До полуночи одна минута

Обе синхронно вздохнули. Алина вспоминала, что выросла безотцовщиной, а мать в миллионный раз наткнулась на мысль, что на ней так никто и не женился. Женское счастье обошло её стороной. Впрочем, вдвоём с Алиной они неплохо жили. Вполне обеспеченно. Алина хорошо училась – и в школе, и в университете; а недавно на работу устроилась. Мама была уверена, что дочь у неё получилась что надо: видная девушка, грамотная, способная. Не гений, но и не дурочка. Если кто полюбит, не пожалеет. На том разговор и закончился.

Алина вздохнула и отошла от зеркала. Придётся искать решение. Ведь выхода нет, никакого. Кузина сжала кулачки и заставила себя сесть за компьютер. В безвыходной ситуации нужно всё делать поэтапно. Сначала сесть за компьютер, пощёлкать клавиатурой и для начала составить хоты бы черновик рапорта. Потом можно сходить к Батанову, вдруг он сжалится и поправит текст? Он ведь должен подписать первым. Без его подписи рапорт считается недействительным. Алина повеселела. Где-то далеко, в кромешной тьме, забрезжил тусклый свет. И она с самозабвением застучала по клавиатуре, как по боевому барабану.

* * *

В предновогодье Степаныч зачастил в отдел. Ему нравилось опекать Алину, а она пыталась использовать его участие, чтобы наладить отношения с Батановым и оперсоставом в целом. И ничегошеньки у неё не получалось, хотя в присутствии Степаныча Константин Петрович вёл себя по-мужски, был корректен, не хамил и не подтрунивал над Алиной.

– До Нового года осталось три дня. Кузина, ты справишься? – сказал Батанов, размашисто расписываясь на рапорте.

Алина посмотрела в окно. Пожелтевший пластик, мутный вид, серое небо. Она почувствовала тошноту. Уже ничего не хотелось. Ни карьеры, ни будущего. Умеют мужчины испортить настроение перед Новым годом!

– Да справится она, Костян, справится! – пробасил Степаныч, катаясь в кресле по кабинету. Ему нравилось ездить в офисном кресле взад-вперёд, в его молодости не было таких. Степаныч с лихвой навёрстывал упущенные возможности.

– Степаныч! – поморщился Батанов.

Константин Петрович заметно волновался. Ему всё меньше и меньше нравилась затея Дорошенко. Хотели, как лучше, а получается по-свински. Хотели подставить Кузину, чтобы её убрали с должности оперативника. По угонам работать некому, но и она не работник. С ней одни сложности. Знать бы, где упадёшь… В целом идея была неплохая, но в реальности всё складывается непросто. А если они сами подставятся? Всякое в жизни бывает.

– А чего сразу – Степаныч? Я вижу, что девушка старается, бегает туда-сюда, как волчок, а вдруг всё срастётся?

– Вдруг-вдруг, – продолжал кривиться Батанов, – а если не срастётся – мне секир-башку сделают.

– Да кому надо, – отмахнулся Степаныч, – все Новым годом заняты. Не до тебя будет.

Алина стояла в центре кабинета, мысленно удивляясь, как могут мужчины обсуждать её недостатки при ней? И всё-таки это так, они старательно и подробно обсуждают её, сладострастно обсасывая девичьи косточки, совершенно не замечая присутствия обсуждаемой.

– Я пойду, что ли, Константин Петрович? – сказала она, прерывая мужчин.

– Иди, Кузина, иди, работай!

На лице Батанова отразились такие нечеловеческие страдания, просто какое-то исполинское напряжение. У Алины сжалось сердце от жалости. Что же он так мучается-то из-за пустяков? Кузина впервые осознала, что карьера в жизни отдельно взятой женщины – цель абсолютно второстепенная. Это она ещё вчера сообразила, когда до Нового года оставалось целых четыре дня. Сегодня их уже три. Как быстро улетает время! Оно бежит и бежит стремглав, совсем забыв о людях, отставших от него. Сегодня Алина почувствовала, что не просто отстала от времени – она плетётся за ним по обочине. И вроде бы все совпадает с её мыслью, что карьера не главное, что всё забудется, и уж точно всё пройдёт, но нет, ничего не проходит даром. За всё нужно платить. Да ещё и доплату требуют.

