С тех пор, как я стал директором, новых приятелей появляется у меня все меньше и меньше. А жаль! Не то жаль, что стал директором. Про приятелей в основном.

Вот и решил исправиться. Прибег к традиции. Познавал коллектив в бане. Без галстуков. Пригласил коллег с женами и подругами. Получилось не очень. Как только напарились и разговелись, начали путать, чья жена кому подруга. Мужики расстроились. Кто вспомнил.

Так что развивать знакомство отправились на пленер. Исключительно по-мужски. То есть на охоту.

Спонтанно получилось.

– Да, – говорю мужикам за завтраком. – Охотился, бывало.

– А я про что! – встрял Прокопыч. Он у нас производством командует. – Я тут амуницию прикупил. Испробовать надо.

Сам взялся. Сгоношил мужиков. Выписал транспорт. Собрались. И в путь.

Доехали. Распаковались. Полезли за провизией. Извлеченной жратвы хватило бы, чтобы организовать районный продмаг. Какая тогда к лешему охота?

Сварили похлебку. Вкусную. Кто понимает.

Понятно, решили обмыть это дело. По чуть-чуть. Банковал – по должности – завскладом Слава. Мужик ответственный. Даром, что заика.

То есть, разливал-то, конечно, Прокопыч, а Слава руководил.

Расставили кружки. Прокопыч и давай лить. А Слава (ответственный же):

– Хв…

– Стоп!!!! – прорвало завсклада. – Куда т-ты льешь?! Не слышишь, что т-тебе т-т-толкуют?!

– Так вот ты и скажи! – парировал виночерпий, удовлетворенный тем, что успел на две трети наполнить пол-литровую кружку.

– Хв… Хв… Стоп, т-тебе говорят!!!

– На вот, запей! – передал сердобольный Прокопыч Славину дозу.

Тот в ажиотаже заглотил все. И перестал заикаться. Все поняли – это знак. И тут же приобщились. С этого началось.

Мужики на охоте преображаются. Становятся вечно молодыми – вечно пьяными, довольными и матерыми. Матерятся так, что в округе трава вянет.

Что касается историй у костра – понятно – Мюнхаузен отдыхает.

В основном.

Бывают и правдивые.

Про то, например, как Прокопыч на костре отдыхал. Не как Жанна д’Арк, а на спор. В ватных штанах.

Потому – сам Прокопыч – человек обстоятельный. Экипировкой не пренебрег. Обрядился добротно. Как спецназ Бундесвера.

– В этой амуниции полный комфорт, – хвастался. – Можно на леднике засесть на сутки. И ничего не будет! Веришь, нет?

– И на костер как? Смогешь? – не поверил скептик Катапультов.

Русский мужик под легким газом мимо «Слабо» пройти никак не может. Забились на одну минуту. В том смысле, что Прокопыч минуту на костре просидит, и ничего ему не станет.

Привели коллектив. Мужики, понятно, кто как судит. Но ставки сделали.

Картинка – закачаешься. В амфитеатре зрители. Следят, губами время ловят. А на костре в дымном мареве – наш Прокопыч. Сплошной нерв. Застыл в понимании – нашел себе на зад приключений. Буквально. Или же все-таки нет?

Пересидел всю эту минуту. Обрадовался. Но торжества не вышло. Дело в том, что ватные штаны сразу не гаснут и быстро не снимаются. Пришлось Прокопычу в реку сигать. Если кто видел кино про Гастелло. Очень похоже. Даром, что октябрь на дворе. И ледок по вдоль берега.

Сидит в Прокопыч воде. Опять радуется. Ясности осознания.

Ведь тут чуть с дуру яиц не лишился. Теперь оценил их ценность. Допер.

Вот говорят: «Водка! водка!» А я так считаю: ну да – бывает. Зато сколько зверя через нее жить оставили. А заодно – охотничьих баек породили.

Катапультовв тоже молодец. Выпил за это дело. Раскрепостился. На охоту пошел.

