Сборник рассказов. Бинокль

– Не помню. Правда не помню! Веришь мне? – он шагнул в мою сторону, и я услышал, как щёлкнула его коленка.

– Да верю я, верю, я сам ни хрена не помню! – занервничал я. В голове всё не укладывалось. – Мне это место совсем не нравится – здесь нет не одной живой души. Запахи здесь нехорошие, словно воздух прокис. Как будто мы в банке какой-то…

– Да ну тебя! – сплюнул старик и отошёл от окна. Потом, ссутулив плечи, начал ходить кругами внутри административного кабинета. Здесь были доска, ныне превратившаяся в труху разломанных щепок, несколько стульев без половины ножек и стол, у которого сохранилась одна ножка, да и тот перевёрнутый. – Не объяснил ничего! Я думал, хоть ты объяснишь…

– А как ты ещё объяснишь всё это? Это что, похоже на реальность? – спокойно ответил я в надежде найти в глазах старика искру сознания.

– Да не похоже, я знаю. Может, отравился чем – во рту привкус такой, как будто рыбу ел. США это всё, опыты над людьми! Знаешь, меня всё время тошнит, как будто я гарью надышался. – Он кашлянул, теперь уже с хрипом, отхаркнул, как туберкулёзник, собрал пальцами слюну и увидел кровь: – Что за…?

– Что такое США? – задумчиво спросил я и мой взгляд, притянул его палец.

«Что ещё за США, о котором он всё время твердит?» – подумал я и увидел кровь на его пальцах. Было, конечно, мерзко и неприятно, но – кровь!

И тут началось самое интересное: старика заклинило, словно робота. Он остановился и потупил взглядом на пол, стоял так минуты две, пока мне не стало страшно. Честно говоря, я не знал, что и ожидать от этого человека, взглядом подметил ножку стула, которую можно схватить на случай чего если он дурить начнет. Так и кажется, что начнёт.

– Не знаю.

– Что не знаешь? – вдруг отозвался я.

– Не знаю, что за США. Я думал, что знаю, о чём говорю, а теперь не могу вспомнить. Да что же это! Вот словно знаю, о чём говорил, а тут как дурак тупеешь в этой дыре! Старый я дурак! У меня же кто-то должен быть?

– В смысле «кто-то должен быть»? – поинтересовался я, не сводя с него взгляд. Он всё больше настораживал меня.

– Мои, домашние. Я же не один – мои должны меня ждать. Я должен к ним… – он присел на корточки и обрывисто начал нести несуразицу. – К моим надо. Я не хочу тут быть, меня мои любят, – почти шёпотом прохрипел он и чуть согнулся. Кажется, он плакал. Во всяком случае, закрыл глаза руками. Мне показалось, что причина его безумия – безвыходное, медленное приближение неотвратимой смерти. Так странно может себя вести человек, который знает, что его казнят. Да что я об этом знаю, что так сужу?

– Кто тебя любит? – Моя надежда на то, что он вспомнил о чём-то, о чём может рассказать, не увенчалась успехом после его опять потупленного взора на пол.

– Не помню. Я не помню… Я не помню… – зарыдал он, закрывая ладонями глаза. – Я люблю их, они меня любят. Я не один, я живой! Слушай, я живой! ЖИВОЙ! – он встал и подошёл ко мне, прежде чем я понял, что делать. Он схватил меня за плечи и, плюя словами мне в лицо, взмолился: – Скажи, что я живой!

– Живой ты, старик, живой! И я живой. Мы оба живые! Просто в дерьме каком-то, но я знаю: разгадка где-то близко, – попытался успокоить я его и понял, что у меня получается. Его дыхание выровнялось, но я слышал, как бьётся его сердце. – Всему есть объяснение. – Я следил за его взглядом, который ушёл куда-то вглубь его мозга.

