Раскопки

– Вам лучше молчать, – сказала я.

Но губы его продолжили с трудом шевелиться.

– Кролики, – наконец проговорил он. И слово это как будто выпало откуда-то из уголка его рта.

– Кролики, мистер Браун?

– Кролики, – повторил он на этот раз более твердо. – Я же говорил, кролики для раскопок – это плохо.

– Говорили. Но сейчас не лучшее время, чтобы вновь поднимать этот вопрос.

– Я виноват, – продолжал он. – Надо было срыть насыпи, а я поторопился. И никакого бы оползня… Но земля такая быстрая. Я уж думал, мне конец.

Глаза его затуманились и закрылись, но почти сразу же опять открылись. Браун пришел в себя, оглядел комнату и посмотрел на меня так, будто видит впервые.

– Вам не стоит этого делать, миссис Претти, – сказал он.

– Чего делать?

– Вот этого!

– Поверьте, мистер Браун, я и не с таким имела дело.

– В каком смысле?

– Во время войны я была младшей медсестрой.

– Да? Как так вышло?

– Я работала в местном госпитале рядом с поместьем моей семьи в Ланкашире. Туда привозили раненых из Франции. По крайней мере тех, у кого хватало сил доехать. Так, кому мне позвонить и сообщить о случившемся? Сказать, что с вами все в порядке? Извините, я ведь даже не знаю, женаты вы или нет.

– Женат, – ответил Браун. – Жену зовут Мэй.

– Хотите, я передам от вас что-нибудь? Можно запросто послать телеграмму.

– Не стоит.

– Уверены? Мне бы не хотелось, чтобы вести она получила не от нас и чтобы беспокоилась попусту.

Браун покачал головой.

– У нее нет привычки беспокоиться.

На стуле лежал плед, которым я обычно укрывала ноги. Я взяла его и накрыла мистера Брауна.

– Полежите здесь, сколько потребуется. Поспите, если хотите. Когда проголодаетесь или захотите пойти, позвоните в звонок. Я положу его вот сюда.

Я положила звонок на столик рядом с Брауном и направилась к двери. Но не успела ее открыть, как Браун снова заговорил. Решив, что он опять будет извиняться, я сказала ему прекратить.

– Да нет, не это, – он махнул рукой. – Другое.

– Что такое?

Он помолчал, а затем сказал:

– Я надеялся, что что-нибудь увижу.

– Что увидите?

– Пока я был под землей.

– Не понимаю.

– Я думал, что что-нибудь увижу. Какой-нибудь знак. Монского ангела, например.

– И что, увидели?

Браун покачал головой:

– Нет, ничего такого. Только пустота.

Я зашла пожелать Роберту спокойной ночи. Он сидел в кровати. Я заметила, что у него появилось несколько новых рисунков Маттерхорна, которые теперь начали захват второй стены в его комнате.

– Мама, а мистер Браун умрет? – спросил Роберт.

– Нет, Робби.

– Ты уверена?

– Совершенно уверена.

Он как будто недовольно вздохнул.

– Я думала, мистер Браун тебе нравится.

– Нравится.

– Хочешь я тебе почитаю?

Роберт тут же преобразился:

– Да, пожалуйста!

Из стопки на столе я взяла книгу о греческих героях и открыла миф об Орфее и Эвридике. Орфей любил свою жену Эвридику так сильно, что, когда ее укусила змея и она умерла, он спустился в подземное царство, собираясь вернуть ее в царство смертных.

– Стоит Орфей на берегу Стикса. Как переправиться ему на другой берег, туда, где находится царство Аида? Вокруг Орфея толпятся тени умерших. Чуть слышны стоны их, подобные шороху листьев, падающих в лесу поздней осенью. Вот послышался вдали плеск весел. Это приближается ладья перевозчика душ умерших Харона. Причалил Харон к берегу. Просит Орфей перевезти его вместе с душами на другой берег, но отказал ему суровый Харон. Как ни молит его Орфей, все слышит он один ответ Харона: «Нет!» Ударил тогда Орфей по струнам кифары, и разнеслись по берегу Стикса ее звуки. Своей музыкой очаровал Орфей Харона; слушает он игру Орфея, опершись на весло. Под звуки музыки вошел Орфей в ладью, оттолкнул ее Харон веслом от берега, и поплыла ладья через мрачные воды Стикса. Перевез Харон Орфея. Вышел он из ладьи и, играя на золотой кифаре, пошел к Аиду, окруженный душами, слетевшимися на звуки его кифары.

