Основание

Жить несчастной девушке было негде, но и разделить ложе с любимым она тоже пока не могла. Потому сидели они сейчас у камина, глядя то на огонь, то на две заткнутые подушками дыры в раме гостевого зала. И кому было надо выбивать цветные, привезенные отцом из немецких земель стекла? Позволено грабить – грабьте! Но зачем бить рамы или посуду?

Якуб невольно дернулся, и тут же ощутил боль в раненом предплечье. Вспомнились трупы валявшихся во дворе солдат, лужи крови. «Ох, Свод! – с горечью подумал молодой пан. – Безумец, безумец… А ведь сдержал свое слово! Защитил друга, как мог. Сполна спросил с Василевых солдат и за Патковицы, и за Мельник…»

За окном, будто отзвук вчерашнего пожара, пылал яркий закат. За стенами, в коридорах было слышно, как двигают мебель, гремят дрова у печей, скрипят под тяжестью многих ног половицы. Это Антось с женой и его подручные заканчивали убирать и обустраивать пану и его гостье комнаты. Мертвым мертвое, а живым – живое… В мельницкий замок снова возвращалась жизнь.

Якуб, не желая показать любимой то, что рана доставляет ему страдания, взял ее холодную ладонь и поцеловал, согревая. И, словно в сказке, вдруг начали затихать за стеной звуки, смолкать голоса, шаги…

В дверь гостиной постучали. «Комнаты готовы, – устало улыбаясь, подумал Война. – Наверняка Антось уже и воды принес. Боже мой, как же я хочу помыться и лечь спать! Нам обоим надо поспать, – глядя на бледное, заплаканное личико Сусанны, на золото ее чудесных густых волос, заключил он. – Завтра наступит новый день. Теперь все будет иначе…»

Скрипнула створка, но Якуб не спешил оборачиваться. Ему не хотелось отпускать руку любимой. В пустые стены зала ввалился людской шепот. Сусанна подалась вперед. Ее лицо вытянулось и застыло.

Превозмогая боль, удивленный Война медленно повернулся и… онемел! Сердце мощно ударило в грудь! Проем двери буквально распирало от слуг с искаженными страхом и любопытством лицами, а перед ними, распятый на плечах Антося и Казика, висел не кто иной, как чертов кровавый рубака Ласт Пранк!

– Боже, – тихо выдохнула Сусанна, – Якуб, он снова принесет нам лишь несчастья. Что за человек? Его даже земля не принимает…

– Война, – прохрипел в ответ Ричи, – Война. Черт побери, это вы, старина! Вы живы. А я, признаться, Казику не поверил.

Якуб с трудом поднялся и подошел к вернувшемуся из преисподней другу.

– Я? – спросил он, вглядываясь в пропитанную кровавыми разводами сорочку Свода. – Да, Ричи, слава богу, я пока жив. Но как оказались живым вы?! Я не могу поверить. Может, какой-то кромешник7 перекинулся в вас?

Ласт Пранк зло ухмыльнулся:

– Хоть произнесенное вами слово мне и незнакомо, но подозреваю, что речь идет о каком-то демоне? Что ж… Не хочу вас окончательно запугать, но не только ваша панна осталась недовольна моим появлением. Меня выгнали даже из Чистилища.

– Что вы такое говорите? – испугался Война. – Он бредит? – обратился он уже к Антосю.

– Что ж, пан, – не давая съехать Своду на пол, прихватил его покрепче истопник, – калі паглядзець на дзіркі ў яго скуры, ды і на яго самаго, як тут не паверыць, што яго з Пекла прагналі? Пан, вы лепш кажыце, куды яго зараз несці?8

– Его комнату не убирали?

– Што там прыбіраць? – удивился Антось. – Русакі і тыя пабаяліся ў той пакой сунуцца. Там усё як і было.

– Хорошо, Антось, – косо глянув в сторону Сусанны, замялся Война, – тащите его туда. Скоро придет Климиха, меня перевяжет и его посмотрит.