– Я живой! – он заулыбался, как ребёнок, но его старое лицо с такой улыбкой внушало лишь признаки безумия. – Прости, что на меня нашло – не знаю. – Вдруг его глаза прояснились, и он мотнул головой, словно сбрасывая остатки сна: – Такое чувство было, что всё – конец.

Старик встал напротив окна и при свете нескольких прожекторов начал разглядывать свои ладони. Сначала он потрогал их пальцами, потом понюхал одну из ладоней и так иронично улыбнулся, что мне стало искренне жаль его. Я убедился, что он всё понял, но теперь будет держать себя в руках. Он спросил (теперь уже намного спокойнее):

– Как думаешь, парнишка, что это за свет? Это Бог?

– Бог? – И тут я понял, что слово «США» потеряло для меня смысл, ещё только я попал сюда, но отголоски еще теплились где-то в глубинах сознания, но вот слово «Бог»! Нет, оно не потеряло, а наоборот, имело единственный здесь смысл. Свет прожекторов будто слился со значением всевышней силы, и всё стало яснее. Точнее, хотелось, чтобы стало так. – Я не знаю!

– Может, нам нужно туда? Там наши родные? Которые любят, и я вспомню их имена, а они – меня. Хочу обнять своих. – Он опустил взгляд. – Не хочу быть один.

Он вёл себя как ребёнок – в его голове словно перемешивались мысли. То нёс полнейшую ахинею, то снова говорил нормальным тоном.

– Слушай, мужик, ты давай не кисни! От этого ещё больше с ума сойдём – и тогда нам уже никто ничего не объяснит. Тебе нужно знать: та чёрная река, если ты не заметил, – это собаки. И они там!

Мы сели на подоконник и уже забыли о холоде, челюсть у него больше не сводило. Мы смотрели на прожектора, а я смотрел вокруг, но собак так и не было видно. Я не выходил из этой комнаты не только потому, что здесь жуть как страшно в коридорах, заполненных тьмой и иллюзией страха перед собаками, но и потому, что не хотел отходить ни на шаг от этого единственного человека, который со мной здесь. Мне казалось, если я на минуту отойду в другую комнату, то, вернувшись, уже не застану его, как этих собак: они были реальны, пока я бежал, но потом исчезли за воротами.

– Мы уже сколько так сидим, а там ни одного звука! Ни одного движения, – сказал старик, смотря на два старых полуразрушенных дома и груду камней, на которых я проснулся.

– Ты где очнулся? И как давно?

– Не помню. Помню, что ты бежал, а за тобой – река черноты, словно она выталкивает тебя откуда-то. Мне так показалось, а оказывается, ты бежал от собак! Слушай, мне так страшно стало, что я не хотел, чтобы ты убежал куда-нибудь в другую сторону. Звал тебя как мог – не хотел остаться один.

– Меня тоже как будто что-то тянуло сюда – ноги сами бежали, – неосознанно улыбнулся я.

– У меня нет ни имени, ни фамилии – я пустой. Слушай: если кому-то из нас хана… Давай хотя бы назовём себя как-нибудь.

– Я не помню своего, – сказал я.

– Давай назовём себя как-нибудь, – повторил он, и тут у меня в голове промелькнули едва уловимые мысли, которые могли исчезнуть так же внезапно, как и появились; моей целью было их зафиксировать и запомнить. – Потому что я тоже не знаю, как меня зовут.

Запомнить… Когда я боялся темноты, то не хотел засыпать в одиночестве, особенно если женщина, которая жила со мной, должна была уйти куда-то, и я просил её остаться, чтобы она подождала, пока я засну. Или, когда я был один, я заводил будильник на телевизоре, хотя я и не помню, что значит телевизор, но помню, что имею в виду. Это какой-то объект шума, который следует за тобой, перед тем как заснуть. Так вот, сон – как уход в темноту одиночества, но мы хотим, чтобы нас сопровождал шум. Или чтобы кто-то был рядом прежде, чем мы заснём, так же как и этот старик, который боится исчезнуть, а если ему и придётся исчезнуть, то он хочет оставить после себя иллюзию этого самого шума. В данном случае этим шумом будет являться моё знание его имени. Чтобы он не исчез сразу, а чтобы его Эхо ещё запечатлелось кем-то… Что за мысли у меня в голове?

