Позывной «Химера»

Екатерина Каримуллина

Позывной "Химера"

Часть I. 1821 год. 1 глава

Историческая справка:

Масо́нство (франкмасо́нство, фр. Franc-maçonnerie, англ. Freemasonry) – движение, появившееся в 1717 году в виде тайного общества. Оно берёт своё начало из малоизвестных истоков в конце XVI – начале XVII века. Основной версией происхождения масонства считается версия о происхождении от средневековых строительных гильдий каменщиков. Однако существуют теории о более древнем происхождении масонства, начало которого выводится от орденов тамплиеров от ордена розенкрейцеров. Название «масон» или «франкмасон» происходит от фр. franc-maçon, употребляется также буквальный перевод этого названия – вольный каменщик.

Этика и философия масонства опираются на монотеистические религии, на древние конституции вольных каменщиков, их регламенты, статуты и уложения. Масонство символически использует инструменты строительных товариществ и легенды о строительстве Храм Соломона, чтобы выражать метафорически то, что и масонами, и их критиками описывается как «система морали, скрытая в аллегориях и проиллюстрированная символами».

По легенде, масонство в Россию привез Петр I, который стал масоном во время своих зарубежных поездок. Первый русский император, по преданию, стал и первым Великим мастером первой российской ложи. Однако документального подтверждения этому нет.

Но помимо тайных обществ появлялись и секты. Поэтому, XIX век характеризуется как время активного распространения и развития сектантства.

– Алёнка, Алёнка! Проснись! Она снова убежала. – Эти слова звучали в тишине оглушительно, от них пробирала дрожь, и выступал холодный пот. Алёна к своим восьми годам натерпелась многого: переезд из столицы в глубинку, насмешки деревенских детей, потеря единственной бабушки – единственного человека, который заботился и любил её. Разлука с любимой старшей сестрой Анной – папенька решил, что для неё лучше выйти замуж за немецкого герцога. Вот так одиночество поглотило этого маленького, но сильного человечка, но, видимо, судьбе мало этого и она решила лишить её и матери.

После отъезда Анны маменька перестала выходить из своих покоев, не ела и не пила неделями. И тогда папенька решил выписать на дом врача, но вместо врача в дом стали приходить страшные люди. Нет, они не были уродами. Отнюдь, все они были красивы и статны – у дам модные шёлковые наряды и, как у кукол Алёнки, красивые кудряшки и локоны. А мужчины – фрак по фигуре и сапоги натёртые до блеска.

Что же так пугало Алёну? Их лица. Они все были ненастоящие как у фарфоровых кукол. Они ничего не выражали, а вместо глаз Алёна видела лишь чёрные пугающие дыры. Когда она об этом говорила отцу, он лишь отмахивался и говорил, чтобы она не придумывала глупости, ведь эти люди могут помочь её маме.

Но бабушка говорила, что она видит личину этих людей, их грязные души и сердца, которые никогда не познавали ни бога, ни любовь. От этого Алёне становилось ещё страшнее.

Однажды, она услышала ссору отца и бабушки.

– Пётр, я не понимаю, что с тобой происходит? Ты стал мрачным, угрюмым. Что это за люди? Они не нравятся мне, и не просто не нравятся, а пугают. И не только меня, но и Алёну. Соизволь- ка мне всё разъяснить и немедленно!

– Матушка, соизвольте говорить об этих людях с почтением. Они помогут вылечить Софью. – Скрежет голоса отца заставил содрогнуться Алёну. Это уже не её любимый папенька.

– Я пока не вижу, что Софье лучше. Ты к ней заходишь хоть изредка. Нет! Вот я к ней наведываюсь каждый час и каждую минуту у меня душа болит за неё, а ты сидишь в этом затхлом кабинете и не видишь белого света, а ещё хуже не видишь свою дочь. – Бабушка начинает задыхаться от злости и от горя, что свернулись комком у неё в горле.

– Она с тобой и я не волнуюсь за неё. Что с вами, женщинами, проиcходит? Анна рыдала, когда выходила замуж за Огюста…

– Естественно, ведь он семидесятилетний старик, который и для меня староват.

– Если бы она вела себя достойно, у Софьи не случился бы удар на этой почве.

– Софья – мать, ей свойственно беречь и волноваться за своё дитя.

– Анне 16 лет, она сама скоро станет матерью… А ты… Ты снова поддерживаешь иллюзии Алёны. Не порть ей разум этими небылицами.

