Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2

Вальд и Стела оглядывались на провожающих, пока те не ушли в дом, на прощание кто-то из детей взмахнул узкой рукой и в безмолвии подступающей пустыни донеслось:

– Прощайте!

А потом, после того, как кто-то мать или отец одернули крикнувшего, новый возглас:

– Нет, не прощайте, а до скорого свидания!

Вальда захолонуло сердце – было уже это, раньше было, слышал такое прощание. Не пришлось даже мучиться – память услужливо подсунула воспоминания об их сумасшедшей прогулке в тоннелях Зории, когда мама была еще с ними, пусть она ехала в другую сторону, но тогда он знал, что она жива и надеялся, что так и останется еще долго-долго.

Азель предложил астрономам два пути, чтобы добраться до красных башен Крамбара. Первый – через пески Крогли, где велика опасность умереть без воды, попасть в песчаную бурю или вляпаться еще в какую-нибудь неприятность – например, попасться крамсонам. Вторая дорога тоже провела бы их через Крогли, но не через самое смертоносное ее сердце, а почти по краю, мимо Ведска, где можно было передохнуть, и дальше – к Вороньему берегу. Вороний берег был еще опаснее Крогли, его заливы были в руках крамсонов. Предложить в качестве выкупа им было нечего, кроме разве что самих себя, а такой вариант молодых астрономов совершенно не устраивал. Решили ехать через Крогли, понадеявшись наудачу. До рассвета планировали найти хоть какое-то укрытие и переждать самое пекло.

Пергани долго стояли возле дома, глядя вслед Вальду и Стеле. Потом вдруг что-то изменилось, воздух стал густым, словно вода, и подернулся рябью. Азель, стоявший первым, побледнел, схватился за сердце, и, глухо пробормотал: «Теперь ты доволен?», рухнул в дорожную пыль к ногам Марьями. Сыновья подбежали помочь отцу, лишь Зидони осталась стоять на месте. Азеля занесли в дом, мать побежала за лекарственными травами и водой, велев сыновьям не отходить от купца. Вокруг достопочтенного столпились сыновья, пытаясь помочь: Корд махал на отца какой-то попавшейся под руку тряпкой, Бардем расстегивал рубаху, Салгар пытался подсунуть под голову подушку. Мать выскочила из подвала, неся миску с водой, чистые тряпки и склянки с настойками. Входная дверь скрипнула, впуская не пришедшую со всеми Зидони-Полденьги. И в этот миг словно вернулись старые времена – когда Мир и Зория еще были во власти древнего предсказания – движения купцов замедлились, казалось, что им приходилось пробираться сквозь толщу воды. Марьями невыносимо медленно приближалась к мужу, пытаясь протестующе закричать и закрыть его, как наседка закрывает своих цыплят, отталкивая сыновей за свою спину. Уронила миску, вода начала медленно выливаться. Сыновья лишь успели поднять глаза на сестру, черты которой перестали напоминать ту девочку, которую они так хорошо знали. Вместо нее перед купцами стоял темнобородый владелец Хронилищ: вздыбилась нечесаная бородища, багровела не сворачивающаяся кровь на бугрящихся мышцах, не прикрытых ни одеждой, ни кожей, хитринкой безумия светились пламенеющие глаза.

– Приветствую вас, достопочтенные! – произнес, словно выплюнул, покрытые ядовитой слюной слова.

Марьями, которой едва удалось сладить с ношей: вода наконец вылилась, и миска, тихонько звякнув, упала рядом; склянки беспорядочной стеклянной кучей сгрудились в углу дивана, на котором все еще без сознания лежал Азель. Достопочтенная бесстрашно взглянула в безумные глаза Хрона:

– Где моя дочь, темнобородый?

– Марьями, дорогая, не беспокойся, я забрал твою девочку к себе. У нас ей будет лучше. Знаешь, дети так быстро растут, и бывает, не слушаются своих родителей. А ты избежишь всего этого. И тебе не придется, когда наступит время, отдавать дочь какому-то чужому мужику, с которым будет она счастлива или нет – ты не можешь знать наверняка. И не придется ей корчиться в родовых муках, чтобы потом родить младенца, который может родиться больным или вовсе не родиться. Она избежит одряхления и смерти – согласись это-таки козырь?

– ВЕРНИ МОЮ ДОЧЬ НЕМЕДЛЕННО! – крик, рвущийся из самых глубин души.

Сыновья застыли в нерешительности – они никогда не видели отца таким беспомощным, а мать такой грозной и отважной.

