Мастер сновидений

– Я… Я не химик! Я просто человек! -Стас почувствовал, что в нем рождается гордость за то, что он может так сказать о себе. – Я – ЧЕЛОВЕК!

– Где ты?! -Стасу показалось, что он попал в эпицентр ядерного взрыва и испепелен. Мрак бушевал вокруг него раскаленной плазмой черной звезды, и его обугленная плоть, сдуваемая космическим вихрем, уносилась прочь, оставив истлевшие кости в абсолютном нуле вакуума…

– Я есть я, и я в самом себе, я внутри себя! – кричал Стас, и голос его слабее комариного писка умирал, еще не успев родиться, а Мрак хохотал над его слабыми потугами отстоять свое «Я», и этот хохот, издевательски-пренебрежительный хохот убивал Стаса, расслаивал его душу, как расслаивается слюда, обмотавшая провода, переполненные электрическим током.

– Ты пуст! – прогрохотал Мрак. – Тебя нет! Твое «Я» исторгнуто в ничто…

– Неправда! – пискнул Стас, а Мрак, раздуваясь мыльным пузырем, радужными переливами черноты поглотил его, и ледяное пламя охватило Стаса. Он скорчился в зародышевый комок и приготовился рождаться, сквозь пульсирующую трубу, ведущую в муки. И он родился, был исторгнут в свет, и смутный ропот мира сотряс его могучей вибрацией, и начался новый цикл, в котором не было ни имени, ни понятий, ни независимости. Был крохотный комочек плоти, сжавшийся в извечном страхе перед неизвестностью. Он возлежал на алтаре, приготовленный к закланию, и лев с драконьими лапами вознес над ним вороненый клинок, изукрашенный позолоченной резьбой, и выступила из тьмы царица в тиаре, а с багрово отсвечивающих клыков ее капала наземь кровь, и там, где капли падали и растекались, вырастали шипастые кусты, покрытые жадно отверстыми пастями вместо цветов. Опять донеслось отдаленное песнопение, но теперь Стас разбирал доселе непонятные ему слова древнего заклятия:

«Расползаясь над землейМрак удушливой волнойОт подножий гор ползет,Затмевая небосвод…Чтобы солнце и лунаЗатемнились дочерна,Пусть выходит из глубинМира Черный Властелин.Пусть заклятие падет,В час, когда сюда придет,Дева северной земли,Где все правят короли,И когда звезда МуфридКруг небесный завершит!»

Смутные видения замелькали перед Стасом, и, затмевая все и вся, возникла перед его взором картина, где тени Преисподней, схватив белокурую молодую женщину, с рычанием и хохотом швырнули ее к подножию исполинского трона, который был пуст и, выкрикивая слова чудовищные и непроизносимые, вскрыли ей грудь вороненым кривым клинком и достали из груди ее еще живое трепещущее сердце, и капли крови ее, упав на подножие трона, взвихрились черным дымом, и дым стал собираться и уплотняться в доселе невидимую массу, и вот, на троне показалась темная фигура, огромная, как исполинский дымный столп, увенчанная венцом из скал, и багряные очи сумрачно блеснули из-под туч, заволокших чело Повелителя. Свод подземелья невиданным образом улетел ввысь, и показалось Стасу, что вся земля покрылась каменным сводом вместо неба, и померкли луна и звезды, и солнечный луч не мог пробиться к иссыхающей затемненной земле, и превращались виноград и смоквы в терние и волчцы. Дикие орды, освещая путь свой факелами, зажженными от подземных огней, бесконечно сражались другие другом за глоток гнилой воды, за отравленные плоды подземного мира, за куски тухлого мяса. Казалось, что все кончено, что никогда уже свет и тепло не проникнут к земле, порабощенной Повелителем Тьмы, но раздался громовой удар, и голос, сотрясающий саму основу мира, повелительно произнес:

Зло зародилось раньше,

Был Повелитель всесилен.

Ану пришел, Справедливый,

И проявил Силу Света,

С тем, чтобы Тьма

Отступила, спряталась

В глуби земные, там

Уготовил ей место

Ану, Создатель Премудрый.

