В тени белой акации. Мелодраматическая повесть

Как-то перед Рождеством мы, как всегда, написали с братом письма Деду Морозу, о каких подарках мы мечтаем – о кукольной посуде, оловянных солдатиках и других вожделенных игрушках.

А надо сказать, что ёлку у нас ставили не на Новый год, а на Рождество. Обычно в эту ночь нам как нарочно не удавалось долго заснуть от волнения. Хотелось, чтобы ночь скорее прошла, и можно было бы утром встретиться с ёлкой, а под ней – с подарками.

Но всё не спалось, и вдруг кто-то постучал к нам в окно. Мы с братом притихли, ничего не понимая. Даже испугались. Отец надел шапку. «Посмотрю, кто к нам стучится», – сказал он и вышел на улицу. Мы сидели ни живы, ни мертвы от любопытства, атмосферы тайны.

Через 5—10 минут папа вернулся, весь обвешанный подарками. «Это был Дед Мороз, он проходил мимо и увидел вас в окно и просил передать вам это», – сказал папа и стал раскладывать подарки на стол перед нашими восхищёнными глазёнками. Радости не было конца. В эту ночь мы вообще с трудом заснули от переполнявшего нас счастья. Мы довольно долго верили в существование Деда Мороза, пока однажды ночью внезапно не проснулись и не увидели, как мама с папой наряжают ёлку в нашей единственной комнате. Это было большое огорчение и разочарование. Но ощущение ожидания, радости, волшебства так чудесно украшало наше детство, что даже сейчас это вспоминается с доброй улыбкой и теплом в сердце.

А куличи, а сырная пасха, столы, ломившиеся от яств, визиты – всё в памяти живо. Для хозяек наступал ответственный момент – выпечка куличей. Для этого заранее ставились хмельные жидкие дрожжи в бутылках, которые стреляли орудийными залпами на весь дом. В тесто клали по 100 яиц, куличей выпекали много, больших, средних, так что хватало аж до Троицы. Сдобы клали тоже обильно, опять начинались волнения – подойдут, не подойдут. У всех были разговоры только о куличах: «Ах, у меня что-то не поднимаются, не растут». Но, в конце концов, конечно, тесто поднималось, выпекались чудесные ароматные куличики, которые украшались сбитыми засахаренными белками и цветным маком и розами. Кто что придумает. Когда на стол ставили куличи, крашеные яйца, которые варили зашитыми в цветные линючие лоскутки или красили красками, творожную сырную пасху в виде пирамидки из специальной формочки, другие яства, то сразу чувствовался праздник – Пасха.

На праздниках было принято делать визиты, и с утра уже начинали заходить знакомые в гости, чтобы поздравить хозяев и отведать праздничного угощения. К вечеру обычно эти визитёры еле-еле добредали домой, изрядно нагрузившись за день. А на Пасху мальчики мечтали похристосоваться (троекратный поцелуй в честь праздника).

Дети, конечно, тоже не отставали. Мы заранее предвкушали, сколько вкусного съедим. Обычно мы ходили поздравлять своих тётушек и дядюшек и так быстро наедались, что часто дело заканчивалось рвотой. Родни было много, всех надо было уважить, а желудок мал и не приучен к изобилию.

Особенно я любила бывать у тёти Кати. Время было мирное, тётя Катя жила с мужем в богатой просторной квартире, полной всяких красивых вещей. В огромной спальне стояла большая двуспальная кровать под кружевным покрывалом, на которой сидела большая роскошная кукла с закрывающимися глазами, вся в шелках, лентах, бусах-жемчугах.

На стене и на полу располагались тигровые шкуры, натуральные, красиво выделанные, с мордами, подбитые зелёным сукном. На этом сукне они выглядели очень нарядно. Ни у кого и никогда больше я не видела такой роскоши. Когда тётя осталась одна, то продала эти шкуры за большие деньги, и на это жила какое-то время. Была у неё масса лакированных японских шкатулок, изумительных статуэток. Особенно одна запомнилась мне на всю жизнь. Размером 30—35 см, она изображала девчонку-негритянку, спешащую в школу. Под мышкой у неё была книга, и вся она была устремлена вперёд, против ветра, с развевающейся оранжевой юбкой.

Когда тётя приезжала к нам уже старушкой, я её спросила, жива ли статуэтка. Увы! Её по неосторожности разбили. Я по натуре очень близка к тётке. Так же люблю красоту, красиво одеваться, украшения, вот только жизненной хватки нет, как у неё, а может это потому исчезло, что не было в этом нужды.

