Радуга на сердце

Теплое прикосновение к спине погасило последние угольки гнева. Как ты там говорил, Овердрайв? Задавал вопрос, кто ты. Кому, интересно только… Не успел дочитать, да и неважно. Ты мне коллега, Линь. Ты мне лучший друг, светлая. Ты мне любимый человек… И одно-другому-третьему не мешает.

Тихий писк смешался с запахом корицы. Абсурд, но Санька сейчас уже не ручался за свои шесть чувств. Просто все слилось в одну картинку.

– Отдай мне трекер, – сказал Санька.

Коричное дыхание опалило шею. Горячий металлический брусок упал в карман рабочей куртки. Санька неуловимым движением поймал белую ладонь, еще касавшуюся грубой холщовой ткани.

Линь вздрогнула. И поделом мне. Теперь она будет бояться меня всю жизнь. Санька осторожно прижал ладошку к губам, тихо прошептав в самую серединку, где кожа вопреки касанию металла и токсичных жидкостей каким-то магическим образом осталась тёплой и мягкой, как шёлк:

– Твои руки, Линь, как руки хирурга, чувствуют механику… чужой души. Слушай… Я сейчас пойду к ним. А ты побудь здесь. Обещаешь?

– Да, Саня.

Ошметки взорвавшегося коммутатора валялись по всему силовому помещению, а его останки кто-то сердобольный уже вытащил на свет божий из недр батареи. Санька, не обращая ни на кого внимания, присел перед изуродованным бутербродом электронных элементов и провел кончиком пальца по оплавившимся тиристорам. На каком старье работаем, боги Сети… Неужели еще сотня лет пройдет, а мы все так же будем торчать в двадцатом веке, получая новые технологии из-за границы с опозданием на эпоху?

В поле зрения появились Пароёрзовские ботинки. Санька хотел было подняться, но передумал. Я действительно виноват.

– Это была ошибка монтажа, – сказал Пароёрзов негромко, словно прочитав Санькины мысли. – Слава Богу, не нашего, а субподрядчика. Батарею починят за следующую неделю. Тебе повезло, Александр Валько.

– Почему? – глухо спросил Санька, не поднимая головы.

– Потому что я могу свалить вину на кого-то другого. Но следующая авария будет на твоей совести, слышишь?

– Я не начальник стенда. Он в отпуске, а я всего лишь… – Санька поперхнулся и закашлялся. Едкий запах горелого вгрызался в легкие.

– Всего лишь ангел-хранитель стенда, – Пароёрзов пихнул ногой сгоревший коммутатор, из которого от удара посыпались еще чудом державшиеся элементы. – Так уж попроси в Небесной Канцелярии, чтоб такого больше не было.

Чтоб такого больше не было.

Больше не было.

Не было.

Санька тихо накрыл матом весь белый свет. Амба. Вечер пятницы. Всех взашей отсюда, все равно с разгона не починить. Внутри зрела уверенность, что это не последнее ЧП, но Санька старался об этом не думать. И звенели горькой полынью и медным привкусом на языке всплывшие в памяти строчки забытого стихотворения…

Развлекайся, о Господи. Я устал

Править копии лиц с твоего листа,

Чтобы ты на клочья их рвал потом.

За рекою стартует Полынь-звезда,

Мой последний небесный дом.7

Глава 4

Если карьерным ростом называют обычно то, что происходит в вертикальном направлении, то профессиональный путь Кирьки был скорее похож на пресловутое «мыслью по древу», на полёт белки с одной кроны на другую. Ответственный исполнитель, сдача проектов раньше срока, поиск двери на выход там, где остальным видится стена с нарисованным на ней очагом – и никогда, никогда фамилии Заневского на титульниках этапных отчётов и в научных статьях, написанных по мотивам его достижений.

Чего скрывать, Буревестник и сам не стремился к славе да влиянию, к тому, что понимается под словом «власть». Организатор, честно говоря, из него был фиговый. Внутренней мотивации у Кирьки хватало с избытком, но она упорно не желала воплощаться во внешнем мире в качестве прутика-стимула, которым умелый руководитель то щекочет своих подчинённых, то, бывало, протягивает вдоль хребта.

Кирька слишком сильно ценил свободу других от себя. Равно как и свободу себя от других.

«Потому и остался в обществе компа да кошки, – подколол хакера внутренний голос. – И чего ради ты вообще живёшь, птаха? Кому ты, чёрт подери, нужен?»