Скован Царь Тьмы

Предначальной, в глуби

Ущелий низвергнут…

Острые, скальные пики

Крепко темницу закрыли.

Запечатлели навечно

Звезд, в день и час, положенье!

Сколь не прейдет

Кругов мира, День тот

И Час – невозвратен…

Ослепительные молнии ударили в каменный свод и раскололись скалы, и обрушились в чрево земли, полыхающие багровым пламенем глубин, и солнечный луч, подобно мечу в руке Ану, рассек Повелителя Тьмы, погасли багровые очи в поднебесье и ровный свет заструился с небес на оживающую на глазах землю. Стас пробился ростком сквозь неподатливую иссохшую почву и, подставив свою главу живительному свету, распрямился, раскрыл свои листочки и весь затрепетал, переполняемый земными соками. Долгое ожидание нового рождения пришло к своему концу, и он снова был жив. Открыв глаза, Стас уставился в белый потолок, и первое, что он спросил, было банальнейшее: «Где я?» Ему никто не ответил.

– Эй, кто-нибудь… – слабо позвал он. – Кто-нибудь, отзовитесь!

В полной, какой-то ватной тишине ему послышалась музыка, что-то вроде отдаленного бравурного марша, но к нему никто не подошел. Осторожно-осторожно Стас скосил глаза и увидел, а вслед затем и ощутил, что на нем одета чистая мягкая пижама нежно-салатного цвета. Аккуратно скатанное одеяло лежало в ногах. Он поглядел на пол и увидел около кровати матерчатые тапочки в крупную клетку. Осторожно подвигав руками и ногами и убедившись, что они исправно действуют, он спустил ноги на пол и влез ступнями в мягкую удобность фланели и войлока. 3атем он решительно встал на ноги и обрадовано удивился, что они не подкашиваются и вполне надежно держат его на земле. Шаркая ногами, Стас осторожно направился к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Бравурный марш зазвучал ближе, как будто к нему приближалось какое-то карнавальное шествие. Белый коридор с бесконечными дверями был пуст и залит светом ртутных ламп. Музыка еще приблизилась, и внезапно из-за угла выбежал человек. На его животе болтался плеер, из которого и слышался этот дурацкий марш, а человек абсолютно не в такт бежал, что есть силы размахивая руками. Завидев Стаса, он обрадовано крикнул: «Эй, профессор! Кейхил, старина, присоединяйтесь!» и сменил быструю рысь на плавное коньковое скольжение. Обрадованный тем, что встретил хоть одну живую душу, Стас храбро вышел в коридор и, немного помедлив, присоединился к бегущему. Скользить по гладкому линолеуму было легко, и вскоре он приноровился к размашистому скользящему бегу своего спутника. Искоса поглядывая на него, Стас молча скользил рядом, не решаясь заговорить первым, но вскоре молчание начало его тяготить, и он одышливо задал вопрос, который крутился у него на языке.

– Скажите, э-э-э, почтеннейший, а куда мы бежим?

– Никуда! – сосредоточенно ответил его спутник и встряхнул головой так, что его длинные, зачесанные за уши, изрядно сальные волосы растрепались. – Здесь можно бежать только никуда! – категорично добавил он.

– А зачем мы бежим? – осторожно поинтересовался Стас, немного сбавляя темп.

– Эй, Джуд, старина, не отставайте, – резко сказал его спутник. – Надо бежать быстро!

– А зачем? – недоумению Стаса не было границ.

– Ни за чем! – отрезал человек и наддал ходу так, что и Стасу пришлось прибавить.

– Хорошо, – Стас решил зайти с другого конца. – А почему мы бежим?

– Эй, старина, ты что, совсем дурак? – человек удивленно поглядел на него. – Мы бежим по полу… Ты что, этого не знаешь?

– Знаю. Но я не в том смысле спросил, – ошарашено ответил Стас. – Я в том смысле, что мы же зачем-то бежим?

– Тьфу ты, какой глупый, – пробормотал человек. – Я же сказал тебе, что мы ни за чем не бежим, мы просто так бежим!