«Вечерело», – начал, было, один классик. Продолжим.

Вечерело.

Сисадмин Ваня Слуцкий был из разряда опытных. Потому как уже три года имел ружье и хотел наконец-то его опробовать. Он заранее переправился через речку на подручном плоту, забрел в камыш и замер в позе восторженного ожидания – Осень в красках, закат и прочее. Впечатляло.

Кто ж знал, что туда Катапультова принесет.

– У чорт! – расстроился сисадмин Слуцкий. – Ни тебе покоя…

Хотел Катапультова окликнуть. Не успел.

– Ого! – обрадовался Катапультов, обнаружив реку. А в реке ондатру. Крыса только что пережила заныр Прокопыча и направлялась домой, наслаждаясь покоем. Плыла себе в аккурат между охотничающими субъектами.

«Трофей», – решил Катапультов, у которого алкоголь проникся адреналином.

– Так я ж тебя счас! – прицелился.

– Бух! – пальнуло ружье.

– О пля! – удивилась ондатра, ныряя под выстрел.

– Бздынь! – срикошетил о воду заряд дроби.

– Ох, ма! – совсем расстроился Ваня, потому как тоже нырнул. А куда тут денешься, когда в тебя дробь летит?

– Вжик! – пролетел заряд там, где тот только что был.

– Не стреляй – это крыса! – заорал сисадмин, обдирая с лица ошметки тины.

– Какая я тебе крыса?! – не поверил Катапультов и снова вскинул ружье.

– И че? – проявила любознательность крыса, всплыв на поверхность.

– Бу – бух! – пальнуло ружье.

– Ну, ё! – расстроилась ондатра, и снова нырнула под выстрел.

– Бздынь! – срикошетила дробь.

Сисадмин Ваня ничего не сказал, потому как пускал пузыри. Звук «Вжик» возле уха немного его раздражал.

– Вот, псих! – ондатра вынырнула в третий раз.

– Просто камикадзе какой-то! – Слуцкий всплыл и понял, что Катапультов уже перезарядил ружье.

– Не …! – выдохнул сисадмин.

– А че? – спросил Катапультов.

– Бу – бух! – повторило ружье.

– Да пошел ты! – решила крыса уже под водой и так же отправилась в хатку.

– Бздынь! – срикошетила дробь и унеслась к далекому лесу.

– Вжик! – попрощался заряд с нырнувшим Ваней.

– Щас! – успокоил себя сисадмин мечтой о возмездии. И преодолел водный рубеж. На голом энтузиазме. Который и использовал. Прямо сразу.

Получив в бубен, Катапультов немного полевитировал и осел. В ближних кустах. И там утратил интерес к красотам природы.

А сисадмин Ваня Слуцкий решил, что в охотники он уже посвятился. Принял крещение. И это по любому круче компьютерной графики.

Вечерело.

Мужики по засидкам разошлись. Только фарта не было.

А я и вовсе у костра остался. После случая с кабаном (см. роман «Право на одиночество») я по лесу с ружьем ходить не люблю. Все больше истории смотрю. А какие и рассказываю, бывает. Коли слушателей найду.

Вечерело.

Менеджер Костя ушел на вальдшнепиные высыпки. Вычитал в книге, что такие бывают. Он у нас знатный книгочей. Только главу про ориентирование на местности пропустил. Это точно.

Так что в этот раз все рассказы у костра были про снежного человека. О ком же еще, коли всю ночь окрестности то воют, то вопят. Все в разных местах. И всякими голосами.

Мы поначалу тоже орали. Но без взаимопонимания.

Утром пришли делегаты из соседней деревни. Сменяли менеджера на пару бутылок.

Тут как раз особо рьяных охотников в машину складировали. Тех, кто охотой насытился. Окончательно.

Костик же нас восхитил. Сказал, что забыл, где Север и Юг, куда дел ружье и за каким сюда приехал. Но счастлив совершенно.

С ним и Прокопыч согласился.

