Вся жизнь как подарок судьбы

– Не помню, говорил ли тебе, что временно побывал даже настоящим аптекарем. На улице Красноармейской у хозяина-еврея тогда отобрали аптеку, и нас двоих: меня продавцом, Ваську, после двухмесячных курсов, провизором – направили в неё работать. Стою я как-то за прилавком, Василий за перегородкой занимается своими порошками. Заходит, вижу, культурный человек. Остановился у двери, помню, поправил галстук и тихо спрашивает: «Скажите, у вас презервативы третьего размера есть?» Вот сволочь, думаю, знает, гад, какие мы здесь «профессионалы», специально зашёл, чтобы поиздеваться. Но спокойно ему говорю: «Вы знаете, вчера ящики с презервативами мы нечаянно уронили на пол, и весь товар перепутался. Презервативы сейчас продаём с примеркой; зайдите, пожалуйста, за перегородку, отберите сколько надо». Он посмотрел на меня, опять потрогал галстук: «Спасибо!» И вышел, а Васька за перегородкой упал со стула и долго потом, всхлипывая, катался по полу. А я ведь и правда до сих пор не знаю, действительно ли они имеют размеры.

Потом эту историю я неоднократно пересказывал знакомым и однажды услышал: «Не ври, я этот анекдот уже знаю». Так что одесситы могли уже записать его в свой актив. Тем не менее это не анекдот, а подлинный случай из жизни моего отца.

Помнить отца я начал с поры перед самым началом войны. В нашем садике, очевидно, принадлежавшем Госбанку, он исполнял обязанности шофёра. Вот оттуда и блат, по которому я, сестра Лида и двоюродный брат Юрка оказались именно в этом, лучшем садике города. Уже военным летом нас, детей, успели вывезти в лес на дачу. На фронт отец ушёл в сентябре. Однажды после войны активисты на День Победы принесли ему подарок – флакон одеколона: «Дедушка, это вам подарок как фронтовику!» – «За что? Я же не воевал, я только снаряды возил». Он действительно все четыре года, следуя сразу за передовыми частями, подвозил им боеприпасы. Вдрызг разбомбили две его машины, но отец за войну не получил ни одного ранения. Чем он отличался и что быстро заметили сослуживцы и офицеры: въезжая в только что отбитый город, отец сразу отыскивал аптеку. Латинские названия спиртовых настоек он знал с детства, и потому в его машине почти всегда имелся их лекарственный запас. Так к отцу, уже на войне, быстро прилипло второе имя – Аптекарь, а за лекарством, иногда за советом по возможности его приёма, нередко обращались офицеры. Эти же его фармпознания, в конце концов, лишили солдата Герасимова повышения в армейском звании.

В своих рассказах отец часто и тепло вспоминал офицера-особиста, уроженца города Вичуги майора Смирнова. Между ними за время войны сложились очень добрые отношения. Как-то, когда исход войны был уже близок, у них состоялся такой разговор:

– Товарищ майор, скоро конец войны. Приду домой, на погонах ни одной лычки, никто и не поверит, что я был на фронте.

– Будет тебе лычка, солдат Герасимов!

Через какое-то время:

– Герасимов, почему ты без лычки? Представление я готовил, ты уже должен быть ефрейтором.

– Так, товарищ майор, я уже готовился её пришить, но, как на грех, опять нашёл очень хорошую немецкую аптеку, меня, естественно, засекли и…

До конца войны были ещё два представления на «лычки», но домой отец так и вернулся рядовым. Подвели-таки его некоторые приобретённые с ранней юности познания в латыни.

Во время войны мама и отец, естественно, переписывались, и я однажды попросил привезти мне с фронта наган. Потом отец рассказывал, что специально в подарок мне нашёл и возил в машине под своим сиденьем «аккуратную, не в пример нашим», немецкую ракетницу. Кто-то увидел её и… долгая беседа в особом отделе. От серьёзной кары спасли сохранённое мамино письмо с моей просьбой и майор Смирнов. Наган папа мне с войны так и не привёз, единственным его военным трофеем был солдатский котелок, наш, русский. Отец мой был исключительно бескорыстным человеком.