– А может, тогда лучше остановиться? – осторожно спросил Стас.

– Э нет! Вот этого ни в коем случае делать нельзя, – убежденно ответил человек и, на всем ходу, скользя тапочками по гладкому полу и чуть не упав, свернул за угол, заставив и Стаса проделать этот рискованный маневр.

– А почему нельзя?

– Потому что нельзя! Нельзя и все тут! – Человек сердито взглянул на него. – Ты лучше беги, давай. Двигай ногами поживее…

– А что, накажут? – Стас уже начал жалеть, что так неосторожно покинул комнату, в которой проснулся. (Проснулся ли? – промелькнуло у него.)

– Нет, ну ты чудак! – человек на бегу выключил плеер, перевернул кассету и снова включил тот же самый дурацкий марш. – Кто накажет-то?

– Так почему же остановиться-то нельзя? – в полном отчаянии спросил Стас.

– Ты «Алису в стране чудес» читал? – вопросом на вопрос ответил человек. – Читал?

– Читал… Только давно, – смущенно ответил Стас.

– А если читал, то зачем тогда глупые, вопросы задаешь? – человек откровенно рассердился. – Ты что, не помнишь, что если захочешь остаться на месте, то надо очень быстро бежать, а то окажешься сзади…

– О, господи, – почти простонал Стас. – Где я?

– В коридоре! – торжественно проговорил человек и дружелюбно посоветовал, – Ты, лучше беги, давай, а то от всех этих вопросов и ответов и впрямь свихнуться можно.

– Да ну тебя! – сердито сказал Стас. – Не хочу я больше бегать. Глупо.

– А тебя, больше чем есть, никто бегать и не заставит, – хмыкнул человек, и его круглый подбородок прямо-таки затрясся от сдерживаемого смеха. В прищуренных глазах его прыгали бесовские смешинки. – Хочешь остаться сзади – остановись и все. Но я бы тебе этого не советовал. Хотя, впрочем, как знаешь. – Он перешел со скользящего шага на дробную рысцу и, легко оставив Стаса позади, на бегу прокричал ему: – До встречи! – После этого он расхохотался и еще раз добавил, – Нет, ну ты чудак! – 3атихая, бравурный дурацкий марш свернул за очередной угол, а Стас, безнадежно махнув рукой, повернулся и пошел обратно. И тут же понял, что он не сможет теперь вернуться в ту комнату, где проснулся. Бесконечный в своей одинаковости коридор тянулся рядами безликих дверей, и за какой из них Стас восстал из небытия он теперь не смог бы определить при всем своем желании. Лихорадочно открывал он дверь за дверью, но всюду видел одну и ту же безликую картинку: кровать, аккуратно свернутое одеяло, белый потолок и сияющий стерильной чистотой пол. Никаких номеров, никаких отличительных черт. Безликая одинаковость и все. Постепенно, сам того не заметив, Стас перешел на ровную рысь. Двери распахивались и закрывались, они проносились мимо него, как огни в тоннеле метрополитена проносятся мимо окон вагона. Все направления были равнозначны, и путь был бесконечен. Наконец, когда Стас устал и остановился, обессилено привалившись к стене, он снова заслышал тот самый дурацкий марш, услышал ровный дробот бегущих в никуда ног и, застонав от отчаяния, распахнул первую попавшуюся дверь, чтобы не попасться на глаза этому придурку с плеером, спрятаться от него, избежать дурацкого разговора, избежать этого сумасшествия…

Открыв глаза, Стас тупо уставился в белый потолок, пытаясь сообразить, где же он находится. Стул, стоящий рядом с кроватью был пуст, на тумбочке, под лампой, рядом со трекочущим будильником стоял поднос, на нём возвышался стакан с водой и ещё что-то, заботливо прикрытое белой салфеточкой. Стас осторожно скосил глаза и увидел, как за матовой стеклянной дверью промелькнул смутный силуэт.