Закрыв за собой дверь, Алина вспомнила, что не спросила Батанова, как быть с подписанным рапортом и что делать дальше. Возвращаться в кабинет начальника не хотелось. Алина представила две ухмыляющиеся мужские физиономии и содрогнулась от отвращения. В каморке, сидя за столом, Кузина долго вчитывалась в текст рапорта, пытаясь найти разгадку. Головоломка была ещё та. Нужно было сообразить, у кого первого подписать важный документ, чтобы получить желаемый пост.

Угонщики тем временем благополучно чистили район за районом. Сводки пестрели происшествиями, в которых перечислялись уникальные иномарки, угнанные вместе с дорогостоящей сигнализацией. Разнообразные телефоны руководства отдела буквально разрывались от трезвонов, прозвонов и дозвонов. Звонили сверху, снизу и даже из середины, требуя срочно разыскать, найти, подогнать, вернуть, конфисковать, чтобы хоть разочек взглянуть на ненаглядную игрушку. Руководство разводило руками и называло пароль «Кузина!». В течение суток Алина стала восходящей звездой отдела. Владельцы угнанных автомашин охотились за ней, вызванивали её через дежурную часть, поджидали у входа в отдел, вычисляли.

Кузина поменяла стиль, причёску, стала одеваться, как продавец галантерейного магазина. Не помогло. Её срисовывали по длине ног. Кто-то распустил слух, что у Кузиной ноги длиннее, чем у победившей красотки на конкурсе «Мисс Россия». Нечаянная «звёздность» не радовала, наоборот, пугала. Алина вздрагивала от любого шороха. Хотелось домой, под одеяло, свернуться бы в клубочек и сделать вид, что тебя не существует. Но путь домой был закрыт. Там мама. Она ведь спросит, почему дочь явилась домой в середине рабочего дня. И начнётся! Вновь зашумят старые песни о главном. Зачем пришла, почему не подумала раньше, где были мозги, куда смотрели глаза, на кого надеялась, лучше бы я тебя не рожала… В этом месте Алина выпускала на свободу две слезы. Не больше. На третьей останавливалась. Иначе польётся бурный поток, и его уже ничем не остановишь.

И вдруг её озарило. Ещё можно всё обыграть. Батанов подписал рапорт и отдал ей в руки, надеясь, что Кузину не пропустят в главное здание управления, мол, глупая девушка останется с носом. И Степаныч на это рассчитывает. Он вроде бы опекает, а сам хочет насладиться позором Алины. Нет. Ничего у них не получится. Это нечестно! Батанов и Степаныч просчитались. Алина Кузина перехитрит всех. Она шмыгнула носом. Нужно поехать к начальнику самого главного управления. Главнее есть только в Москве. Если не пропустят к нему, то у Кузиной будет основание свалить вину на безжалостную бюрократическую машину: дескать, ездила, сидела в приёмной, пережидала очередь, а начальник управления меня не принял. Не посчитал нужным. И тогда часть беды можно будет перенести на следующий год. Какой там грядёт? Козла? Вот на козла и забьём.

* * *

Алина сорвалась с места и уже через пятнадцать минут в полупустом троллейбусе приближалась к серому зданию, где находилось управление. Кузина ни на что не надеялась. За время работы она ни разу не бывала в главном корпусе. Зато наслышалась, сколько инфарктов нажили служивые люди, дожидавшиеся приёма. Кузина не собиралась наживать сердечную болезнь от издержек службы. Если уж заболит сердце, то от любви – настоящей; а не от той, что в кино показывают, а от другой, космической, заоблачной. Окутанная романтическими мыслями, Кузина благополучно миновала пост охраны, пробежала по двору и взлетела по ступеням лестницы, ведущей прямо в ад, как ей казалось в эту минуту. И опять-таки она отнеслась к экскурсии в мрачные сени легкомысленно, не причисляя себя к важным лицам.