А теперь я, наконец, должен сказать много очень тёплых слов о нашей Бабе, маминой маме, Ульяне Михайловне Крайновой. В нашей семье не было слова «бабушка», братья и мы с Лидой называли её Бабой, отец с матерью обращались к ней только на «вы», оба называли мамой. И все мы почитали её как святую. Я никогда не видел Бабу сердитой, не слышал от неё не то что бранного, но даже громкого осуждающего слова. Всегда тихая, всегда в работе. Она прекрасно, вкусно готовила, пекла замечательные пироги. Больше всех Баба, это было очевидным, любила меня. Помню, что, будучи совсем ребёнком, я иногда заставал её тихо плачущей; мне было Бабу очень-очень жалко, я тоже начинал плакать, тогда ей приходилось успокаивать меня. И ни я, ни Лида так в своё время и не удосужились хоть сколько-нибудь узнать о прежней жизни нашей дорогой Бабы. Знали только, что родилась она в 1877 году, было у них с мужем пятеро детей. Овдовела в сорок лет в 1917 году. С каких лет она жила вместе с нашими родителями, мы, конечно же, не знаем, на моей памяти она была с нами всегда. Я запомнил, как, слушая по радио вести о зверствах немцев, Баба и мама плакали и сомневались в существовании Бога. Умерла наша любимая Баба в 1964 году, я в это время учился в Иркутске. Сейчас она и мои родители покоятся за общей оградкой на городском кладбище в Балино.

И ещё, если не считать крепких выражений отца, иногда (не часто) приезжавшего домой «без памяти», повседневного мата в нашем доме не было никогда. Я до сих пор не могу представить себе, чтобы такое могло случиться в нашей семье. Изредка отец, работавший уже в гараже фабрики БИМ, приезжал домой пьяным и вёл себя, мягко говоря, не совсем достойно. Баба, поджав губы, уходила в другую комнату: «Бурлак он и есть бурлак», – тихо говорила она. Утром отец стучался к ней: приходил просить прощения.

На отрезке моей «воробьёвской» памяти наша семья была вполне благополучной, в постоянных добрых отношениях с соседями. Ни Баба, ни мама никогда не чесали языки с соседками на лавочках. Это меня с мальчишками и девчонками часто можно было найти на одной всеми нами облюбованной завалинке на углу 5-й Березниковской и Торфяного переулка. И не только дома в семье не слышал я матерщины, не звучала она и в группах гулявших на улицах наших ровесниц-девчонок. Про мальчишек здесь, конечно, лучше помолчать.

При доме у нас был небольшой участок влажной глинистой почвы. Сколько отец перевозил на него торфа и другой земли, не помнил, наверное, даже он сам. Мы постоянно видели его с вёдрами в руках, таскающим с улицы в наш огород кучи им же привезённой земли. Потом он посадил первые три уже плодоносившие яблони, и они, к удивлению, легко у нас прижились. Появлялись вишнёвые деревца, кусты смородины: так образовался небольшой уютный садик. К стыду своему сознаюсь: всё это делалось без усилий с моей стороны.

Мои родители и сестра Лида, конец 1940-х гг.

А у меня уже лет с 12–13 была своя жизнь, поначалу не дающая родным поводов для беспокойства. Получив в подарок от отца охотничье ружьё, с весны чуть ли не месяц, а потом с открытием осенней охоты до снега я с мальчишками, а то и один, пропадал на болотах и в лесу. В 13 лет пошёл на станцию юннатов, она находилась в парке имени Степанова. Научился худо-бедно делать чучела птиц. Вообще же особая любовь к птицам была у меня с самого раннего детства. Чечётки, как мне кажется, прыгали у нас дома в клетках, когда я ещё лежал в люльке.

Карты

В Воробьёве утро летнего выходного дня для молодёжи начиналось с улицы. В начале 50-х годов рядом с некоторыми дворами на местах недавних ещё картофельных участков образовались зелёные лужайки. Они становились излюбленным местом постоянных игр детей, а где-то собирались в кружки и любители карт. Всем жителям это было привычно. Игроки, как громко хохочущие маленькие, так и обычно тихие взрослые, не раздражали. Таким укладом улицы моего детства и взросления были ближе к деревне, чем к городу.

Игровым инструментом подросших мальчишек и взрослых всегда были карты, игры шли на небольшие деньги. Всем известный «дурак», забава для маленьких мальчишек и взрослых женщин, встречался реже.