– Эй, кто-нибудь… – хрипло позвал Стас, и дверь, как будто там, за ней ожидали его возгласа, распахнулась. Миловидная мулатка в легком голубом халатике вошла в комнату (Странно, но он почему-то решил, что это палата. Кто-то не так давно говорил ему, что он болен, да-да, просто болен и ему надо немного полежать, отдохнуть и всё станет нормальным, привычным. Мир сразу войдёт в себя) и заботливо наклонилась над ним, показав в вырезе халата крепкие маленькие, словно хрустящие яблочки, груди, увенчанные розовато-коричневыми взрывателями сосков..Стас шумно вздохнул и облизал враз пересохшие губы. А она, грациозно потянувшись, поправила у него под головой подушку и, отступив в сторону, ровным, лишенным эмоций голосом спросила:

– Вам дать пить? – голос ее был приятно мелодичен.

– Господи, -Стас с облегчением откинулся на подушку. – Господи, какое счастье! Наконец-то рядом со мной нормальный человек.

Она пристально взглянула на него и, ничего не ответив, подала стакан с водой. Приподнявшись на локте, он с непередаваемым наслаждением, долгим, прямо-таки бесконечным глотком опустошил стакан и, издав удовлетворенный возглас, снова откинулся на подушку. Обычная обстановка комнаты с возвышающимся в углу штативом капельницы произвела на Стаса самое благоприятное впечатление своей реальностью, монументальной незыблемостью. 0н с наслаждением втянул ноздрями запах клиники, с ее привкусом дезинфекции и непередаваемо специфического оттенка больничного белья. От стоящей рядом молодой медсестры до него донесся далекий отзвук недорого дезодоранта и свежего молодого тела девушки, которая следит за собой.

– Мне встать-то можно? – дружелюбно спросил Стас и ощутил, как рот его разъехался в широчайшей ослепительной улыбке. Он понимал, что выглядит сейчас полным идиотом, но нечего не мог с собой поделать. Реальность окружающего его мира пьянила, как молодое вино, и ему хотелось кричать и хохотать от радости. В широко открытых, темных как виноградины «Изабеллы», глазах медсестры промелькнул испуг, и она, осторожно попятившись в сторону от Стаса, быстро проговорила:– Лежите, Кейхил, лежите… Доктор Слоссон не велела вам вставать. Сейчас я приглашу ее в палату, и вы сможете с ней поговорить.

– Да какой я вам к чёрту Кейхил? -возмущённо выкрикнул Стас, -Я не Кейхил, не Кейхил, чёрт вас всех побери, я… -он внезапно умолк и тень какого-то воспоминания промелькнула на его лице. – Но, позвольте… Доктор Слоссон, хм, а, хотя, впрочем, зовите!

– Подождите минуточку, но не вставайте, – вежливо сказала медсестра и выскользнула за дверь, плотно прикрыв ее за собой. Стас пристально посмотрел ей вослед и внезапно обратил внимание на то, что на двери с его стороны не было ручки. – Что за черт? – возмущенно сказал Стас. – Я что, заперт? Вот еще новости. Где это я, в конце концов? – Он встал с кровати и босиком прошлепал к двери. Так как ручки не было, то он попытался зацепить кромку двери ногтями. Попытка оказалась безуспешной. Ногти скользили и срывались. – Что за чертовщина, – пыхтел Стас, – какой дурак оторвал на этой двери ручку? Кому это понадобилось? – Оставив кромку двери в покое, он постучал в дверь кулаком, сперва тихонько, потом громче. Из-за двери не доносилось ни звука, как будто там все вымерло. – Эй! Кто-нибудь! – крикнул он и, что есть силы, грохнул кулаком в дверь. Ему показалось, что по коридору кто-то пробежал на цыпочках, и донеслось сдавленное хихиканье.

