Московские праздные дни. Метафизический путеводитель по столице

Пушкин, хоть и рожден в Москве, все же помещается как бы вне ее, освещает ее ясным внешним светом. Этот же человек-шар сидит внутри Москвы, спрятан в ней – и она в нем спрятана. Они совпадают в пластическом приеме, одинаково плетут время: вокруг себя, как кокон или паутину.

Толстой уже был заявлен тайным «церемониймейстером», большим знатоком московского календаря. По крайней мере как автор, в высшей степени чувствительный к его ходу. Толстой и праздник, Толстой и праздность – эту связь теперь нужно доказывать.

Лучше так: «Толстой и чудо», «Толстой и чудо Москвы».

Чудо – это то, как сходятся время и место и родится московский сюжет; как время распадается на мгновения и затем собирается вокруг них праздниками; как праздник собирает вокруг себя (действуя собором) новое московское место. Чудо – это то, как возникает, дышит и живет Москва.

Толстому все это близко, он тайно сосредоточен на этой теме – чудо времени и чудо Москвы. В известной мере, в исследовании календаря как осмысленной композиции во времени, он для нас более важен, нежели Пушкин. Тот «сыграл» в Москву, обошел ее кругом в своем сюжете 1825 года; Толстой словно заново ее построил – послепожарная Москва его произведение: он связал ее узлом времени (его собственное выражение) и так поместил в пространство нашей памяти.

Отношения Толстого и Москвы станут еще одной сквозной темой этой книги. Тема Пушкина пройдет пунктиром.

* * *

Толстой и Москва, две одушевленные сферы времени, впервые встречаются в 1837 году, в момент, для них обоих драматический, судьбоносный: Льва (ему девять лет, он в тот момент еще Левушка) с братьями и сестрой везут в столицу после кончины отца, Николая Ильича.

Здесь все важно: то, что на поверхности, и то, что за ней. Здесь уже слышны знакомые темы – после лета (после детства), разрыв, отдельность, пустота. Послепокровские, «казанские» мотивы.

Детей увозят от похорон, чтобы не наносить детям лишней травмы: теперь они круглые сироты: мать умерла семью годами ранее. Левушка едва ее помнит, скорее уговаривает себя, что помнит, уговаривает всю жизнь.

Со своей стороны Москва также пребывает в состоянии неординарном. К моменту встречи со Львом она уже в значительной мере восстановила себя после пожара 1812 года. Прошло 25 лет: готовятся юбилейные торжества, город весь в ожидании и приготовлениях к большому празднику.

Главное событие праздника: закладка нового кафедрального собора в Москве, по сути, ее нового сакрального центра – храма Христа Спасителя. В этом и заключается неординарное содержание момента: Москва готовится к некоей важнейшей перефокусировке: в ее обширном теле готов обнаружить себя новый духовный центр.

Итак: сирота, ребенок в отрыве, вне (родительского) центра координат, и ищущая новый духовный центр Москва. Такова скрытая геометрия их встречи.

* * *

Стройка идет на Волхонке; Толстые живут от нее в двух шагах и наблюдают постоянно, как растет котлован под строительство, который к тому моменту как будто в половину города открыл широченную пасть. Таких ям Москва еще не видела. Тем более Левушка: в эту яму вся его Ясная Поляна поместится с головой.

Он впервые наблюдает за работой московской «лаборатории», за тем, как заново (узлом, собором) строит себя Москва.

Мало того, что стройка в двух шагах: она производится на их родовой земле, на земле Волконских (отсюда название улицы – Волхонка). Братья Толстые по матери Волконские. Они знают это и наблюдают за стройкой весьма пристрастно. Временами котлован представляется им могилой – тут не нужно никаких подсказок: в котловане во время торжеств были захоронены останки героев войны 12-го года. Их отец был участником той войны.

Все это не совпадения, по крайней мере, не случайные совпадения – нет ничего случайного в этом (узловом) наложении исторических сюжетов и имен: так сходятся подобные фигуры, связывается узлом время – так мальчик «узнает» себя в Москве. И все это сфокусировано посредством праздника.

