bannerbanner
Опасные соседи
Опасные соседи

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 5

Лайза Джуэлл

Опасные соседи

Эта книга с любовью и благодарностью посвящается моим читателям

Lisa Jewell

The Family Upstairs

* * *

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.


Copyright © Lisa Jewell 2019

© Бушуева Т., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2021

* * *

Я бы покривил душой, возьмись я утверждать, что до их появления мое детство было нормальным. Оно было весьма далеким от нормы, но казалось нормальным, потому что другого я просто не знал. Лишь теперь, спустя несколько десятилетий, оглядываясь назад, в прошлое, я могу сказать, насколько необычным оно было.

Когда они появились, мне было почти одиннадцать, а моей сестре – девять.

Они прожили с нами больше пяти лет и превратили наш дом в кромешный ад. Нам с сестрой пришлось учиться выживанию. А когда мне исполнилось шестнадцать, а моей сестре четырнадцать, появился еще и ребенок.

Часть первая

1

Либби поднимает с коврика письмо и вертит его в руках. Это явно что-то официальное: конверт кремового цвета, из плотной дорогой бумаги, внутри прощупывается слой папиросной. Почтовый штемпель гласит: «Адвокаты Смиткин, Радд и Ройл, Челси-Мэнор-стрит, Юго-Западный Лондон».

Либби относит письмо на кухню и кладет его на стол, затем наполняет чайник и опускает в кружку чайный пакетик. Она почти уверена, что именно содержится в этом конверте. В прошлом месяце ей исполнилось двадцать пять. Она подсознательно ждала, когда оно придет. И вот теперь письмо здесь, и она не уверена, что найдет в себе силы открыть его.

Она поднимает трубку и звонит матери.

– Мам, – говорит она. – Оно пришло. Письмо от попечителей.

Она слышит молчание на другом конце линии. Она представляет себе мать на ее кухне, за тысячу миль, в Дении[1]: девственно белая мебель, ярко-зеленая кухонная утварь, раздвижные стеклянные двери, выходящие на небольшую террасу с видом на далекое Средиземное море. Вот она стоит, прижимая к уху телефон в поблескивающем стразами корпусе, который она называет своей дорогой побрякушкой.

– Да, – говорит она. – Понятно. Господи. Ты уже открыла его?

– Нет. Еще нет. Сначала я выпью чашку чая.

– Понятно, – повторяет она и тут же добавляет: – Мне оставаться на линии? Подождать, пока ты его вскроешь?

– Да, оставайся, – говорит Либби. – Пожалуйста.

У нее слегка перехватывает дыхание. Такое иногда случается с ней, когда на работе она собирается сделать презентацию продаж, или как если бы она только что выпила крепкого кофе. Она вытаскивает чайный пакетик из кружки и садится. Пальцы машинально поглаживают угол конверта. Она вздыхает.

– Хорошо, – сообщает она матери. – Я вскрываю его. Причем прямо сейчас.

Мать знает, что в этом конверте. Или, по крайней мере, у нее есть догадка, хотя ей никогда не сообщали официально, что это. Как она всегда говорила, это может быть чайник и купюра в десять фунтов.

Либби прочищает горло и, проведя пальцем под клапаном конверта, вытаскивает лист толстой кремовой бумаги и быстро пробегает глазами текст:

«Кому: Мисс Либби Луизе Джонс.

Как доверительный собственник недвижимого имущества Генри и Мартины Лэм, зарегистрированного 12 июля 1977 года, я готов передать его вам, как то записано в приложении к настоящему документу…»

Она откладывает сопроводительное письмо и вытаскивает сопутствующие документы.

– Ну что там? – спрашивает мать, затаив дыхание.

– Еще читаю, – говорит Либби в трубку.

Она скользит глазами по строчкам, и ее взгляд привлекает название объекта. Дом номер шестнадцать, Чейн-Уолк, Юго-Западный Лондон. Скорее всего, это дом ее ныне покойных биологических родителей. Они жили в нем на тот момент, когда умерли. Ей известно, что это в Челси. А также что это был большой дом. Она привыкла думать, что его давно уже нет. Что он заколочен досками. Продан. До нее доходит, что именно она только что прочла, и у нее перехватывает дыхание.

– Э-э-э… – произносит она.

– Что такое?

