После обеда ожидался бухан – он всегда умел позабавить Всемогущего, новости его были интересны и свежи, шутки – не избиты, а подарки приносили удовольствие. Даже когда приходилось что-либо покупать у бухана – цена назначалась честная, а товар оказывался необходимым, и Олаф Благословенный потом лишь удивлялся – как раньше-то без этого существовал. А еще бухан Краусс был одним из самых благонадежных граждан Крамбара – с его помощью удалось раскрыть немало заговоров. Частенько божество развлекалось тем, что припугнув бухана, узнавал всякие мелкие и мерзкие страстишки горожан. Посему сегодняшний визит ожидался с нетерпением, Олаф Синксит оставил утренние раздумья о своей неприязни к смертным и отправился в трапезную. Дневные дела затянули императора в свой всегдашний водоворот: моления смертных, слушания, расследования и назначения. Скучно, скучно становилось императору от этих мелких делишек, которые необходимо решать, чтобы смертные подданные не взбунтовались и не перестали служить ему, оставив его ради других богов – их вера являлась залогом силы и бессмертия Олафа Всемогущего.

Бухан появился, как всегда вовремя – ни раньше, ни позже. Словно стоял возле входа и ожидал, когда же наступит его время. Поприветствовал императора почтительно, но без излишнего раболепства:

– Благословенному бесконечности Новолетий!

– Бухану Крауссу здравствовать. С чем пожаловал? Ты так настаивал на визите, что мы уж было заподозрили, что тебе вновь удалось спасти Империю от предателей?

– Благословенный как всегда прав, но сегодня меня привели к Вам и другие помыслы. Памятуя о Вашем желании, которое непреложным должно быть законом для всех крамсонов, том самом, касательно мирских подданных, я изыскал кое-что. Мне удалось заполучить одну редкую редкость, – Краусс замолк, внимательно вглядываясь в непроницаемый лик божества, подумав: «Кто знает – то ли в башни отправят, то ли дальше говорить позволят».

Всемогущий нетерпеливо воззрился на гостя:

– И?

– Чтобы не разочаровать Вас я принес сегодня многое в дар. За эту же редкость я осмелюсь просить вознаграждение и немалое.

– Не томи, бухан. Ты знаешь, мы нетерпеливы!

– Вся Зория знает о кланах Мира. Вся Зория знает о пропавших женщинах клана астрономов. Мне посчастливилось найти одну из выживших – и она молода и прелестна. Я прошу за нее 1 скип.

Император усмехнулся недобро:

– Ты винцом ущельским или местным крепким случайно с утра не баловался? За девку 1 скип? Да на эти деньги можно корабль со всей командой и оснасткой купить, и один из лучших!

– И все же я осмеливаюсь просить за нее именно столько. Флот Крамбара насчитывает множество разных кораблей. А девица-та – одна на всю Зорию. Я узнавал, в Мире живет еще одна ее кровница, но та – гораздо старше. Да, поговаривали еще об одной, но та загадочным образом пропала с какого-то их торжества. Так что одна из двух существующих это-таки редкость. И стоит соответственно, – бухан старался держаться с достоинством, хотя в мыслях уже попрощался и с имуществом и с жизнью, уже представил себе ту мрачную каморку в подвалах Красных башен, где закончит свои дни, доставляя крайнее удовольствие Благословенному.

Олаф усмехнулся, дернув уголком рта:

– Ты один нам перечить осмеливаешься. И знаешь, как мы любим твои редкости, что и устоять не сможем. Но слышали мы еще и такое – был у тебя поутру ноён мирской, которого ты же, помнится, уговорил не трогать, когда мы хотели его к себе в Красные башни забрать. И ноён тот приходил не один, а с молодыми людьми. Что ты про них мне сможешь рассказать?

В голове у Краусса окончательно помутилось: «Какая сволочь бегает сюда с доносами? Эх пропадать мне в Красных!»

– Ваше Всемогущество! Не прикажите казнить!

– Да не приказываем мы еще ничего. Говори нам, что утаить хотел!

– Нет, не утаить! Вы знаете мою страсть к юношам, а ноён привел с собой своего кровника, который торговал раба. За дорого торговал, я еще ответа не дал. Поэтому и не говорил об этом ничего.