– Мама… – начал Роберт.

– Да, дорогой.

– А мистер Браун всегда ходит в одном и том же?

– Не знаю.

– А как думаешь, белье он меняет?

– Уверена, что да.

– Но как же ты можешь быть уверена?

– Давай я еще тебе почитаю? Или будешь спать?

– Спать.

Я закрыла книгу, зажгла свечку на столике рядом с кроватью и выключила свет. Роберт, однако, остался сидеть. Тени так причудливо легли на его лицо, щеки, что на мгновенье мне показалось, будто на меня смотрит Фрэнк. Смотрит очень серьезно и с каким-то упреком. Но тут тени изменили свое положение, и Роберт вновь стал ребенком.

– Мама…

– Да, дорогой.

– Думаешь, мистер Браун найдет сокровища?

– Не знаю.

– Но ты ведь надеешься, что да?

– Да, надеюсь.

– Я тоже очень надеюсь, – сказал он.

– Но слишком сильно рассчитывать не надо, ты ведь понимаешь.

– Понимаю.

– Спокойной ночи, Робби. До завтра.

– Спокойной ночи, мама.

Я лежала в кровати и слушала радио: обсуждали, как менялась мода с течением веков. Потом пустили номер Венди Той – «Голубая Мадонна» – танец под баховскую сюиту № 3. Когда она отыграла, я выключила свет и улеглась, надеясь, что скоро засну. Но не тут-то было – голова отказывалась отключаться.

Я пролежала часа два или три, а потом услышала скрип. Мистер Ломакс, у которого мы покупали этот дом, привозил дерево с Дальнего Востока (поэтому у нас так много деревянной обшивки), и каждый раз, когда холодает, дерево сжимается, и весь дом начинает ходить ходуном. Я полежала еще немного, затем накинула халат, надела тапочки и подошла к окну.

Я отвела занавеску и посмотрела на сад, залитый лунным светом. Все прекрасно просматривалось вплоть до реки, луна отражалась в воде. И даже в отражении на ее поверхности виднелись темные кляксы лунных морей.

Я уселась на подоконник и стала глядеть наружу, стараясь отогнать мысли, что пикировали на меня, словно стая разъяренных птиц. Было одно воспоминание, выкинуть из головы которое давалось труднее всего: вот Роберт бежит по траве, он раскинул руки, щеки надуты. А я его оттолкнула. Так себе мать. Я это прекрасно понимаю, и мысль эта не дает покоя, давит на меня. И я постоянно думаю, что хорошей матери из меня уже и не выйдет.

Все, что я могу (правда, с каждым днем все в меньшей степени) – это любить и поддерживать его. И защищать. Кажется, что я стою на невидимой границе его мира – вечно на пороге, не в состоянии его переступить. Мне бы так хотелось быть такой же бойкой и резвой, как он, но у меня нет ни сил, ни воображения под стать его.

Через некоторое время я пошла его проведать. В коридоре через эркерное окно довольно ярко светил свет. Я встала у его комнаты и прислушалась – было слышно, как он дышит. Медленно и, судя по всему, спокойно. Сама не знаю почему, видимо, чтобы не стоять на месте без дела, я прошлась по коридору в сторону от моей комнаты. Дом перестал скрипеть, и стало тихо. Передо мной лежала ковровая дорожка. И хотя я прекрасно понимала, что бодрствую, было ощущение, что хожу как во сне. Ноги мои передвигались будто сами по себе: я прошла через один дверной проем, потом другой.

Вскоре я добралась до той части дома, которой пользовались нечасто. Даже когда Фрэнк был еще жив, мы редко сюда заходили, разве что когда принимали гостей. По обеим сторонам коридора – двери, которые вели в спальни, в которых никто никогда не останавливался, по крайней мере при нас.

Я дошла до конца коридора, развернулась и собиралась идти обратно. Но тут я что-то услышала. Какой-то стук. Повторяющийся, будто кто-то отмеряет равные промежутки времени. Звук шел из комнаты слева.

К моему удивлению, дверь оказалась приоткрыта. Когда я проходила мимо нее до этого, не заметила. Но теперь я точно видела зазор между дверью и косяком, из которого вырывался серебристый лунный свет. Тем временем повторяющийся отстукивающий звук метронома продолжался.

Я открыла дверь шире. Комната, как и сад, была залита белым светом, напоминавшим изморозь.

Звук стал громче, намного громче, чем я ожидала. Настолько громче, что я сразу заметила его источник. Почему-то окно оказалось открыто, и деревянный шнур занавески раскачивался и бился о стену.