– Похоже, что… Нет, этого просто не может быть!

– Что?!

– Дом. Они оставили мне дом.

– Дом в Челси?

– Да, – говорит она.

– Весь дом?

– Похоже на то. Вот сопроводительное письмо, и в нем говорится что-то про то, что никто из других законных наследников не дал о себе знать. – Либби пытается переварить эту новость и не может.

– О господи. Я хочу сказать, он стоит никак не меньше…

Либби надрывно вздыхает и смотрит на потолок.

– Это наверняка ошибка, – говорит она. – Этого просто не может быть.

– Сходи и проконсультируйся с адвокатами, – говорит мать. – Позвони им. Запишись на прием. Убедись, что это не ошибка.

– Но что, если это действительно не ошибка? Что, если это правда?

– В таком случае, мой ангел, – говорит мать, и Либби на расстоянии многих миль слышит ее улыбку, – ты будешь очень богатой женщиной.

Либби завершает разговор и обводит взглядом кухню.

Пять минут назад это была единственная кухня, какую она могла себе позволить, а эта квартира – единственной, какую она могла купить, здесь, на тихой улочке с рядами красных кирпичных домов в захолустном Сент-Олбансе. Она вспоминает квартиры и дома, которые попадались ей на глаза во время поисков в интернете, и свои собственные грустные вздохи, когда ее глазу представало очередное идеальное место: терраса для солнечных ванн, просторная кухня-столовая, пять минут ходьбы до станции, старинное выпуклое окно в свинцовой раме, навевающее мысль о церковных колоколах на другой стороне городской площади, после чего она, посмотрев на цену, чувствовала себя полной дурой. Ведь только полная дура способна подумать, что такое может быть ей по карману.

В конце концов она была вынуждена отказаться от всех своих тайных желаний, лишь бы найти место, которое было бы не слишком далеко от ее работы и как можно ближе к железнодорожной станции. Когда она шагнула через порог, в ней ничего не шевельнулось, ее сердце ничего не подсказало ей, пока агент по торговле недвижимостью показывал ей крохотную квартирку. Но она превратила ее в свой дом, которым могла гордиться, кропотливо покупая все лучшее, что мог предложить интернет-магазин TK Maxx, и теперь, несмотря на скверную планировку, ее тесная квартирка с одной спальней доставляет ей радость. Она купила ее сама, и обставила, как могла.

И она принадлежит ей.

И вот теперь, похоже, она стала владелицей дома на самой красивой улице в Челси, и ее квартирка внезапно кажется ей некой нелепой шуткой, как и все остальное, что было важно для нее еще пять минут назад – повышение зарплаты на 1500 фунтов в год, которого она удостоилась, уик-энд с подружками в Барселоне в следующем месяце, на который ей пришлось копить полгода, тени для век Mac, которые она позволила себе купить в прошлые выходные в качестве подарка себе любимой по случаю повышению зарплаты; легкая дрожь при мысли о том, что ради гламурного, сладко пахнущего момента в универмаге «Хаус оф Фрезер», ради невесомого пакетика с надписью MAC Cosmetics в руке, ради приятного волнения, когда она положила маленькую черную капсулу в косметичку, ради осознания того, что теперь эта капсула принадлежит ей и она сможет воспользоваться ею в Барселоне, где она могла бы также надеть подаренное матерью на Рождество платье, платье от French Connection с кружевными вставками, о каком она мечтала целую вечность, – она нарушила святую заповедь: никогда не выходить за рамки строго соблюдаемого ежемесячного бюджета.

Еще пять минут назад ее радости жизни были маленькими, скромными, долгожданными, заработанными трудом и бережливостью, мелкие радости, которые по большому счету ничего не значат, но они придавали ровной поверхности ее жизни яркие искорки, ради которых каждое утро стоило вставать с постели, чтобы отправляться на работу, которая ее в принципе устраивала, но которую она не любила.

И вот теперь у нее есть дом в Челси, и рамки ее бытия разбились вдребезги.

Она кладет письмо обратно в дорогой конверт и допивает чай.

2

Над «Кафе д'Азюр» собирается гроза, на горизонте все уже стало багрово-синим, тяжелые тучи буквально давят на голову Люси. Одной рукой она сжимает виски, другой забирает у дочери пустую тарелку и ставит ее на пол, чтобы собака могла слизать капли соуса и крошки куриных волокон.