– Это не небылицы! Эти люди опасны. Это чувствуют все: наши слуги, повара, я и Алёна. Что же ты как каменный? Это всё из-за масонства, всё из-за ”Железного креста”. Они ироды и ты таким же стал…

– Прошу прекратить…

– Вот нет, не прекращу. Ты хоть слышал, что эти трёклятые читаю Софье? Это не церковное пение и не молитвы. Это ни французский, ни немецкий, я даже англичанам пересказывала, они не знают. Скажи честно, кто они такие, что они делаю с нашей Софьей?

Наступило долгое молчание, которое, казалось, тянулось вечность. Слышно было, как бабушка перебирает стержни веера, отец открывал и закрывал свои карманные часы.

– Они мои братья и сёстры, и это всё, что вам, матушка, нужно знать. – Но этот ответ не устроил бабушку.

– Раз так, тогда я завтра это всё прекращу. Жди в гости батюшку. – И, не давая отцу шанса возразить, бабушка ушла, и каждый из них остался при своём мнении.

Утром бабушка не проснулась. Второй удар. Алёна не плакала – бабушка бы такого не потерпела.

После похорон отец решил, что в столице слишком много глаз и ушей. Поэтому мы уехали на родину к бабушке – в далёкий уезд Вятской губернии. Но отец остался там ненадолго и вскоре снова уехал в столицу.

Сначала было интересно – новые места, природа, люди. А потом появились другие дети, которые воспринимали меня как изнеженную городскую девчонку. Мне не нравилось, но я никому не говорила, иначе ко мне бы тоже приходили эти страшные люди.

Мы поселились в имении сестры бабушки – Агафьи Степановны. Когда я её увидела, расплакалась. Они были так похожи.

– Алёнушка, милая! Ох, ты бедное дитя моё! – она обняла меня и прижала к себе. Я чувствовала, как содрогается её грудь от плача и как ей тяжело дышать, позже почувствовала, как кто-то третий обнял нас. Это была Глаша, внучка Агафьи Степановны. С этого момента Глаша была моим ангелом хранителем. Вот и сейчас она играет роль моей спасительницы.

– Алёнка, ну вставай, быстрее. Я не видела где она, вдруг в зале уже.

Глаша потянула меня за плечи с кровати, но этого уже не требовалось, ведь от страха я сама вскочила. За окном я увидела, что Стёпка и Иван уже ищут её – они наши конюхи, и очень добрые и верные люди. Будь кто другой, весь бы уезд узнал, что у нас происходит. А ещё я заметила, что ночь была на редкость звёздная. Казалось, что все небесные светила заглядывают прямо к нам в окно. Но их свет казался удушающим эфиром и будто мешал нам быстрее добраться до печи.

– Она уже испустила мочу? – этот порядок её действий был уже до боли знаком, и если ответ положительный, то у меня очень мало времени добраться до печки с балдахином.

– Нет, скорее не знаю. Бабушка увидела, что её нет, потом разбудила меня, и вот я теперь веду тебя к спасению.

Вот мы уже у печки, это единственное в усадьбе место, куда без лестницы не забраться, а через балдахин она забраться не может. Одна цыганка его нам заговорила, ведь она сама такого зла ещё не встречала. Решила мне помочь спастись, всегда и во веки веков буду ей благодарна за этот балдахин.

– Ну чего встала – полезай! – Шёпот Глаши звучал как крик. Я встрепенулась и полезла. Как только моя нога коснулась ступеньки лестницы из зала послышался шорох голых ступней и голос, который высасывал всё живое из меня.

– Алёна, Алёна, единственная оставшаяся со мной доченька. Что же ты бегаешь от матушки. Подойди ко мне, я расчешу твои прекрасные локоны.

Глаша и я застыли на месте. Это всегда нас завораживало и пугало одновременно. Медленно, медленно приближался шорох и скрипучий голос, и вот из зала появилось то, что когда-то я называла матушкой.

Грязные сальные волосы, сбившиеся в один комок. Скелет, напоминающий лишь тонкие прутья ивы. И глаза, которые ничего не видят, но ненавидят всё.

– Алёна, куда ты? – впервые тепло сказала матушка, но я знаю, что это обман.

– Алёнка, полезай! – прикрикнула на меня Глаша и в этот момент матушка свирепо кричит:

– Алёна, ах ты мерзкая девчонка! Иди ко мне, и я затащу тебя в Преисподнею, твоя любимая бабушка ждёт – не дождётся тебя там.