Обработав рану Якуба, Климиха, старая знахарка и ведунья, засобиралась уходить, но пан Война вдруг взял ее под руку и повел в глубь спящего замка. Он все еще не знал, как сообщить старухе, что ее недавний гость, тот, кого и похоронили-то в холсте и сорочке, выделенной сердобольной Климихой Михалине, ожил и выбрался из могилы.

– Бабушка Параскева, – начал издалека молодой пан, – тут еще одно дело к вам. Спросить хотел. У вас еще Михалина?

– Зыйшла яна, – коротко ответила старуха. – Што ёй тут рабіць? Брата забілі, каханага забілі. Яна і пайшла ў свет9…

– Давно? – всполошился пан.

– Яшчэ ўчора, з рання і пайшла.

– Та-ак, – задумался Якуб, так и не находя нужных слов. – И не говорила, куда пойдет?

– Дак, – стала что-то подозревать бабка, – для яе зараз увесь свет адкрыты. Дзе ні сядзе – там і пусціць карэнне. Але ж і блізка не застанецца, каб не ўспамінаць нічога. Мабыць, зыйдзе далёка. А нашто яна вам, паночку?10

– Мне… незачем, а вот… – Якуб решился. – Вы, Параскева Климовна, только не пугайтесь.

– Чаго мне пугацца?

– Да тут у нас… В общем, опять нужна ваша помощь.

Война открыл дверь комнаты Свода, и всегда непроницаемое лицо старой Климихи окаменело от ужаса.

– Навошта вы яго выкапалі? – с нескрываемым страхом спросила она.

– Никто не выкапывал, он сам, понимаете? сам пришел…

– Ды як жа? – не поверила старуха. – Яго ж наскрозь, як вожыка, зтыкалі. Ці сам чорт яго да вас давёў?11

– Говорит, что не черт. Какой-то пастушок.

– Што вы, пан! – начала приходить в себя Климиха. – Нашы тут не пасцяць, а чужы? Хіба хто захоча, каб яго адлупцавалі і кароў забралі за выпас на чужой зямлі?12

– Я спрашивал у мельницких, – задумчиво ответил Якуб, – никто никакого стада не видел. Мы и сами ездили днем в Патковицы, в полях пусто. Но Свод говорит, что, когда вышел с кладбища, у края поля встретил пастушка со стадом волов. Не скрою, и я сразу подумал, что этот пастушок мог ему привидеться, однако он дал Ричи вот это…

Война протянул Климихе темный ровный пруток. Старуха взяла его и осторожно провела по его ровной поверхности сухим мозолистым пальцем. Сделав два шага к масляной лампе, она поднесла пастушков дар к свету и стала всматриваться в блестящие бока темного благородного дерева.

– То Богава, – дрогнувшим голосом вдруг произнесла она, – такое пісанае з даўніны. Яго толькі старыя ведакі ў лесе могуць данесці як след. Кажуць, – вспомнила она, – Бог Каляда прыходзіць на Зямлю пастушком з залатымі валасамі, і валы ў яго ад Маці-Карміліцы Багоў нашых старых, Земун13.

Война смотрел на старуху и никак не мог понять, бредит она или вдруг сошла с ума? А ведь Свод на самом деле, пока еще был при памяти, сказал, что пастушок был из рода Коляды! Однако одно дело – представить одного из сотен людей, коих множество проживает в округе под такой фамилией, а другое – принять тот факт, что пастушок и оставленный им пруток – материальное свидетельство существования каких-то Старых Богов.

– Параскева Климовна, – стараясь привести в порядок свои мысли, осторожно спросил Якуб, – вы ж ходзіце да касцелу? Што ні імша, то і вы з людзьмі. Які стары Бог?14 Бог же един!