Я прошла через комнату и без особых усилий закрыла окно. И вот тут я заметила, что кровать в этой комнате стояла заправленная. Во всех остальных комнатах на кроватях белья не было – застилать их было не для кого. А вот эту кто-то заправил: простыни, подушки, аккуратно сложенное одеяло лежало в ногах.

А еще мне показалось, что я уловила какой-то запах, едва пронизывавший воздух. Духи, и как будто что-то еще. Что-то медицинское, вроде мази.

Я включила свет и прищурила глаза. Но и этой вспышки мне хватило, чтобы заметить кое-что еще. Кровать не просто была застелена, на ней виднелись два смятых силуэта – кто-то на ней спал. Следы присутствия людей были заметны на подушках и на простынях. А еще я заметила два придавленных следа в центре одеяла.

Я села на край кровати и прошлась рукой по белью – на ощупь холодное. На прикроватной тумбочке стояли кружка и чашка. Кружек таких я у нас раньше не видела – коричневая, глиняная, с узкой серебряной каемкой. Кажется, на этой каемке даже был след от губ.

Рядом с кружкой стояла фотография мужчины, сидящего верхом на лошади, а чуть ниже – стихотворение:

Том Пирс, Том Пирс, одолжите мне свою серую кобылу.Все время вниз, с попутным ветром,Потому что я хочу на ярмарку Виддекомб.Ви Билл Брюэр, Ян Стевер, Питер Герни,Питер Дэви, Дэн Уиддон, Арри Аук,Старый дядя Том Коббли и все остальные,Старый дядя Том Коббли и все остальные.

Утром я проснулась в своей кровати, совершенно не помня, как вернулась. Я оторвала голову от подушки, и на ней осталось даже больше волос, чем обычно. Я поспешно их стряхнула, пока не пришла Эллен.

Глупо делать вид, что я обрадовалась, когда узнала, что мистер Рид-Моир и мистер Мэйнард собрались к нам заехать. Я чувствовала себя уставшей и хотела провести это утро в одиночестве. Но отказать им в визите было нельзя.

Прежде чем стать палеонтологом, мистер Рид-Моир трудился портным. Видимо, поэтому он всегда одет с иголочки. Сегодня на нем был голубовато-серый костюм и галстук в цвет. В руках он держал книгу. Высокий и хорошо сложенный, он двигался легко и изящно. Тело его выглядело гибким, и сам он казался весьма чувственным. Следом зашел мистер Мэйнард.

– Миссис Претти, – промурчал Рид-Моир. – Как всегда, рад вас видеть.

Я предложила им сесть, и они устроились на разных концах дивана. Я посмотрела вниз на ковер и порадовалась, что никаких следов после вчерашнего инцидента с мистером Брауном не осталось.

– Чем могу быть полезна, джентльмены?

– Мы по поводу мистера Брауна.

– Да? А что мистер Браун?

Сначала я решила, что они пришли справиться о его здоровье. Но оказалось, что нет.

– Наш музей участвует в раскопах в Стэнтоне, – продолжал Рид-Моир. – Римская вилла. И мы хотели закончить с ней до того, как… что-то начнется. Браун работал в Стэнтоне, пока не приехал сюда. Мы рассчитывали, что он закончит здесь и вернется туда. Короче говоря, нам бы очень хотелось, чтобы он вернулся в Стэнтон уже сейчас.

– Я и не знала, что мистера Брауна отправили сюда на каких-то условиях.

– Нет никаких условий, миссис Претти, – мистер Рид-Моир улыбнулся и положил ногу на ногу. – Не в этом дело. Но насколько я понимаю, работа здесь – несмотря на все усилия – продвигается уж очень медленно. И мы решили, что пора вызывать мистера Брауна обратно.

– Но ведь это дело мистера Брауна? Надо спросить его.

– Мы с ним говорили, – сказал Мэйнард.

Рид-Моир повернулся и не сводил с Мэйнарда глаз, пока у него не изменился цвет лица. Затем он вновь повернулся ко мне.

– Мы коротко переговорили с ним, пока шли сюда, – сказал он.

– И что он сказал?

– Браун – человек простой, – начал Рид-Моир. – Ему все вокруг видится либо в черном, либо в белом цвете. И это, конечно, одно из его достоинств. Он считает, что раз жалованье ему платите вы, то и делает он так, как скажете вы.

– А вы с этим не согласны, мистер Рид-Моир?