Она побежала прямо на нас, растопырив руки так широко, что казалась она не человеком, а пауком, который вот-вот готов напасть. Всё случилось так быстро: Глаша со всей своей силой втолкнула меня на печку и закрыла балдахином, но лестницу закинуть не успела, но огрела ею, то, что осталось от моей маменьки. Я не могу сдержать рыдания, закрываю рот ладошками. Глаша хоть и старшая, но тоже маленькая и её силы не хватило замахнуться как следует.

Маменька душит её и трясёт. Её тонкие острые пальцы впиваются в шею Глаши. Сквозь балдахин я вижу, что Глаша борется, но её силы на исходе. И я делаю то, что мне запрещали делать.

– Маменька, остановись, прошу тебя! – я кричу и рыдаю одновременно. Всё остановилось, мама просто сидит и не шевелится, но отпустила Глашу. Та, хватая воздух большими глотками, отползает от маменьки и оттаскивает лестницу подальше. Я уже слышу топот. Скоро прибежит бабушка и наши конюхи и всё закончится.

– Нет, милая, не закончится. – С этими словами маменька встала напротив печки и стала озираться по сторонам. Она до сих пор не видит, где я.

– Не вижу, но я услышала тебя. – Я зажала сильнее рот, чтобы больше не проронить ни слова. Матушка оскалилась, села на корточки и испустила мочу и в этот момент прибежала бабушка Агафья, Стёпка и Иван. И все мы разом поняли – она нашла меня.

С этого момента звёздный эфир приобрёл плотность и, правда, стал душить.

2 глава

Эта ночь стала отправной точкой нашего конца. Теперь каждую ночь маменька начинала свои поиски именно с печки, и попасть туда ночью не было больше возможным. Поэтому меня заранее укладывали спать там.

Бабушка Агафья написала отцу письмо, о том, что маменьке стала ещё хуже и ему немедленно нужно приехать, но отец не отвечал. Бабушка писала каждый день в течение всего месяца, но отец был, видимо, глух к нашим мольбам о помощи.

Глаша охрипла после последнего случая с матерью. Выписывали ей врача, назначали примочки и полоскания, но ничего не помогало. Врачи лишь недоумённо смотрели на Агафью Степановну и не знали что сказать, какой диагноз поставить. Глаша просто теряла голос. А синяки, оставленные пальцами матери, превратились в язвы. Они всегда кровоточили.

Меня съедала вина за её болезнь. Стыд заставлял прятать глаза от Агафьи Степановны и Глаши. И однажды бабушка это заметила:

– Алёна Петровна, что с тобой случилось? От чего ты прячешь глаза? Нашкодила небось? – бабушка подмигнула мне и так тепло улыбнулась, что вся моя вина хлестнула из глаз горячими от горя слезами. В мгновении ока Агафья Степановна оказалась рядом со мной, а Глаша присела на корточки у моих ног. Их глаза были широко открыты и полны печали. Все мои попытки сказать, попросить прощения не увенчались успехом.

– Алёнушка, ну скажи что случилось? – еле слышно сказала Глаша. И здесь всё хлынуло из меня: слёзы, слова, крики. Так плохо и стыдно за всё, что я привезла с собой, за матушку, за отца, за слухи, за то, что вообще здесь. Слушая мою истерику молча, бабушка и Глаша сидели, прижав руки к своим сердцам. Мои извинения падали на них, и мне казалось, что они не понимают. От этого я извинялась пуще прежнего, но легче не становилось.

И вот Глаша взяла меня за плечи, как тогда ночью и сказала:

– Ты не виновата, не бери ответственность за поступки взрослых на себя. Ты ребёнок. – Тогда я поняла, что Глаша хоть и была ребёнком, но ребёнком со взрослой душой. После этого Глаша не промолвила больше ни слова. Всё. Теперь мы могли лишь ощущать её мысли и слова, но не слышать.

Во время обеденной трапезы матушка была всегда с нами, мы старались с ней разговаривать, подбодрить, но сейчас всё изменилось. Вместо обеда матушка просто сидела и качалась на стуле. Смотрела сквозь стены и что- то бормотала, однажды она зло рассмеялась и уставилась на Агафью Степановну:

– Что же вы все хотите лишить меня моих детей? От одной уже избавились, а вторую настраиваете против меня. Чем я согрешила? Что не так сказала? Демоны вы все, вы нелюди!!! – стон испустила мать, такой, что хотелось убежать далеко- далеко.