Секретарь главного начальника долго мусолила рапорт, то подносила к очкам, то отводила руку с бумажкой к окну, одновременно кося подозрительным глазом на ноги Кузиной. Алина инстинктивно собрала пятки вместе, чтобы выглядеть более воинственной. Она не знала, что ещё нужно сделать, чтобы понравиться, но, видимо, сделала то, что надо. Секретарь повлажнела глазами и сквозь зубы буркнула:

– Присаживайтесь!

Алина поблагодарила и уселась в дальнем углу, чтобы не раздражать сердитую женщину. А то передумает и прогонит. В приёмной было много народу, мужчины и женщины сидели не в разнобой, а кучно, словно специально подобрались в компании по половому признаку. Алина оказалась в центре внимания, хоть и сидела поодаль. Она внесла диссонанс в группы ожидающих аутодафе. И сама приготовилась к страшному действу.

Время тянулось медленно. Никто его не подгонял – все хотели, чтобы оно остановилось. Ожидающие сидели тихо. Иногда дверь тихонько открывалась, из неё угрём выскальзывал очередной человек, непременно красный и потный, и, ни на кого не глядя, исчезал из приёмной, на ходу вытирая испарину со лба. Алина неожиданно для себя скуксилась. Железная уверенность, что время всё стерпит, не выдержала проверки. Попытка выйти из сложной ситуации оказалась неудачной шуткой. Она уже хотела уйти, но, посмотрев в сторону сердитой женщины за столом, ещё плотнее вжалась в кресло. Глаза перебегали с предмета на предмет, вскоре им наскучило однообразие, и Алина незаметно для себя задремала. Ей приснилась другая жизнь. Она идёт по нарядным предновогодним улицам и мечтает о любви. Больше не нужно напрягаться, думать о служебных неурядицах, бежать наперегонки с судьбой навстречу неприятностям. Она свободна! Скоро Новый год. Нужно успеть выбрать красивое платье, чтобы достойно встретить грядущие перемены. Впереди сияющее счастье! Оно близко, стоит лишь протянуть руку…

– Кузина!

Алина вздрогнула и открыла глаза. Перед ней стояла пылающая гневом женщина с рапортом в руках. Кудрявая чёлка на лбу и бумага сотрясались в такт от внутренних клокотаний.

«Эк её разбирает», – подумала Алина, вскакивая с насиженного места.

– Заходите!

В приёмной никого не было. На стенных часах – девять вечера. Приём явно затянулся.

Алина прошла в полуоткрытую дверь, не чувствуя ног, плавая в ощущении предстоящего обморока.

– Проходите! – негромко, но властно повелел чей-то голос издалека.

Алина пригляделась. За столом сидел вполне симпатичный мужчина, не старый, но и не молодой. Не злой, но и не добрый. Неопределённый какой-то. Серединка на половинке.

– Что у вас? – спросил мужчина, с любопытством глядя на Алину.

– Вот это у меня тут рапорт, – пролепетала Алина и положила бумагу на стол.

– Рапорт уже у меня, а у вас в руках ваша аттестация. Из управления кадров принесли, – вежливо-бесстрастно пояснил мужчина.

– А-а, – сказала Алина, ничего не поняв из сказанного. Помолчала и добавила: – А-а!

Мужчина иронически поджал губы. Алина побелела от ужаса. В организме произошли странные изменения. Язык онемел, челюсти стали тяжёлыми, словно в них залили цемент. И вообще она вся как-то зацементировалась от страха и ужаса.

– Почему именно вам поручили дело? – спросил мужчина, надевая очки в золотой оправе. – И почему не приехал сам Батанов?