– Я тоже человек простой, миссис Претти. По-своему. Меня заботит только процветание музея. Как я и сказал, раскопки в Стэнтоне очень для нас важны. И если они увенчаются успехом – а я склонен думать, что так оно и будет, – мы очень многое узнаем о жизни римлян в Саффолке. И в свете нынешних событий нам приходится делать выбор между Стэнтоном и, уж простите за искренность, менее значительным предприятием. Безусловно, раскопки в Саттон-Ху любопытны, тем не менее пока что ничего примечательного обнаружено не было.

– Позвольте уточнить, мистер Рид-Моир, – сказала я. – Вы хотите сказать, что мистер Браун должен немедленно оставить работу, которую ему поручила я, и отправиться в Стэнтон, чтобы делать вашу работу?

– Не мою, – ответил он, издав мягкий смешок, – а работу, порученную музеем. Все дело в музее.

– Я прошу прощения.

Он качнул головой, как бы извиняя меня.

– Понимаю, что мои раскопки, наверное, кажутся вам делом глупым и смешным, – сказала я.

Рид-Моир хотел что-то возразить, но, видимо, передумал.

– Но, быть может, вы сочтете возможным потерпеть мои капризы еще немного. В конце концов, я долгое время оказывала музею поддержку.

– Так и есть, миссис Претти.

– А потому я рассчитываю на ваше расположение.

Он сидел неподвижно, закинув ногу на ногу.

– Сколько вам нужно времени, миссис Претти? – спросил он.

Я глянула в окно – начался дождь. Капли стучали по листьям плюща, размывали по клумбам грязь.

– Мне бы хотелось, чтобы мистер Браун занялся еще одним курганом. Как закончит – может ехать в Стэнтон.

– Еще один курган? – Голос его зазвучал не так мягко. – То есть еще один – целиком?

– Именно так.

– Но может потребоваться – боже мой – чуть ли не три недели. А может, и больше, если погода не улучшится. Мне вовсе не хочется давить на вас, миссис Претти, но я должен сказать, что любая проволочка ставит потенциально важную находку под угрозу. Вполне вероятно, что в Стэнтоне мы обнаружим крупнейшую римскую виллу на севере от Филикстоу.

Мы посмотрели друг на друга.

– Возможно, я неясно выразилась. Я хочу, чтобы мистер Браун закончил с еще одним курганом.

Рид-Моир продолжал на меня смотреть. Взгляд его был прямым, а сидел он все так же, аккуратно положив ногу на ногу. И хотя двери в гостиную были закрыты, я все равно слышала, как в коридоре тикают дедушкины часы.

– Но мне не хочется быть чересчур категоричной, – продолжила я. – Если мистер Браун ничего не обнаружит к концу, скажем, следующей недели, я отправлю его к вам.

На этот раз Рид-Моир отреагировал быстро:

– К концу недели… Получается, к концу месяца. Хорошо.

– Благодарю за ваше терпение, мистер Рид-Моир, – сказала я. – Возможно, вы хотели обсудить еще что-то?

– К слову, да.

Он протянул книгу, которую держал все это время:

– Я подумал, что, возможно, вас заинтересует моя последняя книга.

– Очень мило с вашей стороны.

– Она про кремний.

– Кремний? – повторила я голосом куда более удивленным, чем следовало бы.

– Рассказываю о залежах в Кромере, Норфолк.

– С удовольствием почитаю, – сказала я.

Он поставил обе ноги на пол и затем встал. То же сделал и Мэйнард. Проводив их до входной двери, я попрощалась. Рид-Моир слегка прикрыл веки, а Мэйнард печально улыбнулся.

Дождь шел весь день. Роберт сидел дома и играл со своими паровозиками в детской. Говорил, что ему и одному весело и что обойдется без компании. Я была внизу и оттуда слышала, как поезд туда-сюда бегает по железной дороге. День подходил к концу, и мы оба отправились спать раньше, чем обычно.

На следующее утро погода лучше не стала. Но, несмотря на дождь, мистер Браун сказал, что нужно возвращаться к работе. Вместе с Джейкобсом и Спунером они выгребли землю, которая сошла на Брауна, положили доски вдоль траншеи, чтобы избежать повторных оползней, и продолжили раскопки.

В восемь тридцать мистер Лайонс привез меня в Вудбридж, где я должна была сесть на поезд в Лондон. В дороге я открыла книгу Рида-Моира о кремнии. Читалось с трудом, и я отложила ее, одолев всего пару страниц.

