Осторожно, двери закрываются

Яна Дрозд

Осторожно, двери закрываются

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи, – разнесся женский голос по набитому людьми вагону.

– Люблю эти слова, – произнесла Вера, обращаясь ко мне, когда металлическая дверь за ее спиной захлопнулась. – Они действуют как переключатель. Можно, наконец, забыть кто ты, оставить все там, на платформе, и пожить хотя бы несколько остановок в состоянии «здесь и сейчас». Под землей все циклично и предсказуемо, не то, что там, наверху.

Я прекрасно понимала смысл ее слов.

Восемь тридцать утра, поток людей на платформах уже не такой большой, и нам с Верой посчастливилось найти вагон посвободнее. Я тяжело рухнула на первое попавшееся сиденье, а девушка, что вошла следом, устроилась напротив.

Мы ехали молча, каждая погруженная в собственные мысли. Вера, как обычно, открыла книгу в своем смартфоне и ушла в нее с головой. А я не могла оторвать от нее глаз. Она не замечала, как пристально я всматриваюсь в ее лицо. Меня уже отпустило, но внутри все содрогалось, стоило вспомнить, какую кошмарную ночь нам с наставницей пришлось пережить. Хотя, кошмарной, судя по обыденному поведению Веры, ночь была только для меня. Для нее это было лишь очередное дежурство.

Вера – совсем молоденькая девушка, среднего роста, среднего телосложения, светловолосая и неприметная, каких в Москве сотни, а то и тысячи. Встретив ее в вагоне метро, вы с малой долей вероятности остановите на ней взгляд, и уж точно не запомните ни цвета ее глаз, ни во что она была одета. Еще вчера вечером она, так же как и для остальных пассажиров сидящих рядом, не представляла для меня никакого интереса, но ночью все изменилось.

Мы возвращались вместе из больницы уже неделю. Вера живет всего в нескольких остановках от меня. Семь дней, как я, студентка третьего курса медицинского университета, прохожу практику в хирургическом отделении детской больницы, под ее руководством.

В первый же день практики, нас с подружками, Ангелиной и Ритой, направили в оперблок, где мы чувствовали себя санитарками, нежели будущими врачами.

Стоило оказаться на пороге отделения, как врач сходу вручила в руки Ангелине пару тканевых бахил и командным тоном приказала немедленно их надеть. Мы переглянулись, пожали плечами, покачали головой мол «тут прям как на войне», и Ангелина надела бахилы на туфли. Мы же с Ритой так и остались стоять, хлопая широко раскрытыми глазами, вдыхая запах советского кафеля и хлорки. Затем все же набрались смелости, подошли к женщине – «генеральше», как мы прозвали заведующую отделением, и попросили ещё две пары бахил. Генеральша недоумевающим взглядом оглядела нас, и до неё дошло.

–Понаберут кого попало, – тяжело вздохнула женщина закатив глаза, – Вера! Верочка! Иди сюда. Будь добра, надень бахилы на пациента, у этих троих один мозг на всех похоже…

Так мы познакомились с Верой, которой оказалась девушка, всего на пару лет старше. Она училась в ординатуре и была правой рукой Генеральши. Вера не могла похвастаться яркой внешностью, и в целом я бы не назвала ее симпатичной. Серое лицо и огромные круги под глазами многозначительно свидетельствовали о том, что девушка пренебрегает сном. А то, как ласково к ней обращалась Генеральша говорило, о том, что Вера была хорошим и ценным специалистом.

В умственных способностях нашей троицы Генеральша сомневалась с первой минуты знакомства, и обращалась к нам соответствующе. Почему-то, за такое отношение мы невзлюбили Веру больше чем, саму заведующую. На фоне исполнительной, сообразительной и скромной девушки мы смотрелись как глупые дети, которые того и гляди поранятся даже тупыми канцелярскими ножницами, и потому серьезных задач нам не поручали. Девушка, будто чувствовала, что мы ее невзлюбили, и потому старалась лишний раз с нами не пересекаться.

– Элина, подойди, пожалуйста, – услышала я мягкий и тихий голос из-за двери процедурной, и была удивлена тому, что Вера знает мое имя. – Спусти, пожалуйста, ребёнка в кабинет ЭКГ. Это на этаж ниже, прямо по коридору до конца, и направо. И историю болезни прихвати. Я бы сама сходила, но меня попросили срочно в реанимацию, – Вера переложила в мои неуклюжие трясущиеся руки месячного младенца укутанного в хлопковую пеленку. Никогда раньше я не держала таких маленьких детей.

– А где сегодня твои подруги? – молодая наставница выглянула в коридор.

–Я не знаю, кажется, они заболели, – соврала я. Врать я не умела, и Вера наверняка не поверила, но вопросов задавать не стала.