– Дьявольщина! – что есть силы заорал Стас и ударил по двери кулаком, раз, и еще раз, и, постепенно входя в остервенение, начал колотить в дверь с методичностью и скоростью парового молота. – Дьявольщина! Дьявольщина! – орал Стас и колотил в дверь. Внезапно дверь распахнулась, и Стас, чей кулак не встретил препятствия, потерял равновесие и вылетел в коридор. Сильные руки подхватили его, не дав упасть, и быстро и ловко толкнули обратно. Остановившись у самой кровати, он оторопело посмотрел на давешнюю медсестричку в голубеньком халатике и двух громил, которые в своих слишком коротких и узких для их габаритов белых халатах выглядели так, словно парочка горилл собралась на бал-маскарад. – Что за черт, – начал было возмущенный Стас, но в этот момент громилы отодвинулись в сторону, освобождая проход, и в палату вошла фельдшерица, она же Селинда Слоссон, она же Лоида и она же еще черт знает кто! В этот раз она исполняла роль доктора. Аккуратно застегнутый на все пуговицы халат, на нагрудном кармане которого болталась карточка с надписью «Клиника им. Св. Августина. Доктор Селинда Слоссон. Клинический ординатор», был безупречно выглажен и накрахмален. Казалось, что при каждом ее движении он гремит, как жестяной.

– Лоида? – растерянно спросил Стас. Слишком жив и реален был эпизод, то ли сна, то ли яви, в котором она присутствовала, и слишком ярки воспоминания о нем. Уходя, она сказала, чтобы он поспал, а когда она вернется, то с ней будут брат его Иасон и Ермий, врач, искушенный во врачевании болезней.

– А почему именно Лоида? – спросила она в ответ на его вопрос, и тут Стас сообразил, что его вопрос выглядит, по меньшей мере, странно.

– Потому что я видел женщину по имени Лоида, – сконфужено буркнул он, – и она была чертовски похожа на вас.

– Да? – удивленно сказала доктор Слоссон. – Но, как вы видите, меня зовут Селинда. Селинда Слоссон, если вам угодно. Я ваш лечащий врач. И давно вы видели столь похожую на меня эту э-э-э, Лоиду?

– Когда проснулся в первый раз, – сердито сказал Стас. – Она сказала, что я в доме своего брата, Иасона, а брат мой ушел к Луке, чтобы привести Ермия, доктора.

– Так, так, – серьезно сказала Селинда. – Продолжайте, мистер Кейхил, прошу вас. Все это очень интересно. А что еще было?

– Ничего, -Стас продолжал говорить с сердитым видом. – Я лежал при смерти, и ноги мои были покрыты язвами… – Он вдруг наклонился и, задрав штанину пижамы, с удивлением уставился на свою ногу. – Странно, – пробормотал он. – Никаких следов. Значит, это был сон?

– Может быть, – любезно согласилась доктор Слоссон, – может быть. Но это, как вы говорите, было, когда вы проснулись в первый раз. Значит, был и второй?

– Был и второй, – согласно кивнул Стас. – Только тогда я, выйдя в коридор, наткнулся на какого-то идиота, который бегал по коридору как оглашенный, и на шее у него болтался дурацкий плеер, из которого слышался не менее дурацкий марш. И этот идиот сказал мне, когда я побежал с ним, что нельзя останавливаться, потому что тогда отстанешь и потеряешься. Так и вышло. Я остановился и попробовал вернуться назад, но этого нельзя было сделать, потому что я не знал, где я и куда мне надо идти, вперед или назад. Я просто-напросто потерялся. А потом я проснулся, и медсестра сказала мне, что сейчас пригласит доктора. Но, что самое странное, все называют меня Кейхилом, Джудом Кейхилом, а ведь это не так! Я не Джуд Кейхил, я… -он оглянулся и на лице его была написана растерянность, -я не помню, кто я… Чёрт!

– Абсолютно правильно, – согласно кивнула доктор Слоссон.-Медсестра пришла ко мне и сказала, что вы хотите видеть меня. И вот я здесь и внимательно слушаю вас, хотя, по правде сказать, вы ведете себя далеко не лучшим образом. Вы не признаётесь. что вас зовут Джуд Кейхил, вы пугаете персонал своей агрессивностью… Зачем вам понадобилось колотить в дверь? Ну, сознайтесь? – голос ее вдруг изменился и стал низким, как будто в замкнутом объеме загудел контрабас. Стас испуганно увидел, как изображения всех, кто находился в палате, заколебались и подернулись рябью, словно испортилось что-то, а потом внутри его головы чей-то очень знакомый голос повелительно и протяжно забормотал: «Спать! Спать! С-п-а-т-ь!» Голова закружилась отвратительно и мерзко, и Стас, слабо вскрикнув, повалился навзничь и провалился в какую-то отвратительно тошнотворную, облепляющую тишину, от которой жутко ломило где-то там, в глубине, за надбровьями, и в глазах плясали зеленые круги.