– Едзін, мой хлопча, – спокойно ответила старуха, – але ж нельга яго разбіваць на Хрыста, Каляду ды й Пяруна Вялікага. І ты, і я, і Хрыстос, і Сварог Нябесны, мы ўсе адное – Бог, а ён – гэта мы. Вось твая рука, – Климиха дотронулась до больной руки молодого пана. – Баліць жа табе, а не ёй, праўда? Хаця рука – гэта яшчэ не ўвесь ты, пане, так? Але яна гэта таксама і ты – частка цябе. Так і ўсе мы – толькі часткі Бога15.

– Клімаўна, – предостерегающе остановил ее Война, – не приведи господь, нас кто-нибудь услышит. Вы столько сделали для моего рода, но и я не смогу вас защитить, если ксендзы с епископом или дьякон Никон дознаются про ваши речи.

– А ты не кажы ім пра мяне, пане.

– Я-то не скажу, – заверил Якуб, – но ведь… как вы тогда ходите в костел? Это же я даже не знаю, как назвать?

– А то, мой пане, я не ведаю, на якім месцы той касцел стаіць? – прижимая к груди пруток, сдвинула брови старуха. – Як падлогу там мянялі, то было відно, што ў зямлі каменне велькае пад ім ляжыць з такімі ж старымі знакамі, як на гэтым прутку. Там нашыя продкі маліліся яшчэ с пачатку Свету, таму няма нічога дрэннага, калі і я ад чыстага сэрца памалюся. Каб застацца, каб жыць на зямлі продкаў, не то крыж са Зраіля на выю сабе накінеш і зорку Сатанаіла а пяці канцах на лоб зладзіш. Але ж выя і лоб – гэта не сэрца, а да сэрца людскага ні Нікану, ні ксяндзам не дабрацца. У ім ёсць толькі Бог. Дзіўна мне, што гэтаму чорту далі прут з пісьмом. Відаць, пане, трэ гэтага бязбожніка з божыім прутом вясці да ведакоў. Яму тут не месца, калі сам Бог яму адкрыў шлях16.

– Так он же… – возмутился сбитый с толку Война. – Куда ему сейчас? Умереть может.

– Нічога, – отмахнулась Климиха, – раз да таго яшчэ не адкінуўся, то й надалей яго цяжка будзе злажыць у труну17.

Вопреки ожиданиям, известная в округе вещайка18 не стала трогать страшные раны иностранца, а, твердо заверив молодого пана в том, что утром англичанину станет значительно легче, забрала дар пастушка и собралась уходить. Война, все еще думая, что Климиха просто забыла дать какие-то рекомендации относительно раненого, провел ее до ворот, но бабушка спокойно попрощалась и, бережно сжимая в руках пруток, побрела на ночь глядя, только почему-то не в сторону Мельника, где находился ее дом, а куда-то к лесу, через панский парк.

Молодой пан еще немного постоял у ворот, а затем, чувствуя, как тяжело накрывает его усталость, мысленно махнул рукой на все происходящее. В конце концов Климихе виднее. Если уж судьба восставшему из мертвых за эту ночь снова отправиться в преисподнюю, вряд ли на этом пути его сможет остановить даже ведунья.

Война вернулся в замок, прихватил по пути за локоток топчущегося в коридоре Казика и, усадив его во всенощный караул возле Свода, который все еще не приходил в себя, отправился отдыхать.

Осенние ночи длинны. Нужно отдать должное бедному Казику: долго, до тех пор, пока не начало светать, мужественно боролся он со сном. Но едва только тронуло серым светом на востоке чистое, слегка подмороженное небо, он всего на миг закрыл глаза и тут же провалился в забытье.

Ему грезились светлые рощи с птичьим многоголосьем, а в них – грибные поляны и такое ласковое и доброе солнце, что хоть ты помирай и оставайся в том раю. Он явно слышал шорох листвы, запах леса, теплое дуновение ветерка, но вдруг над его головой кто-то тихо сказал:

– Спіць малы…

Казик вскочил и, густо краснея, отступил от двери. Перед ним стояла бабка Климиха, а к постели пана Свода за ее спиной прошел какой-то огромный бородатый мужик в сером зипуне. Густая грива чужака была аккуратно расчесана и, спадая до плеч, закрывала вышитый темно-красной нитью ворот.