– Марко, – говорит она сыну, – доедай свою порцию.

– Я не голоден, – отвечает тот.

В висках Люси пульсирует бессильная ярость. Гроза между тем все ближе. Она чувствует липкую влажность, остывающую в горячем воздухе.

– Это все, – говорит она, стараясь не сорваться на крик. – Это все, что у нас есть сегодня из еды. Денег больше нет. Они закончились. Так что не говори мне перед сном, что ты проголодался. Тогда будет слишком поздно. Ешь сейчас. Пожалуйста. Прошу тебя.

Марко страдальчески качает головой и отрезает кусочек куриного шницеля. Она смотрит на его голову с двумя макушками, на его густые кудрявые каштановые волосы. Она пытается вспомнить, когда они все последний раз мыли голову, и не может.

– Мама, можно мне десерт? – спрашивает Стелла.

Люси смотрит на нее сверху вниз. Стелле пять лет, и она – лучшая ошибка, какую Люси совершила в своей жизни. Сейчас следует сказать «нет». Она так строга с Марко и не должна потакать его сестре. Но Стелла такая славная, такая уступчивая и доверчивая. Как можно отказать ей в сладком?

– Если Марко доест свой шницель, – невозмутимо говорит Люси, – то мы закажем мороженое и поделим его на всех.

Это явно несправедливо по отношению к Стелле – та закончила есть свою порцию десять минут назад и не обязана ждать, пока ее брат закончит свою. Но чувство несправедливости Стелле, похоже, еще неведомо. Она послушно кивает и говорит:

– Быстрее доедай, Марко!

Как только Марко заканчивает, Люси берет у него тарелку и ставит ее на тротуар, чтобы собака доела крошки. Приносят мороженое. Три шарика разного вкуса в стеклянной вазочке, политые горячим шоколадом, посыпанные измельченным пралине и украшенные пальмой из розовой фольги на коктейльной палочке.

Голова Люси снова пульсирует от боли, и она смотрит на горизонт. Им нужно найти крышу над головой, и как можно скорее.

Она просит принести счет, кладет карточку на блюдце и, затаив дыхание от недоброго предчувствия, что на этом счете, возможно, нет денег, что денег нет нигде, вводит в считывающее устройство терминала код.

Она ждет, пока Стелла оближет стеклянную вазочку, затем отвязывает от ножки стола поводок собаки и собирает сумки; две их них она вручает Марко и одну – Стелле.

– Куда мы пойдем? – деловито спрашивает Марко. Его карие глаза серьезны, во взгляде сквозит тревога.

Она вздыхает и смотрит на улицу, ведущую к старому кварталу Ниццы, затем в другую сторону – в сторону моря. Она смотрит даже на пса, как будто тот может предложить нечто разумное. Пес глядит на нее с нетерпением, как будто его ждет еще одна тарелка, которую он мог бы вылизать. Осталось только одно место, куда они могут пойти, и ей меньше всего туда хочется. Но Люси заставляет себя улыбнуться.

– Я знаю, – говорит она, – давайте пойдем проведаем бабулю!

Марко издает стон. Стелла колеблется. Оба прекрасно помнят, как в прошлый раз они гостили у бабушки Стеллы. Когда-то Самия была кинозвездой в Алжире. Сейчас ей семьдесят лет, она слепа на один глаз и живет в тесной, грязной квартирке на седьмом этаже многоквартирного дома в Л'Ариане со своей взрослой дочерью-инвалидом. Ее муж умер, когда ей было всего пятьдесят пять, а ее единственный сын, отец Стеллы, исчез три года назад, и с тех пор о нем больше ни слуху ни духу. Самия очень злая, и у нее имеются на то причины. Зато у нее есть крыша и пол, у нее есть подушки и вода. У нее есть все, чего сама Люси в данный момент не может предложить своим детям.

– Только на одну ночь, – говорит она. – Только сегодня вечером, а потом я что-нибудь придумаю на завтра. Обещаю.

Они успевают дойти до дома Самии в тот момент, когда начинается дождь: крошечные водяные бомбы взрываются на горячей пыли тротуара.