– Маленькая купчиха будет верной подружкой моему пасынку, поэтому ее возвращение не обсуждается. Да ты и не обрадуешься ребенку, который вернется из моих чертогов. Вернется уже совсем другая Зидони. Она видела то, что никто из живых зорян не видел, Ее разум не остался невредимым, она уже полюбила быть среди мертвых грешников. Ты видела тех, кто рисует мои портреты? Ты видела тех, кто прославляет мое темное имя? Но ты никогда не видела детей, которые пропадали, а потом вернулись, вернулись из Хронилищ, не так ли? Я милосерден – я не возвращаю ваших детей, которым вы уже ничего не можете предложить – потому что они видели и познали то, что никогда не будет доступно вашему тупому умишку!

– Прим и Вес услышат мои стенания и тебе несдобровать! Попомнишь ты нашу семью еще!

– Я, дорогуша, никого не забываю! А боги ваши – что они мне могут сделать? Вернуть в хронилища? Спят ваши боги, не до вас им отныне. Они посчитали, что пророчество ваше страшное уже свершено, значит, теперь на Зории будет тишь да гладь, можно заняться и другими делами. Но я постараюсь уж, чтобы не было так, как они хотят.

Марьями сникла, продолжая закрывать собой мужа и сыновей, темнобородый говорил правду. Те, кто заглядывал в темное знание, сходили с ума – кто быстро, кто медленно, но итог для всех был один – последователи Хрона, вольные или невольные, умирали насильственно и скоро – от страшных неизвестных болезней – или их убивали, словно бешеных собак, отчаявшиеся родственники. И теперь, узнав, где Зидони, было опасно настаивать на ее возвращении. Да и о Весе тоже не слышно уже давненько, верное сказал Хрон. Теперь Марьями хотела лишь одного – чтобы ее семью оставили в покое, чтобы темнобородый исчез, как ночной кошмар, о котором забываешь в круговерти дневных забот. Слишком быстро и страшно изменилось все, к чему Пергани привыкли. Хрон, заметив, что выражение лица Марьями изменилось, пророкотал:

– Ну, если вы более ничего не хотите, я исчезаю. Вижу, что вы мне совершенно не рады и приглашения к столу от вас не дождешься. Я только удостовериться хотел, что твой муж выполнил свою часть сделки.

И пропал, словно его и не бывало. Лишь обуглившиеся следы на ковре, который истлел до самой основы, да запах тления подтверждали, что темный гость им не привиделся в общем кошмаре. Время вновь выровнялось, стали слышны звуки. Марьями кинулась к мужу – о, чудо! – он все еще был жив, и его можно было спасти. Засуетилась, заметалась, отрывисто приказывая сыновьям делать то-то и то-то – все, что могло помочь Азелю.

Вскоре их совместимые усилия привели к видимому результату – купец задышал равномерно; страдание, которое преобразило черты лица в маску, смягчилось, а потом бесследно пропало. Купца укрыли, возле него остался Салгар – следить, чтобы ничто и никто более не тревожили покой достопочтенного. Остальные домочадцы разбрелись по дому – проследить, не осталось ли следов посещения темнобородого, от которых может пострадать их жилье и все самоё Торговище. Марьями была в кабинете купца, разглядывала ту чудную карту земель крамсонов, что осталась в наследство от предков мужа, когда из гостиной донесся испуганный крик Салгара:

– Мама! Мама, иди сюда скорее!

Подхватив юбки, чтобы не мешались, Марьями бросилась на зов. Прибежали и сыновья. Потерявший на миг дар речи младший тыкал пальцем на голову отца. Курчавые волосы Азеля, которые были цвета соли с перцем, и перца в них насыпано гораздо больше, теперь совершенно побелели – моментально, на глазах волосы стали абсолютно седыми. Все четверо стояли рядом с купцом, оторопев от этого видения, не в силах сдвинуться с места. Простояв так – замерев и не сводя взглядов с Азеля достаточно долго – мать и сыновья, не в силах помочь достопочтенному, вновь покинули комнату. Но, едва Марьями добралась до кухни, как снова раздался крик Салгара.