Картёжная страсть, естественно, не могла обойти и меня, в неё я втянулся в четырнадцать лет, притом признавал игру только «под интерес», то есть на деньги. Игр знал несколько, не нравилось мне кое-где процветающее «очко», по-настоящему же любимой всегда была и осталась трынка. Игра эта, когда партнёры при раздаче получают по три карты, проста и распространена под разными названиями с некоторыми лишь модификациями едва ли не по всему миру. Трынка как игра хороша своей калейдоскопичностью, быстрой сменой партий. Всё зависит от попавших тебе заветных трёх листочков. Едва глянув в карты, ты часто сразу их сбрасываешь, либо, пробежавшись по лицам сидящих игроков, чуть поблефуешь и опять-таки сбросишь или же начнёшь торг.

Поскольку деньги фактически являются средством благополучного существования, игроки в силу своего характера стремятся приобрести их возможно больше. На ближних к моему дому Березниковских улицах страсть к картам была у большинства нормальных мальчишек. Учились ли они ещё в школе, техникуме или уже работали, к выходному дню у всех накапливались какие-то небольшие деньги. И при виде первых заводил с колодой карт (чаще таковым был я) кому-то хотелось свой «капитал» приумножить. В игру включались пятеро-семеро, кто-то уходил, с ближних улиц появлялись новые. Зимой в доме одного из парней на углу 5-й Березниковской и Торфяного переулка нас иногда набиралось до 15 человек. Колоды хватало на 12 парней, остальным приходилось в нетерпении ждать чьего-то «вылета».

Слава богу, до денег я не был жаден никогда. И этим счастлив. В игре меня увлекал прежде всего сам процесс, а не ожидание обязательного выигрыша. Я не был настолько азартен, чтобы терять над собой контроль. Но мы же все не одинаковые. И скоро много внимания я стал уделять наблюдениям за сидящими против меня партнёрами. По тому, как человек открывает карты, по дрожанию у некоторых рук, по меняющейся мимике лица часто видно, насколько хороши могут быть его карты, готов ли соперник к блефу, риску, а может, просто жаден до выигрыша. Я видел, как некоторых игра, буквально оголяя их нутро, выворачивала наизнанку. И быстро понял: люди жадные, садящиеся за стол лишь с целью выигрыша, всегда остаются в напряжении, никогда, даже при идущем фарте, по-хорошему не улыбаются. И здесь всегда будет в выигрыше тот, кто может видеть своих противников, как раскрытую книгу. Играя в трынку на наших улицах, я практически всегда оставался в выигрыше. Крайне редко выдавался «не мой день», почему-то не шла карта, и я оставался с самым последним рублём в кармане. Но мне при моём отношении к деньгам это никогда не давило на психику.

И уже вскоре, лишь внимательно вглядываясь в лица, я мог увидеть, понять, кто есть кто из сидевших против меня. Только по лицу довольно быстро стал отличать людей подлых, трусливых, жадных до денег от партнёров честных, с кем приятно играть, кому не обидно и проиграть. Меня этому учили карты и наблюдательность.

Характеры мальчишек с ближайших улиц вскоре стали для меня, повторюсь, «открытой книгой». Поэтому я не упускал возможности подсесть к незнакомой группе парней, но опять всего лишь для того, чтобы посмотреть на манеру игры новых людей, вглядеться в их лица, проверить себя. Начиная игру с новым партнёром, я прежде всего изучал своего соперника. Часто старался сразу убедить его в своей недостаточной игровой компетенции, в робости, иногда как бы случайно, в открытую, «рубашкой» вниз сбрасывал неплохие карты, а это уже говорило о моей боязни проигрыша. Кстати, вглядываясь в лица игроков, анализируя их реакцию, понял, что твой прямой взгляд не обязательно вызывает в душе человека дискомфорт. Если взгляд глаза в глаза выражает непритворно доброе к сопернику уважение, агрессии в ответ ждать не надо. И хотя сейчас я говорю только о картах, подтверждение сказанному постоянно буду встречать и во многих других жизненных ситуациях.

Так довольно рано у меня развивалась способность быстро, почти безошибочно увидеть хорошего, открытого либо, наоборот, прячущего свои мысли порочного индивида. Кстати, вот только-только от «звездочётов» через интернет получил информацию, что это качество даровано небом тем, кто родился под знаком Рыбы. Значит, мне опять повезло ещё при рождении. Это и в самом деле тоже будет сопровождать меня всю жизнь, помогать в трудных, опасных, а порой и смертельных ситуациях. Первое впечатление об интересном мне новом человеке подводило крайне редко, но правым оказался тот, кто первым подметил, что и на старуху бывает проруха.