Ещё я очень любила справлять свой день рождения. Дважды подводила маму, без предупреждения приглашала к себе на чай весь класс. Хорошо, что в ближайших лавчонках все было, и мама, схватившись за голову после моего объявления, что скоро будут гости, мчалась за покупками, быстро пекла пироги (на которые она была большой мастерицей), и ребятишки уходили сытые и довольные после весёлых игр в придачу. А я была счастлива, любовалась подарками, хотя получала взбучку за самоуправство.

Мы со Светочкой Перебейносовой были большими затейницами. Любили всё красивое: одежду, вещи, книги, людей. Я помню, как дважды приходила домой и потрясённая, рассказывала маме, какую красивую тётю я только что видела. Это были действительно очень красивые женщины, но факт остается фактом, что я на это обращала внимание.

С раннего детства я люблю украшения, совсем ещё маленькой девочкой просила у отца монетку, бежала в лавчонку и покупала хлопушку. Как стрельнешь – из неё вылетало пластмассовое колечко. Не снимала его до тех пор, пока оно не ломалось. Тогда снова клянчила у отца монетку. Потом папа купил мне медное кольцо с камушком, и я носила его очень долго. Ежедневно надраивала его песочком, и оно блестело, как золотое. Когда в городе была военная неразбериха, мальчишки подобрали с тротуара у ювелирного магазина шлифованные камушки. Не подозревая об их стоимости, мы играли с ними, обменивались, подкидывали. Один небольшой камушек я вставила в свое «золотое» кольцо, и оно, действительно, выглядело неплохо. Однажды родители заметили, чем мы играем, отобрали наши «цацки» и выменяли на мешок муки. А время было трудное.

Но однажды мы со Светой поплатились за свой эстетизм. За одной барышней из нашего двора Верой Можиной ухаживал очень красивый молодой человек. Он приезжал к ней обычно на велосипеде, на котором мы потом катались. Когда он ехал к нам спиной, мы со Светкой ему вослед посылали воздушные поцелуи и сдували их с ладошки, восхищаясь его красотой. Кто-то во дворе это заметил, доложил, конечно, Вере, и она при всем честном народе, а обычно по вечерам многие выходили во двор подышать свежим воздухом, благо он у нас был цветущий и красивый, отчитала нас резко и грубо, что это неприлично так маленьким девочкам поступать. Так мы поплатились за любовь к прекрасному, что однако совершенно не убило в нас тяги ко всему красивому, и украшения я любила и люблю до сих пор.

Незабываемыми остались посещения дней рождения. У Альпировичей был единственный сын Марк, в котором родители души не чаяли. Родители, оба были маленькие, круглые, какие-то уютные, очень добрые и гостеприимные. «Чтоб не измучилось дитя от скуки», они приглашали нас с соседского двора поиграть с ним. Смешно вспомнить, как мы играли в войну, а тогда уже было много разговоров о ней, и еврейский мальчик изображал у нас фашиста, а мы брали его в плен. Делалось это совершенно без задней мысли, это была игра и только. Только теперь я понимаю курьёзность этой игры. А ведь роль он выбирал сам. На день рождения Марка накрывался такой стол, «что ни в сказке сказать, ни пером описать». Даже попробовать всё было невозможно. Пили крюшон из роскошной крюшонницы с позолотой, наливали большой специальной разливательной ложкой из серебра. Вскоре Марк тяжело заболел корью, возможно, что он заразился от нас. Мальчик он был полный, рыхлый и болел, бедняга, так тяжело, что доктора опасались за его жизнь. Все любили эту семью за доброту и отзывчивость, и болезнь мальчика никого не оставила равнодушным. Буквально все при встрече задавали вопрос: «Ну, как там у Альпировичей?» Но, наконец, слава Богу, кризис миновал, и Марк поправился. Они уехали в Израиль, где Марк стал военнослужащим. Сейчас уже и он не очень молод.