Хорошо. Но мы еще узнали, что торговали тебе юношу-звездочета, как и девица, что ты нам стремишься продать.

Побледневшее лицо бухана, его срывающийся голос, трясущиеся руки – Олаф почувствовал, как улучшилось самочувствие, поднялось настроение, подумалось еще: «Надо будет навестить после подругу эту, Гудрун – даже имя вспомнилось сразу». Страх Краусса был словно живительный источник, именно этого не хватало с самого утра. Божество вспомнил, что он сегодня не был еще в подвалах, что лишь вечером попадет туда, но решил пока не отправлять туда бухана – пока он полезен. Он сегодняшний визит запомнит надолго, и будет приходить всегда с этим паническим ужасом в мыслях. Страх – это так пикантно и так питает!

– Да, Ваше Всемогущество! Да, я не посмел предложить его Вам, пока не узнал, что у него в мыслях, каковы его привычки, здоров ли он.

Император снова дернул уголком рта:

– Стало быть, о нас ты беспокоился. Что же, похвально, похвально. А потом, после всех своих проверок собирался к нам прислать?

Надо отметить, что Олаф Синксит не брезговал и спинолюбством – если юноша был молод и хорош собой – почему нет, удовольствие – прежде всего.

– Да, Всемогущий! Мало того, я хотел предложить Вам еще и такое развлечение. Астрономы, которые вскоре будут у вас, юноша и девушка, находятся в детородном возрасте. Поэтому я предлагаю новый вид торговли – мы будем разводить астрономов. Редкий товар на Зории. Ваше Всемогущество сможет менять их в Мире на детей других кланов, либо просто продавать их Приму. В Мире города восстанавливают, им астрономы крайне нужны – по моим скромным сведениям. И увеличится количество ваших подданных, и среди них-таки будут дети божественной семерки – как вы и высказывали однажды!

Император задумался: да, отправлять Краусса в подвалы было бы неразумно, он еще может принести много пользы, надо лишь попугивать его периодически – вон со страху какие мысли выдает. И ведь он прав, смертный, а полезный. Смотри-ка, как бывает!

– Хорошо, быть по-твоему. Получишь ты скип за девку. Но, смотри, после того, как с молодцем наиграешься – предоставь его мне. И не смей его калечить – он у тебя во временном пользовании.

Настала теперь очередь призадуматься бухану – за юношу сколько просить и не опасно ли об этом сейчас упоминать – и так по краю прошел. Да и не хотел ведь продавать его. Так в гости бы приводил – лишь с девкой побыть, дни можно было высчитать, когда с пользой им встречи устроить. Но вот именно сейчас следовало соглашаться и кивать, чтобы Всемогущий не взбеленился. Он и так сегодня терпением не отличается. На том и порешили – девку прислать завтра к вечеру, а юношу торговать у купцов, обуздать, научить манерам и предоставить после обучения.

Глава 9. Иллюзии и сила красоты

Стела металась в душной комнате – простыни казались раскаленными, шелк подушек обжигал, но сон не отпускал ее. Привиделись ей страшные и странные места – мрачные, темные и бесконечные коридоры, ведущие в никуда. Стены коридоров, по которым стекают струйки вонючей темной жижи, затканы пыльной паутиной. В углах, там, где темно и сыро, раскачиваются на толстых нитях жирные пауки. Стела бежит по коридорам, не видя выхода. В руках – едва тлеющий факел, и тоскливо и страшно здесь. А потом она со всего разбегу утыкается лицом в пустоту, которая не пускает дальше. Странная, пыльная пустота, которая оборачивается мутным кривым зеркалом. В зеркале и вовсе непонятные вещи происходят. Словно бы показывает оно то, что за ним – как сквозь стекло. И Стела будто бы там – сидит на каменной скамье, прижимая к себе кого-то маленького и испуганного – ребенок какой-то. Ребенок шепчет что-то невнятное, и капает где-то равномерно вода. И в этом капании бесконечном тоже слышится угроза. И что-то летит на нее из глубины коридоров, стремясь забрать этого неведомого ребенка, лица которого не разглядеть. И вот, эта неведомая сущность подлетает к скамье, за которую пытается втиснуться Стела, чтобы спрятаться, затаиться, защитить ребенка. Это нечто – белесое, бесформенное, одно лишь приближение которого сулит неведомый ужас. Капание, негромко слышимое до этого, приближается и видно уже – что кровь это капает, капает со сводов коридорных. Ребенок начинает кричать – негромко, противно, на одной ноте: «АААААААААААААА!». Стела шепотом уговаривает его помолчать, но все ближе неведомая тень и громче шлепанье капель на замусоренный пол. И становится страшнее, и заходится сердце от ужаса, и тоже хочется кричать в унисон с ребенком, закрыв глаза. Тень пролетает мимо и чудится, что самое страшное – позади. Стела тормошит ребенка, стремясь разглядеть его лицо, узнать, откуда он, кто он. И видит – это она, Стела, только девочка еще, не больше 10 новолетий ей, и вместо глаз у нее дыры, сочащиеся гноем и сукровицей. И понимает – вот оно, самое страшное.