В размалеванном граффити лифте по пути на седьмой этаж Люси чувствует, как они пахнут: сырой душок нестиранной одежды, немытых жирных волос, кроссовок, которые слишком долго не снимали с ног. Особенно ужасно воняет пес, с его густой жесткой шерстью.

– Я не могу, – прямо с порога заявляет Самия, преграждая им вход. – Я просто не могу. Мази больна. Сегодня сиделке придется заночевать у нас. Здесь нет места. Здесь просто нет места.

Над головой грохочет раскат грома. Небо у них за спиной становится ослепительно-белым. Дождь обрушивается плотной стеной. Люси отчаянно смотрит на Самию.

– Нам больше некуда пойти, – говорит она.

– Я знаю, – говорит Самия. – Знаю. Я могу взять Стеллу. Но ты, мальчик и собака… извини. Вам придется поискать другое место.

Люси чувствует, как Стелла прижимается к ее ноге. По тельцу девочки пробегает дрожь тревоги.

– Я хочу с тобой, – шепчет она Люси. – Я не хочу оставаться здесь без тебя.

Люси опускается на корточки и берет Стеллу за руки. Глаза девочки зеленые, как у ее отца, в темных волосах кое-где виднеются рыжеватые прядки, лицо загорелое, темно-коричневое от долгого жаркого лета. Красивый ребенок. Иногда люди подходят к Люси на улице, чтобы с легким вздохом сказать ей об этом.

– Детка, – говорит она. – Тебя здесь не намочит дождь. Ты сможешь принять душ, и бабушка почитает тебе на ночь сказку.

Самия кивает.

– Я прочитаю тебе ту самую сказку, которая тебе так нравится, – говорит она. – Сказку о луне.

Стелла еще крепче прижимается к матери. Терпение Люси на исходе. Она бы отдала все на свете за возможность спать в постели Самии, принять душ и надеть чистую пижаму и чтобы кто-то почитал ей книгу о луне.

– Всего на одну ночь, детка. Завтра утром я приду сюда и заберу тебя. Договорились?

Она чувствует, как подрагивает голова Стеллы, уткнувшейся ей в плечо, слышит, как дочка пытается сдержать слезы.

– Хорошо, мама, – соглашается Стелла. Люси вталкивает ее в квартиру Самии прежде, чем кто-либо из них успевает передумать. Теперь их трое – она, Марко и пес. Неся на спине свернутые коврики для йоги, они в сопровождении пса выходят под ливень, в темную ночь, совершенно не представляя, куда идти.

Какое-то время они укрываются от дождя под эстакадой транспортной развязки. От постоянного шуршания автомобильных шин по горячему мокрому асфальту закладывает уши. Дождь даже не думает стихать и все так же льет как из ведра.

Марко держит пса на коленях, уткнувшись лицом в собачью спину.

Затем поднимает голову и смотрит на мать.

– Почему наша жизнь такая дерьмовая? – спрашивает он.

– Ты сам знаешь, почему наша жизнь дерьмовая, – сердито отвечает она.

– Но почему ты не можешь с этим что-то сделать?

– Я пытаюсь, – отвечает она.

– Неправда. Ты опускаешься на дно.

– Я пытаюсь, – шипит она, со злостью глядя на сына. – Каждую минуту каждого дня.

Марко недоверчиво смотрит на нее. Он слишком умен и слишком хорошо знает свою мать. Люси вздыхает.

– Завтра я заберу скрипку. Я смогу снова зарабатывать деньги.

– А как ты заплатишь за ее ремонт? – спрашивает Марко, буравя ее взглядом.

– Я найду способ.

– Это какой же?

– Ну хорошо, я не знаю как. Не знаю. Но что-то придет. Так всегда бывает.

Потом она отворачивается от сына и смотрит на шоссе, на параллельные линии автомобильных фар. Над головой гремят раскаты грома, небо вновь озаряется вспышкой молний, дождь становится – если такое возможно – еще сильнее. Люси достает из наружного кармана рюкзака свой потертый смартфон и включает его. И видит, что осталось восемь процентов зарядки батареи. Она уже готова его отключить, как вдруг замечает, что телефон отправил ей «напоминалку». Сообщению уже несколько недель, но она не может заставить себя стереть его.

Оно короткое: малышке 25 лет.