Даже Ленич, который знает, как козе больно, ничего не сказал. Но это совсем другая история (см. роман «Terra Incognita», ч.1)

ПРО КАБАНА. ТРАГИЧЕСКОЕ.

(Членам Лиги защиты животных и беременным женщинам читать не рекомендуется)

Это случилось лет десять назад. Стояла та пора осени, когда деревья растеряли уже свои листья и походили то ли на небесные трещины, то ли на щетки. И эти щетки соскребли с неба всю голубую краску. Только рябина сохраняла привязанность к ярким цветам. Красные грозди на фоне зеленоватых елей.

Птицы улетели. Дождь и тот ленился падать на землю. Облака лишь кое-где взбухали мыльной пеной на сплошном сером покрывале. Даже оказавшись на природе, я продолжал мыслить урбанистическими категориями, накладывая их на окружающую первозданность.

Дни точь в точь походили друг на друга. Казалось, что время заблудилось в этом плешивом осеннем лесу. И состояние покоя перетекало в тебя, даже если ты пытался остаться в стороне. Я люблю это безвременье года больше всех остальных времен. И чахлый лес, где листья тихонько переговариваются под ногами, и нет необходимости думать о чем-то еще. Монотонность пожухлой травы. Прозрачность мира. И тишина, которую слышишь даже за собственным дыханием и куролесом гончих у ног.

Я спустил отменную гончую пару со смычка. И они ходом бросились в лес. Заводила Рыдал готов был выпрыгнуть из собственной шкуры. А умница Дара демонстрировала сноровистость породистой выжловки в расцвете лет. Ей вовсе и незачем спешить с таким кавалером.

Я успел снова погрузиться в свои мысли, когда неожиданно близко раздался отчаянный вопль выжлеца, помкнувшего на глазок. К его заливистому баритону, который почти не разрывался на отдельные взбрехи, скоро присоединилось ровное бухтение Дары. Подвалила и она. Гон пошел. Собаки гремели почти без сколов. Заяц двинул по малому кругу, норовя скорее уйти на лежку, и опытные собаки не отпускали его больше чем на сотню метров. Я определил направление гона, остановился на чистине и стащил ружье с плеча. Переложил поудобней и стал ждать. Зверь появился вдруг, одним прыжком перелетев половину просеки. Я вскинул ружье, почти не целясь. Бухнул выстрел. Заяц перевернулся через голову, упал и заплакал: "Ой мамочки! Ой-ой-ой, – причитало бьющееся на просеке существо. – Ой, мамочки!" Плачь – настоящий детский плачь – как иголки втыкался в уши. Я выстрелил еще раз. Удар дроби швырнул тельце в сторону, искалечив задние ноги. Но заяц остался жив. Плачь перешел в хрип, перемежаемый всхлипыванием: "Ой, больно, ой!" – звенело в ушах. Руки сами разломили ружье. Пальцы дрожали, и мне никак не удавалось выдернуть из стволов прикуковевшие гильзы. Я все дергал и дергал, суетился как зверь, сам себя загнавший в клетку. Этот хрип, этот крик прилипал к коже, гнал меня прочь. Но ноги не шли. Секунды спустя, вылетевший из леса Рыдал в одно мгновенье прикончил умирающего зайчишку.

Я сел на пень и достал фляжку коньяку:

– С полем! – чокнулся со стволами ружья. – С полем…

Коньяк был хороший и сразу от нёба пошел во внутрь. Азарт – не причина, а спирт – не советчик. Но я тут же вспомнил про нож, висящий на поясе и пустил его в ход. Новые патроны вошли на место старых. Собаки тем временем огрызались у замершей белой тушки. Я встал и пошел резать задние лапы – гончим на гостинцы. И псы тут же захрустели свежатиной по всей округе. Только лес мрачно молчал и топорщил ветки.

И что, после этого с охотой было покончено. Нет! Отдельная смерть в этом спектакле ничего не значит. И Рыдал погиб всего полтора месяца спустя.