Я увидел, как он потупил взгляд, всё время, углубляясь в думы. Словно его куда-то тянет. Словно он что-то чувствует…

– Давай я назову тебя ВДВ, как у тебя на руке написано!

– ВДВ? Давай, а я тебя… Бегущий! – он посмотрел как-то снизу, повернувшись в мою сторону, и странно хихикнул.

– Непьющий уж тогда! – переиграл я, и мы рассмеялись.

– Слушай, что бы ни случилось, не забывай меня. Не забывай! Хорошо? А то как-то не по себе.

– Не вопрос, ВДВ! – я улыбнулся ему в лицо, и он грустно опустил голову.

Глава 3

За забором

Мы задремали (или я задремал один). Не могу точно сказать – знаю лишь, что закрыв глаза, я ощутил, как холод снова затянул меня в свои объятия. «Ваув!» – лай собаки, но уже менее громкий, прямо в глубине мозга. Свет прожектора стал ярче и ослепил меня, а затем снова стал прежним.

– Эй, бегущий! – сказал старик, трепля меня за плечо.

– Что? – вздрогнул я. Лай собаки слился с первым словом, которое пробудило меня, и я на секунду испугался, что слечу вниз с широкого подоконника, со второго этажа.

– Не засыпай, пожалуйста. У меня предчувствие какое-то нехорошее. Мне стало страшно одному. Обещай, что ты выберешься к прожекторам и попросишь за меня там, чтобы я увидел своих! Я сделал что-то хреновое. Не помню, что именно, но не хочу, чтобы меня запомнили таким.

– Ты опять несёшь ерунду! Что за фразы! Ты пойдёшь со мной и сам скажешь, если уж на то пошло. Ты думаешь, у меня хватит духу одному выйти к собакам? – взбудоражился я его настроем.

– А ты не чувствуешь?

– Что? – спросил я, напрягшись и прислушиваясь: не о собаках ли он говорит?

– Я пахнуть перестал.

– Что?

– Знаешь, странно как-то. Но я чувствовал свой запах, а теперь не чувствую. Мне кажется, я потерял запах… – он всосал запах носом по своей ладони. – И мурашки по коже, как лёгкий ветерок растекается… рука, руки, всего меня…

– Ты чего? К запаху человек привыкает, а своего совсем не чувствует, – принюхавшись, я понял, о чём он говорит.

– Я свой чувствовал – непрерывно, каждое мгновение. И чувствовал потому, что он мне не нравился. Раньше я почти не замечал его, но здесь чувствовал очень отчётливо, и меня от него даже тошнило. И привкус рыбы пропал. Может, он стал исчезать из-за того, что он мне не нравился? Как ты думаешь: может такое быть? – он умоляюще посмотрел на меня, но у меня встал комок в горле.

– Я не знаю!

– Я вообще не пахну! Не капли!

Я старался не обращать на его реплики внимания – хотя бы потому, что они меня очень пугали. Но сам стал незаметно для него принюхиваться. Он действительно ничем не пах – запах исчез. Но голос… Как будто он говорил через пластиковый стакан или картонную коробку. Его голос потерял звучность и стал впитываться в темноту воздуха.