– Матушка, ты Глаше больно сделала и мне хотела сделать плохо. – Сорвалось из моих уст. Мать так резко обернулась, что я подпрыгнула на стуле. Вместо глаз у неё били чёрные угли, и в них свирепствовал огонь неземной ярости. Она стала похожей на тех людей, которые приходили её лечить.

Больше за столом не вели мы разговоры, а матушка не выходила из своих покоев. Мы украдкой слышали её стоны, плачь, крики гнева и мольбы о помощи. Но, заглядывая по её последней просьбе, она набрасывалась на приходящего и пыталась выцарапать его глаза. Благо, зная её нечеловеческую силу и дьявольские уловки, по одному к ней никто не ходил.

Тяжелее всех в этот миг, было бабушке Агафье, ведь она не знала, как вернуть душу её единственной племяннице Софьи и как спасти ещё мою, не грешную душу. Глашу и меня она не отпускала от себя, следила и оберегала. Глаша же рвалась из- под опеки, не хотела быть под крылышком бабушки, а сама хотела быть этим крылом – для меня.

После бабушка Агафья получила письмо с двумя хорошими вестями: папенька нас услышал и едет к нам на подмогу. Вторая весть не совсем хорошая, но для меня это было даром небес – Анна стала богатой вдовой и, узнав о болезни и напастях нашей матушки, сразу после похорон мужа, выехала к нам. Было так радостно на душе, что кружилась голова. Мы позабыли обо всём и стали готовится к приезду родных.

Я вспомнила все те счастливые времена, когда мы жили все вместе: отец, мать, я и Анна. Стало так светло на душе, что появилась надежда вернуть те времена.

Но если бы мы знали, что за участь уготовил нам отец, то упрашивали бы Анну не приезжать, а забрать нас к себе. Ибо теперь здесь был уготован ад.

3 глава

Сентябрь. Стояла солнечная ясная погода. Только- только стала золотиться листва на деревьях. Все мы были в предвкушении воссоединения семьи.

Степан и Иван готовились не меньше нашего, ведь предстояло подготовить конюшни для новых лошадей, а также помочь с обстановкой гостевых комнат, где будут жить Анна и отец. Все мы были заняты.

Агафья Степановна впервые за долгое время наняла прачку и повариху. Людей будет больше и одной ей не справится, но не забывали мы и о риске того, что они разболтают о болезни маменьки.

Наступил день приезда отца. Приехал он угрюмый и уставший. Когда-то упругое румяное лицо его осунулось и побледнело. Весь он исхудал и больше напоминал скелет.

– Пётр, батюшки мои! Где же тебя так потрепало? – взволнованно всплеснула руками Агафья Степановна.

– Агафья Степановна, оставьте. Я не молод и года берут своё, да и дорога оказалась не из простых. Где жена моя, Софья? Почему не встречает она своего мужа? – нам показалось, что отец осерчал за это на матушку. Бабушка Агафья явно что- то почувствовала, но не подала виду. Я и Глаша это заметили.

– Пётр, мы думали, что ты приехал по поводу недуга твоей жены. Ты что, не читал те письма, что мы тебе посылали. Ты бы знал, сколько чернил я тратила на них, за всю свою жизнь я потратила вдвое меньше. – С улыбкой произнесла бабушка. – Ты бы дочь свою обнял, смотри, какой букет она собрала для тебя. – Тут бабушка Агафья подвела меня к отцу. В руках я держала разноцветные листья клёна, которые собирала весь предыдущий день. Большинство были золотые и на солнце они, казалось, сияли солнечным огнём. Отец провеет взглядом по мне и по моему букету, повисло напряжённое молчание. За этот миг только тень отвращения появилась на его лице, и он обратился к бабушке.

– Тётушка, мне бы отобедать, а потом повидаться с женой. Позже у меня здесь будут дела. – Отец просто прошёл мимо меня, будто я не стояла рядом с ним, не смотрела на него и не держала в руках солнечный букет. Я убежала, Глаша со мной. Мы не пришли к обедне и к ужину. Сидели весь день у того клёна, что подарил нам свои золотые листья.

За это время пролила я немало слёз. Меня не видят, а скорее всего даже ненавидят. Что же я сделала не так? Почему так холодно обошёлся со мной отец? Эти вопросы разрывали моё маленькое сердечко. А хуже всего во мне появилось зерно подозрения – меня могут даже не любить. Глаша всё время сидела рядом со мной. Её молчание до сих пор было непривычным. Всё что она могла делать, дабы поддержать меня, так это гладить по спине и укачивать в своих объятиях. Вот так прошли мои минуты горькой печали.