Гостеприимным и радушным был дом Фазлихатов. Отец принимал больных в своей глазной клинике (он лечил травами), а дома хозяйничала его жена, простая русская женщина. У них было две дочери Гольсема и Ракия. Обе учились в нашей школе. У них был ещё брат, но умер в младенчестве, с чем родители никак не могли смириться. В доме его комнату сохраняли, как музей. Всё, как при его жизни: мебель, шторы, покрывало, игрушки. Мать всегда плакала, когда заходили в эту комнату, но разрешала нам заходить в неё, взглянуть. Они жили по мусульманскому обычаю, хотя мать не закрывала лица. Мы бывали у них в дни праздников и в дни рождения. Пироги пекли из курятины.

Обычаи китайцев. Большим нашим развлечением было наблюдать за жизнью нашего привратника-китайца. Рано утром он обходил все квартиры, разжигал у всех печи автономного отопления. На кухне стояла большая чугунная печь, на которой было написано «Arkola».

Он запирал на ночь ворота, следил за порядком, а его жена целыми днями мастерила тряпичные туфли, а затем роскошно вышивала их гладью.

Сторожка, которую они занимали, была крохотная, и большую её часть занимал кан – лежанка с подогревом. Мадама брала картон и наклеивала на него несколько слоев тряпок, затем просушивала их и прошивала дратвой, предварительно скроив подошвы. Сверху пришивался атласный или сафьяновый вышитый верх. Настоящее произведение искусства. Каждая китаянка обладала этим искусством-умением. Вся их жизнь проходила во дворе к нашему удовольствию. Особенно мы любили смотреть, как они готовили еду. Настоящее зрелище-шоу. Ну, а уже о качестве и вкусности китайской кухни можно писать трактаты. Обычно к вечеру на небольшую уличную печурку, которая топилась специальными угольными брикетами, в виде большой шайбы с дырками, ставилась сковорода – ташо в виде большой чаши-полусферы. Когда накал достигал своего апогея – в ташо наливалось растительное масло, и в разогретый жир бросались мясо, овощи и специи. Всё это быстро-быстро размешивалось, поливалось соевым соусом и мгновенно снималось с огня. Раскладывался отваренный на пару рис по пиалам и палочками подхватывали еду из ташо.

А как они делали лапшу! Настоящий цирковой номер. Голый по пояс китаец мнёт, бьёт, катает, раскатывает, наверное, смазывает и продолжает катать, тянуть, бить по потной спине и вновь раскатывать, тянуть, пока в один прекрасный момент тесто не принимало форму длинного полотенца. Затем «раз» и сильным ударом о стол эта длинная полоса распадается на тончайшую, великолепную лапшу. Эту лапшу можно было съесть с горячим бульоном на любой улице и в любое время суток в специальных будочках. Назывались они «удон».

Китайцы потешались, когда видели, как мы делаем пельмени, раскатываем сочень всей скалкой. Они же берут в левую руку сочень и, быстро вращая его правой рукой, уголком скалки раскатывают только края, затем большим и указательным пальцами ловко сжимают пару раз сочень с фаршем, и пельмень готов!

Семья привратника была доброй, щедрой. Наблюдая за нашим великим интересом к их кулинарным способностям, они всегда предлагали разделить с ними трапезу. Но мы отказывались, наше домашнее воспитание запрещало нам клянчить что-либо у кого-либо. Это было «неприлично». Нами руководило любопытство, а не голод. Мы дружно отказывались, что не мешало нам на следующий же день-вечер снова занимать свой пост у очага и с огромным удовольствием наблюдать снова и снова за этим захватывающим зрелищем-действом.

О китайской кухне я пишу с радостью, и эта тема не надоедает никогда. Опишу вкратце наши детские китайские лакомства. Во-первых, тахула – обычно разносчик таскал целый день связанный сноп соломы на треноге. В этот сноп и воткнута тахула -палочки с нанизанной на ней бояркой, в надрез которой вставлялась долька мандарина. Боярка в Китае такая крупная, как наше небольшое яблочко и очень вкусная, мясистая. Всё это облито сахарной глазурью и выглядит аппетитно и очень вкусно. Ещё совсем малышами мы бегали в соседние лавочки, где за гроши покупали конфеты «пупсик». Сделаны они были из арахиса и имели вид пупса. Вкусом напоминали «раковые шейки». А ещё мы обожали липучки. Небольшие палочки с целой серией пустот, сверху были обвалены кунжутным семенем. Когда их ешь, то во рту вкус нуги с кунжутом.

А как здорово китаец торговал сахарными зверюшками! Настоящий стеклодув, он выдувал из карамельной массы различные фигурки и насаживал их на палочку. Фигурки зверей, птиц и деток получались, как настоящее произведение искусства, даже жаль было их сосать.