– Что ты так смотришь? – испугался он. – Эй…

Страх который я испытал, не сравним даже с тем страхом который я испытывал убегая от собак. Убегая от собак, вы, так или иначе, всё же осознаёте видимую угрозу. Но то, что я видел в течение последующих двадцати минут, бросило меня в такую дрожь! После того как он сказал «Что ты так смотришь?», я перестал его слышать. Его губы шевелились, его удивлённое лицо озадаченно вертелось, и он пытался добиться от меня ответа, но пугался оттого, что видел, когда я говорил ему, что не слышу его. Он беззвучно плакал, а я не слышал его слёз. Он держал меня за руку, спрыгнув с подоконника, впился щекой в мою руку, а потом держал меня своими руками за щёки, умоляюще глядя в глаза. Я пытался передать ему глазами, что не забуду его, потому как понимал, что происходит что-то неладное. И он тоже это почувствовал. И держался пальцами за мои щёки, пытаясь найти в них хоть каплю ощущений; он терял осязание, как и я. Можете представить себе, как вы начинаете видеть сон в темноте закрытых глаз? Так вот, он – словно сон, потерявшийся в открытых глазах; словно помехи в телевизоре – крапинками, словно маленькими пикселями, – всасывался в темноту комнаты. На некоторое мгновение я понял, что не чувствую его ладоней и смотрю сквозь его глаза. Он что-то крикнул мне и растворился в темноте. Полностью всосался в воздух, словно его и не было. Опомнившись, я сказал ему:

– Я не забуду тебя, ВДВ!

Ещё около часа я трясся от холода и страха, вглядываясь в свои руки и изредка что-то говоря самому себе, просто чтобы слышать свой голос. Я бил рукой по подоконнику, чтобы чувствовать боль. Я не знал, что делать. Точнее, знал, но боязнь исчезнуть заставляла меня не отходить от света прожектора и видеть свои ладони, видеть, что я есть. Теперь я вспомнил, как хотел уснуть на камнях, как холод тянул меня, и меня ужаснуло, как я чуть не поддался ему, – видимо, я тоже в тот момент исчезал, всасываясь в темноту. Но мой мозг волей-неволей расслаблялся, голова опускалась – меня окутывала опьяняющая усталость. Я пытался бороться с ней, но она была выше моей силы воли. «Кажется, конец, – подумал я, – если меня никто не разбудит». Медленно засыпая, ни о чём не думая. ВДВ, я помню тебя. Я-то помню, но будет ли кто-нибудь помнить меня?..

«Ваув!» – раздался собачий лай над самым ухом, и прожектор завибрировал, так что его свет своей яркостью заставил дом завибрировать. Я спрыгнул с подоконника, сбрасывая остатки сна. Кислорода становилось всё меньше, и мне показалось, что дышать я смогу только на улице. Но не из этого окна – мне нужно выйти наружу. Рамки, в которые умещался кислород, ощутимо сузились, но мне нужно пройти сквозь темноту. НЕКОГДА ДУМАТЬ! Я пошёл на ощупь, отчаянно вспоминая маршрут лестничного пролёта. В дверь, налево, прямо по коридору, пока рука не упрётся в пустоту, – там будет лестница и вниз, вниз, потом прямо к двери и на выход! Но стоило мне оказаться в полной тишине и темноте, как я замахал руками, колотя ими по стене, чтобы чувствовать, что я есть. Мне казалось, что мои руки растворились в темноте и их больше нет, что я исчезаю, всасываясь в темноту; мне нужен свет прожектора. Пять минут ада, страха, дрожи в руках, но всё же недостаток кислорода тащил меня наружу. Я понимал: чтобы жить и не задохнуться, нужно идти. Открыл ворота, абсолютно ни к чему не готовясь. Упал на крыльце на колени, пытаясь поймать воздух, но его было мало.