– Проснись, Иуда, проснись! – Кто-то, что есть силы, тряс его за плечо. Слабо застонав, Стас приоткрыл слипающиеся веки и увидел склонившегося над ним старого, уже седобородого еврея, который с любопытством глядел на него. – Значит, Иасон, это и есть твой брат? – услышал Стас неизвестно к кому обращенный вопрос и, чуть-чуть повернув голову, разглядел неуловимо знакомого чернобородого мужчину, который устало сидел на деревянной скамье, свесив руки меж колен. Рядом с ним стояла молодая женщина, та, которая будила Джуда в первый раз. Она с выражением тревожного ожидания глядела на седобородого.

– Ну, как ты себя чувствуешь, Иуда? – спросил седобородый. – Сильно же тебя скрутило! Иасон рассказал мне, что солдаты забрали тебя по приказу Манассии и увели в Раму, и что был ты не один в беде своей, а вчера тебя нашли в твоем доме, лежащего в лихорадке и всего покрытого страшными язвами… Что случилось с тобой? Может, ты съел плохую пищу или тебе пришлось пить дурную воду? Мне надо знать, чтобы назначить тебе правильное лечение и принести в жертву нужных животных.

– Я… Мне… мне нехорошо. Меня тошнит, – слабо прошептал Стас. – Я ничего не могу вспомнить.