– Ну что, идем? – сказал тогда Леха.

– Пожалуй. – Мы забросали костер снегом, нацепили амуницию и двинулись дальше.

Лучшей погоды нельзя было и желать. Резкий – порывами – ветер низко гнал по небу сплошные, однообразно серые облака, отчего полдень уже превращался в сумерки. Но воздух оставался прозрачен. Так – легкая рябь от летящего с ветвей инея. Приладожская зимняя глушь почти не топтаная человеком. Глубина снега едва доходила до щиколоток. Он был легок и совсем не мешал двигаться. Наст еще не окреп, и собаки легко шли по лесу. Гоном по первой пороше тут и не пахло, но мы на него и не рассчитывали. Мы разошлись в болотистом мелколесье и быстро потеряли друг друга.

Я потихоньку пропитывался окружающей тишиной и двигался, куда глаза глядят, бормоча под нос бунинское: "… И ветер звоном однотонным гудит поет в стволах ружья"… С покорной грустью. Частые мелкие сосенки на расстояние 20 – 30 метров составляли весь мой окрестный пейзаж. Дальнейшее было скрыто за их плотным строем. Но я не менял направление. Должно же это когда-нибудь кончиться. Собаки упорно молчали. Я уже начал придремывать на ходу, когда почти из-под ног вырвалась крупная птица – должно косач – и скрылась в чапыжнике. Так что, когда я скорее с перепугу содрал с плеча ружье и пальнул вслед, толку от этого не было никакого. Эхо долго гуляло по окрестностям. "Отметился хотя бы". Вытащил окоченевшими пальцами вкусно пахнущую порохом гильзу и швырнул ее в снег. Сунул в освободившийся ствол патрон мелочевки "на рябчика" и уже собрался идти, когда откуда ни возьмись вылетел Рыдал, уперся в меня своими всезнающими глазами. – Пусто. – И снова ринулся в лес.

"По крайней мере, Леха теперь поймет, где меня искать". Оставалось только надеяться, что болото возьмет и завершится. И пока – иди и иди. Меня снова начало захватывать окружающее однообразие, когда собаки все-таки взяли след. Но обычный легкий заячий брех почти сразу перешел в рев, почти визг. Гон как будто не двигался с места. Что-то было не так. Я переложил патроны на волчью картечь и пулю (на всякий случай!) и заторопился к месту свалки и уже порядочно запыхался, когда выбрался на поляну с одной единственной невесть как здесь выросшей огромной, разлапистой елью. Дальнейшее развивалось фрагментарно и контрастно как в дурном фильме ужасов, снятом в духе MTV.

Собаки расположились в двух – трех метрах от дерева почти с противоположных сторон и дружно гомонили на зверя, затаившегося в шатре огромных нижних ветвей. И под ними в зимнем сумеречном свете не читался даже его силуэт. Стараясь отдышаться, я обошел поляну по кругу пока не наткнулся на след. Крупный секач. Одиночка. Самое страшное лесное чудовище. Не знаю, что понесло его под эту ель, но рвани он оттуда, и я, и пара моих гончаков вряд ли сумели бы, что-нибудь ему противопоставить. Одна надежда – удачный выстрел.

Леха не появлялся, а накатывающий азарт охоты уже мешал думать вразумительно. "Картечь и пуля", – курсировало в моей голове. Сняв ружье с предохранителя, я остановился метрах в 25 от дерева и сунул стволы в черноту под его ветвями. Разобрать что-нибудь в этом месиве темноты и веток было совершенно невозможно. Я ждал. Собаки, косясь на меня, начали подбираться ближе к завалу. Они распалялись с каждой секундой, и их гвалт превратился в сплошной поток ярости.