Потом издали мы увидели, что к нам бежит Степан.

– Девочки, вот вы где! От чего же вы так пугаете Агафью Степановну? Она место себе не находит. А ну живо к ней, а то твой отец тоже видимо не из лучших побуждений приехал к ней.

Мы с Глашей перепугались не на шутку. И бегом отправились в усадьбу. Прибежали мы, когда отец только выезжал за ворота.

– Бабушка, что случилось? – на бегу прокричала я,– Куда отец уезжает?

На лице бабушки отразились страх и волнение.

– Видимо бесы в отце твоём, не понимаю, что такое с ним. Почему убежали и не предупредили? Я бы и так вас отпустила.

– Что случилось? – не останавливаясь, спрашивала я. Бабушка вздохнула и, видимо, с печалью произнесла:

– Батюшка твой, не к матери твоей приехал и не к тебе. А храм хочет строить, но не православный, а языческий. Ох, малышка, видимо твориться, что- то не ладное. С матушкой твоей он говорил. До припадка её довёл. Молвит, видите ли, что лечится ей снова надо, и он знает как…

Я вздрогнула, вспомнив тех людей, что приходили к ней.

– Алёнушка, что не так? Что напугало тебя? – обняв моё лицо своими ладонями, спросила бабушка.

– Знаю, как он лечить маменьку будет. Это люди навещать будут её не хорошие. Читать молитвы или не молитвы будут, а потом маменька рыдать и биться о стены станет. Запрети ему это делать, только хуже будет.

Бабушка переглянулась со Степаном и он, кивнув, сказал:

– Понял, будет сделано.

Здесь я не поняла, что они будут предпринимать, и вопросительно посмотрела на них.

– Деточка, крепись, молим тебя. Видимо, ты и Анна у пропасти находитесь. Да видимо не только вы, но и мы тоже. – здесь Агафья Степановна обвела взглядом Глашу, Степана да всю усадьбу.

4 глава

На следующий вечер снарядили мы Степана в долгую дорогу по степи. Суждено было ему найти кочующее племя цыган, а в нём цыганку, которая балдахин мой заговорила. Правда, не было надежды у Агафьи Степановны, что снова согласиться цыганка помочь нам, так как тяжко пришлось ей в прошлый раз.

Степан давал наказы Ивану по конюшне, саду, что в усадьбе до его возвращения сделать.

Агафья Степановна распорядилась, чтоб дали Степану лучшего коня и рано утром следующего дня он уехал. Бабушка ушла молиться за Степана, а я, Глаша и Иван долго у ворот стояли и взглядом провожали его неумолимо уменьшающийся силуэт.

– Ну, девчата, не рыдайте! Вернётся Стёпка, никуда не денется. Французов пережил, а это дельце и подавно выполнит, – ушли мы тогда Ивану помогать в саду. Как- никак работа помогла нам отвлечься от дурных дум. Но мысли мои никак успокоиться не хотели. Зачем снова звать цыганку? И у какой пропасти стоим мы с Анной?

Решилась я после работы в саду поговорить с бабушкой Агафьей. Может, не обратит она своё внимание на то, что я мала совсем, ведь о моей семье речь идёт.

Застала я бабушку Агафью за разбором сундука. Она рылась в нём и доставала маленькие мешочки, перевязанные красной нитью:

– Этого совсем мало будет, на весь дом не хватит. Но как? Были же у меня ещё этак штук восемь? И куда я их спрятала? – иногда, бабушка имела привычку разговаривать сама с собой и к этому быстро привыкаешь, но, бывало, она отвечала будто не себе, а кому- то другому. В следующий миг она застыла и говорит:

– Как это здесь? – Агафья Степановна обернулась ко мне. – Алёна, что ты здесь делаешь?

– Я с вами поговорить хотела? А с кем вы разговариваете? – Я провела взглядом весь чердак, но никого не заметила.

– Ой, да что ты, я всегда сама с собой разговариваю, так легче с мыслями собраться! А о чём ты, милая, хотела поговорить?

– Зачем опять цыганку звать? Она же говорила, что в следующий раз может заговор и не подействовать?

– Знаешь, милая, выяснилось то, что ни я, ни твоя бабушка покойная не могли предвидеть. Батюшка и матушка твои… – на этих словах бабушки раздался оглушительный скрежет конного экипажа и крик конюха Ивана, который раздавался в унисон с ударами плети.