– Ну, не можешь и не вспоминай, – махнул рукой седобородый. – Ладно. Единственное, что я могу сказать, что я, Ермий, искусный врачеватель и, если богам будет угодно, то ты поправишься. Возьми вот, испей! – он подал Стасу резную деревянную чашу, почти до краев полную какой-то горьковато пахнущей жидкостью, и помог приподнять голову. Пока Стас пил, он поддерживал его за затылок, а жидкость проливалась мимо рта Стаса и заливала ему грудь. Он жадно глотал эту жидкость, горечь которой холодком разливалась по телу и странно туманила голову. – Ну, вот и хорошо, вот и славно, – услышал Стас у себя над ухом, и его опустили на лежанку. – Теперь тебе надо поспать, и когда ты проснешься, то почувствуешь себя лучше. – Голос отдалялся, уплывал куда-то, и Стас начал проваливаться в сонное забытье, смутно пытаясь вспомнить что-то очень важное для себя. «Лыков… при чём здесь полковник, при чём тут Лыков, они что-то говорили про солдат, значит, это Лыков, Лоида, Селинда Слоссон, она, кажется, была вместе с Доктором? Клинический ординатор, так, кажется, это называется, ах, Иасон, какое изваяние, я нашел изваяние, солдаты, полковник Лыков, кто же за ними стоит?» Все закрутилось в его мозгу, и, слабо взбрыкивая ногами, он помчался сквозь Тьму. Реальности исказились, переплелись в диковинный узор, и Стас внезапно проснулся. Он лежал на спине, на высокой кровати, в абсолютно пустой, сияющей хирургической чистотой, комнате.-Я Кейхил, Джуд Кейхил, -он посмаковал это имя, привыкая к нему и осознавая себя в каком-то новом, непонятном пока для себя качестве. Дверь из комнаты была приоткрыта, и из-за двери слышался какой-то шум, или не шум, какая то музыка, быстрая и нервная, с дерганным, раздражающим ритмом, вроде игрушечный заводной зайчик из его детства колотит и колотит в свой игрушечный барабанчик и этот стук, смешиваясь со стуком сердца, омерзительным ржавым гвоздем влазит в черепную коробку, куда-то туда, за надглазья. «Как странно, – подумал Стас, – Я засыпаю и просыпаюсь, засыпаю и просыпаюсь, и каждым раз в каком-то, уже бывшем, но все равно в новом мире». Глаза рассеянно скользили по стерильно белому, без единого пятнышка, потолку, где взору было не за что зацепиться, и это раздражало так же, как и надоедливый мотивчик, то ли из коридора, то ли из детства. И вдруг он вспомнил! Он вспомнил, вспомнил этот мотив! Это было зимой сорок второго года, как раз перед Рожеством. Он был Рыжий! Этот клоун в супермаркете был Рыжий. Они же обычно дают свои репризы вдвоем: Белый и Рыжий. Классические цирковые персонажи, берущие свое начало в комедии дель арте, от своих прародителей, Арлекина и Пульчинеллы. И в этом клоунском дуэте Белый всегда дурак, а Рыжий всегда злюка. И вот этот клоун в супермаркете был Рыжий! Только у него не было обычного напарника. В своем идиотском трико в желтую и оранжевую клетку, с огромным, ярко-красным накладным носом-шариком и рыжими лохмами, торчащими из-под синего колпака с желтым помпоном, он широко осклабился ярко намалеванным, от уха до уха, ртом, застывшем в вечной улыбке, а глаза… Глаза его были пусты, словно колодцы ледяной тьмы, и эта пустота была страшнее всего. Страшнее накладного живота, страшнее обкусанных ногтей на желтовато-серых каких-то мёртвых пальцах. Этот Рыжий стоял рядом с Санта-Клаусом, спрятавшимся в своей окладистой, но при ближайшем рассмотрении изрядно свалявшейся и траченной молью бороде, и на его животе висел на ремне маленький детский барабанчик, а в руке он держал жестяную детскую трубу-горн. Время от времени он резко трубил в горн, а потом, взяв в руки палочки, начинал тарахтеть, выбивая мотивчик подобный тому, какой выбивает игрушечный заводной заяц, странного розового цвета, как будто бывают розовые зайцы. Он посмотрел на Стаса (да нет же, он посмотрел на Джуда, потому что Стас-не совсем Стас и тогда его звали Джуд, его так звала мама, а отец… А где же был отец?) и вдруг подмигнул ему, странно несуразный в своем клоунском колпаке рядом с привычно веселящим покупателей зимним Санта-Клаусом. Подмигнул и поманил маленького Джуда к себе, и Стас, завороженный льдистой пустотой этих страшных глаз, словно кролик, завороженный взглядом удава, выдернул свою потную ручонку из руки матери, и, медленно ступая, как будто он шел под водой, преодолевая ее сопротивление, двинулся к нему, утопая в этой пустоте, растворяясь в ней. Он очнулся только тогда, когда мать, догнав его и шлепнув по заду, схватила его за руку и резко рванула к себе. И тогда он, запоздало испугавшись, заревел во весь голос, на весь супермаркет. Он ревел, некрасиво разевая рот, он орал благим матом и дрыгал ногой в черном стоптанном башмаке, весь покрывшись потом внутри своего теплого, в крупную клетку, пальтишка. И вот теперь, снова, через много-много лет он услышал этот мотив, этот призыв, который тогда так властно повлек его к себе, только на этот раз рядом не было матери, которая остановила его и не дала узнать, что же сокрыто в этой пустоте, страшной льдистой пустоте, живущей отдельной, самостоятельной жизнью внутри его воспоминаний. Теперь никого, кто мог бы его остановить, не было рядом, и ему представился шанс, такой, который выпадает только раз в жизни, шанс узнать, что таилось там, в этом взгляде. Стас встал с кровати и, ступая босыми ногами по холодному полу, добрел до двери и выглянул за нее. Все было так, как он и ожидал. Пустой зал супермаркета, ярко освещенный электрическими люстрами и, как тогда, в холодную зиму сорок второго, ближе к обувному отделу, стоял Рыжий, в своём трико с накладным животом, и на животе его висел детский барабанчик, в который он старательно колотил, выбивая ту самую мелодию, тот самый ритм. Увидев Стаса он оставил барабанчик в покое и поднес к губам жестяную трубу-горн. Резко протрубив в нее, он опустил трубу и поманил его к себе.