Отправив письмо со вложенным файлом – дописанным точно в срок характерологическим модулем искусственного интеллекта, Кирька устало вздохнул и помахал рукой перед экраном, приказывая машине перейти в спящий режим. Вот, одним компаньоном меньше. Осталось достать пакетик кошачьего корма, и тощую, как хозяин, трёхцветную животинку резвым аллюром унесёт на кухню.

А вот теперь – абсолютное одиночество.

Не раздеваясь, Кирька повалился на диван. Успеть бы вырубиться за ближайшие полчаса, иначе фига с два он уснёт…

> shutdown

***

На остановке было тихо и пусто. Конечно, в пятницу нет разницы, кто ты – научный сотрудник, инженер или рабочий. Все штурмуют проходную в три часа дня, а в пять-ноль-шесть, как сейчас, через турникет проходят самые отъявленные несуны и трудоголики.

Санька, привалившись к теплой шершавой доске этого старинного укрытия от дождя, ждал автобус в Колпино. Он любил вот так погреться на Солнце, сощуриться на его игольчатый нестерпимо яркий бок за сизой тучей и выключить в голове все мысли до единой. Но после сегодняшнего дня последний пункт был почти что невозможным. Да еще и в нижнем веке на правом глазу завелся какой-то нервный персонаж, которого нещадно колотило от одного только намека, что вот-вот, через каких-то три часа, он будет дома, рядом с Ангелиной Павловной. Нет, каким бы хорошим актером я ни был, а после такого спектакля мне уже не посмотреть ей в глаза спокойно. Интересно, в ней хоть что-нибудь шевельнулось, когда я ушел? Ну, хоть капля… Сострадания? Стыда? Сочувствия? Почему все труднодоступные загрубевшему человеку чувства начинаются именно с буквы «С»? Или всё это оказалось помножено на ноль Самоконтролем и Субординацией ведущего специалиста по психодиагностике, который в рабочее время должен напрочь забыть о том, что кем-то кому-то приходится, иначе сам будет с треском уволен за профнепригодность?

А ведь была какая-то здравая мысль сегодня в этом аду. Санька начал прокручивать фильм ужасов в обратную сторону и потрясенно замер, забыв даже моргнуть, глядя на Солнце. Трекер. Словно. Живой. Да, черт побери, да, он словно чувствует меня, отзывается на мои эмоции. Не бессистемно, а только когда во мне вспыхивает пожар. И писк его, противный этот зуммер в кармане, он не просто так. Но кому, кому придет в голову создавать такую безделицу?

Из-за поворота шоссе показался «подкидыш». Так в институте называли маленький юркий флаер, который раз в двадцать минут летал к метро и за умеренную плату даже разрешал посидеть на крыле при нехватке сидячих мест. Впрочем, сейчас он пуст, а это значит, что жизнь опять решила все за меня. Но и к лучшему. Ангелину Павловну мне сейчас видеть муке подобно, сорвусь, задам по первое число, а город лечит. Пройтись по центру, посидеть в кафе… И кое-кого отблагодарить за помощь.

from: Salamander

to: _thunderbird_

Привет, птица. Где ты нынче обитаешь, в Питере? Хотел встретиться с тобой. Есть, за что поблагодарить, есть, что показать.

«Ты зачем ему написал, дурак?!» – возопил мозг Саньки уже после того, как сообщение ушло получателю и, самое страшное, тут же потеряло синий оттенок, ибо было прочитано мгновенно. Действие-до-мысли, овердрайв-стайл, черт побери. И что дальше? А если он согласится…

Но Санька и сам понимал, что ему нужна помощь. В институте он дешифровкой не увлекался, значит, следовало поднимать старые связи… Санька едва заметно поморщился и прикрыл глаза, крутя в загрубевших пальцах трекер. «Старые связи» предполагали встречи с однокурсниками и глубокое погружение в мир юности, полной амбиций и наполеоновских планов. Но даже если так, к кому идти? Очевидно, к отличнику. Санька отнюдь не разделял мнение многих, что оценки ничего не значат. Однако отличником, круглым отличником, круглее просто нет – ни одной четверки за пять лет, был в том выпуске он сам. Но за -надцать лет работы кем угодно и где угодно, только не по специальности, он растерял все знания, и в памяти сидело только смутное понимание, как написать машину Тьюринга, да обрывки определений чего-то жуткого, вроде «рабастности» и «эмерджентности». Значит, идти не к отличнику, а к тому, кто уж точно не бросил программирование ни за какие коврижки. К тому, кто дышал этим пять лет учебы, забивая на все остальные предметы настолько, что пару раз был едва не отчислен. К тому, кого Санька искренне ненавидел, ибо слово «конкурент» тогда в его критериях приравнивалось к «врагу»… Ну что ж, Кирька, Кирилл Заневский, известный всему институту под ником Буревестник, мы снова встретимся. И на этот раз я буду просить помощи, чего не делал раньше никогда.