3

Меня, как и моего отца, зовут Генри. Это не раз служило причиной путаницы, но, так как моя мать называла моего отца дорогой, а моя сестра называла его папой, и почти все остальные называли его мистер Лэм или сэр, то в целом это нам не слишком мешало.

Мой отец был единственным наследником состояния его отца, заработанного на игровых автоматах. Я никогда не знал своего деда, он был очень стар, когда родился мой отец, но знаю, что он был родом из Блэкпула, и его звали Гарри. Мой отец не работал ни единого дня в своей жизни, просто сидел и ждал, когда Гарри умрет, чтобы самому стать богатым и ничего не делать.

Он купил наш дом на Чейн-Уолк в Челси в тот же день, когда деньги приплыли ему в руки. Когда Гарри доживал свои последние дни, он вовсю «охотился» за недвижимостью. Он еще при жизни отца положил глаз на этот дом и несколько недель дрожал, что кто-нибудь другой купит его, прежде чем он сам сможет вступить в наследство.

Когда мой отец купил его, дом был пуст. Он потратил многие годы и тысячи фунтов, наполняя его тем, что он обычно называл предметами старины: обшитые панелями стены венчали лосиные головы, над дверными проемами крест-накрест висели мечи, за банкетным столом в средневековом стиле на шестнадцать персон стояли троны из красного дерева с витыми спинками, обшарпанные и изъеденные жуками-древоточцами, шкафы были полны пистолетов и длинных пастушьих кнутов. Добавьте к этому двадцатифутовый гобелен, зловещие портреты предков чужих людей, горы книг в кожаных переплетах с золотыми застежками, которые никто никогда не прочтет, и настоящую пушку в палисаднике. В нашем доме не было ни удобных кресел, ни уютных уголков. Все было из дерева, кожи, металла и стекла. Все было крепким и жестким. Особенно мой отец.

Он поднимал штангу в подвале нашего дома и пил «Гиннесс» из своего личного бочонка в своем личном баре.

Он носил костюмы ручной работы за 800 фунтов, сшитые в Мейфэре, которые едва налезали на его крепкую, мускулистую фигуру. У него были волосы цвета старых бронзовых пенсов и красные руки с крепкими красными костяшками. Он водил «Ягуар». Он играл в гольф, хотя ненавидел его, потому что его тело не было предназначено для этой игры – он был слишком крепок и слишком упрям. По выходным он ездил на охоту: в субботу утром он уходил из дома в тесном твидовом пиджаке, неся чехол, полный ружей, а в воскресенье вечером возвращался домой с парой лесных голубей в переносном холодильнике. Однажды, когда мне было лет пять, он привел домой английского бульдога, которого купил у какого-то человека на улице, отдав за него несколько новеньких пятидесятифунтовых купюр, которые он носил свернутыми в трубочку в кармане пиджака. По его словами, пес напомнил ему самого себя. Затем бульдог нагадил на антикварный ковер, и отец поспешил от него избавиться.

Моя мать была редкой красавицей. Это не мои слова. Это слова моего отца.

Твоя мама – редкая красавица.

Она была наполовину немкой, наполовину турчанкой.

Ее звали Мартина. Она была на двенадцать лет младше моего отца, и в те годы, до того, как появились они, она была иконой стиля. Надев темные солнцезащитные очки, она отправлялась на Слоун-стрит тратить деньги моего отца на яркие шелковые шарфики, губную помаду в золотых патрончиках и терпкие французские духи. Ее иногда фотографировали, и на этих снимках у нее в руках были дорогие сумочки, а эти снимки печатали в гламурных журналах. Ее назвали светской львицей. Но она не была ею на самом деле. Она ходила на гламурные вечеринки и носила красивую одежду, но дома она была просто нашей мамой. Не самой лучшей, но и не худшей, и, безусловно, чем-то мягким и нежным в нашем большом, украшенном мечами и мачете маскулинном особняке в Челси.