Я вздрогнул: кто-то скрёб лапой в дверь внутри здания. Кто-то уже пробрался в здание – собака. Она скреблась изнутри – значит, он прошёл эти пять минут темноты рядом с неведомой опасностью. Мурашки обдали его тело, и он встал. Прожектор, нужен прожектор! Лапы скребут изнутри здания – значит, в нём уже не укрыться. Я огляделся вокруг – вдоль забора никого не было, однако это вовсе не значит, что опасности нет. И тут меня тряхануло – не только от приступа жестокой отдышки, но и от своей руки; моя рука стала немного мутной, словно растворялась в темноте. Только не это! Конец! Я не могу идти к прожектору – я уже задыхаюсь, ноги сводит жаром. Скребущиеся позади меня лапы открывают дверь – я увидел овчарку с рыжей полосой шерсти и чёрным пятном у правого глаза. Она обнажила клыки, и в её глазах я увидел свой страх, точнее – свой ужас неизведанного. Словно увидел свои глаза в глазах собаки. Овчарка залаяла, потом начала рычать. Я трясся от страха, видя, как она медленно подходит ко мне, как с её клыков стекает обильный поток слюны, как её глаза пытаются меня разорвать морально… Чтобы бежать, кислород не нужен! «Пока я могу бежать – могу бежать!» – скомандовал я себе.

Я бежал, словно раненный в плечо, едва касаясь пальцами решётки забора и жутко задыхаясь. Бежал вдоль забора, пытаясь найти недостающий прут между решёткой, чтобы выбраться наружу и бежать к прожектору. К свету, который не даст мне исчезнуть. Я слышал, как приближалась сзади, словно издеваясь, рычащая собака, готовая разорвать меня в любую минуту. А ещё говорят, собака – лучший друг человека, чтоб её!.. Я ведь даже не смогу вступить с ней в схватку – кислорода не хватит… ЕСТЬ!

Стального прута в заборе не хватало – можно было пролезть. Только бы успеть! На мгновение мне показалось, что я увидел внизу между недостающими прутьями майку моего друга с надписью «ВДВ» – словно он оставил её для меня или сам перебрался через забор. За моей спиной раздался собачий лай, и когда я перешагнул через забор, то испугался новых ощущений.

Глава 4

Джерри и фонарь

Первым, что я почувствовал, было отсутствие звука за забором. Вакуум. Такое бывает, когда ты полностью захлопываешь герметичную дверь. Словно пробка в бутылке. Я повернулся, чтобы посмотреть на собаку, которая вот-вот должна была вцепиться мне в ногу, но её там не было. И майки «ВДВ» тоже не было. Был лишь забор, в котором недоставало нескольких прутьев, и теперь я понял, почему там, за забором, не хватало кислорода. Точнее, мне казалось, что понял, но это не факт. Кислорода там не было потому, что его там и не должно быть, ведь единственный кислород – это недостающий прут в заборе. Забор был каким-то барьером, однако отсутствие прута в нём позволило мне дышать, пускай едва-едва, но дышать. Позволило получить кислород, исходивший от прожекторов. Это были не полностью осмысленные предположения задыхавшегося человека, который оказался в вакууме. Я не слышал ничего, и меня ничто не волновало – я просто смотрел на прожектор и шёл по темноте к Создателю – попросить его, чтобы мой друг «ВДВ» встретил свою семью и чтобы его не забыли.

Сколько я шёл, не помню. Я шёл на свет, едва волоча ноги, но что происходило дальше? Если в тот момент, когда я очнулся на груде камней, я видел прожектора, расставленные на равном расстоянии друг от друга по периметру, то сейчас эти светила начали двигаться. По мере моего приближения к свету они начали сближаться передо мной, а потом один заходил на другой, как солнечный диск во время затмения, но от каждого вошедшего круга света передо мной свет начинал вибрировать и становиться ярче. Я снова почувствовал запах газа и гнилого холодильника, но не Создателя я увидел перед собой. Это был спасатель с фонариком, которым он светил мне в лицо. Прожектор – это фонарик спасателя. Теперь я понял, почему меня так тянуло на прожектора и почему кислород поступал через забор. Но так же, как я не помнил ничего о себе и своей семье там, так и здесь я не буду помнить, что происходило там. Почти ничего.