Стела проснулась от своего крика, села на постели, сердце стремилось выпрыгнуть из-под ребер. Занавеси колыхнулись, и одна из ее надсмотрщиц заглянула в комнату, вопросительно разглядывая девушку. Близился рассвет, и серый сумеречный свет заполнил комнату. Стела успокоила вошедшую, сказав, что приснился страшный сон. Надсмотрщица кивнула и торопливо ушла, чертя руками отвращающие знаки. Крамсоны свято верили в то, что все сны, которые вспоминаются после пробуждения – сбываются. Поэтому страшных снов боялись не меньше, чем попадания в Красные башни. Стела больше не смогла уснуть. Она села на постели, обняв колени и задумалась так, что потеряла счет времени. Ей вспомнилось пребывание среди менгрелов, которые растили ее как свою дочь, первая встреча с кровниками – такая краткая, но такая волнующая. Глаза застилали непрошеные слезы, и нестерпимо хотелось вырваться отсюда – так нестерпимо, что хоть прыгай с башни. Она не заметила, как вошел бухан, который как-то по-новому разглядывал девушку, стоя неподалеку от входа. Ему донесли, что пленнице снился страшный сон, а он, как истинный крамсон, свято верил в силу сновидений, поэтому сейчас радовался, как все складывается. Награда в один скип за ту, которая может принести несчастье – это более, чем выгодное предложение, даже если он потеряет юношу, на которого положил глаз, даже если придется отдать его императору за просто так – по-любому остается в выигрыше. Краусс постоял-постоял, и решил не тревожить ее раньше времени. Вышел тихо, лишь легонько колыхнулись занавеси выдавали.

Пришел рассвет, развеяв сумрак, ночные кошмары и тяжелые раздумья. Стела приподнялась, разглядывая тот кусочек неба, что виднелся сквозь узенькое оконце в спальне. Небольшие полупрозрачные облачка проносились в высоте, следуя своим путем. Солнц еще не было видно, но их радостный свет заливал уже все вокруг, проникая и в комнату. Появилась служанка – не та, что приходила ночью, другая, хотя и тоже закутанная до глаз. Они были похожи, отличие было лишь в росте и запахе – повыше, и она пахла по-другому, чем-то горьковатым. Знаками показала, что пора в купальню. Стела покорно пошла – а куда деваться. И так радостей тут маловато, хоть в водичке поплескаться. Стела могла сидеть в купальне подолгу – пока ее не начинали понукать, показывая, что пора-де и честь знать. Так и сегодня девушка намеревалась просидеть в воде до завтрака – лишь бы не возвращаться в душную фиолетовую клетку. Скинула одежды, погрузилась в теплую воду, благоухающую ароматными травами, закрыла глаза. Служанка вознамерилась вымыть Стеле волосы, всю ее велено было привести в блистающий вид. Хозяин нашел покупателя, и приказал приготовить товар. Только служанка набрала в пригоршни жидкость, которой собралась мыть волосы, как в помещении купальни под самым потолком прозвучал едва слышный стон, а потом шелестящим шепотом: «Стела, Стела, Стела, Стела». И затихло вдали. Служанка побледнела, руками в мыле закрыла лицевую повязку, упала на пол и съежилась рядом с водоемом. Стела открыла глаза – ей было страшно, но все казалось таким нереальным – словно продолжение ночного кошмара. Служанка отняла руки от лица, оставляя мокрые пятна на ткани и, впервые за все время, Стела услышала ее голос – хрипловатый, как у человека, которому редко приходится говорить. Она подбирала слова, чтобы Стеле было понятно:

– Это первое предупреждение тебе. Бойся, бойся снов, приносящих беду, – и убежала, оставив девушку в недоумении.