Праздник состоялся – накануне Покрова, в красивейший, золотой московский сезон; в синее небо шарахнули пушки, на мгновение вернув в Москву войну. Войско во главе с царем вошло в яму; прах героев был захоронен; состоялась церковная церемония (отпевание отца?).

Москва в тот момент решительно преобразилась, обнаружила новый центр, но не менее Москвы преобразился и юный Толстой: он воспринял произошедшее как чудо перемены времени; для него это было знамение, обещание судьбы необыкновенной, прямо связанной с собором и Москвой.

Когда-то он написал рассказ, первое сочинение Льва Толстого: «Рассказ дедушки». Несколько длинных фраз, без запятых. Дедушка собирается рассказать о своем сыне (об отце юного автора), как тот участвовал в войне. Обоих узнать нетрудно: дедушка – князь Николай Сергеевич Волконский; Левушка его не знал, дед умер задолго до его рождения. Отец – Николай Ильич Толстой, который участвовал в Отечественной войне. Между отцом и дедушкой – в трех фразах – угадывается некая семейная коллизия, расшифровка которой подразумевается автором в дальнейшем. Пока это эскиз. Сочинение в формате семейной хроники, посвященное войне 1812 года.

По сути, это первый набросок «Войны и мира». Нетрудно понять его замысел: вернуть – хотя бы в слове – отца, вернуть счастливое детство. Вернуть (собрать) «летнее» время. Как это можно сделать? Только чудом (собором). Посредством, приемом чудотворения.

И вот на его глазах происходит чудо – праздник, «возвращение» войны, таинственная перефокусировка Москвы.

Далее – самое важное в сюжете их встречи. После первого чуда начинается синхронное действие, значение которого мы еще не вполне сознаем. Начинается строительство собора – и писание романа. То и другое посвящено победе в войне 1812 года. То и другое, строительство и писание, длится сорок лет. Это одно и то же действие, долгое, сложное, постепенное, с перерывами и паузами. Постепенно собор меняет Москву; роман ее меняет тем более – меняет фокус истории в наших головах, обустраивает заново помещение нашей памяти о событиях 1812 года.

Удивительное дело – мы до сего дня не различаем подобия двух этих важнейших, центральных московских произведений.

Оба они о чуде, о празднике – исчезновении Москвы в пожаре и последующем ее возвращении, спасении.

Стоит только различить эту синхронность – и многое становится на свои места. Толстой (по матери Волконский) много лет наблюдал строительство «волхонского» храма – молча, со стороны, с ясным ощущением соревнования. И параллельно писал свой роман. Ревность, упакованная в слове «соревнование», в данном случае имела существенную силу: он именно ревновал, не допуская мысли, чтобы кто-то превзошел его в чувстве к Москве, в сочувствии с Москвой, которая в известном смысле заменила ему родителей.

Это очень важно: для Толстого обыденные слова о Москве-матушке имели существенный смысл. Москва заменила ему мать, дала ему кров, тот именно покров, «пластические» свойства которого мы теперь разбираем. Неудивительно, что сразу после встречи с Москвой Толстой принимается писать семейную хронику, эскиз «Войны и мира».

Толстого можно признать приемным сыном Москвы – и это не дежурная формула, но правда о Толстом.

Он написал, построил свой роман. Роман не просто удался; Толстого ждал не один только литературный успех – эта книга стала краеугольным камнем новой Москвы. Той, что растет, дышит в наших головах. Постепенно роман-календарь, роман-собор «Война и мир» стал предметом новой веры – вне зависимости от того, что на самом деле произошло в 1812 году. Послепожарная Москва уверовала в то, что о ней написал Толстой; его роман стал для нее мифом. Действенным, формообразующим, судьбоносным – настолько полно в толстовском бумажном соборе суть Москвы была воплощена.

Ничего удивительного: показательно синхронно росли от исходной точки (праздника 1837 года) две «сферы»: писатель и храм, и с ним вся послепожарная Москва. Они росли вместе духовно и душевно, обоими владело чувство чуда, и именно это «геометрическое» сочувствие, это подобие в пространстве определило успех толстовских интуиций, удивительную адекватность его сочинения о Москве.