Выбежав во двор, мы в ужасе застыли. Ворота, совсем не маленькие, были снесены с петель. Посреди двора стояла адская вороная четвёрка лошадей, она в бешенстве копытами взбивала землю, отчего казалось, что весь двор покрыт туманом. Крики не прекращались. Через секунду мы увидели, что кучер адской четвёрки, одетый в мантию алого цвета, снова заносит плеть над головой для удара, но удары приходились не на лошадей. Мы подбежали ближе к экипажу, но кони вздыбились, не давая нам пройти, тогда мы подошли намного правее и уже из за угла сарая смогли разглядеть, что происходит. Иван скорчившись, закрывал собою Глашу, а удары кучера приходились прямо на спину Ивана, отчего он так пронзительно кричал.

– Остановитесь, изверги!!! Это мой конюх! И вы находитесь в моём поместье, – властный голос бабушки Агафьи прозвучал как колокол церкви, от его звучания кони успокоились, а кучер сел на своё место, при этом не произнося ни звука.

В это время из экипажа вышел папенька:

– Агафья Степановна, успокойтесь, кучер наказывает только непокорных.

– Какие они не покорные? Конюх да ребёнок. И вообще это мои люди, моя земля и здесь мои законы писаны. Кто дал право какому-то кучеру издеваться над моими людьми. Ты только глянь, что с воротами сделали, обалдуи! – я впервые видела бабушку такой злой.

На слова бабушки отец только улыбнулся:

– Что ж, ты хотела, что бы мы за воротами стояли? Может я соскучился по жене да дочери? Алёна, подойди и поцелуй отца своего, – нет, не отцом он мне больше был. Я схватилась за подол платья бабушки и спряталась за него, а отец только ехидно прищурился да промолвил:

– Ну, ничего, ещё будет время.

Пока мы стояли и выясняли отношения с отцом, к Ивану и Глаше подбежала наша прачка и отвела в усадьбу.

– Не место в усадьбе рабам да холопам .– От этого голоса пробежал холодок по спине. За всё это время мы не заметили, что помимо отца из экипажа вышли несколько женщин и мужчин. Тот, который говорил, был выше всех и носил чёрное пенсне. Его я раньше не видела, но остальные были мне знакомы – они приходили к матушке и якобы её лечили.

В этот момент бабушка будто чувствовала меня:

– А вы кто такие, что посмели нарушить покой моей родовой обители? Не чувствую я в вас ничего мирного!

– Пётр, здесь мы не можем находиться, соизволь нам найти место для ночлега, – этот высокий с пенсне даже не обратил внимания на бабушку, но от её слов его даже покоробило.

– Франц, конечно, это будет само собой! Агафья Степановна, вы очень не радушны к гостям…

– Эти гости даже не люди! Почему должна я быть радушна с ними, – голос как колокол, как колокол. Он звенел и переливался.

Здесь все пришельцы стали смотреть в упор на бабушку. Все разом. Небеса помрачнели. Никто не дышал. Я слышала лишь биение своего сердца.

– Нам пора, Пётр. Завтра уже прибудет камень и рабья сила, – высокий даже оскалился.

Все снова сели в экипаж. Отец помедлив, обернулся и сказал:

– Зря вы так, очень зря!

Они уехали. Оставили тучи, ветер и страх. Поселились они на отшибе, был там старый летний домик.

И больше птицы не пели свои песни там.

5 глава

Настоящий осенний день. Серое пасмурное небо. Ветер завывающий как стая волков. Крупный дождь, который силой своей пробьёт кожу до самой кости. И так каждый день в течение недели. И всю эту неделю до нас доносились отголоски стройки храма. Даже бурлаки так не напрягались, как те рабочие.

Стройка не прекращалась с того момента как приехали те пришельцы с отцом. И храм рос с невероятной скоростью. С каждым взглядом, который мы украдкой бросали на стройку, становилось ясно, что это храм будет поистине ужасный: на его стенах появлялись орнаменты в виде голов змей, фигуры гарпий охраняли главный вход, а серый камень храма, казалось, впитывал весь солнечный свет, не давая ему проникнуть в этот мир.

Всё чаще мы стали замечать, что пришельцы в упор наблюдают за нашей усадьбой. Бабушка Агафья распорядилась каждые три часа бить в колокола нашей церквушки. Это было трудно сделать, но сам местный батюшка дал своё благословение на то, ибо сам чувствовал нарастающую тревогу. С того момента стало меньше злых взглядов в нашу сторону.