– Джерри! Умница, молодчина! Еще одного нашли – чуть-чуть не успели…

Я повернул голову и смог увидеть, как один из спасателей погладил собаку. Это была овчарка с рыжей полосой и чёрным пятном на глазу. Собака, которая нашла меня в груде обломков разрушенного здания, которая лаяла и пыталась спасти меня, – тот самый друг человека, имеющий неведомую силу врываться туда, куда не ворвётся свет фонаря.

Позднее мне скажут, что это был взрыв бытового газа. Так вот что это был за запах, который так напомнил мне запах гниющего холодильника! Я не помню, что происходило со мной в те ужасные часы, когда я лежал, придавленный грудой камней, – моё искалеченное сознание теперь навсегда будет бояться замкнутого пространства. Как мне потом сказали, когда меня завалило камнями, рядом со мной лежало ещё несколько человек; один из которых, кажется, был какое-то время в сознании. Мы были ограничены в движении, но именно из-за громкого кашля этого человека, который находился ближе к поверхности, нас и нашли. Мы не могли пошевелиться, но, кажется, он до последнего держал меня рукой через небольшое отверстие. От его пальцев у меня остались след и впалые лунки в запястье. У этого человека была катаракта обоих глаз – он был абсолютно слепым. Ко мне подошли его родственники: маленький мальчик стоял в стороне, а девушка – видимо, его дочь – спросила, не сильно ли он мучился. Я сказал, что ничего не помню, и это действительно было так. У него был маразм, как мне объяснила она: он не узнавал никого из своих родственников даже по голосу. Мы немного разговорились, пока меня не увезли на скорой помощи. «Он любил выпить и много курил, – продолжала она, – но в остальном был неплохим стариком, который ничего вокруг себя не видел». Старым прапорщиком, который, как мне потом казалось, затянул меня в свой кошмар. В течение нескольких лет я восстанавливал фрагменты своего кошмарного сна. Его грудь была пробита арматурой, а ноги раздавило камнями. Но я никогда не забуду его! Порой мне кажется, что мы пережили самые ужасные мгновения своей жизни. А иногда кажется, что это я помог ему продержаться, а он мне – выжить, пока собака спасателя не услышала его запах.

Синдром Феникса

У того, где нет начала, там не будет и конца,

Чтобы жизнь нас различала лишь отсутствием лица.

И стекло глотает зерна чёрно-белого песка.

Что случилось, будет стёрто. Будет стёрто навсегда…

Наш нереальный мир создан по макету неопределённости. В нём нет структуры правильного ответа – взять хотя бы игру в шахматы. Если играть безошибочной логикой, получится ничья, или всё-таки важен фактор первого хода? В нашем же мире всё сводится к случайности в логической ошибке. В каждой ошибке присутствует логическое заключение. Мир – сказка, а всё потому, что люди, которые бегали с луком и стрелами, сейчас могут общаться на расстоянии, используя технологии компьютерной связи – технику, которая, словно глина, вылепилась из структуры земли, камня и минералов. Мы постоянно сравниваем мягкое с тёплым. Всё это сказка, плод людской мечты: мы хотели летать – и создали самолёты, подчинили себе электричество. Не нужно быть Гарри Поттером, чтобы понять: вокруг нас каждую секунду творится чудо! И, научившись не видеть дальше собственного носа, мы всегда отрицали смерть. Это заставляет нас искать правду. Наше восприятие мира – Тёплое, сам мир – Твёрдое. Желание обуздать мир с помощью физики и математики – не что иное, как попытка вообразить, что мягкое – это определение тёплого. И, улыбаясь в ответ на всю эту магию, оставив попытки найти точные величины и продолжая греться на солнышке, мы смиряемся с тем, что мир мягкий в своём тёплом многообразии, и обретаем покой…