Когда-то у нее даже была работа – в течение года или около того она знакомила друг с другом важных людей из мира моды. Или, по крайней мере, так мне казалось. У нее в сумочке лежали серебристые визитки с ярко-розовой надписью «Мартина Лэм Ассошиэйтс». У нее был офис на Кингс-роуд, светлая комната в мансарде над магазином, со стеклянным столом, обтянутыми кожей креслами, телексом, вертикальными витринами для одежды из прозрачного пластика и вазой с белыми лилиями на постаменте. Во время школьных каникул она брала нас с сестрой на работу и давала нам из свежей пачки листы невероятно белой бумаги и горсть разноцветных маркеров. Время от времени звонил телефон, и мама говорила: «Доброе утро, это „Мартина Лэм Ассошиэйтс“». Иногда жужжал домофон, и мы с сестрой боролись за право нажать кнопку и впустить посетителей. Посетителями обычно были визгливые, очень худые женщины, которые хотели говорить исключительно об одежде и известных людях. Штатных работников в офисе не было, только наша мама, но иногда ей помогла лупоглазая девушка-подросток, она была кем-то вроде практикантки. Я не в курсе, что случилось со всем этим. Знаю лишь то, что офиса в мансарде не стало, серебристые визитки куда-то подевались, и мама вновь стала домохозяйкой.

Мы с сестрой ходили в школу в Найтсбридже – возможно, в самую дорогую школу во всем Лондоне. Наш отец тогда не боялся тратить деньги. Он любил их тратить. Чем больше, тем лучше. Наша форма была дерьмового желто-коричневого цвета с брюками-бриджами для мальчиков. К счастью, к тому времени, когда я был уже достаточно взрослым, чтобы испытывать унижение от одежды, у моего отца не было денег, чтобы оплачивать наше обучение, не говоря уже о вельветовых бриджах из отдела школьной формы в универмаге «Хэрродс».

Все это произошло так медленно и в то же время так быстро – эта перемена в наших родителях, нашем доме, нашей жизни после того, как появились они. Но в тот самый первый вечер, когда Берди впервые оказалась на крыльце нашего дома с двумя большими чемоданами и кошкой в плетеной корзинке, мы не могли даже предположить, какое влияние она окажет на нас, каких людей она приведет в нашу жизнь и что все это закончится так, как закончилось.

Мы думали, что она приехала погостить на выходные.

4

Либби готова поклясться, что слышит шепот каждой секунды существования этой комнаты, что чувствует дыхание каждого человека, который когда-либо сидел там, где сейчас сидит она.

– С тысяча семьсот девяносто девятого года, – ответил мистер Ройл на ее предыдущий вопрос. – Одна из старейших юридических контор в столице.

Мистер Ройл смотрит на нее с другой стороны начищенного воском рабочего стола. На его губах мелькает легкая улыбка.

– Так, так, так. Вот это подарок на день рождения, не так ли? – говорит он.

Либби нервно улыбается.

– Мне до сих пор не верится, что это на самом деле так, – говорит она. – Я все еще жду, что кто-то скажет мне, что это просто большой розыгрыш.

Ее слова – «большой розыгрыш» – никак не вяжутся с этой почтенной и древней обстановкой. Надо было выразиться помягче. Но мистер Ройл, похоже, совсем не в обиде. По-прежнему улыбаясь, он наклоняется, подается вперед и протягивает Либби толстую стопку документов.

– Никакого розыгрыша, смею вас в этом заверить, мисс Джонс.

Вот, – говорит он, вытаскивая что-то из кипы бумаг. – Я колебался, не зная, стоит ли давать это вам сейчас. Или, возможно мне следовало отправить его вам по почте. Письмом. Я не знаю… это довольно неловкая ситуация. Оно лежало в папке, и я сохранил его на всякий случай, на тот случай, если вдруг возникнут сомнения. Но, похоже, все правильно. Так что берите. Я не знаю, что ваши приемные родители рассказали вам о ваших биологических родителей. Но, думаю, вам будет интересно это прочесть.

Она разворачивает газетную вырезку и разглаживает ее на столе.

«Смерть светской львицы и ее мужав результате группового самоубийства.Дети-подростки пропали без вести.Маленький ребенок найден живым.

Вчера полицейские были вызваны в дом в Челси, принадлежавший бывшей светской львице Мартине Лэм и ее мужу Генри, после сообщения о возможном тройном самоубийстве. Полиция прибыла днем и обнаружила тела мистера и миссис Лэм, лежавшие рядом на полу кухни. Еще один мужчина, которого еще предстоит опознать, также был найден мертвым. В комнате на втором этаже обнаружен ребенок женского пола, предположительно десятимесячного возраста.

На страницу:
1 из 5