Мы доехали до Ливерпуль-стрит, и там я встала в очередь за такси. Мне нужно было добраться до выставочного центра «Эрлз Корт». Мы ехали по Стренду – одной из главных улиц Лондона, и я почувствовала необычную атмосферу веселья, взволнованности. Что-то такое витало в воздухе, чего до этого я не замечала. Люди прогуливались по тротуарам и, как всегда, глядели на витрины магазинов. Мужчины в рубашках, женщины – в блузках. И все же в их беспечности, казалось, было что-то преувеличенное, ненастоящее. Они шли, словно плохо связанные фигуры, которые в любой момент могли неподвижно замереть.

Таксист рассказал, что накануне вечером недалеко от его дома в Баттерси проводили обучение: как вести себя при воздушном налете. Надзиратель ездил по улицам и выбрасывал из машины разноцветные теннисные мячики. Желтые и зеленые мячики – газ; красный цвет – фугас, а с красными полосками – бомбы. Обучение, сказал таксист, радостно смеясь, оказалось полным фиаско. Несмотря на уговоры надзирателя, люди сразу поднимали мячи и начинали бросаться друг в друга.

В Гайд-парке вырыли окопы. От Уголка ораторов теперь расходились зигзагообразные линии. Чтобы вырыть окопы, пришлось вырубить очень много деревьев. Несколько пней все еще торчали из земли. Дерево выглядело мягким и белым, как куриное мясо. Дальше по Бэйсуотер-роуд, на западной стороне озера Серпентайн, я была удивлена, увидев огромный кратер, наверное, сорок футов глубиной и вдвое больше в диаметре. Земля в верхней части была темно-коричневой, а внизу – желтой. Неподалеку на дороге выстроилась очередь из машин. Некоторые из них были с прицепами.

Хотя я не спрашивала, таксист откинулся на спинку своего сиденья и начал рассказывать, что в окрестностях Лондона обнаружили двадцать участков с залежами песка. Людям говорили, что надо набирать мешки и обставлять дома двери и окна. Однако пока что почти никто этого делать не начал. Таксист высадил меня на Неверн-сквер. Конечно, здесь не было мешков с песком или чего-то подобного. Все выглядело как всегда: те же террасы из оранжевого кирпича с длинными, недружелюбными окнами, те же цветочные горшки с жесткими и сморщенными цветами, те же матовые колокольчики над дверями.

Я позвонила в квартиру мистера Суизина. Когда вышла из лифта, он уже ждал у входной двери. Я прошла по коридору в гостиную. Как обычно, он сел в конце стола, а я – слева. На обоях у него был узор из бесконечно повторяющейся бамбуковой решетки, смягчали которую только круглое зеркало над камином и четыре мелковых рисунка терьеров на стене напротив.

Какое-то время мистер Суизин болтал о новостях и погоде. Казалось, будто так он извиняется за то, что отнимает у меня время повседневной болтовней.

Наконец он сложил руки, оперся локтями о стол, подался вперед и поглядел в мир теней, по которому, словно поблекшие цвета, носятся осколки человеческих душ. Я знала, что особого внимания на прибывших первыми обращать не стоит. Как и в жизни, первыми приходили те, кто очень хотел, чтобы их услышали, но сказать им особенно нечего. И только когда они наговорятся, их место занимали другие, менее легкомысленные и более скромные.

Когда я представляю загробную жизнь, то вижу нервную, бездействующую толпу. Очереди бесцветных людей, которые бесконечно стоят и ждут, когда попадут в таксофон. А там операционистки, сражаясь с неработающей техникой и почти не знающие языка, пытаются соединить подошедшего из очереди с кем-то, кто хочет с ним поговорить. Картина невеселая, как бы я ни старалась придать ей подходящее янтарное свечение. Но где-то там – Фрэнк, слишком хорошо воспитанный, чтобы суетиться и лезть вперед. В этом я не сомневаюсь. Но пробраться ко мне он должен. Надо просто подождать и особенно ни на что не надеяться. А пока есть обрывки фразы и случайные проблески, которые меня поддерживают. Капля щемящей нежности. Знакомый пробор на голове. Да и ничего больше. Только бесформенное одеяло из утешений – все то же непонятное болеутоляющее. Но сегодня, кажется, все шло хорошо.

Мистер Суизин показал молодого человека с красивыми руками и с подтеком портвейна у рта.

– Он что-то бормочет, – сказал он. – Я хорошо вижу его лицо.

– Я его не знаю.

Суизин быстро переключился на другого.