Ангелина и Рита минут пять назад прислали мне видеоролик, на котором пытались вскрыть бутылку шампанского учебником по анатомии. У них получилось. У Риты был день рождения. Они пригласили меня прогулять практику, но я отказалась. Если мама узнаёт… уж лучше я присоединюсь к подругам вечером.

Я несла на руках крохотное чудо, судя по цвету пеленки, это была девочка, она медленно открывала глазки-пуговки и смотрела на меня. Радужки ее глаз были яркого синего цвета. Почти все дети рождаются с такой переливающейся пленкой на роговице, а позже, когда она сходит, глаза начинают приобретать свой постоянный цвет. Я улыбнулась малышке, а она начала причмокивать маленькими губками.

Мы вошли в небольшой кабинет со стенами, до половины окрашенными в голубой цвет, как и во всей больнице. Пока кардиолог подсоединяла аппарат ЭКГ, я открыла историю болезни девочки и глаза начали больно пощипывать, словно тысяча невидимых иголочек пытаются пробить оболочку.

Этим вечером, я сделала для себя гениальное открытие. Правила, которые навязывают людям на протяжении всего их существования, правильный алгоритм человеческой жизни, утверждение, что все поддается логическому объяснению – несусветная чушь. Разве есть логика в том, что только родившемуся ребенку, не успевшему принять ни единого самостоятельного решения, уже предстоит так много испытаний? Вселенная нелогична. Есть ли объяснение тому, что симметричное человеческое тело лишь внешне кажется таковым? У человека всего одно сердце. И то не по центру, а слева. В мире нет четких правил и симметрии, нет логики. Ребёнок, которого осматривала врач – отказник. У девочки врожденный порок сердца. История болезни, уже сейчас, составляет три тома. Чтобы не расплакаться прямо в кабинете, я вышла подышать в коридор. «И как я вообще с таким характером собираюсь работать в медицине?» Взяла себя в руки и вошла обратно в кабинет.

Медсестра передала мне кардиограмму, и я застыла, держа ее в руках. На узеньком клочке бумаги изображены горы. Линии то вздымаются вверх, то резко падают вниз, так же как и наша жизнь.

Когда       вернула ребёнка в палату, было уже восемь вечера. Девочка уснула на моих руках, и я аккуратно положила ее в «инкубатор».

– Я буду навещать тебя каждый день, малышка, – пожелав крохе добрых снов, я закрыла за собой дверь.

Именно в это время традиционно практикантов отправляли домой, но сегодня было не у кого отпрашиваться.

– Интересно, где все? – Удивилась я вслух, не обнаружив на посту медсестры. На этаже не было ни одной живой души в белом халате. Стоило прихватить куртку из ординаторской и направиться к выходу, как по коридору разнесся знакомый голос.

– Где только носит этих трех неумех?!

– Двое ушли, осталась только я, – уже второй раз за день соврала я дежурной медсестре.

– Иди за мной, скорей, помощь нужна!

– Что случилось? – я семенила следом за тучной женщиной.

– Мальчика экстренно госпитализировали. Нарвался на металлический штырь животом.

Я бросила куртку у поста и бежала вслед за женщиной в реанимацию, где Вера орудовала у операционного стола. Она, склонилась над телом ребёнка лет семи, лежащем без сознания, в кислородной маске. Девушка уже зашивала разрез на животе мальчика, когда показатели жизни начали стремительно падать. Что-то пошло не так.

От такого обильного количества крови мне стало не по себе. Ещё ни разу я не присутствовала на операции. Весь прошлый год прошел на дистанционном обучении, и все, что я должна была изучить на практике, в кабинете анатомии, приходилось изучать по картинкам с экрана ноутбука.

– Ну чего ты там застыла? – прикрикнула на меня медсестра.

Я испугалась тому, что во всем этом процессе и мне отведут роль, и не напрасно.

– Держи руку тут, – Вера вложила мне в ладонь пинцет с марлевым тампоном, и показала, куда его приложить, чтобы остановить кровотечение, а сама принялась зашивать рану.

Передо мной стояла совсем другая девушка. Наставница громко давала команды медсестре, что была вдвое ее старше. Умело справлялась с показателями на мониторах. Руки ее двигались ловко, соединяя ткани ровными стежками.

Полуголыми ветками дерева, в окно бил сентябрь. Ветер хлестал каплями дождя. Сегодня объявляли штормовое предупреждение. В обычное время, звуки, доносящиеся с улицы жутко отвлекали бы, но сейчас я их не замечала. Зато прекрасно слышала, с каким щелчком игла протыкает поверхность кожи. На самом деле иголка проходила сквозь ткани беззвучно. Щелчки я слышала лишь в своей голове и старалась не закрыть глаза от страха. Движениями застенчивой девушки словно управляла вовсе не она, а кто-то более сильный и уверенный. О таких, как Вера, говорят – «врач от Бога». Не думаю, что когда-нибудь кто-то сможет так же сказать обо мне. И это я видела только малую часть ее работы.