Прибежала, в дверях едва не столкнувшись с сыновьями, и увидела, что муж пришел в чувство. Но взгляд его был не здесь, глаза его смотрели в никуда, сквозь них. Страшны были его глаза – выкатившиеся из орбит от напряжения, побагровевшие от прилива крови, словно силится что-то разглядеть достопочтенный, а не может. Потом из раздувшегося его горла послышался странный звук, похожий на шипение закипающей воды, а потом незнакомый, шипящий, хриплый голос произнес: «Прокляты вы, прокляты мы, обманули гостя, нарушили закон гостеприимства, я ухожу, а проклятье нести вам. Карту я им дал не свою, а ту, что велено отдать было. Нашу надо отдать им, нашу». Из уголка глаза выбежала кровавая слеза, потом хлынул кровавый поток, купец попытался вздохнуть и никак. Приподнялся, хрипя от страшного напряжения сил, ловил широко распахнутыми руками что-то недоступное для него и невидимое для домочадцев. Потом прошептал: «Зидони, Зидони, Зидони», захрипел и упал замертво, широко раскрыв налитые кровью глаза. Только после этого распухшее горло приобрело нормальный размер, тело расслабилось, поднятые руки упали, и пришла смерть. В голос завыла Марьями при виде страшной кончины своего достопочтенного, который всю жизнь старался жить по кодексу, и отступил от заветов предка лишь ради спасения дочери. Упала достопочтенная рядом с усопшим на колени, уткнувшись лицом в его безжизненную, быстро остывающую ладонь. Слова не шли с языка, из горла лился лишь безудержный вопль. Осиротевшие сыновья, не зная, как помочь горю матери и, еще не осознав своей потери, стояли, оцепенев, в изголовье.

Марьями подняла залитое слезами лицо, отвела растрепавшиеся волосы, и увидела сыновей. Увидела тех, ради которых теперь ей предстояло жить. Растерянных и таких еще юных. Раскрыла объятья и пришедшие сыновья столпились на коленях рядом с ней. В их памяти, сколько бы ни прошло Новолетий, мать всегда останется бесстрашной воительницей, которая не отступила перед темнобородым, защищая их жизни. Марьями внимательно вгляделась в своих сыновей:

– Дети мои, нам нужно догнать гостей и отдать им нашу карту. Поедет Бардем, и не спорьте со мной. Сынок, ты должен будешь оставаться с астрономами до тех пор, пока не искупишь вину. Корд – ты теперь старший и должен по наследству приглядывать за Торговищем, а ты, Салгар, пока слишком юн, чтобы идти. Бардем, отправишься сразу после того, как попрощаемся и похороним отца.

Глава 3. Похищение

Астрономы выбрали первый путь – прямиком через пески, не заходя к Вороньему берегу. На карте были отмечены два оазиса, в которых они надеялись пополнить запасы воды. Припасов должно было хватить с лихвой – Пергани, как опытные путешественники, знали, что и как складывать. К полудню уже изрядно вымотались и путники и лошади, а укрытия от нещадно жалящих солнц все не было видно. Первым не выдержал скакун Стелы, при подъеме на очередной песчаный холм, он упал и уже не смог подняться. Из ноздрей хлынула кровь, и Стела осталась без лошади. Вальд спешился, на его коня, чью морду замотали влажными тряпками, навьючили все тюки и повели на поводу. Они совсем обессилели, колени подгибались, в горле першило от сухости, когда слабым колыханием воздуха впереди замаячило нечто – то ли одинокое сухое деревцо, то ли скала, неизвестно, как оказавшаяся посреди бескрайних песков.

Из последних сил дотащившись до укрытия, спрятались в тени. Вальд, едва отдышавшись, почувствовал неясное беспокойство – где-то была вода, он оставил спутницу рядом с Серым и потащился туда, куда звало его чутье. Совсем неподалеку доживал последние дни едва заметный ключ – вода успевала лишь показаться в небольшой ямке и немедленно высыхала, испепеленная безжалостными лучами светил. Вальд упал на колени и начал рыть, прорываясь к прохладным струям. Когда глубина выемки достигла коленей, а кучка влажного песка рядом начала подсыхать, вода забурлила, наполняя получившийся водоем.

– Стела, Стела! Пойди сюда! Тут вода! Я воду нашел! Серого веди, пусть пьет вволю!

Из тени показался силуэт девушки, она, на ходу разматывая тряпки, которыми укрывала лицо, спешила к Вальду. Неведомо откуда на низких пустынных лошадках налетели всадники, замотанные так, что казалось – в седле сидит тюк тряпичный, закричали отрывисто и страшно. Тот, что был на сером жеребце, подхватил Стелу, ловким движением связав отчаянно брыкающуюся девушку, бросил ее поперек луки впереди себя. Вальд дернулся за ними, но, получив удар по голове, рухнул рядом с ключом. Последнее, что он запомнил, перед тем как погрузиться в забытье, был странный меч одного из нападавших – с волнистым клинком, длинный, с двумя гардами, и на клинке еще странный символ какой-то выбит.

