Волны идут

Он ухватился за борта лодки, согнулся, чувствуя на руках и шее уколы холодных брызг. Что с ним творилось? Похоже, собственное сознание глумилось над ним, выворачивая наизнанку мысли и воспоминания.

Глеб едва оторвал взгляд от своих новеньких сапог, уже покрытых разводами соли, и вдруг почувствовал, что воздух вокруг потяжелел и словно опустился грузом на его плечи. Когда погода успела так измениться? Небо больше не бледнело за вуалью дымки – оно, темное и глубокое, превратилось в месиво грозовых облаков. На лодку налетел и захлопал дождевиком ледяной западный ветер. В море будто просыпались и неторопливо ворочались гребни волн. Впереди, сколько бы Глеб ни вглядывался, не было ничего, кроме бурлящего неба и воды. У него перехватило дыхание, когда позади лодки, там, где он надеялся увидеть остров, оказалась та же бушующая тьма. Дребезг мотора потерялся в рокоте шторма.

– Нет, нет, нет! – неожиданно для самого себя заорал Глеб куда-то в пустоту. – Я не вернусь!

И словно в ответ на этот крик, по его лицу ударил мелкий дождь.

Растущие волны грозились перевернуть лодку, швыряли ее и били днищем о будто каменную воду. Глебу уже доводилось плавать в шторм – много лет назад, когда на катерке отца они ходили вдоль южного берега Дэвона. Это был хорошо знакомый маршрут: по водам Ла-Манша, до устья реки Дарт, а дальше – вверх по течению почти до самого Тотнеса, где отец оставлял на стоянку катер. Глеб был маленьким, но отлично помнил тот день. Шторм застал их недалеко от берега, они без приключений причалили в порту Дартмута, но мать после запретила им плавать вместе. Грозилась даже, что больше никогда не разрешит им видеться. Глеб, конечно, был уверен, что это лишь пустые угрозы, но вскоре она увезла его в Петербург.

– Нос на волну! – выкрикнул он одну из тех отцовских команд, что навсегда засели в его памяти. – Не подставляй борт!

Через некоторое время суетливый страх начал понемногу отступать. Глеб словно поймал ритм и скорость хода, лодка взбиралась на одну волну за другой и плавно скатывалась, медленно продвигаясь все дальше на запад. Он даже привязал себя веревкой к скамье, чтобы какая-нибудь крошечная ошибка тут же не стоила ему жизни. Оставалось следить, чтобы суденышко не ныряло носом, а вода не заливала двигатель. Если шторм не усилится, то, скорее всего, он справится. Только бы не возвращаться назад.

Море еще никогда не казалось Глебу таким огромным. Только потемнев и обезумев, оно выдавало свою глубину, а пенящиеся валы явно давали понять, какая ледяная пучина кроется под изношенным дном лодочки.

– Нос на волну! – снова закричал Глеб. Было в этом буйстве и рокоте нечто будоражащее. Страх мешался с восторгом, рокот валов – с раскатами грома, а пресные капли дождя неслись вихрем вместе с солеными брызгами. Тело до дрожи боялось смерти – душа ликовала и подпевала ветру.

И тут впереди показался берег. Он появился из мглы облаков и смутным узким гребнем протянулся вдоль горизонта. Едва суша исчезала из виду за новой волной, Глеб спешил и надеялся увидеть ее снова. Он почти справился, почти выбрался!

Восторг его длился недолго. Глеб почувствовал, как руки его немеют, а дышать становится все труднее – ужас вцепился в горло, покрыл испариной холодный лоб. Гребень рос слишком быстро. Становился все выше, выше… Казалось, не лодка неслась к уже широкой и отчетливой полосе на горизонте, но та сама приближалась с пугающей скоростью. Это был не берег. Глеб даже мог различить, как движется масса воды от подножия гребня к его пенящейся вершине. Это была Волна.

Не сбавляя скорости, он навалился на штурвал и на несколько мгновений подставил борт лодки под удар одного из невысоких, но опасных валов. «Нос на…», – не успела мелькнуть запоздалая мысль, как вал обрушился, перекатился через борт, лег в лодку и застелил ее застывшими потоками. Он, словно щупальце гигантской мифической твари, зацепился за лодку и тянул ее вниз, на дно, все больше и больше накреняя несчастную посудину. Не успев осознать ненормальности происходящего, Глеб всем телом навалился на застывшую тягучую массу. Она мягко спружинила под его напором, ладони погрузились в будто резиновую прозрачную толщу воды. Несколько рывков, и волна отпустила суденышко, скользнув за борт.