Случалось, насколько я помню, не менее трёх раз, когда все накопленные парнями на выходной день трёшницы и пятёрки оказывались в моих карманах. И каждый раз при такой ситуации, видя грустные лица сидящих на завалинке своих товарищей, я не мог испортить им выходной день. Праздник не отменялся. Предлагал каждому выбрать для себя любой из напитков, и, составив к ним список закуски, мы отправляли двоих-троих в ближний магазин. Думаю, ребята уважали меня и за это, что было неизмеримо дороже любого выигрыша. Подтверждение тому я прочувствую по прошествии лет.

И ещё. У игроков есть золотое правило: никогда не давать деньги в долг проигравшему тебе игроку, если он собирается сразу играть опять же с тобой. И был у меня такой казус. Я выиграл всё и у всех, в это «всё» попали и только недавно появившиеся у нас наливные чернильные ручки. Так вот по завершении игры я сразу раздарил их бывшим хозяевам. И они предложили мне сыграть на эти ручки против моих денег ещё раз. Я в это втравился и… остался без единого рубля. Так свою обиду на меня показал верный партнёр – колода. И это известно всем серьёзным игрокам.

Какое-то время мне стало казаться, что карты одушевлённые, живые, что они мне нередко «подыгрывали», что им нравится моя не агрессивная, не жадная до обязательного выигрыша манера игры. Но это бы значило, что в картах присутствует некая магия, а к этому мой разум был не готов. В то, что казалось мне мистикой, нос решил не совать. Но с плохим настроением колоду в руки не брал.

В 19 лет я познакомился с приглянувшейся мне очень милой фурмановской девчонкой, студенткой Ивановского физкультурного техникума. Отправляясь воскресным утром на улицу, я уже ставил себе цель – выигрыш нескольких десятков рублей. Выигрывал всегда, но ни разу так и не смог уговорить девочку пойти со мной в кафе. Ни разу. Выросшая в бедности, она была не в меру стеснительной. Приходя в общежитие техникума, я обязательно нёс конфеты, иногда печенье. И только через годы, будучи моей женой, Аля не раз вспоминала: «Девчонки всё время ждали твоего прихода, надеялись, что однажды ты принесёшь не конфеты, а пирожки или булочки. Мы же все и всегда были голодными». А я, накормленный вкуснейшими пирогами или блинами любимой и любящей Бабы, не мог себе представить, что рядом со мной могут быть люди, мечтающие о шестикопеечных уличных пирожках. Ну почему об их чаяниях я ни разу не услышал хотя бы иносказательного намёка? Я же мог всех их (кажется, восьмерых в комнате) подкармливать не только дешёвыми булочками.

Моя воробьёвская «синекура» неожиданно резко закончилась в 1960 году. Приехав из Иркутска на каникулы, я вышел с колодой на давно родное мне место на углу 5-й Березниковской. И… сразу «засветился» у накрывшего нас за игрой местного свирепого, как меня предупреждали, участкового. Пёс этот, как я сразу же увидел, и впрямь страху здесь на мальчишек нагнал. Игру заканчивали мы уже втроём, карманы у меня были пусты. Как вдруг парни, которые успели проиграться и сейчас просто наблюдали за игрой, все в один момент бросились бежать по улицам. Я чувствовал мента затылком, но, не оборачиваясь и буквально сжавшись внутри в тугую пружину, нарочито спокойно собирал с кона брошенные карты, деньги… Он наверняка считал, что уже держит меня в руках. Но сработавшая вдруг «пружина» в мгновение подбросила меня с травы, и через какие-то секунды я оставил позади всё ещё бегущих по улице мальчишек. А вот в лицо один другого мы так и не увидели. Самолюбие участкового было сильно ущемлено: два дня потратил он, опрашивая по ближним улицам, откуда появился этот «длинноволосый старик-картёжник». Умишком он явно был слабоват: ну ладно, принял меня, видя только с затылка, за деда, но мог бы сообразить, что старики на таких скоростях не летают. Все парни и местные взрослые заявили, что меня не знают, видели впервые.