Очнулся Вальд от холода. Это днем Крогли сжигает тех, кто забрел в ее пески, заживо, а ночью же промораживает до костей. Голова раскалывалась от боли – ощупав ее, обнаружил, что на затылке красуется неимоверных размеров шишка и спасли его от неминуемой смерти – череп бы треснул, если бы не они – его густые волосы, которые он так и не удосужился подстричь перед путешествием. Дополз до ключа, застонал от бессилия и боли – похитители засыпали его полностью. Но они еще не знали, с кем связались – настырности Вальду было не занимать. В первую очередь, надо было добыть воду, а потом уже подумать об остальном – о похищенной Стеле, о Сером, о припасах и всем остальном, что еще оставалось важным. Рыча и постанывая, он выкидывал влажный прохладный песок, как роют животные. Песок становился все мокрее, но воды не было. Приложил горсть холодного песка к голове – полегчало. Сообразив, ткнулся головой в кучу, которую только что нарыл – о, блаженство! Боль отступала, лишь в шишке на затылке постукивая маленькими молоточками. Отдышался, отряхнулся от песка и снова рыл, пока не наткнулся на воду, взбаламученную и мутную, но воду. Подождав совсем чуть-чуть, умылся, плеская на потное лицо. В голове прояснилось. Покачиваясь, направился к скале, за которой они так опрометчиво спрятались днем. Серого не было, как не было и не единой сумы с припасами. Лишь платки, которым Стела заматывала лицо, которые она развязывала и уронила в момент ее похищения, валялись едва заметной кучкой.

Была ночь полных лун, светивших так ярко, что каждая песчинка отражала это сияние. Песчаные холмы отбрасывали резкие тени. В желудке было пусто, лишь прохладная водичка плескалась в одиночестве. Вальд достал из-за пазухи карту – благо, что похитители-крамсоны – а больше никто не осмеливается забираться в такие глубины Крогли, не догадались обыскать его, и начал соображать, куда ему отправиться сейчас. По всему выходило, что топать ему надо в Крамбар, и выходить прямо сейчас. Проверив карманы, разложил перед собой всё, что у него осталось: небольшая фляжка, она была на поясе – её тоже не забрали, карта, платки и кусок хлеба. Размочил хлеб, съел, тщательно пережевывая каждый кусочек. Сначала замутило, но потом, после пары-другой глотков прохладной водички, слегка попахивающей землей, полегчало. Упаковал все свои нехитрые пожитки, набрал воды во фляжку под завязку, напился сам, намочил платки, которыми планировал потом обмотать голову. Повернулся и пошел в Крамбар.

Глава 4. В песках

Вспоминая своё одинокое путешествие через пески Крогли, Вальда всегда удивляло то, что времени он не чувствовал, словно весь путь занял один день и одну ночь. В памяти всплывали лишь пески: вверх, вниз, вверх, вниз. Иногда, когда ноги уже не держали, падал и скатывался с песчаных холмов. Каждый раз, оказываясь лицом в песке, приходилось уговаривать себя встать. А потом не просто уговаривать, а орать во все горло, чтобы встать. Голос вскоре отказал, из глотки лился хрип. Когда становилось совсем уж невмоготу от жары, находил мало-мальское укрытие и прятался там. Исхудал так, что, щеки ввалились, потемневшая от солнца кожа, которую не спасали те отрепья, что остались от платков Стелы, потемнела, штаны пришлось подвязывать веревочками. А ремень он съел – каждый день отрезал маленький кусочек и жевал, размачивая слюной, давясь от голода. Иногда валился на раскаленный песок, пережидая спазмы в желудке. От смерти спасало лишь умение находить воду где бы то ни было. Едва заметные ручейки попадались редко, но попадались. Возле них обычно устраивал дневки, пил вволю и отсыпался, выкопав ямку, пока не становилось прохладнее. Просыпался, затягивал веревки на штанах потуже, сверялся с картой и снова брел. Мысль о том, что надо бы вернуться в Мир за помощью, даже не возникала в его воспаленном сознании. А мысль о том, что Стела, возможно, уже давно мертва, он отгонял усилием воли.