– Не шумі, хлопча, – тихо прошептала бабка Параскева, – то да заможнага пана лекар. Так трэба. Сядзі тут, калі пасадзілі, але ж маўчы і не вошкайся19.

Казик, не отрывая взгляда от бабки, нащупал спинку тяжелого панского стула и, тихо сползая на него, повернул голову в сторону косматого гостя. Тот стоял у постели Свода и держался так, словно раненый был при памяти и они о чем-то мирно разговоривают. Шыски вопросительно глянул на Параскеву Климовну, но та лишь прижала темный от нелегких крестьянских трудов палец к своим губам и угрожающе сдвинула брови.

Казик перевел взгляд на пана Рычи. Тот продолжал мирно спать, прикрыв ладонью безобразные розовые кляксы на наспех сварганенных челядью полотняных повязках. Казик успокоенно вздохнул.

Но за мирной видимостью сна обезумевшее после смерти сознание Свода снова старательно перемешало его явь с потусторонним миром. Свод спал, но в то же время видел все, что происходило вокруг него: и замершую у двери старую и добрую миссис Климиган, и заспанного, перепуганного Казика, и самое главное то, что даже в безразмерные понятия сна вместить было сложно.

В его комнате стояло огромное старое дерево, пышная крона которого, даже несмотря на глубокую осень, зеленела и поднималась выше уровня замковых стен! «Что за?.. – негодовал удивленный Ричи. Как так может быть?»

– Может, – вдруг ответило ему дерево. Ласт Пранк, всматриваясь в его испещренную вековыми морщинами древнюю кору, начал различать неясный образ огромного человеческого лица. Вместо глаз зияли два черных сучковых отверстия, а над ними – вековые наросты «век». Носом в этом пугающем портрете выступал массивный нарост чаги, под которым чернело небольшое дупло недвижимых древесных уст.

– Дивно тебе? – раздался из этого отверстия ясно различимый вопрос. Свод опешил. И даже не столько от того, что стал слышать голос дерева… Это слово – дивно – было англичанину неизвестно, однако же он прекрасно понимал, о чем его спрашивают.

– Див-но, – будто завороженный, по слогам произнес Ричи и похолодел. Он попросту сходил с ума. Слово ясно прозвучало, он сам его слышал, но ведь губы его оставались сомкнутыми! Более того, сейчас он вдруг почувствовал, что ничто не могло заставить их даже пошевелиться! Ричи осенило: точно так же, не открывая рта, на удивление понятно ему, англичанину, говорил на языке русов с ним мальчик-пастушок Коляда, что встретил его возле кладбища. «Я на самом деле схожу с ума, – заключил Ласт Пранк, вглядываясь в безжизненные провалы глаз могучего дерева. – Растения не разговаривают…»

– Ты не сошел с ума, – снова раздался тихий и мягкий голос, – ты сейчас в стороне от него.

Свод судорожно пытался привести в порядок свои мысли, раз уж их, как оказалось, невозможно скрыть от дерева.

– А это не одно и то же – сойти с ума и находиться в стороне от него? – заставляя себя свыкнуться с подобным общением, спросил Ричи.

– Нет, – ответило дерево, – не одно. Ты ведь спрашиваешь у себя: не проникло ли это дерево в мою голову? Так ведь?

Свод мысленно согласился.

– Ну вот, – как показалось, весело прогудел повсеместно считающийся бездушным предмет, – а это не так. Просто мне понадобилось сторговаться с тобой без лишних ушей.

Ричи насторожился:

– Да уж не душу ли ты собралось, …собрался у меня выторговать?

– Нет, не душу. Продай мне тот пруток, что подарил тебе Чайтанья.

– Кто? – удивился Свод.

– Пастушок, что встретился тебе в поле.

– Бери, – легкомысленно ответил англичанин, – тоже мне ценность!