А всевозможные изделия из теста, жаренного во фритюре. В школе мы постоянно чем-нибудь увлекались. То вдруг нападали на свежие финики, то на фруктовый плов, сделанный из пшена или риса с финиками. Каждую порцию продавец заворачивал в кукурузные листья. Как-то наша школа переехала на другую улицу, и мы тут же обнаружили в соседской лавчонке пампушки с красными сладкими бобами. Их стали раскупать в большую перемену. Китаец живо смекнул, что это ходкий товар, и стал изготовлять их так много, чтобы полностью удовлетворить наш спрос.

С малых лет и до сей поры по своей натуре я – лакомка, сластёна. Просто так пить чай не люблю, обязательно должно быть услаждение в виде печенья, торта, пирожного, зефира, халвы, конфет и т. д. и т. п. Сама я очень недурно стряпаю торты и всякую всячину для ублажения плоти, правда, сейчас приходится воздерживаться.

Но пишу я об этом, чтобы описать наши кондитерские в г. Мукдене. Их было много, но особенно славились две: Фатеева и Гольденберга. Какие они творили чудеса! Вернее, их кондитеры. У Фатеева был Ящук – просто кудесник. Таких пирожных я больше не ела нигде и никогда. Там ничего не уворовывалось, хозяин следил строго, клали какао-масло, очень дорогое, промачивали ромом или коньяком. Какие ещё секреты существовали, а они, конечно, существовали, но их пирожные, а особенно «Поцелуй негра», шоколадом облитый шар, и «Париж», сделанный из тёртых орехов, тоже в шоколаде, не могут сравниться ни с каким другим произведением кондитерского искусства. Была я туристом за границей и в Москве, и в Петербурге, не знаю, как сейчас, но неплохие, в общем, изделия и в подмётки не годились «Парижу» или «Поцелую». Пирожные стоили дорого, поэтому нам редко удавалось ими полакомиться.

Когда я стала работать, то мама мне с каждой получки давала немного денег на сласти. В то время я очень полюбила «заливные орехи». Половинка грецкого ореха с половинкой сладкой начинки. Все это облито прозрачной карамельной массой. Начинки в виде густой массы были восхитительны. Я так примелькалась в кондитерской ежемесячным посещением, что продавец, встретив маму, когда я уже уехала в СССР, обязательно об этом напоминал и предлагал купить эти орехи: «Ведь Ваша дочь их так любила». Мы, русские, в городе друг друга все знали, т.к. нас было мало, и посещали мы обычно одни и те же места.

Но пора остановиться с разговорами о еде. Вернусь к нашему привратнику Та-дину. У него умерла жена, как-то внезапно и он вскоре женился вновь, жену выбрал молодую, был явно счастлив, расцвел, помолодел. Но счастье длилось недолго. Не прожив и года, Та-дин умер от дизентерии. Все его жалели. Хотя на их свадьбе мы были тут как тут, но запомнили её плохо. Вот похороны помнятся отлично. Над дверью вешалось зеркальце, чтобы дракон, увидев себя, устрашился своего вида и убрался прочь, не нанося вреда. Из лёгких жердочек и цветной бумаги приобретались фигуры домашних животных в натуральную величину. Целыми днями играла своеобразная музыка, а длилось это долго, по нескольку дней, в особенности надрывалась дудка. Всех животных сжигали в жертвенном костре и ещё долго после у обочины дороги тлели остатки сожжённых муляжей. По-видимому, когда-то в жертву приносили настоящих животных, но время их прошло и перешли на имитацию. Гроб был деревянный, весь исписанный иероглифами и картинами страшного суда (если мне не изменяет память). Вся семья одевалась в траурные одежды белого цвета. На похороны приглашались платные плакальщики, которые очень правдоподобно, профессионально и рьяно изображали скорбь с причитаниями. Под музыку гроб выносили, проносили по улицам и устанавливали на китайском кладбище, не предавая земле. Нищие раскрывали незабитый гроб, стаскивали с покойника одежду, а бродячие собаки довершали дело. Часто от заразного умершего бродяги разносили болезнь. А вот детей, особенно девочек, конечно, не всех, сразу после родов заворачивали в тряпку и бросали прямо на помойку. Одна мать, мы были очевидцами, ещё подходила, слушала писк и возмущалась: «Хамэй-сыла», т.е. «всё ещё не умерла».