Однажды, проснувшись на закате, Вальд увидел какую-то непонятную мглу на горизонте, похожую на сине-багровый кровоподтек. Стало очень тихо, утих даже тот малейший ветерок, который поднимался ввечеру после того, как спала дневной жары. Вальд заметил, как волосы на руках зашевелись сами по себе. Почувствовал, что на затылке, который все еще побаливал иногда, волосы стали приподниматься. Мелькнули воспоминания из той далекой жизни, когда он и мама жили среди кочевников, и эти воспоминания тревожили… А потом, словно мешком по голове – буря, будет буря! Наклонился к ручейку, напился вволю, да так, что закололо в боку. Набрал воды во флягу, намочил всю одежду, все тряпки. Обмотал лицо, нашел неподалеку едва заметный бугорок песка, лёг и приготовился к неизбежному. Резко похолодало, потом налетел ветер, поднявший мелкие частички пыли – Вальд почувствовал это – и словно по открытой коже кто-то начал колоть иголочками. Порывы становились все сильнее, поднимая в воздух песок и мелкие камни. Стало очень жарко. Вальд чувствовал, что сердце готово выскочить из-под ребер, лоб покрыли мелкие капельки пота, крупным-то взяться не откуда. Резко заболела голова, горло пересохло, словно и не пил недавно. Подступила нестерпимая жажда. Вальд, с трудом выпростав руки из-под засыпающего его песка, сдвинул с глаз тряпки и попытался хотя бы смочить губы, но из фляжки посыпался песок – вода высохла или пролилась, теперь было неважно. Перед глазами закружился песок – всё быстрее и быстрее – и молодой астроном потерял сознание.

Очнулся от того, что на лицо лилась вода, открыл рот, ловя струйки, приподнялся, пытаясь открыть глаза, за что получил ощутимый тычок в бок, услышал невнятное бормотание, из которого сделал вывод, что надо лежать, а то хуже будет. То, на чем он лежал, было жестковато и монотонно покачивалось так, что Вальд вскоре задремал, а потом и уснул крепко, как не спал с момента похищения Стелы.

Следующее воспоминание – Вальд лежит в тени, на лице прохладная, мокрая тряпица, неподалеку потрескивает костерок, где-то рядышком слышится мелодичное журчание ручейка и снова – то бормотание, под которое он засыпал. Вскинулся было встать, осмотреться и снова получил тычок.

– Да лежи ты, что ты за беспокойное хозяйство-то такое! Вот егоза мне на старости лет попалси, спасай таких, оне сами в могилку то себя и укладуть и песочком-то присыплють…

Чувствовалось, что у хозяина бормотания собеседников маловато, и он привык общаться с собой.

– И глазоньки из-под тряпицы не вытаскивай свои. Компрэсц я тебе сделал с травами целебнымя, а то ослепнуть можешь. Где ж это видано, пески летають, а он зенки свои с-под тряпки вынул. Чегой разглядеть-то хотел, милай? Что ты опеть поднимаесси, а? Куды ты, ну вот куды же! Вот беспокойное-то хозяйство досталось! Лежи, а, молодец храброй, али у тебя глазконьки лишние? Про запас в карманцах носишь, что ле?

Вальд и вправду попытался приподняться, но после этих слов улегся, и оставил попытки принять вертикальное положение. Старик ещё что-то неразборчиво бормотал, уже не обращаясь к своему гостю, а по привычке. Так астроном и уснул вновь, уже крепким сном выздоравливающего – крепкий организм выручал не раз, не подвел и сейчас.

В это пробуждение на лице не было никаких тряпок. Вальд проснулся с чувством, что его мочевой пузырь сейчас лопнет. Вскочил, огляделся – светало, лишь край горизонта слегка подернулся розоватым светом. Неподалеку темнело какое-то дерево, поковылял на плохо гнущихся ногах к нему, и с наслаждением отлил. Пока застегивался, сзади раздалось:

– Ты, когда снова соберешься мне тут беспорядок разводить, сразу скажи. А ежели тебе ссать приспичит – так ты вон туда иди, там бочка в песок врытая, специально для таких нужд. А для большой нужды – вон дощаник стоит, там закрываешься, чтобы не задуло те ничё. Я там и листья мяконькие кажное утро складываю, чтоб на весь день хватило. Я вот стар уже, иногда и не сгождяются теи листья, высыхають.