– Не говори так, – назидательно остановило эту бесшабашность древо, – се есть дар Божий.

– Что-то вроде того, что позволяет говорить, не открывая рта? – попытался решить хоть одну загадку Ласт Пранк.

– Да, – с едва различимым смешком, подтвердил собеседник, – что-то вроде того. Но тебе не следует ничего опасаться, я не ведаю твоих мыслей. Эта способность – молвить, не открывая уст своих, есть у всех людей, только они позабыли о ней за каждодневной пустой болтовней.

Наши мысли есть безсловные, но сущие образы. И ум наш помогает нам растолковать их. Но что есть ум, с которого, уверяю тебя, ты никуда не сошел? Это всего лишь котомка, которую каждый из нас таскает за собой всю жизнь и беспрестанно наполняет.

Когда же котомка уже полна, и человек видит все свои земные пути-дорожки, груз ума начинает ему мешать.      Скажи по правде: трудно было тебе с ним бороться, когда в покоях твоих возвысилось древо, что прошло ветвями сквозь непробиваемую толщу стен и сводов? А когда оно с тобой заговорило? Внутренний голос тебе правильно подсказал выход – надобно было просто сойти с ума. И это не так уж и плохо. Коли ехал ты по делам, а телегу твою стало трясти да подкидывать, разве не лучший выход – слезть с нее? Слезть да посмотреть: что с ней не так?

– Я понял, – догадался Свод, – ты хочешь взамен прутка пастушьего одарить меня умением разговаривать, не открывая рта, и понимать образы мыслей?

– …Так будет не по правде, – ответило древо не сразу, – умение се есть уж у тебя, а теперь, после того, как ты понял, что подобное свойство имеется в мирах и положил память о сем умении в свою котомку, и дара-то, выходит, нет. Но и не одарить тебя я не могу, только ответь сразу: продашь мне пруток?

– Сказки какие-то детские, – непроизвольно вырвалось у Свода.

– Так и есть, – не стал спорить его собеседник, – сказки, но по ним мы все жизни и учимся. Ты мне так и не ответил…

– Продам, – вздохнул англичанин и добавил к сказочной теме: – Не продешевить бы только.

– О том не безпокойся, – заверило древо и, продолжая говорить своими мудреными образами, посоветовало: – Тебе сейчас главное не прихватить с собой лишнего.

– Ты это о чем?

– Скажем, есть у тебя в котомке только гребень, нитки да иголка, а тебе надобно перебраться на другой берег реки. Трудненько будет придумать путь к исходу с эдаким-то скарбом, верно? Тут хорошо бы топор иметь, чтобы плот сладить, а еще веревку…

– Не понимаю, – признался Свод, начинающий находить все более увлекательной эту непростую беседу.

– То-то и оно, что не понимаешь… Хочешь получить дар – разуметь и слышать усопших?

– Зачем это мне? – удивился Ласт Пранк.

– Во-о-от, – коротко и печально протянуло древо, – это старый скарб в котомке тебе нашептывает: «не бери лишнего, зачем? И места-то тут нет».

– А ведь ты, – стал догадываться Свод, – ты-то сам знаешь? О-о-о, я понял, ты все знаешь! Ты можешь ответить?

– Могу, – не стало отпираться древо. – Раз уж мы с тобой в торгах, спрашивай…

Глава 3

Ласт Пранк собрался с мыслями, но вдруг спросил то, чего сам от себя не ожидал:

– А зачем мне слышать умерших?

– Не всех, – призналось древо, – только одного.

– Почему только одного?

– Коли дать тебе слышать даже не всех, а только кто находится «рядом», ты в самом деле подвинешься рассудком.

– Зачем мне слышать этого одного?

– Это важно для тебя, быстрей исполнишь свой урок.

– А у меня уже есть урок?

– Ты с ним появился в этом мире.

– Погоди, – задумался Свод, – то есть выходит, что вся моя жизнь – это урок?

– Да, так и есть.

– У всех так?