– А он на задержании! – выпалила Алина и снова онемела.

– Да-да, мне говорили. – Он кивнул, посмотрел на неё и улыбнулся. – Да вы присаживайтесь. Успокойтесь. Объясните ситуацию.

Алина смотрела на него белыми глазами и осознавала, что подробностей дела не помнит. И самого дела не помнит. Всё вылетело из головы. Имена, фамилии, адреса, даты. Да, она прочитала сводку, да, ознакомилась с делом, но в голове ничего не осталось. В памяти не задержалось ни одного эпизода преступной деятельности группы угонщиков.

– Так, понятно! Будем молчать?

Странный вопрос. Как она может говорить, если у неё отнялся язык.

– Игорь Иванович, пост наблюдения необходим для задержания особо опасной группы. Батанов выделил мне в помощь сотрудников отдела и транспорт. Горюче-смазочные материалы получены в достаточном объёме.

Алина содрогнулась. Откуда взялись эти горюче-смазочные материалы? Она никогда не слышала о них. В помощь ей никого не выделили. Она вспомнила ухмыляющуюся физиономию Степаныча и вздрогнула. Хорошо, что отчество начальника управления не перепутала.

– Что ж, неплохо, неплохо, главное, что ГСМ в достаточном объёме, – сказал Игорь Иванович, – но моей подписи недостаточно. Нужно ещё подписать в наружной службе. А у них сейчас аврал. Сами понимаете, Новый год на носу. Поезжайте туда, а я позвоню. Иначе вас не пропустят. И тогда у вас тоже будет аврал.

– Слушаюсь! – по-военному коротко вырвалось у Алины.

От чрезмерного усердия Кузина свела пятки. Послышался глухой стук. Алина покраснела. Совсем зарапортовалась. Игорь Иванович мягко улыбнулся. Алина поморгала в ответ и выскользнула из кабинета начальника. Она помчалась к выходу, не обращая внимания на женщину у окна, впрочем, не преминув посмотреть на себя в зеркало. Отражение не радовало. На Алину смотрело слегка растрёпанное и взъерошенное нечто, мало похожее на красивую девушку. Вспомнился улыбчивый Игорь Иванович. Почему все выскакивают от него, словно побывали в преисподней? Ведь он вполне симпатичный мужчина. И улыбка у него добрая. Через минуту Кузина уже догоняла убегавший троллейбус.

* * *

Поздний вечер. Пустая приёмная. У окна привычная женщина. Алина положила документы на стол. Присела в дальний угол и задумалась. У этой женщины такая же чёлка, тот же майкап. Кажется, это двойник той, у окна, с кудряшками. Наверное, они сёстры-близняшки. Почему они такие сердитые? Их кто-то обидел? Может, из окна дует? Алина зябко поёжилась. Сквозняк. На улице конец декабря. Безжалостное время распределилось по минутам. Кажется, оно чётко отстукивает прощальную мелодию. Седьмая нота повисла на нуле. Алина обречённо бродила взглядом по потолку. Пересчитала все трещинки и выбоинки, но сбилась со счёта и принялась считать заново.

– Кузина!

Алина вздрогнула, словно услышала фамилию незнакомого человека. Если посидеть с недельку в приёмных, забудешь не только свою фамилию, но и имя с отчеством.

– Входите!

Алина робко протиснулась в просторную дверь. Она уже плохо соображала, но всё-таки подумала, что к ночи любые ворота покажутся калиткой.

– Что у вас? – спросил хмурый человек за столом.

– Вот. Документы. Я от Игоря Ивановича. Он должен был вам звонить.

Алина жалобно смотрела в глаза портрету на стене, не понимая, кто на нём изображён. И не президент, и не министр. Их бы она сразу узнала.

– Никто мне не звонил! Нет, нет и нет! – решительно сказал человек за столом, читая рапорт. – Нет возможности. Я сам позвоню Игорю Иванычу.