Глеб видел растущую стену воды, которую он принял за берег. Она вздымалась метров на пятьдесят, клубилась туманом пены где-то у вершины и шла к острову, будто подминая под себя мелкие валы, что неторопливо перекатывались перед ней.

Надежда добраться живым до берега таяла еще быстрее, чем приближалась эта чудовищная Волна. Глеб никогда бы не поверил, что в подобной ситуации он сможет сохранить хоть сколько-нибудь трезвый рассудок. Пусть инстинкты и заставляли его оборачиваться, хвататься за тросы и пожирать глазами горизонт впереди, разум уже осознал неизбежность кончины. И что с того, если он доберется до берега? Острову конец.

Эти мысли, неоспоримые и глухие к надеждам и слезам, теснило лишь одно: безумное желание жить, дышать, чувствовать под ногами твердую землю, а над головой – ясное небо. Желание любого существа, зависшего на мгновение между жизнью и смертью.

Глеб снова обернулся и попытался оценить расстояние до Волны, когда в небе полыхнула мимолетная молния. Вспышка на один миг затмила все кругом слепящей белизной и будто очертила позади лодки огромный силуэт. Глеб замер – тот был ему слишком хорошо знаком. Многие месяцы этот силуэт встречал его на входе в мастерскую, со временем приобретая все более четкий контур крыльев, волос и покрытого перьями тела. Эту фигуру он не мог спутать ни с чем, ведь каждая ее черта была доведена до совершенства им самим. Ясное, но мимолетное видение явилось в отблесках молнии и тут же исчезло.

Волна настигла Глеба в тот самый миг, когда из мглы впереди показался спасительный берег. Рев ее стал оглушающим, достиг, казалось, своего предела. И тут грянул взрыв. Вал будто разорвало – гребень осел, разбитый вдребезги о нечто огромное, на мгновенье преградившее ему путь. Когда гладкий изгиб Волны треснул, в брызгах и клочьях пены Глеб увидел тот же силуэт. Сирин.

Думать об увиденном не было времени – даже после крушения вала шторм не собирался стихать. Ветер толкал Глеба в спину, а тот вглядывался в очертания острова, подыскивая подходящее место, чтобы причалить. Хотя, куда там причаливать – ему бы просто выброситься на берег, не свернув шею… Вот теперь на Глеба накатило отчаяние. Он надеялся оставить этот остров навсегда, а теперь несся к нему в страхе.

Волны догоняли лодку, которая норовила зачерпнуть то одним, то другим бортом и круто задирала нос, когда под ней прокатывался очередной вал. Глеб каждый раз поддавал скорости, чтобы подольше оставаться на гребне: если только удержаться, волна сама выбросит лодку на берег. Так, по крайней мере, он надеялся.

– Давай, давай, давай! – крикнул он и почувствовал, что поймал волну и теперь несется к берегу на ее гнутой спине, как заядлый серфер. Почти что летит.

Но вдруг корма пошла вверх, и лодка зарылась носом в облако пены. Неистово зажужжал винт, вырванный из воды, а из-под сиденья выскользнула, прокатилась по днищу и исчезла за бортом сумка с припасами. На мгновение Глеб завис в наивысшей точке этих дьявольских качелей, вспомнил, что привязал себя веревкой, и шлюпка перевернулась. Удар, соленый и леденяще страшный вкус воды, вихрь, начисто стирающий из памяти слова «верх» и «низ». Глеба швыряло и волокло куда-то, он бился об лодку, чувствовал, как все сильнее путается вокруг него веревка, а новенькие сапоги становятся все тяжелее и тянут его ко дну. Он закричал и захлебнулся.

Глеб проваливался все глубже и глубже в темную пустоту. Не падал, как это часто бывает во снах, когда ветер свистит в ушах, а ты собственным затылком чувствуешь, что вот-вот расшибешься в лепешку. Он проваливался неспешно, плавно, словно невесомо.

– Интересно, и далеко еще до дна? – подумал Глеб и вдруг заметил обломки. Кирпичи, куски асфальта, смахивавшие на грязные серые льдины, оконные рамы, вырванные с петлями двери, каменные плиты – эта куча лома тонула вместе с ним, окружив Глеба, как косяк странных рыб.

– Со мной-то все ясно, – продолжал рассуждать Глеб. – Лодка перевернулась, и я теперь тону. Но откуда здесь эти развалины? Они-то почему проваливаются вместе со мной?