«Хотел встретиться с тобой…»

Кирька пару раз моргнул и ещё раз перечитал письмо, стараясь не поддаваться нарастающей панике под заголовком «до тебя пытаются добраться». Нет, хотели бы – уже давно добрались бы, через того же Антуана (он же Экзюпери), с которым они наворотили много дел на пятом курсе и уж явно были связаны плотнее, чем с Санькой Валько.

Нет, к чёрту встречи с прошлым. Ни разу Кирька не появился на встречах однокашников после окончания школы, ни разу не был изловлен цепкими руками однокурсниц, не был притащен на сборища выпускников института.

Чего ты боишься, Буревестник?

От кого ты бежишь?

От тех, кто помнит, какого цвета были твои перья …цать лет назад, а потому не готов увидеть и принять их нынешний окрас?

Поблагодарить…

Кирька фыркнул. Не нуждался он ни в чьей благодарности. Обычно после неё требовалось ответное «алаверды», шаг за шагом заводящее двоих людей в трясину созависимости друг от друга. Да и за что благодарить? За то, что когда-то давно, единственный раз, взял Саньку-Салмандру с собой на взлом, показал ему другой мир, запретный мир реки-под-рекой, в котором гулял ветер истинной свободы?

А вот насчёт «показать»…

Ладно, Валько, если тебе нужен молчаливый восхищённый слушатель, который полюбуется твоими достижениями в жизни за эти самые …цать лет, то вот он я – парень с галёрки, который как бы ни старался, не мог догнать тебя почти ни по одному предмету, и только по информатике имел во все щели. Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон.

«А кто старое забудет, тому оба», – само собой возникло в кирькином мозгу окончание поговорки, давнее увлечение лингвистикой так некстати дало о себе знать…

А, ладно.

from: _thunderbird_

to: Salamander

привет ящерица.. сейчас в спб, да.. завтра вечером свободен, после 18.00 выбирай место..

Так. Завтра после шести. Нет, это меня не устраивает. Санька зажмурился. А ведь вот он, твой шанс быстренько свернуть внезапно открывшуюся переписку, наложить жгут на воспоминания, хлынувшие из памяти широким потоком… Как этот худющий паренек добивал тебя на парах скоростью написания кода, когда ты еще ковырялся в подключенных библиотеках, а он уже ставил end. Как этот урод, без слез смотреть нельзя, смазливый темненький пройдоха, штабелями девок укладывал у дверей своей комнаты в общаге… Как ты, к счастью, не дурак, удержался от того, чтобы не пойти вместе со всеми бить морду этому засранцу…

Ящерица. Не рак. Нет, пока я на попятный не иду. Хоть и не понимаю, зачем ты мне, Буревестник.

from: Salamander

to: _thunderbird_

Я свободен сейчас и до глубокой ночи. Может, найдется для меня время сегодня?

Выведя на боковой монитор недоделанный интерфейс очередной проги, Кирька прищурился на строки кода. Сегодня. Всем надо внезапно и сегодня. Ладно, до десяти вечера он точно успеет сдать один мелкий заказ, даже пятую точку рвать не придётся… А потом посмотрим, кто из нас дольше сможет остаться онлайн: я – ночная птица, или ты, ящерка, засыпающая с последними лучами солнца?

from: _thunderbird_

to: Salamander

глубоко – это, например, в полночь?

«Что скажет Ангелина Павловна…» – простонала правильная подкаблучная половина Санькиного «Я», представляя молчаливый погром в духовном мире хозяина, когда жена откроет ему дверь не раньше, чем в третьем часу ночи. И что ты ей скажешь? Смотрел развод мостов и застрял на Ваське? Или в гостинице на Лиговке Линь ласкал? Или, черт побери, встречался с мужиком, которого не видел чуть меньше двадцати лет?!

Никогда я не был хакером. Им и не стану. Санька чувствовал, как эта игра выходит из-под контроля. Да это не игра уже, а прицельное метание ножей. Но ты, Александр Валько, не умеешь проигрывать. Тогда блефуй.

from: Salamander

to: _thunderbird_

Север напротив Гостинки работает круглые сутки. а тебя не отругают, что так поздно?