Мужчина решительно снял трубку. Алина испуганно вздрогнула. Ей захотелось превратиться в маленькую серую мышку, чтобы слиться с сереющими вечерними сумерками. Тень от лампы старинного образца скрывала лицо мужчины, но Алина ясно видела крючковатый нос и набрякшие веки. Она мысленно ругала себя за самонадеянность. Не нужно было соваться в эти мужские игры.

– Да, Игорь Иваныч, приветствую. Да, симпатичная такая девица. Сидит, смотрит на меня и дрожит от страха. Да что вы говорите? Как пять минут назад?

Мужчина посмотрел на часы. Перегнулся через тень от лампы, зажал трубку и спросил, не скрывая удивления, смешанного с некоторым восхищением: «Вы когда уехали из управления?»

– Давно, – пробормотала Алина.

Ей казалось, что прошла вечность.

– Да? А Иваныч говорит, что пять минут назад вы были у него. Ну и скорость у вас! Быстро бегаете.

Алина опустила голову. Всё перемешалось. Время уплотнилось. Казалось, она ехала полтора часа, а выходит, что летела на космическом корабле. И в приёмной сидела недолго. Плотность времени больше пугала, чем радовала. Лучше бы задержалась чуть-чуть, чтобы отодвинуть грядущие события на неопределённый срок.

– Да подпишу, подпишу, Иваныч! Дело важное. Понимаю. С наступающим!

Мужчина положил трубку и сказал обрадованной Алине: «Подарок тебе на Новый год. За скорость. За пять минут примчалась. Давно я таких не встречал. Смотри не подведи!»

– Не подведу! Не подведу! – крикнула Алина и, прижав драгоценный документ к груди, побежала к выходу. Ей казалось, что она бежит красиво, как в кино, но изумлённый мужчина лишь покачал головой, когда Алина зацепилась курткой за ручку двери. Немного подергав край куртки, Алина освободилась и полетела дальше. Она спешила. Теперь ей хотелось совершить что-то важное и большое. Она уже забыла, что карьера для женщины – второстепенная цель. Кузина успела зарегистрировать рапорт в канцелярии, вернулась в приёмную и попрощалась с женщиной у окна, при внимательном рассмотрении оказавшейся вполне миловидной особой не только внешне, но и внутренне. Алина отметила, что и улыбка у неё доброжелательная. И в троллейбусе было тепло и уютно. Пассажиры, нагружённые новогодними пакетами, выглядели добропорядочными гражданами.

«Какая-то прямо рождественская сказка, – подумала Алина, – ещё утром я видела жизнь в чёрном цвете, а к вечеру мир стал добрым и улыбчивым. Разве такое возможно?»

Алина мысленно торжествовала. Она одержала первую победу. Впрочем, первые завоевания достались трудно, пришлось немного помучиться, зато есть чем гордиться. Она посмотрела в окошко, поправила чёлку, полюбовалась собой и вдруг похолодела от ужаса. А что дальше? Дальше-то что?

* * *

Утро следующего дня оказалось ещё хуже предыдущего. Алина с трудом просочилась мимо караула из трёх мужчин, стоявших у входа в отдел. Это были жертвы преступлений. У них угнали любимые игрушки накануне Нового года, именно в то время, когда нужно перемещаться по городу с удвоенной скоростью, чтобы успеть завершить дела в старом году. Неприкрытое страдание обезобразило три уверенных мужских лица. Кузина поморщилась. Если выразить соболезнование – побьют. С них станется. Особенно выделялся один – брюнет с гордой посадкой головы. Прямая спина, накаченный торс, крутые бицепсы. Профиль мужчины просился на обложку мужского журнала, рекламирующего нижнее бельё для геев. Алина согнулась в три погибели, изображая из себя мышку-норушку, и проскочила в отдел незамеченной. Три страдающих фигуры остались торчать на крыльце.