* * *

Можно отметить определенную последовательность фактов, которые позволяют принять Толстого за весьма чувствительного и успешного оформителя Москвы, – в той области, которую принято называть метафизической. Есть несомненная связь в цепочке «Толстой – Москва – чудо (праздник)»; наверное, сознавать ее не очень привычно. Слишком устойчив образ Толстого-реалиста, искателя земной правды; этот образ самостоятелен, к тому же в достаточной мере удален от Москвы (обратно в Ясную Поляну).

Однако эта связь есть: начиная с момента встречи, с чуда совпадения 1837 года, Толстой постоянно и напряженно наблюдает Москву. При этом он так же постоянно – фоном – пишет о ее праздниках. Он составляет ее портрет, точно мозаику, из праздников. Разных: заметных и незаметных, явных и тайных, счастливых и несчастных дней, каждый из которых, каждое мгновение которых есть чудо из чудес.

Одним из важнейших мотивов творчества является для Толстого потеря Москвы. Он страшится ее потери, для него это означает второе сиротство: с тем большим упорством он возводит ей бумажную замену, роман-добор, узел времени, предмет Москвы.

РОМАН-КАЛЕНДАРЬ Освобождение Москвы

Тезис, заявленный для дальнейшего (поэтапного) доказательства.

Роман Льва Толстого «Война и мир» весь, от начала до конца, есть описание праздников (большей частью московских). Праздники суть фокусы романа, его скрытые центры; вокруг них вращается его действие (равно и бездействие, праздность).

Роман есть цикл, он формой напоминает год: так же округл и бесконечен.

Первое упражнение. Как в романе «Война и мир» обозначен разбираемый нами Казанский сезон? Что такое в романе-календаре Льва Толстого вторая половина октября?

Мы наблюдаем у Толстого начало и конец Казанского сезона.

1. Октябрь 12-го года, французы уходят из Москвы; Толстой празднует ее освобождение. Уже было сказано, что праздник – это не обязательно радость, пение и пляски. Это отстранение от будней, погружение головы в вечность, фокус общего и личного времяобразования. Праздник всегда имеет имя. В данном случае можно говорить об общем для Толстого и города октябрьском празднике: освобождение Москвы от Наполеона.

Картины отступления французов показательно ярки (по ощущению, пространственному видению текста это несомненный спуск, все сопутствующие октябрю «пластические» мотивы налицо: разрыв, пустота, отдельность, предметность, яркость). Состояние города ужасно: Толстой, который чудесным образом с Москвой одно и то же, словно из себя извлекает иноземное, чужеродное войско. Рана города открыта; можно говорить о сочувствии почти телесном. Одновременно приходит ощущение пустоты (конец войны, конец романа близок); с этого момента пустота постепенно разливается по страницам книги, которая только что была переполнена сентябрьским событием пожара, общегородской жертвы.

Это верная зарисовка октября. Москва (здесь обескровленная, полумертвая после «праздника» войны) засыпает, закрывает глаза на зиму.

2. Разбираемый нами сезон, Казанский спуск в романе заканчивается точкой более чем характерной: именно на Казанскую. Весьма определенно Толстой указывает, что весь военный сюжет в романе заканчивается на Казанскую, 4 ноября. В этот день в партизанском бою погибает Петя Ростов. В этот же день его находит освобожденный из плена Пьер Безухов. В этот же день

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Балдин А.Н. Москва. Портрет города в пословицах и поговорках. М.: Радуга, 1997.

2

Праздный день в Кремле // Сегодня. 1995. 2 сентября.

3

Новая юность, 1997, № 3 (24).

4

В 2000 году у своих друзей в газете «Первое сентября» я опубликовал цикл рассуждений о календаре; он печатался весь год, по одному выпуску в месяц. Совпадение показалось нам интересным: юбилейный год, 2000-й, самый круглый из всех возможных, и его обозрение – также круглое, циклическое.