Я не высыпаюсь – глаза постоянно горят. Смотрю на стену – в глазах плывут чёрные пятна. Запах кварца и пыли – в этой душной туалетной кабинке мой разум утомлён. И сейчас это особенно чётко осознаю. Хочется выпить и забыть обо всех выводах, которые я сделал, глядя на собственное отражение в зеркале. Я заправил штаны и заметил, как несколько последних капель попали на ботинок. Это в какой-то степени приблизило моё восприятие к уровню максимальной реальности. Жизнь познаётся в мелочах, главное – уметь созидательно видеть. Кварцевая лампа гаснет и, щёлкая, загорается снова. Вся жизнь – это личное время для раздумий: из чего состоит наша душа? Пальцы касаются холодной воды, потом лица, смачиваю слипшиеся поры разбавленным хлором… Мне снится сон, где я блуждаю в коридорах с вывернутыми наизнанку дверьми, и каждая дверь – точка соприкосновения с чем-то значимым. Мир подарил мне необычные способности, но отнял самое главное, сделав меня пустым и ненастоящим… Лицо – выражение души, идентификатор личности. Смущение делает лицо некрасивым и неприятным, а уверенность или миролюбие заставляет лик сиять; начиная искать недостатки у других, проявляешь свои собственные. Но лицо передо мной – маска, и глаза зеркально отражают внутренний блеск, за которым скрываются бесчисленные туннели…

Глава 1

Телевизор в квартире перестал намагничивать пыль после того, как уехали Лера со Стасиком – в нём просто не стало необходимости. Последнее время постоянное сидение за книгами стало для Леонида привычкой – за исключением тех дней, когда он покидал свой дом больше чем на семь часов. Такое случалось редко – ведь работа дворником занимает в основном утренние часы, и уже к рассвету он возвращался домой. Слёзные железы горели, отдаваясь монетным звоном в глубине лба. Такое бывает, когда теряется контроль над собой. Жена уехала к сестре, взяв с собой сына, и теперь это особенно чувствуется; остаться одному – значит почувствовать движение атомов в мельчайших частицах пыли. Слышно, как хлопья летящей кожи касаются твёрдых поверхностей. Седой пятидесятилетний мужчина лежал на супружеской кровати. Его глубокие, постоянно грустные карие глаза сияли внутренней мудростью и каким-то детским оптимизмом. Квадратное морщинистое лицо и один прищуренный глаз – точь-в точь как детектив из испанского сериала…

Тапочки остались возле кровати, когда в районе часа ночи он в нетерпении подошёл к ящику с лучевой трубкой. Нащупал корешок внутреннего беспокойства, выдернул антенну из гнезда – не помогло. Леонид чувствовал, как из квадратного ящика тянет гнетущей суетой грустных новостей и постоянных дебатов людей, решивших стать чужим мнением – мнением тех, кто постоянно слушает сценарий внутренней провокации, используя факты, которые необходимо использовать, чтобы картина была видна с нужной точки зрения.

Леонид взял этот кусок мыльной оперы и отнёс в ванную комнату. Положил на дно акриловой ванны, убедившись, что она суха. Правда, чугун был бы лучше. Леонид выпрямился с хрустом межрёберных позвонков, вытер испарину о полотенце и закрыл за собой дверь. В каждой квартире есть этот долбаный кусок дерьма, заставляющий людей разговаривать на своём фоне! Души людей пропитаны тягой, а пальцы тянутся к кнопкам каждый раз, когда они входят в квартиру. Тишина… они боятся тишины, как, впрочем, и он.

Леонид вернулся в постель. Холодный матрац ощупал тело сквозь постельное бельё, ожидая тепла. Фон пропал – смрад ящика исчез в глубине ванны.

Кассетный видеомагнитофон мигал на коричневой тумбе в углу числами «ноль-ноль». Всё это происходило в полной темноте – свет был погашен. «Лера, почему ты решила перед Новым годом уехать к сестре – могла бы оставить сына!» – «Нет, он должен видеть свою тётю», – говорила она.