Вальд поспешил прервать поток излияний своего спасителя, пытаясь разглядеть его в предрассветном полумраке. Что спаситель – мужского полу, стало понятно из сказанного, да и голос не похож на старушечий. На горизонте показался краешек Прима, всходящего первым, и разогнал темноту. Старик оказался до того колоритным, что Вальд невольно заулыбался: лет ему, наверное, за сотню. Голова почти лысая, а те из волос, что дожили до сегодняшнего дня – серовато-белые – редкими кустиками торчат в разные стороны, кожа, та, которая не скрыта под ворохом разноцветных тряпиц, испещрена пигментными пятнами, изрезана морщинами мелкими и крупными и навек потемнела от яростных солнечных лучей. Годы согнули спину, заставили руки трястись, а ноги не всегда слушались. Но в целом, старик производил впечатление крепкого и жилистого, способного протянуть еще пару-десятков Новолетий.

– Ты чегой лыбишься? Ты, кажись, надо мной смеешься? А? – старик повязал лысину сероватой тряпкой.

– Я не хотел вас обидеть или задеть своей улыбкой. Я очень рад видеть живого человека в сердце Крогли – мы же в самом центре песков, не так ли?

– Смышлена нонче молодежь пошла. Ты астроном, я чай?

– Да, уважаемый. Меня Вальд зовут. А к вам как обращаться?

– Ты смотри-ка, глаголет чисто царёнок! Мы сословия простого, свободнорожденные мы, нас при рождении Зыбой нарекли, а прозвище по отцу – Тыкле. Зыба Тыкле мы будем, – захихикал отчего-то.

– Хорошее имя, старик. А кроме тебя здесь еще кто-то есть?

– Есть, милай, конечно, есть. Я тебе потом покажу. Пойдем, тебе умыться надо. Мы тут среди песков хотя живем, а моемся не как дикари, нееет, милай, не как они. Пойдем, у меня там все пристроено, как надо.

Неподалеку от хижины журчал родник – тот самый, которому оазис обязан своим существованием и тот самый, чье веселое щебетание Вальд слышал на грани бодрствования. Вода ниспадала с каменистого уступа в небольшой водоем, в котором было достаточно глубоко, чтобы окунуться с головой.

Старик с гордостью махнул головой в сторону прудика:

– Вот, это мы сделали, вода прежде в песок уходила, а мы дорылись до камней, и бережки укрепили. Теперь у нас всегда вода есть. Только ты там слишком не плескайся – нам тую воду пить еще.

Вальд не стал ждать специального приглашения и быстренько забрался в воду, застонав от наслаждения. Любовь к воде у него была от матери, он готов был жить в воде. Окунулся несколько раз, смывая с себя пыль, пот и кровь, накопившиеся за время пребывания в песках.

Зыба тем временем разжег дрова в небольшом очаге, сложенном из скрепленных между собой какой-то смесью валунов. На огне весело шумел чайник, и что-то скворчало на погнутой, видавшей виды сковороде, распространяя окрест манящий запах. И, когда Вальд вернулся к хижине, старик уже поставил на стол две металлические тарелки, такие же кружки, и готовился водрузить сковороду, плюющуюся горячим жиром. Все было побитое, помятое, как и хозяин, но в отличие от него вся посуда была как следует начищена песком.

– Вона, накупался! Ну, пойдем, милок, отведаешь, чем дед тут питается.

Уселся на колченогий плетеный стул, Вальду достался такой же стул, только с пятью целыми ножками, напротив хозяина. Дед сегодня питался жареными яйцами – в оазисе жили какие-то птицы – в обшарпанном чайнике был травяной чай, который взбодрил не хуже кафэо. И в плетеной тарелке на столе лежали финики и пара кокосов. Зыба переложил часть яичницы гостю, остальное шмякнул в свою тарелку. Вальду после «ремнево-водной» диеты завтрак показался таким вкусным, что он моментально проглотил его. Чаю было вдоволь, и дед подливал и подливал.

– Воды у нас вдоволь, да и травы полно, пей, тебе надо сейчас много пить. А вот яйца только на рассвете и только четыре-пять штук стянуть получается. Потом эти шмакодявки пребольно щипаться начинают – когда солнца встают уже.

После завтрака хозяин скидал посуду в лохань, стоящую рядом с очагом, присел на чурбачок и протянул:

– Ну, теперь самое время тебе рассказывать – что ты тут в песках разыскиваешь?

И Вальду ничего не оставалось другого, как поделиться с дедом своими злоключениями. Причем начинать пришлось почти с самого начала – с того момента, когда он впервые увидел драконов Хрона. Зыба оказался благодарным слушателем – он внимал рассказу, едва дыша, не перебивая, лишь, когда паузы слишком затягивались, он нетерпеливо нукал, подстегивая рассказчика. По окончании повествования покрутил головой: