Утро на соседней улице. Истории необыкновенных путешествий

Однако становилось жарко. И пребывание на открытом воздухе, особенно в штанах с начёсом, доставляло все больше неудобств. «В реке, что ли, искупаться?» – подумалось Альфреду. Он огляделся и, не предвидя угроз более значительных, чем случайный укоризненный взгляд заблудившейся в этой гуще мамаши с ребенком или смущения конспирирующихся студентов, немедленно привел план в исполнение. Удивительное везенье – оказаться здесь. Вода была ледяной, а солнце пекло сверху огнем. Сегодняшняя грубая кожа Альфреда покрылась мурашками от этого перепада температур. Тело наполнялось жизнью, а душа! Душа набирала высоту для полета. Альфред теперь лежал мокрый на траве и даже мурлыкал какую-то песенку про лето.

На удивление захотелось физической активности. Кажется, у сторожки на входе в парк болтался старый велосипед. «Можно бы одолжить да прокатиться». Эта идея сразу захватила только что исцелившегося от смертельного недуга пациента и он решительно тронулся в путь босиком, держа в руках сильно поношенные и плохо пахнувшие кроссовки. Сторож немало удивился такой просьбе и поначалу неуверенно отослал в прокат велосипедов. Но, еще раз окинув собеседника испытывающим взглядом, вошел в положение и признался, что велосипед, должно быть, стоит тут под навесом со времен гражданской войны, так что если босяк желает, то может не только прокатиться, но и вовсе оставить велосипед себе, лишь бы он его не бросил где-то в парке в качестве металлолома.

Альфред покрутил педали, прислушиваясь к скрипу, оценил кривизну колес, и спросил масло и пару инструментов. За пару часов он, казалось, разобрал велосипед до винтика и собрал его вновь. Омолодившийся жеребец выехал из под своего навеса тихо и беззвучно, едва шурша резиной по мягкой траве, словно готовился к победоносному забегу. Он гордо блестел на солнце, и лишь потертости и царапины выдавали в нем житейский опыт. Сторож во все время ремонта не отходил ни на шаг от места действия. Он взирал с неподдельным интересом на ловкие уверенные движения бродяги, и кое-кто из близких ему людей, хорошо знавшихся скупую мимику старика, мог бы даже разглядеть на этом морщинистом и выцветшем лице признаки восхищения. «Там в прокат ты все же зайди, – сказал старик напоследок, провожая новоиспеченного велосипедиста. – Покажи им. Они порадуются». Старик, как это свойственно иногда старым людям, в этот момент проникся неподдельной заботой о молодом гибнущем таланте.

Альфред с большим удовольствием изучал довольно обширные парковые угодья на велосипеде, и, окончательно утвердившись в хорошем настроении, даже вступал в разговоры с прохожими, шутил со студентами и показывал веселые рожицы детям. Правда, езда наперегонки с каким-то мальчишкой едва не довела его до инфаркта. В пункте проката, на который Альфред набрел совершенно случайно – у него и в мыслях не было опускаться до хвастовства – его работу действительно оценили. Никто долго не мог поверить, что это действительно тот самый древний механизм, который был создан по утраченным археологией технологиям если и не во времена гражданской войны, то лет пятьдесят назад точно – по прикидкам одного прыщавого типа, считавшегося, по всей видимости, здесь главным знатоком теории. Альфреду неожиданно предложили работу. Предчувствуя, что действующая альтернатива хуже, он немедленно согласился. Работа, правда, была на неполный день и малооплачиваемой, но на свежем воздухе.

Велосипед он все же вернул и, находясь на волне оптимизма, у сторожа также спросил о потребности в помощнике. Сторож обещал поднять этот вопрос в следующем же разговоре с администрацией, который будет иметь место, наверное, в ближайшее пару дней.

Жить было хорошо. Альфред шел к выходу из парка уверенной радостной походкой, игнорируя боли в разных частях тела, служащие отголоском длительного, но уже оставленного в прошлом распутного пребывания на белом свете. Он думал о том, можно ли изменить столь запущенную жизнь? Одно было точно, пить больше нельзя. Этот человек, должно быть, пьет от каких-то мыслей о плохом, чтобы заглушить боль пережитого или просто отвлечься от убогости своего существования. Но стоило только «забыть» на день обо всех скверностях, – Альфред, разумеется, не мог их забыть, ведь он просто не знал, о чем этот человек переживал – как, кажется, начали появляться проблески света.

На секунду он остановился, припомнив, что ничего не ел по прошествии всего дня, и вдруг ясно ощутил подсасывания в пустом желудке. «У прохожего, что ли, червонец спросить? Совсем стану бродягой», – Альфред стоял на месте, прибывая в полной растерянности. Попрошайничать ему не приходилось. «Как же быть, как же быть…» – бормотал он, пока не припомнил застолье в кафе на речке. «Должно быть, все уже пьяны, с пяти часов сидят», – приосанился Альфред. Он еще раз себя оглядел: не так уж плохо, если освещение будет не очень светлым. Природная способность сходиться с людьми и вести беседы на любые темы, а также множество интересных историй и жизненных анекдотов сделали свое дело, и к полуночи Альфред объелся до тошноты. Яства не были очень вкусны, однако это в полной мере компенсировалось их обилием. Не зная о возможностях наесться в будущем, «друг» со стороны невесты и «бывший коллега» со стороны жениха на всякий случай наполнился доверху, и кое-что унес в карманах штанов с начесом. Но особенную гордость Альфреда вызывало воспоминание об отказе от вина и водки. Приступ этой нравственности и черты стремления к здоровому образу жизни, так не свойственные характеру известного распутника и повесы, склонного к саморазрушению и наделавшему немало дел в самых разных частях света, объяснить невозможно. Просто как-то так сложилось.

Домой идти не хотелось совсем. Перспектива увидеть еще хоть раз ту страшную женщину вгоняла в дрожь. Так что Альфред во второй раз не достиг выхода из парка, забился в самую чащу, и не в силах более сдерживать дремоту, нагоняемую сытостью, уснул на траве под елкой, вкушая ароматы цветов и прочие радости теплой летней ночи.

***

«Именно такую физиономию я бы себе и нарисовал», – думал Альфред, глядя на свое отражение в зеркале. Очень уж ему нравилось то, что на него смотрело оттуда. Не то, чтобы лицо было шибко красивым, но уж очень оно подходило к темпераменту и натуре Альфреда. Казалось, что его наружность должна быть именно такой. Торс только был худощав, стоило бы поработать над набором мышечной массы.

Интерьер жилья тоже был выполнен в приятных бело-серых тонах. Это был небольшой одноэтажный дом, очень светлый и просторный. Альфред чувствовал себя здесь на удивление комфортно. А когда вышел на веранду и обнаружил, что его дом стоит на краю утеса над озером в горах, то все сомнения отпали – это дом мечты. Лучшее место, в котором Альфреду приходилось бывать. Может быть, не самое красивое или роскошное, но очень уж тут было хорошо. Как будто душа на месте, как будто вернулся в родные края после странствия. «Как будто именно так и должно быть», – заключил Альфред.

Он уже сделал небольшую уборку, – очень уж хотелось сохранить гармонию этого места, немного подернутую пылью, – и сделал зарядку для бодрости духа и здоровья тела. Так что теперь можно было спокойно наслаждаться кофе в это все еще раннее утро – и даже кофе казался именно тем, который нужен. Хотя, возможно, этот напиток просто разделил общее благодушие Альфреда от пребывания в таком замечательном месте.

По соседству была еще пара домов, но основная часть города находилась выше, на пологом берегу озера. «Нужно немедленно исследовать этот городишко». Одеваясь, наш вдохновленный герой обратил внимание на фотографию в рамке на стене. Он был там не один, а в сопровождении прекрасной милой девушки. Альфред влюбился с первого взгляда как мальчишка. Что-то невероятно притягательное было в этой улыбке на изображении. Трудно описать постороннему человеку, который без сомнения заключил бы, что «улыбка как улыбка», в чем именно заключалась эта притягательность. Но Альфреду эти маленькие черточки в уголках глаз и легкая кривизна губ рассказывали целую историю любви и приключений, потрясающую воображение и не отпускающую до последней страницы. Историю, вызывающую радость за ее героиню и непреодолимое желание быть частью описываемых событий. Одна эта фотография уже наполняла его текущее существование в этом месте и в этой жизни смыслом и, похоже, не все было зря и не все было пустым у этого Другого. От этой мысли стало немного грустно. Альфред со всем отчаянием и дрожью вновь осознал, что он только гость в этой чужой прекрасной жизни. Он как актер, которому лишь на время надо притвориться кем-то еще, а потом предстоит вернуться в узкое темное помещение под сценой.