– Язва ты, Санька, – усмехнулся было Кирька, но в следующий миг мелкий пенный след искреннего возмущения фразой «не отругают?..» смыло невесть откуда взявшейся волной… сочувствия?

Кирька закрыл глаза и откинулся в кресле, пытаясь понять, каким ветром принесло ему в лицо лёгкую нотку полынной горечи, от которой вырубилась даже его вечно включённая опция «отмочить что-нибудь смешное и язвительное», а потом словно наяву услышал тихий санькин голос. Тебя-не… Ну, а меня самого, то есть Саньку?

Отругают, наверняка отругают, ибо есть кому ругать человека, отягощённого семейным багажом. «В отличие от меня», – подумал Кирька, но отчего-то веселее ему не стало ни капли. Впрочем, окольцовывая свою благоверную, как там её, ты должен был понимать, на что идёшь, Валько. Недаром помимо стандартных «Согласны?» в ЗАГСах проводят ещё и экспресс-ЭЭГ на вменяемость кандидатов в молодожёны.

from: _thunderbird_

to: Salamander

по себе не судят)

я забиваю столик в углу.

Полночь не полночь, а все один черт в город, хоть и только шестой час вечера. Санька трясся в вагоне метро, убаюканный гулом поезда. Вот и хорошо, вот так и надо… Сорваться. Освободиться. Сделать то, что хочешь.

Паника накрыла его внезапно, когда Трус внутри выставил перед глазами портреты Ангелины Павловны, Катьки и Линь. «Что ты делаешь, Саламандра? Остановись, пока не поздно, – вещал Трус. – Да, сокурсник. Да, давно не виделись и век бы еще не видеть. Я бы не поехал. Зачем он тебе, этот Буревестник? За ответы на тесты ты спасибо можешь написать и сообщением, а трекер – это ничего не стоящая ерунда… Ты вот о чем подумай. Что скажут все твои, если узнают, что ты посреди ночи встречался с кем-то в центре города? Тебе помочь? «Первая любовь, свидание, сразу – как тебе его подогнали, чуть только с женой разладилось…». И всем будет глубоко наплевать, что Буревестник отнюдь не дама, а мужик… Чего под луной не бывает». И трекер, так жгущий сейчас кожу, боится не меньше тебя. Боится этих тонких хакерских пальцев, на чье растерзание ты хочешь его отдать.

from: Salamander

to: _thunderbird_

Прошу прощения, Кир. Тут документы на недвижимость надо из области забрать… Извини, что взбаламутил. Потом, как-нибудь увидимся.

«Извини, что…»

У-у, ещё не встретились, уже извиняться…

Кирька удручённо покачал головой. Похоже, кое-что в некоторых людях не меняется.

Во-первых, если б тебе вправду припёрло забрать документы, ты бы об этом не стал писать кому попало. А во-вторых, запятая после «потом» – лишняя. Если я пишу нарочито неграмотно, то это ещё ни черта не значит, Валько, это помогает приглушить бдительность, показаться своим-в-доску, а в это время по единому лишнему знаку отследить состояние человека, словно по неверно взятому символу поймать критическую ошибку в программе.

Мысли Кирьки взвились в небо стайкой перелётных птиц, а его тонкие пальцы сами собой потянулись к сенсорному экрану, развернули си-сферу…

«Как ты был пай-кодером, не умеющим скрыть ни истину, ни собственные эмоции, так им и остался», – ещё успел подумать хакер, прежде чем с головой нырнуть в одну из баз данных. Но тебе нужна помощь. Очень нужна, Санька, и чёрт знает, как я это понял – может, вспомнил, что ты обычно пытаешься атаковать первым, чтобы скрыть собственную уязвимость – вот как сейчас этим «Тебя не будут ругать?», а может, сама Сеть выдала мне прямо в нужую извилину твой отчаянный позывной. А короткое окошко нелегальной риэлторской базы, возвещающее о том, что никаких сделок с недвижимостью у тебя не было и не предвидится, лишнее доказательство тому, что тебе нужна помощь. И чем скорее, тем лучше. Давай, Валько, хорош метаться. После запроса авторизации мышкой не машут.

from: _thunderbird_

to: Salamander

Санька. Сегодня. В восемь вечера. Или никогда.