Мимо него, словно стайка мальков, пронеслась груда цветных черепков: перьев, завитков волос…

И тут он вспомнил. Он ведь сам пожелал Академии провалиться! Так и сказал, слово в слово! Вот она и рухнула, будто карточный домик – от одного неловкого случайного движения. И теперь вот они, ее обломки, медленно тонут вместе с ним.

Тут спина его коснулась дна, Глеб почувствовал под пальцами крупную гальку. Над ним, далеко-далеко, где-то за толщей воды было небо и солнце. Но он их не видел: над Глебом нависли обломки, что спешили за ним на дно и собирались через несколько мгновений завалить его с головой.

Под пальцами скользила мокрая галька. Глеб открыл глаза, закашлялся, перекатился на живот, и его довольно долго рвало жгучей соленой водой. Руки его тряслись, но он все-таки сумел отползти подальше от линии прибоя, еле волоча ноги в тяжеленных сапогах, и рухнул, не в силах поверить, что выжил.

Когда он, наконец, сумел сесть и осмотреться, выяснилось, что его по-прежнему накрепко опоясывала веревка. Второй ее конец так же надежно был привязан к сиденью, вырванному из лодки. Оказывается, Глеб старательно волок его за собой.

Где-то в бушующем прибое еще мелькали обломки суденышка, а оторванный винт то и дело выбрасывало волнами на берег и тут же тащило обратно в море вместе с гремящей галькой. Дождь закончился.

Глеб еле как стянул сапоги и вылил из них воду – потом одеревеневшие от холода ноги никак не желали залезать обратно. Тело ломило и потряхивало, на затылке ныла внушительных размеров ссадина, а в гудящей голове вертелась единственная и будто не совсем уместная мысль, которую Глеб повторял вслух снова и снова. Словно хотел получше осознать и свыкнуться с этой невероятной идеей.

– Я разрушил Королевскую Академию… Я разрушил Королевскую Академию? Да, это я разрушил…!

– Наконец-то! И хорошенько ведь должно было тебя потрепать, чтоб дошло! – проскрипел знакомый голос.

Глеб обернулся. Прямо позади него, под сухим деревцем, стояла покосившаяся скамейка. На ней сидела и морщила лицо в улыбке крошечная старушка, а прямо над ее головой, прорезаясь сквозь рокот прибоя, бренчала подвеска со стеклянными дельфинами.

– Ты, должно быть, просто сумасшедший, раз решил поплавать на этой посудине, – продолжила она, неловко поднимаясь и ковыляя к Глебу.

– Но как же так, – пробормотал тот. – Вы что, искали меня по всему берегу?

– Нет, просто решила остаться здесь после нашей встречи и подождать, когда ты вернешься. Хорошо хоть меня предупредили, что первая Волна до берега не дойдет. Но до второй мы должны успеть в город! Так что вставай поскорее, и пойдем.

– Мне казалось, мы виделись вовсе не здесь, – сказал Глеб, поднимаясь на ноги и поскрипывая мокрыми сапогами.

– Здесь, здесь, милок. Я старый человек. Я уже не могу бегать по берегу и искать красавцев, выброшенных морем.

Она, наконец, доковыляла до Глеба и коснулась морщинистой рукой его лба. Для этого ей пришлось вытянуться и, кажется, даже привстать на цыпочки.

– Да ведь у тебя жар! Немудрено, что ты бредишь! Давай-ка, – она взяла его за руку, словно внучка, не желающего возвращаться домой, – пойдем, тут нельзя оставаться. О, милок, и помоги-ка мне снять дельфинов с ветки. Не хочу, чтобы их смыло!

Глеб ничего не ответил, отвязал подвеску и побрел с пляжа вслед за старухой.

Дельфины ритмично позвякивали на каждый шаг – бабушка держала их перед собой, словно фонарь. Глеб плелся позади, предоставив ей полную свободу выбирать за него дальнейший путь. Неудачная попытка бегства теперь казалась ему совершенно необдуманной и заранее обреченной на провал. Так что, будет, что будет. Ведь сам он и понятия не имел, что делать дальше. Теперь Глеб точно ощущал жар: его трясло и знобило, а на лбу выступил пот. Море уже скрылось за деревьями, но рокот шторма все еще преследовал их, будто вода, не отставая, шла за ними по пятам.

А старуха тем временем резво шаркала по тропке, сверкая тонкими щиколотками.

– Давай, милок, побыстрее! – она то и дело дергала Глеба за руку, и тот послушно следовал за ней.