Операция длилась несколько часов. Мои руки дрожали, когда я снимала с них белые перчатки, окрашенные в бордовый цвет.

Когда все закончилось, и мы вышли из помещения пропитанного запахом крови, спирта и обеззараживающих средств, Вера велела мне ехать домой. Я послушно собрала вещи и куртку и собиралась переступить через порог, но не смогла. Я не хочу оставлять ее одну. Утром мы сдадим дежурство вместе. Вдруг моя помощь еще понадобится.

За вечер я завалила ее вопросами об операции, работе в целом, и все последующие время ходила за ней хвостиком из палаты в палату, проверяя пациентов. Утром сдали дежурство Генеральше и оказались в одном вагоне метро.

Только сегодня, после ночных событий, я разглядела ее настоящую. Невзрачная девушка казалась яркой, невероятно красивой, излучающей свет. Удивляет, почему люди, сидящие вокруг, не видят этого. Хотелось кричать на весь вагон: «Посмотрите на нее! Она настоящий герой!»

Но пассажиры и не подозревали, что ещё несколько часов назад, эта девушка с уставшими глазами проводила операцию, и спасла жизнь ребёнку. Хотелось, чтобы все заметили ее, ведь она невероятная, а вовсе не серая мышь, как любят говорить о ней Рита с Ангелиной. Я больше не позволю им так ее называть.

Я оглядывалась по сторонам и вглядывалась в лица людей. Представляла, что каждый из них мог совершить в своей жизни что-то героическое. Сколько еще таких Вер едет в этом вагоне? О которых не говорят по телевизору, которые не кричат о себе во всеуслышание, но каждый день совершают что-то значимое и важное для всех нас.

Практика закончилась. В поведении Веры ничего не изменилось, она так же продолжала нас избегать, а девочки все так же подшучивали над ней, несмотря на все мои протесты. С наставницей я больше никогда не виделась, хотя часто о ней вспоминала.

Спустя пару лет закончилась и учеба в университете. Я временно устроилась на работу в скорую помощь. Как и у многих это «временно» затянулось на годы. Ангелина и Рита устроились в частную клинику и мы стали общаться значительно реже.

Моя жизнь превратилась в одно сплошное дежурство.

Текучка кадров большая, а потому, не смотря на то, что я была еще совсем молодым сотрудником, мне в напарники назначили парня-стажера, и попросили побыть его наставником первое время.

Вот уже неделю мы колесили по отдаленным районам Москвы в составе группы скорой помощи, выезжая на ножевые ранения, драки, к болеющим старикам и детям.

Вчера поступило сообщение о выпавшем из окна ребенке. Когда машина остановилась, я не ожидала увидеть на асфальте подростка. Девочка, на вид лет шестнадцать, лежала, неестественно изогнувшись, вытянув вперед руку, светлые волосы разметались вокруг головы, закрывая ее лицо. Когда подбежала к ней, она ещё дышала: правая щека вздувалась от каждого выдоха, один зрачок реагировал на свет, а второй неподвижно расплылся на всю радужку. Водитель выбежал из машин следом, не выключив «люстру». Синие отсветы «скорой» бегали по панельным станам дома, заглядывая в окна. Вокруг уже собрались люди.

«Тяжёлая ЧМТ! Воротник Шанца сюда, ремнабор! Интубируем. Звоните в ближайшую больницу, пусть готовят операционную и встречают!» – кричала я, раздавая указания водителю и мальчишке-стажеру.

Из разговоров зевак я поняла, что у девочки были проблемы в семье. При живых и обеспеченных родителях она чувствовала себя как «отказник». В своих рассуждениях соседи сошлись на мнении, что выпала из окна она не случайно.

Спустя пару минут, к нам подбежала женщина лет сорока, в стогом классическом костюме. Узнав в лежащем на земле человеке собственную дочь, она в истерике бросилась на колени, на мокрую от дождя землю. Стажер поднял ее и отвел в сторону.

Девочку загрузили в машину скорой. Монитор, считывающий биение сердца перестал вычерчивать зигзаги. Противный пищащий звук бил по барабанным перепонкам, пока я пыталась вернуть ее к жизни.

– Дыши! Дыши, тебе говорят! Сегодня я тебя не отпущу! – кричала я, пока по экрану продолжала тянуться длинная прямая полоса.

Девочку удалось спасти.

– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи, – разнесся над головой женский голос.

Двери захлопнулись за спиной. Сделала глубокий вздох, закрыла глаза и выдохнула. «Как же я ждала этих слов сегодня», – подумала я.

Зайдя в последний вагон метро утром, после сдачи дежурства открыла на своем телефоне очередную книгу, но сосредоточиться на ее сюжете не получалось. Напротив сидел мальчишка-стажер, что всматривался в мое лицо. Сквозь полотно воспоминаний слышала собственный голос, разлетающийся над телом девочки, но не могла поверить, что он принадлежал мне. Кто-то сильный и уверенный вчера управлял моими руками и сознанием.