У двери своей каморки Алину ожидала новая напасть, на полу лежала какашка. Самая настоящая. Кузину затошнило. Это же издевательство! Садизм в чистом виде. Она присела на корточки и вдруг поняла: что-то здесь не так. Ах да, от какашки не исходит запаха, хотя вид она имеет совершенно гнусный. Алина немножко подумала, затем взяла какашку в руки. Да это же игрушка! Пошлая, но смешная, из дорогой пластмассы. Товарищи офицеры изволили пошутить. Она мысленно перебрала всех, с кем имела честь служить в одном отделе, но ни один сотрудник не тянул на инициатора глупой шутки. Алина ещё долго бы сидела с пластмассовой какашкой в руке, но в конце коридора послышались шаги. Она вскочила и юркнула в каморку. Посмотрев на своё отражение в зеркале, усмехнулась. Это нечестно! Хотела ловить преступников, лови, но не плачь. Не – переведись в другую службу, только не доводи людей до греха. Кто же додумался до такой шутки? Получается, некто сходил в магазин приколов и, выбрав там кусок пластмассового дерьма, подбросил Кузиной под дверь. Как к этому отнестись? Сделать вид, что не заметила? Положить на стол Батанову? Она ведь в его группе числится. Отдать в канцелярию? Нет, ни один из вариантов не подходит. Мужчины невзлюбили её, теперь будут изводить любыми средствами, лишь бы избавиться от раздражающего фактора их сложной мужской жизни.

Алина зажмурилась. Почему всегда всё в чёрном цвете? А вдруг кто-то из оперов таким способом пытается за ней ухаживать? Кузина похлопала глазами. Вряд ли… Вряд ли кто-то станет ухаживать за девушкой столь нелепейшим образом. Нужно что-то предпринять, но что? Совершенно точно, оставлять это дело нельзя. Ему надо дать ход. Если не зафиксировать факт, в следующий раз подбросят гранату. В уголовном розыске как в уголовном розыске. Служба приравнивается к военным действиям.

* * *

Константин Петрович Батанов проводил совещание. Он был хмур и озабочен. Серея лицом, оглядывал одним глазом оперсостав, второй был устремлён на телефонный аппарат образца Первой мировой войны. С него поступали звонки от вышестоящих лиц, требующих незамедлительного и невозможного. Сегодня аппарат был молчалив и скрытен. Батанову поминутно становилось плохо от его подозрительного молчания. Лучше бы все звонили и ругались, хоть бы ясность была какая-то.

– А где Степаныч?

– Придёт к двенадцати. Он же у нас свободный художник, – засмеялся один из оперов.

– Не художник, а фрилансер. Степаныч живёт по законам джунглей, – развеселился его сосед.

– Отставить! – рявкнул Батанов. – В гробу я видел этого Степаныча! И в белых тапочках. Это он спровоцировал нашу аналитичку и отправил её к Игорь Иванычу с рапортом.

– О-о-о-о-о! – дружно заржали опера. – И что сделал Иваныч с нашей аналитичкой? Расчленил на анализы?

– Отставить! – сурово сдвинул брови Батанов. – Случилось страшное и непоправимое горе. Игорь Иваныч подписал рапорт Кузиной, но это ещё не всё. – Батанов выдержал многозначительную паузу. – Аналитичке подписали рапорт в наружной службе!

– Нифигасы! – хором выдохнули опера. – Не может быть!

– Может, – поник головой Батанов, – может. В наше странное время всё может быть. Сволочь он, этот Степаныч! Меня уговорил, дескать, давай подпиши ей рапорт, иначе от неё не избавишься. Мол, в управлении её в приёмную не пропустят, с порога прогонят, так как должностью не вышла по управлениям бегать, и до Иваныча она просто так не доберётся. А за самовольство получит такую взбучку, что после этого сама уволится, а мы уж как-нибудь прикроемся. А Кузина взяла и всех уделала. И как её пропустили? Ирина Александровна просмотрела, что ли…

Наступило тягостное молчание. Опера понурились.