Он не узнавал ни пышной оливковой рощи, через которую лежала тропа, ни лабиринта беленых заборов, но через какое-то время незнакомый путь вывел их прямиком к обшарпанным домикам вокруг площади Святой Софии. Странно, Глебу казалось, до побережья он шел намного дольше.

К тому времени разбушевавшийся ветер беспардонно толкал их в спину, трепал старушкин пучок седых волос и хлопал Глеба по ногам полами дождевика. Шторм перерастал в настоящий ураган, в вое которого терялись и слова старухи, и звон непонятно как еще уцелевших дельфинов. Они прошли мимо дома, перед которым еще вчера белели ряды пластиковых столов и без устали кружила Лора. Теперь же он был наглухо закрыт, окна спрятаны за прочными на вид ставнями, а столы, видимо, убраны и сложены где-то в доме.

Вместе с грозовым фронтом с моря надвигалась темнота. Она настигла старушку с Глебом, когда они ступили на площадь. Тот успел разглядеть, что даже двери домиков здесь были перекрыты засовами и забиты досками. Тут странный мир вокруг помрачнел и почти что скрылся с глаз.

В темноте на площади ярко мерцал огонек. Он будто покачивался на ветру и то и дело грозился исчезнуть, потухнуть под напором шторма. К нему и направилась старуха, на удивление крепко сжав руку Глеба повыше локтя. Вскоре он, наконец, различил обычный садовый фонарь, плясавший над единственными не забитыми дверями. Глеб поднял глаза и вгляделся в темный и нечеткий силуэт церкви, на ступенях которой он оказался. Ему вдруг жутко захотелось остаться снаружи и поискать другое убежище на время шторма. Но тут старуха ухватилась двумя руками за широкую кованую ручку, распахнула дверь и чуть не силком затащила Глеба за собой внутрь.

Глава 5

Энтропия

За Глебом закрылась дверь, и он оказался в полутемном зале. Ветер почти стих, оставленный снаружи биться в ставни, потихоньку просачиваться в церковь холодным сквозняком и стелиться гулом поверх тихих голосов. Тьма клубилась под сводами высокого потолка, заползала под скамейки и жалась к стенам, а центр зала мерцал сотнями огней. Совсем крохотные язычки свечей метались от малейшего движения, а разномастные фонари кутались в ореол теплого сияния. Огонь отбрасывал глубокие тени на лица людей, собравшихся в этом островке света. Кто-то из них расположился на скамейках, кто-то на ящиках, а кто и просто на полу. Когда Глеб появился в зале, никто не двинулся с места.

Старуха опустила на дверь тяжелый засов, потом поймала недоуменный взгляд Глеба и тихо объяснила:

– Мы пришли последними. Больше некого ждать.

С этими словами она поманила его костлявой рукой и прошаркала вглубь церкви. Тот, будто по привычке, последовал за ней. Они ступали то в один, то в другой островок света, осторожно пробираясь среди людей. Вид собравшихся, их сгорбленные фигуры, будто брошенные на скамейки и ящики, напоминал Глебу сюжет новостей о беженцах или тех, кто прячется по подвалам от бомбежек в какой-нибудь из тех стран, где война, кажется, не заканчивается никогда.

И тут в углу зала он увидел Лору в окружении то печальных, то взбудораженных, то совершенно равнодушных лиц своих подопечных. Она не видела его приближения, и несколько мгновений Глеб наблюдал за ее плавными жестами и медленными движениями губ. Атласная юбка переливалась в свете огней, словно на самом деле была стальной. Получался эдакий святой рыцарь-служитель церкви, оберегающий свою паству.

– Мария, это вы! – вдруг воскликнула Лора, едва завидев старуху. Голос ее сразу изменился, стал куда резче. – Мы уже заволновались! Времени, похоже, совсем немного осталось.

Лора взглянула на Глеба и улыбнулась, будто ждала и точно знала, что он вернется.

– Ну, не очень-то и заволновались! Наша старушка и сама не пропадет, и побрякушки свои не забудет, – раздался голос со странным южным акцентом. Только сейчас Глеб заметил коляску, пристроившуюся в тени за людьми из приюта, и самого Франческо. Тот, видимо, давно за ними наблюдал и таращил на Глеба белесые глаза.

– Ты просто старый болван, если считаешь это побрякушками! – Мария вдруг перешла на очень недурной английский. – И сама не пропала, и товарища Макова привела.

Глеб пожал плечами – сейчас он мог называться как угодно, и собственное имя заботило его меньше всего. Он вдруг понял, что едва держится на ногах.