"Почему бы ему не дернуть от меня с другой стороны дерева?" – Резонная мысль. Патрона-то два. Тем более картечью я его точно зацеплю. Останется еще жокан – на контрольный выстрел. "Для кого?" Тоже резонная мысль. Но думать дальше уже не было мочи. Я поймал в прицел середину темного пятна, предположительно бывшего кабаном, выдохнул для верности и нажал спуск. Бухнул выстрел. Эхо шарахнулось по лесу. Потом на какое-то мгновение воцарилась полная тишина. Потом…

Собаки разом бросились на завозившегося под деревом зверя. И в этом природном шалаше все превратилось в мешанину грызущихся тел. Я опустил ружье. Стрелять все равно не было никакой возможности. Каждый сейчас рвался взять жизнь своего врага, не боясь при этом заплатить своей. Один я в этой трагической сцене выходил заурядным искателем приключений. Тем временем под елкой что-то изменилось. Яростный рык перешел в вой. Или стон. Голос Рыдала. Я уже хотел было сам влезть в эту злополучную свалку. И тут же кабан вылетел из-под дерева. Ни до, ни после я не видывал секачей таких размеров. Но это все отпечаталось уже потом. В момент, когда меня и зверя разделяла только двадцатиметровка – ничто для этой несущейся громадины – чувства и мысли стерло из головы. В мгновение ока ружье оказалось у моего плеча. Я поймал средину кабаньего черепа и нажал на курок. Выстрела не последовало. ПРЕДОХРАНИТЕЛЬ! Я по годами выработанной привычке сразу после первого выстрела сдвинул назад эту проклятую кнопку. Большой палец снова ткнул его вперед. Нижний, уже пустой ствол снова не прореагировал на нажатие курка. "Проклятье!" И тут, наконец, грянул выстрел. Кабан крутанулся вокруг собственной оси и рухнул в снег. До него оставалось не больше пяти метров. Мне нужно было перезарядиться. Дрожащие руки переломили ружье. Стреляные гильзы уже вывалились в снег. Но мне никак не удавалось выдернуть нужные патроны из патронташа. Дара остервенело драла лежащего зверя за ухо. Рыдал не появлялся. А я все судорожно вынимал и пихал обратно все не подходившие патроны – сплошная мелочь на случай рябчиков.

И тут кошмар возвратился вновь, чтобы передать мне прощальный привет.

Кабан вскочил на ноги. Легко сбросил ощерившуюся суку. И кинулся на меня. Кинулся прочь, просто я стоял на дороге. Патронов не было и времени тоже. Оставалось только что было силы лупануть зверюгу ружьем по морде и шарахнуться в сторону. Я потом долго пытался без ружья, тяжелой одежды и рюкзака повторить этот прыжок – и близко не получилось. А тогда, бухнувшись в снег, я перекатился еще для верности и успел увидеть, что кабан утекал с поляны и разбираться со мной не стал. Животное рвануло дальше, волоча за собой след крови и испражнений.

Я отбросил в сторону оказавшийся в руках охотничий нож и начал с истерической точностью забивать в стволы разом нашедшиеся патроны. Дарка плотно села на кабана, буквально вцепилась в задницу и не позволила ему уйти в мелколесье. Зверь развернулся, чтоб расправиться с собакой, и оказался ко мне боком. Дара отлетела в сторону. И разом грохнули два выстрела. Мне здорово разбило щеку, но, не замечая этого, я успел еще два или три раза перезарядиться и выпалить по кабану, пока тот не рухнул в снег. Весь отсек с мелкой дробью был пуст. Дело решил первый дублет. Две дыры. Прямо в сердце. Остальное – щекотанье, а еще способ справиться с мандражем. Только все это относилось уже к "потом". Сейчас мне надо было к Рыдалу. Я подцепил ставшее ненужным уже ружье и потащился к собаке. Все оказалось даже хуже, чем можно было ожидать. У дыры, проделанной кабаном в еловых лапах, в красном кровавом пятне скорчился Рыдал. Рваная рана начиналась от ребер и вскрывала брюшину до кишок. Неестественная поза животного говорила о том, что у него сломан позвоночник. Но собака еще жила. Он увидел меня и попытался вильнуть хвостом.