– Ирина Александровна нюх потеряла. Меня и то не записала на приём к начальнику управления, а тут эту финтифлюшку к самому Иванычу пропустила. Во, времена настали! – прервал паузу Слава Дорошенко.

– Да уж наша Ирина Александровна «к старости слаба глазами стала…», – поддакнул Дима Воронцов, прослывший в отделе самым начитанным сотрудником. Он к месту и не к месту любил сыпать цитатами из классиков, особенно чтил Крылова, видимо, что-то роднило бывалого опера со знаменитым баснописцем.

– «Наша», – передразнил Батанов, – когда это Ирина Александровна нашей стала? Она обезьяна с чужой ветки.

– С высокой, нам туда не добраться, – польстил начальнику Слава Дорошенко.

– Мужики, что делать будем? – изрёк Батанов и обвёл взглядом насупившихся оперативников.

– Ничего! Ничего делать не будем, – загалдели мужчины, – зачем делать? Новый год на носу. Встретим Новый год, а там видно будет…

В это время раздался звонок, по обыкновению тревожный и напрягающий. Батанов осторожно, двумя пальчиками снял трубку, подержал её на весу и лишь после этого нежно прижал к уху.

– Да. Батанов. Слушаю.

Трубка гневно зарокотала. Барабанной дробью рассыпались в кабинете отголоски разъярённого баса. Оперативники молча опустили головы. Зрелище не для слабонервных. Бритые затылки с проплешинами, словно нераспустившиеся бутоны фантастических цветов-мутантов, создавали видимость причудливой композиции. Батанов с прижатой к уху трубкой, вытянувшись в кресле, молча рассматривал странные цветы, внезапно расцветшие на утреннем совещании. Начальство любит устраивать разносы в утренние часы. Бас из трубки внезапно смолк. Послышался треск, хрипы, всхлипы растревоженной связи, и вдруг наступила оглушительная тишина. Опущенные бритые затылки оперсостава, вытянувшийся почти до потолка Батанов с эбонитовой трубкой вместо дирижёрской палочки – именно такую картину увидела Кузина, влетевшая в кабинет с пластмассовой какашкой в руке.

– Вот!

Дрожащей рукой Алина положила игрушку на край стола. Батанов передёрнулся и бросил трубку на аппарат. Рычаги угрожающе клацнули.

– Что это?

– Вот! Это дерьмо.

– Что-о-о?

Опущенные затылки, словно проснувшиеся лепестки к солнцу, начали медленно подниматься, Послышались приглушённые смешки и хихиканье.

– Отставить!

Бритые затылки послушно обрушились вниз. Кузина похлопала глазами. Батанов никак не мог выйти из ступора.

– Что э-э-т-т-т-о-о-о-о?

– Дерьмо. Под дверь подбросили. Утром.

Кузина хотела добиться справедливости. Если война – то война честная, по правилам.

– И что? – ярился Батанов. – Какое ты имеешь право врываться на служебное совещание с этим?

Константин Петрович махнул головой на игрушку. Кивком он хотел подчеркнуть профессиональную несостоятельность Кузиной и её ничтожество.

– Во-первых, Константин Петрович, по должности я тоже обязана присутствовать на совещании. Во-вторых, если бы вам подбросили вот это, вы бы тоже рассердились. Вы бы я не знаю что сделали!

– Линок, это потерпевшие балуются, – не выдержал Дима Воронцов. – Устали ждать, когда ты вернёшь им машины. Вот и решили взбодрить тебя.

– Я не Линок, я – Алина Юрьевна! А на угонах я всего лишь второй день.

– Отставить! – взревел Батанов.

Снова потянулась тягостная и томительная пауза. Алина стояла у стола, горделиво оглядывая оперсостав. Это была торжественная минута справедливости. Полной и безоговорочной. Всё было по-честному.