– Нет, не у всех. Одни приходят в явь для того, чтобы наполнять свой ум опытом только проявленного мира; другие, кому дано познавать что-либо из миров соседних, набираются опыта и там, и здесь. Но есть и те, что не доработали или сделали что-то такое, что изменило Судьбу других сущностей и ход игры Богов, и приходят сюда с уроками.

– И у всех уроки такие же, как у меня?

– Нет. Есть те, чей урок просто поднять камень у дороги и забросить его в реку, а есть те, чей урок быть камнем, а есть и те, чей урок быть рекой.

– А мой? Какой мой урок?

– Это сложно, – задумчиво ответило древо, – на то, чтобы понять в полной мере даже самый простой урок, тебе будет мало образов, что хранятся в твоей котомке. Однако же и открыть тебе его я обязан…

– Обязан, – ухватился за слово Ласт Пранк, – кем?

– Получается, – нехотя произнесло древо, – что Богом Колядой, но вернее будет сказать, что уроками иных сущностей и самой Судьбой-Макошью.

Чайтанья, давая тебе пруток с Рунами, знал, что тебя вынесет ко мне. Издавна читая многие уроки, я и подумать не мог, что доведется столкнуться с подобным. Божий промысел и самым мудрым из нас мало понятен, а тут вдруг такое проявление Высших сил. Выходит, мил человек, и не торг у нас с тобой ладится. Через тебя Бог дал мне письмена. Образы их в толковании уроков просто бесценны. Чайтанья тем самым и меня за труды долгие сполна отблагодарил, и тебя ко мне направил, дабы я открыл тебе путь.

– Так это что? – озадачился Свод и со страхом вымолвил: – Выходит, я отмечен Богом?

– Отчего же только ты? Все отмечены, как в Ведах сказано: «Боги наши суть Отцы наши, а мы дети их».

Война спал плохо. Не то чтобы его беспокоила раненая рука, или он ворочался, или просыпался… Но свалившиеся на него сны были под стать последним безумным событиям: тяжелы и неприятны. Что бы сегодня ни происходило в ночных видениях, оно обязательно вертелось вокруг мрачной лесной поляны и стоящего посреди нее огромного дерева. Будто кто-то специально привязал отбывающую куда-то на ночь сущность Якуба к этому старому, испещренному глубокими морщинами стволу.

К моменту, когда серый свет сделал различимыми очертания предметов в его комнате, молодой пан настолько был измотан этими однообразными картинками с поляной, что решил не искушать Судьбу далее, снова пытаясь погрузиться в сон, а тихо оделся, перебросил через шею косынку, подвязал руку и вышел в коридор.

Замок был тих и загадочно прекрасен в этот час. Едва заметный свет от дальних окон добавлял широкому коридору завораживающей пустынной мистики. Возникало чувство, что ты бродишь где-то в привходе ночного костела или даже кладбищенской часовни. Второе виделось куда как ближе, если учесть, что гладкую плоскость пола в дальней части и середине коридора перескали бледно-желтые клинышки света. Они пробивались через приоткрытые двери комнаты раненого Свода и из-под рамки покоев Сусанны. Свет в расположении англичанина был вполне объясним: рядом с ним был оставлен на бдение Казик, а вот то, что не спала его возлюбленная, Войну не могло не удивить и потревожить.

Молодой хозяин мельницкого замка осторожно постучал в дверь. Тихо скрипнула древняя дубовая кровать в глубине комнаты.

– Якуб, – прозвучал откуда-то издалека голос Сусанны, – это ты?

– Я, – тихо ответил он. – Ты не спишь?

– Нет, – произнесла девушка, торопливо поправляя постель. – Входи.

Война, стараясь не шуметь, потянул на себя массивную створку и боком, дабы не открывать ее полностью, проник к любимой. В комнате горел масляный ночник и пахло какими-то травами.

– Я сегодня почти не спала, – призналась, стыдливо натягивая до подбородка одеяло Сусанна. – Сходила к Гражине, та дала какие-то успокаивающие травяные порошки. Говорит, что остались еще от иностранного лекаря, что приезжал когда-то к твоей бабушке. Наверное, они старые, не помогают. Мне все равно не спится.