– Рыдал, Рыдалушка. – Присев на колени, я поднял голову собаки. Он посмотрел мне в глаза и облизал руки. Облизал так, будто хотел сказать: "Хозяин, ты ни в чем не виноват!" Я отвернулся. Мои пальцы продолжали перебирать ему за ухом так, как он больше всего любил. А вторая рука в это время нащупывала нужный патрон. Уже засовывая заряд в ствол, я последний раз прижался щекой к его морде и снова ощутил на себе прикосновение его шершавого языка.

– Рыдал. Рыдалушка. Герой ты мой… – В это время картечь разнесла лобастый собачий череп.

Я не оглядывался. Я не мог оглянуться. Просто ушел оттуда и сел на подвернувшейся коряге. Следующее ощущение – провал в пустоту. Рядом лежали двести килограмм парного кабаньего мяса и мой верный пес. Дара подошла и ткнулась мордой между колен. Потом, видя, что я не реагирую, залезла на меня совсем и начала тормошить носом мою подмышку.

– Спасибо, Дуся, спасибо, золотко, – я машинально принялся ощупывать собаку. Кости целы. Крови нет. Хоть тут обошлось. Обошлось! И снова начался провал в идиотский панический страх постфактум. Ужас вдогонку. Глупь. Одежда пропитанная пóтом, быстро остывала. То ли от холода, то ли от нервного напряжения застучали зубы. Я обнял, сгреб на себя притихшую суку. И впал в нечто, граничащее с забытьем, когда появился Леха.

– Ты живой? – более дурацкого вопроса трудно было придумать, но это-то и вернуло меня к действительности.

– Я-то живой. А Рыдал – уже нет, – снова кольнула меня неизбежность.

– А это кто там? Ну и кабанюга! Как мы его попрем-то теперь! – верный вопрос. Необходимость действовать – лучший способ выйти из клинча.

Леха замолк. Только достал фляжку "Столичной" и налил мне полный стакан, а сам приложился из горла. – Пей! – Холодная, согревающая жидкость потекла в желудок. Мозги впитали ее и начали работать в режиме: "Будь, что будет!"

– Послушай! – втолковывал мне тем временем Алексей, – ну что, ты думаешь, собаки бы его бросили? Да ни в жизнь! Они охотничий раж с молоком впитали. Это уж судьба такая. Ты его или он тебя. Ты бы сейчас тоже мог здесь лежать. В лучшем виде!… Ты меня слушаешь?

– Слушаю, слушаю.

– Ты смотри, в толстовщину не ударяйся! Ни к чему она тут. Если бы мы все в нее ударились – вымерли бы как динозавры. Об этом можно рассуждать, сидя в консервной банке городской квартиры. Пойдем, нам работать надо. Свежуй кабана, а я Рыдалом займусь. Вечером рассказы рассказывать будешь.

Я поднялся. Ножа не было. Точно, бросил его в снег где-то после прыжка. Все вокруг перетоптано. Вот, вроде, тут.

– Дара, ищи!

Дара почти сразу сунулась мордой в снежное месиво и глухо заурчала. Порядок. Я поднял финку и двинулся к секачу. Маленькие глазки остекленело уставились на меня. Изо рта вывалился язык в розовой пене. Кровавая отметина отпечаталась оторванным куском шкуры на краю черепа. "Вот почему он пошел дальше. Пуля срикошетила от кости. Только оглушила. Пока дергался с предохранителем, стволы вверх задрал. Хорошо, вообще попал. Лежать бы мне сейчас вместе с Рыдалом". От этой мысли в голове стало необычно спокойно. Еще немного походив вокруг, я увидел следы картечи на задней ноге. Почти безобидная рана. "Надо же быть таким идиотом! Ну ладно…"

Я вспорол кабанье брюхо, вывалил еще парившие на морозе кишки, отрезал большой кусок брюшины и бросил его наблюдавшей за всем Даре. Она схватила мясо и стала его пережевывать, кусать, чавкать, жрать. Она тоже не пошла смотреть, что стало с Рыдалом по каким-то своим собачьим соображениям. Так мы и трудились. Я, подрезая ножом, отделял шкуру от туши. Собака, покончив с обедом сидела столбом и следила за работой. Охота кончилась.