***

Наплевав на правила дорожного движения, Линь летела чуть не по середине трассы, почти по самой нейтрали, ежесекундно рискуя превысить скорость с «предельно допустимой» на «разрешённой только для камикадзе». Встречный ветер бил по глазам, проникая в узкую щёлку не до конца закрытого шлема, и лохматил тёмную чёлку. Без ветра девушке было тяжело. А в её голове сами собой складывались строки стихотворения:

Если уйду незамеченным в ночь,

Дважды в двери повернув длинный ключ,

Даже и «Лиза Алерт» не найдёт,

Ибо не вспомнят, во что был одет,

Что говорил, улыбался когда…»8

«Почему ты пишешь от лица мужчины? – голос матери, которой Линь не звонила уже целые (о катастрофа!) сутки, так некстати ввинтился в ровную, почти маршевую мелодию текста. – Ты вообще э-э… нормальная? Ну, в смысле ориентации…»

Усилием воли Линь заткнула мамин голос, лишь её пальцы дрогнули на потёртой рукоятке газа, заставляя мотоцикл выложиться для своей хозяйки ещё больше обычного.

«…В горсти пять вёсен песка и воды,

Тысячи лиг вдоль железных дорог,

Светлые ленты неназванных рек…»9

Последний луч закатного солнца высветил за поворотом левую половину дороги, заставляя стволы деревьев вспыхнуть рыжим, словно бы они и вправду были охвачены лесным пожаром. А справа, в прохладно-фиолетовом сумраке наступающего вечера, по-прежнему продолжали тянуться ровные ряды двухэтажных коттеджей, которые отличались друг от друга лишь порядковым номером на углу.

Сколько раз она, зачарованная видом на далёкий горизонт, проезжала на полной скорости нужный поворот к одному из таких коттеджей, где на ста квадратных метрах, обставленных в стиле «хай-тек класса люкс», девушка могла бы назвать своими лишь два угла, в одном из которых стояло кресло-капля с принтом в виде звёздного скопления, а вторым был угловой треугольный балкон с видом на огни восьмиполосной трассы?

«Плоха та жена, что не спешит с работы домой! – на этот раз в эфир ворвался совсем посторонний голос, принадлежащий какой-то набожной олдскульной бабульке, которую Линь на днях перевела через дорогу. – Мужа любить надо, после свадьбы жена ему принадлежит, потому и фамилию должна менять… А детишки-то есть у вас? Как нет, три года вместе – и до сих пор нет?! Плохо, очень плохо…»

«Ага, бабка, и это ты ещё не в курсе, что в паспорте я оставила свою прежнюю фамилию, – злорадно подумала Линь. – Тебя бы инфаркт хватил от такой моей дерзости…»

Ах, да к чёрту все эти хождения вокруг да около. Просто признайся себе, девчонка, что не хочешь ты детей от человека, который когда-то (те самые три года назад) сказал, что любит тебя, а сейчас уже ясно, что и делаешь ты всё неправильно, и говоришь не то, и чувствуешь не так, а нет, впрочем, иногда (!) ты принимаешь верные решения, особенно когда он залегает по вечерам на диване с планшетом, а ты мечешься меж плитой, стиральной машиной, утюгом и собственно мужем, успевая приготовить, убрать, обнять, за единый вечер спланировать маршрут путешествия, выслушать рассуждения по поводу «не очень логично» или «зачем так суетиться?», через минуту получить одобрение, да и то лишь после своего фирменного «Не нравится – сам выбирай до морковкиных заговен и делай всё сам», снова обнять, а в ответ получить дружеского тычка пальцем в живот да фразу: «Ну не злись ты, кисы должны быть милыми».

А хочешь ты детей от другого человека (падайте в обморок, мама и бабка, предавай меня анафеме, Святая Церковь). Того, у которого глаза с добрым, чуть усталым прищуром, синие-синие, как северное небо. Того, кто не сбежал прочь, увидев тебя в гневе. Того, кто не стал первым делом читать нотации, увидев, что ты ошиблась. Того, кто протянул тебе руку тогда, когда ты меньше всего этого заслуживала и потому больше всего в этом нуждалась. Того, чёрт подери, кто по нелепой прихоти Времени годится тебе в отцы, так что самое время идти каяться в греховных сновидениях, в которых грозовая ночь, ветер, река и звёзды, разметавшиеся волосы, в которых ты подходишь к нему сзади, протягиваешь тонкие пальцы к обнажённой спине и шепчешь короткое «Разряд»…

Будь ты неладно, чёртово Время, что не отмотать тебя назад, когда если хоть не у него, так у меня не было ещё штампа в паспорте и невидимых оков на шее. Да не выкрутить так, чтоб и миру мир, и двоим любовь…

Рвется из груди синица, которой уже и так обрезали крылья, машет своими обрубками, хочет стать журавлем для горячих рук того, что смог тебя принять настоящей, и не может, не может пробить эту реберную клетку, застревает между прутьев со слабым стоном…

И на едином горьком выдохе Линь добивает стихотворение.