– Можно я…? – спросил он, указывая на место рядом с Франческо, и почти что рухнул на ящики. На его лоб опустились ледяные пальцы, отчего по шее пробежали мурашки, а во рту появился отвратительный привкус мокрого железа. Тело била мелкая дрожь.

– Надо позвать Эрика, – Лора, наконец, отняла свою холодную, как сама смерть руку, а голос ее донесся до Глеба уже через сонную пелену.

– Не надо, я в порядке, просто немного устал, – пробормотал Глеб, удивляясь, как всего минуту назад умудрялся стоять на ногах.

– Настырный юноша, – скрипнула старуха. – Такая гордость и сводит людей в могилу.

Тот не пытался возразить. Лица и свет поплыли перед его глазами, сливаясь в одно грязное пятно.

Слабые удары по щекам привели его в чувства настолько болезненные, что от них хотелось поскорее провалиться обратно в небытие. Прямо перед его глазами кружила довольно ухоженная борода и задумчиво поджимала тонкие губы.

– Нервное и физическое истощение. Переохлаждение. Множественные ссадины, серьезных травм нет. Температура… Да. Что ж… Компресс, давать как можно больше воды. Ну, и, разумеется, покой, – бормотала борода, оказавшаяся довольно смышленой. Картина становилась все четче и вот к ней прибавилось немолодое лицо, смотревшее на Глеба из-за очков в тонкой золотой оправе.

– И пусть поест немного, если сможет. Через пару дней поставим его на ноги, – мужчина поймал его взгляд, улыбнулся и осторожно потрепал по плечу. – Отдыхайте, друг мой. Теперь вы в безопасности.

– Премного… благодарен… – выдавил Глеб, стараясь скрыть негодование из-за столь беспардонного пробуждения.

Как только обладатель бороды удалился, сверкая очками в свете фонарей, на коленях у Глеба вдруг появились бутылка воды, кусок белого хлеба, неизменная россыпь инжира и небольшой пластиковый контейнер, в котором оказалось нечто наподобие тушеного мяса. Оно почему-то отдавало корицей. Теперь Мария, со всей точностью выполняя указания доктора, пыталась заставить его поесть. Но стоило только Глебу подумать об инжире или почувствовать запах мяса, как организм яростно намекнул ему, что такой эксперимент может плохо закончиться. К огорчению старухи, пришлось ограничиться хлебом и водой, но и этого оказалось достаточно: вскоре Глеб с облегчением почувствовал, как болезненный комок где-то под ребрами ослабляет свою хватку. Он снова проваливался в беспокойный сон, а спутанное сознание все крутило перед ним картины, как маленький мальчик укладывался спать под завывание ветра, летящего с Ла-Манша.

Много раз Глеб приходил в себя. Воздух над ним светился от огней, и тьма терялась в дымке, сбившись под высоким потолком. Вопросы и мысли вспыхивали было в его голове, но тут же таяли в потрескивании свечей. Несколько раз перед его глазами оказывалась Лора, осторожно менявшая холодный компресс, а порой на ее месте появлялась Мария и тихо напевала хорошо знакомые с детства колыбельные. Один раз Глеб проснулся от голосов. Он повернулся под неизвестно откуда взявшимся колючим пледом и увидел обитателей приюта, сбившихся вокруг Лоры в плотный кружок.

– Расскажи, что ты видела? – спрашивала она, сжимая в ладонях бледную руку незнакомой женщины.

– Это лестница, – шептала та в ответ. – Между этажами мы, копошимся, муравьи. Вниз и вверх ступени – будьте осторожны.

Лора со всей серьезностью всматривалась в лицо женщины:

– А что это за ступени, Селина?

– Как на любой лестнице! С одной стороны – выше, с другой – ниже. Но тут важно не упасть! Понимаешь? Не заметишь, и лепешка!

– Что-то мне это не нравится, – тихо подытожил Франческо.

Женщина, говорившая с Лорой, вдруг обернулась, и на лицо ее упал оранжевый керосиновый свет фонаря. На секунду Глебу показалось, что глаза ее, затянутые белой пеленой, невидящим взглядом уперлись в пустоту. Он повернулся на другой бок и сильнее закутался в плед.

Глеб проснулся от звуков, заполнивших церковь. Страшный гул смешался со стонами и плачем, стены словно сотрясались от урагана, бушевавшего снаружи. Плед, мокрый от пота, прилип к телу холодной тряпкой. Глеб поднялся на локтях, обуреваемый одним желанием – уползти, спрятаться, забиться хоть в какую-нибудь щель, только бы не слышать этого дикого рева. Плечо его сжала скрюченная тонкая рука.