– Пожилая дама с большой грудью, которая всегда особенно внимательно относилась к своей внешности? – спросил мистер Суизин с печальным видом мясника, который знает, что все его самые серьезные порезы уже сделаны.

Я покачала головой.

– Вы уверены? – спросил он. – Часто требуется время наладить связь.

– Совершенно уверена.

Мы продолжили сидеть. Мистер Суизин с надеждой гнул пальцы, а терьеры смотрели на нас со стены. Так прошли еще двадцать минут. В конце концов мистер Суизин сказал:

– Боюсь, сегодня нам не повезло. Все как будто в тумане.

Он задвинул свое кресло и проводил меня в коридор. Я заглянула на кухню, когда мы проходили мимо. На столе лежали два сэндвича со свининой. У двери мистер Суизин вздохнул и остановился. Я достала из сумочки две полкроны. Проворно спрятав их в кармане, мистер Суизин поинтересовался, приду ли я в это же время на следующей неделе.

Я ответила, что, возможно, мне будет неудобно. Я все никак не могла понять, захочу ли я снова испытать разочарование. Мистера Суизина мой краткий ответ явно расстроил. Неспроста же он называет себя экстрасенсом – человек он и впрямь чувствительный.

Смягчив тон, я сказала:

– Давайте я позвоню вам, когда будет ясно.

– Конечно.

Отойдя в сторону, он придержал для меня дверь за верхний угол, так что мне пришлось пройти под его рукой. В лифте я села на банкетку. Доехав до первого этажа, я обнаружила, что мне с трудом хватает сил открыть решетку. Медленно я спустилась по ступеням и вышла на тротуар.

Оказавшись на улице, я ухватилась за перила и тут же поняла, что отпустить его я не рискну. Все вокруг меня кружилось и вертелось, а мимо проходили люди. Кто-то даже, кажется, на секунду задерживал на мне взгляд, но ничего необычного не замечал. Прошло несколько минут, а голова все так же продолжала кружиться. Я стала думать, что же мне делать дальше.

В голову пришла мысль, что это такое наказание за то, что я не верю, как следует. Ведь так всегда бывает с теми, кто не верит или верит недостаточно сильно. Они остаются одни, брошенные, вынужденные заботиться о себе сами.

Светило солнце, но перила оставались холодными. Настолько холодными, что, казалось, мои пальцы онемели. Я взялась другой рукой, и в этот момент с Эрлз-корт-роуд выехало такси и свернуло на площадь. На мгновение во мне возникла надежда, но она тут же угасла, стоило мне заметить, что знак «Свободен» не горит. Правда, когда машина подъехала ближе, я заметила, что на заднем сиденье никого нет.

Я подняла руку и стала ждать. Такси проехало остававшееся между нами расстояние и встало у тротуара. Я оставалась на месте, не зная, как дойти до машины. Казалось, будто мне нужно перейти ручей вброд. Таксист сидел и ждал за рулем, глядя прямо перед собой, мотор работал на холостом ходу. Тем не менее я никак не могла себя заставить отпустить перила. Таксист обернулся, брови его вопросительно приподнялись. И тут я шагнула вперед, совершенно уверенная, что сейчас упаду, но мои ноги все же удержали меня. Оказавшись в такси, я попросила отвезти меня на Ливерпуль-стрит. Поездка слилась в длинное размытое пятно. Мы приехали, и вроде бы мне стало лучше: здания, фонарные столбы, даже люди стали четкими. Тем не менее я решила, что мне не хочется ни к кому подходить особенно близко, поэтому я купила билет в первый класс и закрылась в пустом купе, надеясь, что больше никто туда не зайдет. И никто так и не зашел.

Поезд проезжал через глубокие овраги, выложенные кирпичом, двигаясь в сторону пригорода. Когда наконец дома скрылись из вида и вокруг потянулись поля, я почувствовала облегчение.

Тем вечером Эллен вела себя как-то тихо. Почти ничего не говорила, пока помогала мне переодеться из дорожного платья в вечернее к ужину. Меня тронула ее тактичность и как осторожно она ходила вокруг меня, все понимая и не нарушая молчания.

И только когда она застегивала пуговицы на рукаве, я заметила, что пальцы у нее подрагивают.

– Что случилось, дорогая?

Эллен ничего не ответила и продолжила заниматься пуговицами.

– Готово, – сказала она, поправляя манжеты.

Голос ее звучал ровно, но по ее нижней губе было видно, что ее одолевают сомнения.

– Ты чем-то расстроена? – спросила я.

Она вновь не ответила.