«Этот человек, должно быть, живет счастливо и едва ли нуждается в каком-то необычном ярком дне и походе в казино, – думал про себя Альфред, решая, чем себя займет сегодня. – Так что надо просто попытаться не наломать дров».

Теперь он явно видел в убранстве помещения руку женщины, но ее самой не наблюдалось. «Надеюсь, ты сам не наломал дров», – мелькнуло в голове нашего героя, ощущающего одновременно радость от пребывания в чудном местечке и печаль от осознания его скоротечности.

«Но на печаль нет времени! Нужно жить! Как бы так мило и весело мне сегодня пожить?»

Прошелся по городу, невероятно уютному и столь же старому, зашел в книжный, посмотрел кино, наведался в чудесный гриль-паб и завел новых знакомых. Бредя вечером к дому по горной тропинке, обозревая крутые скалистые ландшафты, залитые огнем умирающего солнца и становившиеся от этого еще более живописными, Альфред осознавал бесцельность своего существования и пустую трату сегодняшнего хорошего дня. Он надеялся, что дома его встретит та девушка с фотографии, и он воочию увидит историю в ее улыбке. Но жилище было пустым и холодным.

***

Альфред стоял на веранде и только сейчас стал в полной мере осознавать все возможности, открывающиеся ему новым положением, и все проблемы с ним связанные. Мысли неслись в голове неостановимым потоком. Неужели настал конец его странствиям? Неужели эта чудесная жизнь и это прекрасное место принадлежат ему, Альфреду? Значит ли, что никакого Другого больше нет и есть только он, Альфред?! И мысли его и физиономия тоже его! И каждый день, из всего их великого множества, находится в безраздельном владении одного человека, коим является Альфред! Судьбе достаточно было бы просто остановить эти бесконечные перемещения, чтобы осчастливить их вынужденного участника, но она еще и прервала их в таком идеальном, не побоимся же этого слова, месте, остановила колесо в наилучшем положении, предварительно продемонстрировав огрехи всех остальных положений и тем еще больше приумножая ценность именно этой остановки.

Это был Второй День! Второй день Альфреда в одной географической точке, в одном образе, в одной манере существования. День, который шел за тем, что был вчера. Скажем прямо, последующий день. Кровать, в которой он проснулся, была ровно той, в которой наш герой вчера заснул. И веранда была той же, и озеро, и город. Рассвет был, конечно, другим, но не будем этого отрицать – он все же был очень похож на вчерашний! И вкус кофе! Самый лучший на свете вкус кофе, а уж Альфред-то знал в нем толк!

Теперь можно было жить с какой-то большой целью, делать большие вещи и не довольствоваться лишь сиюминутным удовольствием. Можно жить ради чего и зачем-то. Надо только выбрать зачем? Альфред точно знал, что теперь начнет писать книгу. Совершенно верно, он напишет о своей невероятной жизни и своих впечатляющих странствиях. Ах, сколько историй, сюжетов, характеров в его голове. Сколько мест и способов бытия он переменил, как много всего слышал и его больше видел собственным глазами. Стоило бы приняться за работу немедленно, не откладываю ее ни на секунду. Вдохновение и сопутствующие ему радость и энергия, захватили начинающего мечтателя.

Но есть и некоторые нюансы. Стоило бы подумать о повседневном хлебе. Надо бы найти способ заработка, чтобы протянуть до завершения работы над книгой, в успехе которой Альфред не сомневался ни на минуту. Шутки в сторону, надо быстро решить все проблемы повседневного бытия и приняться за дело, не упуская ни капли имеющейся решимости, не теряя ни мгновения этого вдохновенного состояния, преисполненного желанием и стремлением. И ведь неизвестно, будет ли третий день? Наверняка будет, Альфред уже успел смириться с новыми обстоятельствами и вжиться в новое амплуа, и не допускал мысли о возвращении к прежней изменчивости и непостоянству.

Надо выяснить, есть ли у него работа, должен ли он кому-то платить за дом, есть ли вообще у него какие-то обязательства, может, у него есть счет в банке и сбережения, что было бы неплохо, может быть, имеются в наличии родственники, которых надо навестить и кружок по становой стрельбе, который следует посетить, – бытовые тонкости жизни захватывали сознание, наполняли его мгновенно и доверху. Главное, чтобы эти поддерживающие стороны существования не стали заполнять все дни целиком. Альфред этого, конечно, не допустит. И странно, что девушка так и не появилась. А ведь теперь, впервые, он мог бы, пожалуй, и влюбиться, и остепениться, и жениться. Но сперва книга, сперва цель!