– Не бойся, – глаза Марии, окруженные орнаментом морщин, были полны ласки и грусти. – Волны пришли. Но здесь нам ничего не угрожает.

Глеб кивнул, ни на секунду не усомнившись в правдивости услышанного. Из-за болезни, звуков родной речи или страха – неизвестно почему, но он ей верил:

– А стены выдержат?

– Всегда выдерживали. И сейчас не подведут.

– А вот это мы еще посмотрим! Я неоднократно поднимал вопрос о том, не пора ли менять крышу… – пробормотал Франческо и тут же получил пинок от Марии.

– Помолчи, старый брюзга, нашел время…

Как ни странно, Глеб почувствовал, что ему стало намного лучше. Он сел и осмотрелся: большинство людей так и оставались на своих местах, притихшие и напряженные, а вот подопечные Лоры все как один вышли из себя. Одни плакали, уткнувшись ей в плечи, другие жались к стенам, третьи пытались спрятаться за спинами друг у друга. Некоторые же, в том числе и бледная женщина, подняв глаза к потолку, бубнили свои странные и бессмысленные речи.

И тут Глеб почувствовал толчок. От второго с потолка посыпались тонкие лоскуты штукатурки. От третьего затрещали и с леденящим звоном обрушились на пол стекла лопнувших окон. Теперь кричали почти все. По полу покатились потухшие свечи, а вслед за ними полетел и вспыхнул один из керосиновых фонарей.

– Тушите, тушите! – среди всколыхнувшихся языков пламени мелькнули золотые очки и борода, хозяин которых скинул с плеч прекрасный серый пиджак и пытался сбить им огонь. У Глеба снова закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и он лишился чувств.

Вокруг него сновали люди, шум голосов эхом отдавался под потолком, но теперь в них не слышалось ни страха, ни тревоги. Об пол грохотали крышки ящиков, а под ногами изредка похрустывали остатки битых стекол: их уже аккуратно смели по углам. Глеб скинул жаркий плед и осторожно сел. Чувствовал он себя отдохнувшим и здоровым. В воздухе еще стоял затхлый привкус гари, но тонкие, и от этого еще более яркие лучи света теперь прорывались через щели ставней. Похоже, шторм закончился.

– О, мистер Марков, – пробираясь между ящиками и занятыми чем-то людьми, к нему шел доктор. Лишившись пиджака, он остался в когда-то белой, а теперь изрядно закопченной рубашке, застегнутой на все пуговицы. – Неплохо выглядите, а как самочувствие?

Он опустился рядом и окинул Глеба взглядом опытного врача.

– Кажется, все в порядке, спасибо, – ответил тот и протянул руку. – Мистер?

– Левенштейн, – ладонь доктора оказалась грубой, как камень, – Эрик Левенштейн. А о вас я уже все знаю, вы же в каком-то смысле мой пациент.

– В каком-то смысле, – кивнул Глеб, стараясь различить среди снующих людей знакомые лица. – Вы не могли бы объяснить, что вообще происходит?

– Все закончилось, друг мой, – Эрик поднялся. – Шторм улегся, мы пока стараемся навести здесь хоть какое-то подобие порядка. А вот там собирается группа, которая первой отправится наружу.

– Наружу?

– Да, спросите у них сами. Если хотите, тоже собирайтесь. Можете считать, что я вас выписываю.

Глеб кивнул, поднялся на ноги и невольно охнул от того, с каким нежеланием его онемевшие мышцы пришли в движение.

– Вам надо размяться, – хмыкнул Эрик. – После четырех дней на ящиках, должно быть, нелегко разогнуть конечности.

– Я был здесь четыре дня?! – опешил Глеб. Бессчетные пробуждения и провалы в беспамятство сейчас казались ему целой вечностью, но четыре дня…

– Да, сколько и длился шторм. Сейчас, – доктор изящным движением встряхнул наручные часы, – семь тридцать утра пятого дня. Не вздумайте больше так мучать свой организм, иначе в следующий раз все может обойтись не так легко, – Эрик кивнул и двинулся дальше по своим врачебным делам.

Через несколько шагов к Глебу вернулось привычное ощущение земли под ногами, и он без промедлений направился туда, где, по словам доктора, готовились к вылазке наружу.

– Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря, – вдруг различил он монотонный скрипучий голос.