Знаешь, около полуночи Климиха приводила к Своду какого-то великана с бородой. Я не знаю, что они там делали. Странно это все. Дверь в комнате открыта, а в коридор не просочилось ни слова. Я сначала думала, – заговорщицки зашептала девушка, – что виной всему моя дверь, поэтому, когда шла пожаловаться Гражине на лекарство, специально не стала ее закрывать. Все равно – ни звука! А не больше, чем за час до рассвета сама Гражина приходила сюда справиться о том, не стало ли мне легче. Я спросила ее про космача. Оказывается, она по пути заглядывала и к Казику на огонек. Никого там не-е-ет, – с дрожью в голосе протянула Сусанна, – ни Климихи, ни ее косматого гостя. Гражина говорит, что мне это все привиделось. Разве такое может быть, Якуб? Я ведь его ясно видела.

Боюсь даже думать об этом. Хотя, – едва заметно улыбнулась Сусанна, – я и на самом деле немного спала, да только ведь во сне не великана этого видела. Глаза закрою, и – как наваждение – передо мной стоит дерево. Большое, раскидистое…

– Дерево? – не поверил своим ушам Война.

– Да, – принимая его удивление за простое участие, снова вздохнула Сусанна, – никогда бы не подумала, что не смогу спать из-за такого пустяка. Смешно, правда?

– Ты, – неловко дернулся к выходу Якуб, – …подожди меня. Я сейчас. Нужно проверить Казика, вдруг Свод очнулся?

– Я с тобой, – отбросила от подбородка одеяло Сусанна.

– Нет, – остановил ее Война, – не нужно. Это же Казик. Мало ли, твои прелестные глазки заметят то, что не пристало видеть панночке? Я скоро…

Он беззвучно проскользнул в коридор и на цыпочках подобрался к двери Свода. Взору предстала вполне себе мирная картина: скрутившись калачиком и поджав руки к раненым бокам, на краю широкой кровати глухо храпел англичанин, а на приземистом кресле, обычно стоявшем у камина в гостиной, его «песне» раскатисто вторил младший Шыски. Глядя на это, можно было подумать, что пламя масляного светоча, который Казику еще с вечера было запрещено тушить, несмотря на царившее в замке разорение, пляшет не от тянувшего из окна и коридора сквозняка, а целиком от трубных вариаций этой парочки.

Молодой пан мог бы вполне этим утешиться и вернуться успокоить любимую, если бы только он не знал, как умело эти двое могут маскировать свои темные делишки.

– Надеюсь, – воровски озираясь по сторонам и тихо, чтобы не было слышно в коридоре, произнес Война, – дорогой мой Ласт Пранк, ваш храп говорит о том, что воздух из вашего нутра наконец-то снова обрел отпущенные природой истоки, а ваши раны больше не сквозят. Бросьте же наконец кривляться, – продолжил после паузы Якуб, твердо начиная верить в то, что англичанин на самом деле спит мертвецким сном.

– Холера! – выругался Война, собираясь беззвучно покинуть погруженное в дрему помещение, но сладко почивающий Свод вдруг гулко потянул носом и открыл глаза:

– Черт, – хрипло вымолвил он. – Вы снова меня раскусили, мистер ночной гость.

– Гость? – Якуб вскинул брови. – По-вашему, я уже тут гость?

– Не цепляйтесь к словам, – заметил Ласт Пранк, с гримасой боли поправляя съехавшую на бок подушку за своей спиной.

Якуб подошел помочь.

– Климиха была? – участливо спросил он, когда Ричи наконец откинулся назад и перестал корчиться от неприятных ощущений.

– Была, – сухо ответил англичанин.

– И что?

– Ничего хорошего, – кисло выдохнул Свод. – По ее разумению, вокруг меня, как и прежде, лишь скорбный мрак и непроглядная темень.