Альфред обнаружил себя в городе, ходящим взад и вперед по небольшому скверу. С чего же начать?

***

Теперь уж Альфред остепенился, и надо признаться, что на это ушло удивительно мало времени. Даже полной недели не миновало, но наш герой уже проводил по восемь часов в день в кофейне, где состоял бариста, сберегая вечера для друзей, которых успел обнаружить, и для молодой рыжеволосой девушки, с которой успел сойтись. Он занялся спортом, ходил на рынок, много читал и любил новые фильмы. Разумеется, теперь не могло быть и речи о том, чтобы просадить все деньги в казино или сбежать на весь день в какое-нибудь желанное место, дабы придаться там беспечным развлечениям.

Необходимо признать, что каждый отдельный день для Альфреда перестал быть таким уж особенным событием и 24-часовые отрезки времени начинали все больше сливаться в один планомерно движущийся поток, напоминающий безостановочно и бесшумно текущую реку. Под тяжестью других забот все чаще приходилось откладывать на потом милые сердцу радости, и при этом, несмотря на всю дисциплину и собранность, проявляемые Альфредом, его книга двигалась медленно и по прошествии трех месяцев ее уже почти можно было назвать заброшенной. Надо признать, что эти месяцы было на удивление трудно назвать хоть чем-то примечательными, что объяснило бы такую растрату времени на них.

Теперь невозможно идентифицировать точный день, ввиду их проявившегося единообразия, – вероятно, это было воскресенье, так как на одной из улиц появился рыбный рынок, – мы назовем его просто некоторым днем, в который жизнь Альфреда оборвалась. Друзья и знакомые усопшего потом высказывали смутные догадки, что произошел то ли дорожный инцидент, то ли камнепад, но без сомнения оставалось одно: Альфред совершенно неожиданно погиб на горной дороге, по обочине которой каждый вечер устало шел к своему дому. Известно, что ему было 34 года, он был холост, работал в кофейне «Small chats» и жил в районе стадиона для игры в керлинг. Больше о нем почти ничего выяснить не удалось.

Утро на соседней улице

Утро выдалось прохладным, и уже стал появляться осенний ветер, но прогулка по берегу все равно доставляла большое удовольствие. Может, Филип только шел чуть быстрее, чем обычно, но он определенно не собирался возвращаться домой, пока не достигнет причала. Это уже стало утренним ритуалом: выйти из дома незадолго до рассвета, пройти сквозь деревья по тропинке, усыпанной еловыми иголками, к воде, вдоль берега дойти до причала и провести пару минут в уединении, вглядываясь в горизонт и слушая тихий плеск волн.

Сегодня ему было почему-то особенно хорошо. Филип вдруг почувствовал, что по-настоящему счастлив. Хотелось сказать кому-то неведомому «спасибо». Спасибо за это утро, за эту насыщенную жизнь и успех, за маленький уютный дом, который еще спит за деревьями, за счастливую семью, за улыбки детей, за покой на душе и за робкие всплески воды у причала. Все сложилось, все в этой жизни удалось.

Филипу вдруг захотелось вспомнить тот день, когда все в его жизни изменилось, и это оказалось не просто. Его прошлое существование, которое жизнью назвать теперь язык не поворачивается, казалось чем-то очень далеким и нереальным. Как будто это все был сон или случайный полет мысли. Какая-то альтернативная реальность. Вроде того, что могло бы быть и так, но, слава небесам, не было. Но ведь это была его жизнь, более того – большая часть его жизни. Сколько с тех пор прошло? Да ведь лет пять, не больше. Надо с чего-то начать. Все случилось в определенный день пять дет назад, кажется, поздней осенью. Что это был за день, с чего он начался? Так, по порядку. Было утро…