Стела пожала плечами – подумаешь, мало ли что может померещиться после вашей духоты. И осталась в купальне, решив, что никакие-такие голоса не смогут помешать ей наслаждаться утренним купанием. Закрыла глаза и вновь погрузилась в воспоминания.

Время шло незаметно, и лишь когда вода в водоеме стала заметно прохладной, Стела встрепенулась. Было как-то слишком тихо, вода становилась еще холоднее с каждым мгновением. Уже не просто прохладная, а обжигающе холодная. Девушка попыталась встать, но что-то мешало. Она присмотрелась – на поверхности воды появилась тончайшая корочка льда. Стела вскочила, напугавшись – как, откуда здесь в самом сердце зорийской жары – не считая Крогли – лед? Руки тряслись и, пока выбиралась из водоема, цепляясь за скользкие стенки, больно ударилась лбом об край. Капли крови, оросившие плитку, устилавшую пол купальни, как ни странно отрезвили и паника отступила. Связала шепот, напугавший служанку, и появившийся лёд – по слухам, это указывало, что темнобородый прошел где-то неподалеку. Стела решила, что они на верном пути – если Он решил появиться и заинтересовался теми, кто его ищет, значит, все они сделали правильно. По сути, она не очень-то верила в ведьмины круговины, она и в семерку не верила – ту, что на небесных полях живет-поживает, ну да, есть какие-то общие предки, от которых кланы унаследовали своё врожденное мастерство – но не более того. А в Крамбаре – тут и вовсе смех, правит городом якобы божество, которое проживает в Красных башнях. Ха-ха – божество – что оно тут делает, в Крамбаре-то? Мест других получше не нашлось? Да и зачем богу – хорошему, ли плохому – да и как рассудить, хорош или плох тот бог? – жить в городе среди смертных? Как найти тот критерий, который разделяет богов на положительных и отрицательных? По тому, какие жертвы приносят последователи? Тут еще интереснее – Прим, помнится, своего сына чуть не умертвил, когда тот пророчество сказал… А то, что Стела слышала про Хрона, лишь разожгло ее любопытство – вроде бы темный бог, владелец хронилищ – для людей, которые при жизни не отличались благочестием, управляет временем… Опять же – а куда тогда будут деваться эти самые грешные люди, если хронилищ не будет? Не совершает ли он благо, управляя всем этим? И кто судил людей тех? Кто может провести ту грань, что отделяет праведников от грешников? Прим или Хрон? Или вся Семерка взвешивает дела мирские? А если их мнения разойдутся? И как же другие народы? Их судят другие боги по другим законам? И куда их грешники деваются после смерти? Если она, Стела, решит уверовать в других божеств – это будет как считаться? С точки зрения Семерки – вроде как плохо это, вероотступничество. А с точки зрения богов, чьей паствы прибыло – это же благое дело. В общем, запутанно все и непонятно. Конечно, к Хрону у Стелы были и личные счеты – он похитил их кровницу, одну из последних из рода. Поэтому для нее темнобородый был естественным врагом. Поэтому она очень хотела, чтобы слухи оказались правдой, и Хрон появился.

Стела накинула длинный халатик из тонкой ткани, и вышла из купальни. Она впервые шла здесь одна, без сопровождения. Мрачные коридоры что-то напоминали, казались смутно знакомыми. Сначала пришлось подниматься по полустертым каменным ступеням – сколько же существует эта лестница, что ступени так сгладились, от какого количества прошедших ног. Потом, насколько помнила девушка, и как ей подсказывало чутье, надо было идти каждый раз сворачивая в левые коридоры. Она и шла. Только путь показался ей слишком длинным, и время, проведенное в этих бесконечных, таких одинаковых на вид коридорах – слишком долгим. Стела почувствовала, как прохладен здесь воздух – легкая ткань халата не защищала от холода, заставляя ежиться под тонким одеянием.