Стальные рельсы Судьбы

С детства нас всех воспитывали атеистами. Но пришло время, когда я перестал верить ханжам, правда, не уверовал и в боженьку, посматривающего на нас откуда-то с облачка. Около 14 лет, ступив на опасную жизненную тропу, я вдруг обрёл удивительную способность: уже утром предчувствие, беспокойство в душе говорили об ожидавшем меня сегодня каком-то нежелательном событии. А поводов для таких ожиданий, как вы поймёте чуть позже, мне тогда хватало с избытком. Заметив это, стал экспериментировать: пытался менять планы на день, но спрятаться от неизвестной пока неприятности мне не удалось ни разу, она в этот день находила меня и когда я специально оставался дома. А раз так, уже тогда передо мной встал вопрос: не говорит ли это о том, что нежелательное для меня происшествие предопределено? Но кем?! Случалось это нередко, и, едва проснувшись, я уже заранее знал даже о степени опасности неизбежных сегодня обстоятельств. Но не мог предвидеть – каких. Пропал этот дар, когда мне было 17 и когда я твёрдо решил резко свернуть с выбранного по недоумию не того жизненного пути. Жалеть ли о недолгом времени обладания такой способностью или, наоборот, радоваться? Предпочтительным посчитал последнее: лучше заранее не знать, чем начать переживать до того, что всё равно тебя найдёт. Но вопросы в голове остались.

Взрослея, я постепенно начинал верить в царящий над всеми нами Высший Разум. Анализировал произошедшие с некоторыми людьми (в том числе и с моими бывшими товарищами) трагические события, искал объяснения тому, как они, вопреки здравому смыслу, логике, инстинкту самосохранения в какой-то момент шли точно к своей гибели. Невольно казалось, что для этого именно сама Смерть специально сплетала совершенно немыслимую паутину случайностей. Так, откинув тысячелетние знания человечества, я уже сам стал приходить к выводу, что одновременно с рождением человека рождается и его Судьба, держащая в своих руках уже готовый сценарий, гласящий обо всех перипетиях, в том числе и на моём жизненном пути, и «приговоре» о последнем шаге, последнем вздохе. Так я стал законченным фаталистом. Уже значительно позже начал приходить к мысли, что фактически мы являемся биороботами с заданной чёткой программой, а наш создатель – тот, кто и есть Бог.

Однажды я попытался припомнить случаи, когда лишь по немыслимому везению, необъяснимому стечению обстоятельств либо благодаря неожидаемой мгновенной собственной реакции мне удалось уйти от преждевременной гибели или серьёзных увечий. Таких случаев и случайностей набралось более полутора десятков, и считать их я перестал. Меня специально или по случайности должны были застрелить; в бухте, на озере, в реке переворачивались мои лодки; когда-то в юные годы за мной «ходили» одновременно два ножа. И не раз, когда я попадал в тяжелую и даже смертельную опасность, когда нужна была помощь в решении сложных чисто бытовых вопросов, будто кто-то специально посылал мне в подмогу иногда незнакомого раньше человека.

Это случилось уже на Камчатке: из-под удара ножа пьяного Сашки Наянова я вылетел из стоявшей у берега лодки, скрутив совершенно немыслимое для себя в любой другой ситуации нечто вроде сальто через голову назад. И затем всё решали секунды: он опять летел с ножом на меня, а я, ещё уговаривая дурака, уже давил на спусковой крючок табельного нагана и был уверен: сейчас он умрёт. (Как же чётко в те мгновения работала моя мысль: «Я стреляю, у меня в кармане чистый носовой платок, наступаю ногой на Сашкину руку и забираю платком нож – необходимый вещдок».) Сашка остановился в полушаге от смерти. Такое развитие событий, как я посчитал много позже, зависело не от меня, оно не вписывалось в предначертанную мне линию дальнейшей жизни. Мог ли я тогда усмотреть в этом случае нечто сакральное? Конечно же, нет. Просто нам обоим повезло.

Мне уже было за семьдесят, когда на Карагинском острове, споткнувшись и падая с горы, я летел вниз головой точно в камень. Спасла «сверхмгновенная» реакция: перед камнем я успел выкинуть руки, оттолкнуться от земли на сантиметры вбок. Опять помог себе сам? Очень неудобно мне приходилось падать с лестницы (на железные трубы), с дерева (на ожидавшие меня внизу острые сучья), и это обходилось без каких-либо серьёзных повреждений. Уже, считай, в мои восемьдесят, в горах Панамы, в четырёх километрах от городка я и моя внучка Анна, одетые только в шорты и футболки, попали под тропический ливень. Тропический – совсем не значит тёплый. Я знал, что пройти эти километры ухабистой, размытой глинистой дороги под холодными потоками, льющимися с неба и с гор, почти немыслимо. Как вдруг на дорожных выбоинах появился возвращавшийся откуда-то из горного индейского поселения джип. Через два дня местный гид рассказал нам, что с гор привезли тела двух молодых туристов, погибших едва ли не в этот же день.