Итак, было утро, солнце уже вставало поздно, и уже тогда Филип имел привычку вставать на рассвете. Забавно – это одна из немногих хороших вещей, которые он принес из того времени. Он поднимается на рассвете, сразу ставит себе кофе, готовит быстрый завтрак на двоих – сегодня его очередь – что-то вроде творога со сметаной и фруктов. Зарядка – короткая, завтрак с пробудившейся женой, ей нужно внимание и пустые разговоры, затем какие-то мелкие домашние заботы, лампочки надо вкрутить или еще что-то, кому-то позвонить. Затем привести себя в порядок, побриться, рубашку погладить. Жена уходит на работу чуть раньше, а на плите еще остается кофе на одну маленькую чашку. Филип помнил это очень хорошо, из всего дня у него именно в этот момент появляется ровно двадцать минут свободного времени. Работа будет до позднего вечера, но и после найдутся дела: в магазин зайти, что-то к ужину сделать, еще одни лампочки поменять, потом опять уделить всем внимание, кто его потребует, может даже куда-то сходить: посмотреть или послушать что-то, что интересно другим, и лечь спать, чтобы не допустить разрыва мышиного колеса. Двадцать минут – не больше и не меньше, когда можно пожить для себя и ничего никому не должен. Обычно в это время Филип читал. Возможно, потраченный непонятно на что весь остальной день – это преувеличение, но почему-то никак не удавалось вспомнить, что же еще в жизни происходило хорошего в остальное время. Весь остаток дня на плечах будет висеть какой-то груз обязательств, чувство, что ты что-то кому-то и в больших количествах должен. И, похоже, только вот в эти утренние мгновения это чувство пропадало и можно было почитать книгу, при этом остановиться и запомнить мгновение. Больше остановок не будет. Вот чего не хватало – остановок. Время твоей жизни там, в том мире, умирало стремительно, заботы – сиюминутные и грядущие – забирали все мысли и чувства, не позволяя осознать текущей момент, подумать в тишине над тем, что ты делаешь и куда движешься. Но вот, мгновение отдыха ушло, пора начинать этот стремительный день.

Филип совершенно точно помнил, что всегда ходил на работу по одной и той же улице. Офис был близко – минутах в двадцати пешей ходьбы. С годами маршрут выработался устойчивый и наиболее оптимальный: вверх по улице Фартышкина надо пройти три перекрестка, свернуть налево и идти по тенистой алее, где не так сильно чувствуются выхлопные газы, перейти небольшую речку по узкому древнему мостику, по ступенькам подняться на проспект Дармышева, простоять довольно долго на светофоре крупного перекрестка, еще метров двести и, зайдя со двора, затеряться в огромном стеклянном здании. Должно быть, уже пару десятилетий Филип неизменно ходил на работу именно так, не отступая от линии ни на шаг. Этот маршрут он проходил автоматически, даже не задумываясь над дорогой, ноги шли сами собой, а их обладатель думал о делах предстоящего дня. Он шел, ничего не видя, и сейчас без успеха пытался припомнить: а какие деревья были на той аллее? Вроде какие-то примечательное, дубы, что ли.. или клены какие-нибудь.

Но в этот раз, впервые за всю жизнь, в утреннем ритуале произошел роковой сбой. Фартышкина перекопали всю. Вдоль нескольких кварталов прямо по центру улицы тянулась глубокая канава, кругом стояла строительная техника и лениво, от одного очага безынициативной деятельности к другому, ковыляли рабочие в белых касках. Филип бы прошел и сквозь стройку, но улицу перерезала предательская желтая лента, а пара грозных полицаев на корню пресекала любые намеки на переход колыхающейся на ветру границы. Делать было нечего, придется идти в обход, по параллельной улице Тармышкина. Крюк, может, и не большой, но неприятный – улица Тармышкина была куда менее привлекательной для прогулки, чем ее расчлененный собрат. Грустная, грязная, без единого дерева, обрамленная серо-синими облупившимися стенами – больница там, что ли, была за этой стеной или районное отделение каких-то государственных органов, а, может, даже детский сад – и очень много таких же серых и изможденных лиц – все это делало улицу типичным представителем современного мегаполиса, не в пример широкой, зеленой и прибранной улице Фартышкина. Фартышкина содержали в образцовом порядке, поскольку предполагалось, что, если в город прибудет глава государства, то его повезут до резиденции именно по этой улице, дабы он мог насладиться процветанием и порядком во вверенной ему республике.