Подошел Леха:

– Порядок. – И мы вместе принялись за кабана.

Когда туша бала разрублена на куски и свалена в кучу, а рюкзаки набиты лучшими ломтями кабанятины, день уже давно перевалил за середину.

– Нужно поторапливаться, чтобы обернуться за сегодня. Волки.

– Деревенских возьмем. Нам столько мяса все равно не осилить. Да и не к чему.

Мы двинулись в обратный путь, тянущийся без конца. Вечер становился все острее на вкус. Набитые до отказа рюкзаки немилосердно резали плечи даже сквозь ватную куртку. Ружье в руках превратилось в гирю. Ноги заплетались. Все мысли сконцентрировались в одно желание – дойти. Дойти и покончить с этим наконец. Усталость съела все переживания. Даже Дара тащилась рядом, не интересуясь попадавшимися следами. Мы шли домой. И тут на переходе через одну из мелиоративных канав мои ноги соскользнули с импровизированного бревенчатого мостка. Мы вместе с рюкзаком рухнули вниз. Полтора метра полета за которые я лишь успел отшвырнуть ружье в сторону прежде чем воткнуться рожей в сыроватую снежную массу. Тяжеленный рюкзак припечатал тело к земле, чуть не сломав шею. Кабан продолжал рассчитываться за свою жизнь уже после смерти. Как Несс – злополучный кентавр – поквитавшийся когда-то с Гераклом (Припомнил бы герой повествования, если б получше разбирался в эллинской мифологии). Так или иначе, груз давил на плечи, не давая подняться. Сил выбраться из сугроба уже не оставалось. Снег забил рот, глаза, уши, таял за шиворотом. Я начал задыхаться. Безразличие вытеснило инстинкт самосохранения. Мне стало почти хорошо под этим мясным рюкзаком.

Приступ оцепенения оборвал подоспевший Леха. Он скатился в канаву и попытался стянуть с меня придавившую тяжесть. Не удалось. Поднять меня – тем более. Напарник крыл тело матом. Потом, отчаявшись, принялся пинать ногами, пока не понял, что оно снова стало человеком. Мной стало и начало подавать признаки жизни. Я заворочался, и нам удалось все ж стянуть лямки с плеч. Рюкзак тяжело скатился к самому дну канавы и совсем утонул в снегу. Теперь Леха взялся уже за меня. Мы не очень-то отличались в своих кондициях, но он меня доконал. Мы лезли вверх, обрывались и скатывались, но выбрались наружу. Там на верху пошел снег. Усилился ветер, и его порывы совершенно забивали глаза. Пальцы уже совсем не двигались. И я опять раскис. Но не Леха. Он бросил мою тушу на краю канавы и полез назад – за рюкзаком. Подвалила Дара и подставила свое теплое брюхо, давая возможность отогреть пальцы. Когда второй тюк с добычей оказался на поверхности, мы разом двинулись дальше. Натянули, корячась, наши рюкзаки и пошли. Через сотню метров ритм ходьбы съел все мысли, а потом и мир вокруг. Дорога, снег, ветер, белое пространство, собака у ног, час, другой, деревня, дом, печка, и в ней – резво заурчавшее на сухих дровах пламя. Добрались.

Дальнейшее было делом техники. Мощный снегоход зацепил сани и в какой-нибудь час снова был у сваленного мяса. Погрузили и махом назад. Мужики уже сбегали за водкой. Зацепили по домам соленых грибков с огурчиками. Сосед притаранил кастрюлю квашеной капусты. Скворчали на печке здоровые куски кабаньей вырезки. Застолье намечалось долгим.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4