А как найти объяснение такому случаю? Это было уже на Камчатке, на улице Лукашевского: мимо закрывавшей мне обзор стоявшей машины с возвышения я прыгнул на дорогу. И, уже находясь в воздухе, увидел летящий на скорости джип и сумасшедшие от испуга глаза молодого водителя. Резко-резко отмахиваясь от воздуха руками, я завис на месте, и джип успел пролететь мимо. А я оказался опять-таки не там, куда (под машину) должен был попасть при прыжке. По мере изложения своей жизненной истории я вспомню и другие пришедшие мне на помощь чудесные случайности.

Так я постепенно приходил к мысли, что меня кто-то оберегает. Стал верить в реальность ангелов-хранителей. Пока сомневаюсь в том, что они есть у всех людей. Мы знаем, сколько невинных детей, талантливейших молодых людей гибнет на первых шагах жизни, на самом пике взлёта много обещавшей судьбы. Меня же мой замечательный Ангел ведёт часто как малое дитя, буквально за руку. Выдёргивает из-под машин, оберегает от больших и, казалось бы, даже непоправимых несчастий. Он помогал в ситуациях, выход из которых потом кроме как чудом объяснить было невозможно. Ещё об одном совершенно немыслимом, но повлиявшем на всю мою жизнь чудесном случае расскажу позже. При очередном спасении от беды я говорю себе: значит, ты сделал в данной тебе жизни пока не всё доброе, что обязан. До последнего времени так оно и оказывалось.

Но, постоянно за мной приглядывая, Ангел взамен даёт мне возможность то и дело попадать в неопасные нелепые ситуации. Так, вероятно, Он надо мной подшучивает. Простой пример: когда передо мной две незнакомые дороги и мне нужно выбрать из них нужную, я точно пойду по той, которая приведёт в тупик или на «помойку». На всякие глупости, недоразумения я большой специалист. О них потом всегда вспоминаю (и рассказываю) не только со смехом, но и, опять же, с неизменной к Ангелу благодарностью.

У каждого из нас на подобные случаи могут быть свои взгляды, свои объяснения. Со скептиками, в чём тоже уверен, не то что спорить – говорить на эту тему не надо. Но даже они, включая моего друга Воропанова, решившись прочитать эту исповедь, кое над чем, трудно для них объяснимым, надеюсь, задумаются.

Изнанка моей юной жизни

С 14 лет незаметно для родителей я стал пропитываться романтикой уголовного мира. Первыми моими невольными (подчёркиваю – невольными, не желавшими, упаси боже, вовлечь меня в свой круг) воспитателями стали взрослые воры, законники той «чистой пробы», катастрофически быстро вымиравшей в конце 1950-х годов. Конечно же, они были преступниками, но с жёсткими к самим себе требованиями, сравнимыми с офицерским кодексом чести. Своего рода отдельная каста, этика которой отвергала хулиганство, грабежи, бандитизм и не то что убийство, но даже избиение и оскорбление другого вора. Решение о «завязке», выходе из этого круга каждый из них принимал для себя сам, объявлял об этом на сходке, и слово его было неоспоримым. Но и после этого в его помощи (не касающейся наказуемого прошлого) в случае необходимости был уверен любой бывший товарищ.

Поведение воров всей страны регламентировалось специальными (насколько помню) «указами». Тяжёлые их нарушения: убийство вора, предательство, тяжкая форма хулиганства, даже крайне недостойное отношение к женщине (известно, что вор не мог иметь жену и личные ценности) – выносились на воровскую сходку. Не посвящённым в воры места на сходке не было. Виновному давали возможность высказаться, и при тяжком, не имеющем веского оправдания нарушении «указа» большинством на сходке иногда выносился вердикт: «Резать!» Смерть провинившимся вором принималась достойно, убивали ножом, профессионально, человек умирал мгновенно. Мне об этом ритуале всё было рассказано досконально. Даже из того, о чём я тогда узнал, можно было представить, какой силой воли, каким фанатизмом была пропитана та воровская «каста». Кстати, когда был пацаном, мне не пришлось услышать таких выражений, как «вор в законе», «коронация». Их, этих понятий, тогда не существовало, хватало слов «вор» или просто «законник». Это сейчас «коронуют» бандитов, грабителей, которые попутно не гнушаются и убийства.