Филип свернул направо перед самой лентой, очень быстрым шагом достиг улицы Тармышкина. И, оказавшись на новой территории, остановился, вдруг осознав, что он, может быть, и в жизни никогда по этой улице вообще не ходил. Филип тяжело вздохнул, лицо его выражало обиду и злость, он сделал решительный шаг, поскользнулся и упал на спину. Наледь уже была, наверное, и снег лежал. В общем, Филип довольно сильно отбил поясницу и, кряхтя, поднялся снова на ноги. От обиды слегка захотелось плакать. Так что это, вероятно, был ноябрь.

«Жизнь – дрянь», – вдруг ясно осознал контуженный, но все же решительно продолжил свой путь на работу, может, только жалел себя немного больше, чем обычно. А в остальном уже начал мысленно пробегать по рабочему графику на сегодня и перестал обращать всякое внимание на изменения в утренней прогулке: компьютер в голове скорректировал маршрут и теперь уверенно, почти с прежней машинальностью вел подопечного по новому пути.

Отставание от графика, ведь все-таки крюк был, хоть и небольшой, гнало бедолагу вперед, и он даже предпринял неубедительную попытку проскочить на красный свет светофора очередной перекресток – машин в этот час было мало. Однако едва Филип сошел с тротуара, как получил трескучий удар по голове.

Чаплик, очевидно, был не очень здоров на голову – это было заметно при первом же мимоходном знакомстве: пустой, слегка удивленный взгляд и приоткрытый рот как-то сразу выдавали историю нелегкого бытия. В какой-то момент он стал приходить на перекресток Тармышкина и Кривоедова с палкой в руках и пытался регулировать движение. Однако милиция и обыватели его довольно быстро с проезжей части согнали. Чаплик не сдался, он решил давать указания, стоя на углу перекрестка у обочины, и тут уж возражений не последовало. Почувствовав расположение и увидев открывшееся поле для полезной деятельности, Чаплик стал приходить на перекресток каждое утро. Теперь уже много лет прошло и все к нему привыкли. Автомобилисты приветствовали необычного регулировщика утром веселыми гудками, водители автобусов, стоя на светофоре, открывали переднюю дверь, чтобы выдать Чаплику полтинник на обед – он полтинники принимал охотно, и со временем даже убедился, что так и должно быть. Ежели какой-то новенький управляющий общественным транспортом не выдавал монеты, по незнанию или даже, кто знает, по нежеланию, то Чаплик делал несколько робких стуков в запертую дверь – после этого он либо получал полтинник от запамятовавшего водителя, либо, если дверь не открывалась, списывал это на то, что автобус был неправильным, и что-то в нем не функционировало должным образом – в общем, спускал. Чаплику плохо удавалось говорить, так что он этого не делал, и имя ему дали местные обыватели, очевидно усмотрев в его неуклюжей фигуре с палкой какое-то крайне отдаленное сходство с персонажем Чарли Чаплина. Вот только Чаплик ни в пример прообразу был очень крупным и высоким, однако новое имя полюбил. Со временем регулировщик сделался всеобщим любимцем и городской достопримечательностью. Во время международных спортивных соревнований по различным видам бессмысленной физической нагрузки его даже приезжали фотографировать туристы. Получив информацию из интернета (про Чаплика писали уже на многих языках мира), они, однако, на положенном месте достопримечательность не находили. Охраняющие порядок органы в период крупных мероприятий с участием иностранных гостей были особенно строги и деятельны, так что трудовые подвиги Чаплика на время пресекли. После, однако, побывав в вынужденном отпуске, регулировщик вернулся во все оружии. Утвердившись в том, что он теперь полноправный и оплачиваемый работник, Чаплик пришел на службу в желтом жилете, неизвестно где приобретенном, и с палкой, выкрашенной в красный цвет – т.е. по всей форме. К обязанностям регулировщика он своевольно добавил заботу о пешеходах, так что иногда бил их по головке палкой за неправильный переход улицы. После нескольких ситуаций, характеризующихся непониманием и угрозами сдать регулировщика «куда следует», пешеходы, однако, остепенились и стали вести себя прилично. И очередная попытка перехода улицы на красный свет, первая за долгое время, стала неожиданностью даже для самого Чаплика, так что удар получился необычно сильным. Пешеход скорее удивился, чем разозлился, и, обернувшись, увидел не менее удивленный взгляд Чаплика. Ругаться нарушитель не стал, что было необычно, он только вздохнул, сделался грустным и снова повернулся к светофору, теперь уже проявляя должное терпение и выдержку.