«Боги, пошлите мне смерть при грозе!

Вспышка, слепящий разряд – вот и всё.

Буду смотреть на небесную брешь,

Лёжа в траве и не чувствуя дождь»10.

***

«Север» на Невском встретил Саньку дорогим запахом шафрана и почти полным залом. Строго говоря, «Север» на Невском был Котом Шредингера, потому что Санька смог на память назвать еще четыре филиала старинной кондитерской, открытых на проспекте. Но для тех, кто прожил хотя бы с десяток лет в Петербурге, был только один тот самый «Север». Напротив Гостиного двора, ступеньки вниз и прозрачная стеклянная дверь.

На старомодных механических часах, плотно обхвативших запястье, стрелки сошлись в едином порыве на без двадцати восемь. Слишком рано пришел, ну да ладно, есть время подготовиться. Санька пристроился в конец очереди, распределив остатки сил после сумасшедшего дня на три задачи в порядке сложности: выбор чего-нибудь выпить-поесть, ибо обедал он сегодня только психологией, – десять процентов, удержаться на ногах и сохранять приличный для петербуржца вид человека в криогенной камере – еще двадцать, а остальное – на попытки построить предстоящую беседу. Ха, беседа беседой, а еще надо узнать тебя, Кирилл Заневский. «Я забиваю столик в углу». Дальний под кондиционером еще пустует, а в остальных сидят те, кто по определению быть тобой не может. Каким ты стал за эти, страшно сказать, сколько лет, если меня самого уже родная мать с трудом бы узна…

– Привет, Валько, – тихий, с легкой хрипотцой голос прозвучал над ухом как набат в средневековой Москве.

Санька невольно дернулся и оглянулся. Рядом стоял Кирька. Да, можно было особо не волноваться, время не внесло особых изменений в его внешность. Разве что стал еще выше ростом. Или это я клонюсь к земле? Санька протянул сокурснику руку.

– Привет, Зане…

– Мне двойной эспрессо и штрудель с вишней, – бросил Кирька, едва коснувшись пальцами Санькиной руки, и летящей походкой рванул к свободному углу.

Санька опешил. Вот это скорость… Ну, Заневский, ты что, еще не бросил свой транскод, раз и в реальной жизни носишься как угорелый? Впрочем, аналитик в Саньке быстро заткнулся под каблуком циника, который уже мысленно прикинул счет за двоих. Да, Валько, вот тебе и свидание по полной программе. Какого ты тогда без цветов приперся? Еще б и колечко сразу, черт побери.

– Молодой человек, что вы будете брать? – голос за противоположным краем витрины заставил Саньку очнуться.

– Это вы мне? – тупо переспросил он.

Вышколенная девочка в фирменном коричневом переднике позволила себе подкатить глаза к потолку. А что, собственно, такого? Я на «молодого человека» уже эн-лет не откликаюсь. Как в старом фильме: «Who is молодой? I am не молодой. I am старый! Вот, видишь, седина прет, и душа надорвана!»

– Двойной эспрессо, штрудель с вишней… – Санька замялся, все, что он хотел взять себе, вылетело из головы, – э-э-э… торт… «Театральный» и… кофе по-ирландски.

– Кофе по-ирландски у нас без алкоголя, – сообщила девушка, слегка встревожившись. – С сладким сиропом…

Санька махнул рукой. Похоже, что у меня крупными буквами на лбу написано, что я хочу напиться, а не судьба.

Оплатив счет, Санька взял полный поднос и медленно двинулся в угол к Заневскому, который с отсутствующим видом разглядывал люстры со светодиодной подсветкой. Узкий проход, выдвинутые стулья, и люди, люди, люди… Балансируя с подносом как канатоходец, Санька, наконец, поставил заказ перед Кирькой и облегченно выдохнул. «Ну хоть какая-то польза от стенда, могу донести важные вещи, не разбив», – мелькнуло в голове Валько, пока Буревестник быстро сортировал содержимое подноса на «мое» и «боги сети, что это еще за гадость».