И смерти нет – невыносимо!

– Не знаю, – честно признался Паганини, – Возможно, у меня появится настроение чуть позже. Кстати, я забыл огласить дату своей смерти. Это произошло в Ницце 27 мая 1840 года.

– Обстановка на действующем вулкане, которую мы не в состоянии были видеть при жизни, не располагает к спокойной музыке, поэтому слушайте третью часть «Лета», – сказал Вивальди, и в ушах слушателей взорвался «Шторм». А Этна ответила еще одним своим кровоизлиянием.

После того, как закончилась мелодия, Страдивари продолжил:

– Не думаю, что со стороны маэстро Паганини прозвучал упрек из-за отсутствия здесь Дель Джезу, но считаю себя обязанным пояснить, по какому принципу были отправлены приглашения. Здесь присутствуют лишь все гениальные композиторы, которые когда-либо существовали на земле. К моему искреннему сожалению, отказался от участия лишь Людвиг ван Бетховен, который родился 16 декабря 1770 года в Бонне и умер в Вене 26 марта 1827 года. Хочу пояснить его позицию по этому поводу. Это отнюдь не высокомерие. Более того, он преклоняется перед всеми вами, что я понял из разговора с ним. Его буквально бесит другого рода преклонения – перед людьми, находящимися у власти, чего он никогда не скрывал. Более того, даже демонстративно проявлял это. Известен эпизод, когда они гуляли вместе с Иоганном Вольфгангом Гете в Теплице и случайно встретились с императором Францем. Если Гете согласно этикету, поклонился императору, то Бетховен, лишь притронулся к шляпе, не останавливаясь, пройдя сквозь толпу придворных. Такого рода эпизодов было множество, и самым известным – отказ посвятить свою третью симфонию Наполеону, когда тот объявил себя императором. Поэтому у Бетховена появилось отвращение ко всякому роду собранию людей, где могут звучать панегирики. Возможно, ошибаюсь, но я так понял причину его нежелания находиться сейчас среди нас. И как бы извиняясь, он попросил послушать его «Бурю» в знак своего почтения ко всем здесь присутствующим. Выполняю его просьбу.

И над Этной прозвучала музыка Людвига ван Бетховена.

– «Смерть есть подлинная конечная часть нашей жизни. Я так близко познакомился с этим подлинным и лучшим другом человека, что образ смерти для меня не только не заключает в себе ничего пугающего, но, напротив, дает немало успокоения и утешения! И я благодарю Бога за то, что он даровал мне счастье понять смерть как источник нашего подлинного блаженства». Это цитата из моего письма отцу. Через четыре года 5 декабря 1791 года я умер в Вене. Мое имя Вольфганг Амадей Моцарт, и родился я 27 января 1756 года в Зальцбурге. Эти слова мне пришли на ум после прослушанной сейчас мелодии Бетховена. С Бетховеном я познакомился, когда ему было 17 лет. Прослушав его, я понял, что передо мной незаурядный композитор. Но что-то в этом юноше было нервное и неспокойное. Любой композитор эмоционален, однако в нем была какая-то угрюмость. Позже я узнал, что у него больна мать, которая вскоре скончалась. Заботу о младших братьях ему пришлось взять на себя. Произошел страшный конфликт между чувством долга и врожденной гениальностью, которая невольно рвалась наружу. Это мое виденье причин его озлобленности на власть. Но это удел всех творчески одаренных людей. Однако не каждый может с этим смириться. Бетховен не смирился и со смертью, не в пример мне. Поэтому его отказ прийти сюда не признак высокомерия или неуважения по отношению к нам. Это всего лишь обида за свою жизнь. Все гениальные люди проходят через унижение, но не у всех находятся силы простить. Я знаю, что Бетховен слушает сейчас нас, поэтому исполню для умиротворения мою «Маленькую ночную серенаду».

– Коль скоро мой близкий друг Вольфганг Моцарт напомнил о Бетховене, несколько слов скажу и я. Мое имя Йозеф Гайдн. Я родился 31 марта 1732 года и умер 31 мая 1809 года. Мне удалось встретить XIX век и даже прожить в нем несколько лет. Я горд тем, что Людвиг ван Бетховен был некоторое время моим учеником. У него действительно сложилась тяжелая жизнь. Но самым большим ударом для него было потеря слуха. Трудно придумать более жестокого наказания для великого композитора. Но он творил шедевры до конца жизни. У меня есть много вопросов к Богу, на которые надеюсь получить здесь ответ. А вопросы сыпались на меня, когда я писал ораторию «Семь слов Спасителя на кресте». Предлагаю вам послушать ее интродукцию. Одновременно напомню вам эти семь предложений Христа на кресте:

1. Отче! Прости им, ибо не знают, что делают;

2. истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю;

3.Жено! се, сын Твой. Се, Матерь твоя!

4. Или, Или! Лама савахвани?

5. жажду;

6. свершилось!

7. Отче! В руки Твои предаю дух Мой.

– Как и маэстро Йозеф Гайдн, я умер в Вене, 3 апреля 1897 года. Мое имя Иоганнес Брамс. Мне очень хотелось дожить до наступающего ХХ века, но не хватило трех лет. Возможно, это не имело принципиального значения, но человек склонен обращать внимание на некоторые вехи. Как и все живое, человек склонен к смерти. Как показывает сегодняшнее событие, в смерти тоже есть свое очарование – такое общение с величайшими композиторами было немыслимо при жизни. Нет необходимости поименно перечислять всех, ибо большинство из вас были моими учителями, хотя и жили намного раньше меня. При жизни о таком невозможно было мечтать, мы все боялись смерти. Но смерть оказалась не столь бессмысленной. Сейчас представилась возможность выставить на ваш суд мои работы, полностью принадлежащие XIX веку, так как я родился в Гамбурге 7 мая 1833 года. Чтобы не утомлять вас, исполню лишь первую часть моей Первой симфонии.

– Прослушав сейчас творение Иоганна Брамса, готов присоединиться к его словам, что в смерти есть свое очарование. Я умер задолго до рождения Брамса. Это произошло 17 января 1751 года в Венеции, в моем родном городе. Звать меня Томазо Альбиони. Лишь смерть позволила мне слушать музыку будущих композиторов. Это совершенно невероятно! Надеюсь еще услышать многих выдающихся музыкантов будущего. Однако смерть дала еще одну возможность – восстановить справедливость. Речь идет об «Адажио», авторство которого приписывают мне. Мне кажется, любой композитор гордился бы такой изящной музыкой. Чем руководствовался Ремо Джадзотто, автор этого произведения, утверждая мою причастность к нему, мне не известно. Однако я ему благодарен за почтение, которое он выразил ко мне таким поступком. И еще чего мне хочется отметить по поводу мыслей, связанных с отсутствием здесь маэстро Бетховена. Несколько повторюсь, но судьба многих великих творцов искусства была связана с определенным унижением, связанных с материальным положением. Я один из немногих композиторов, который не испытывал такого рода трудностей, поскольку родился в Венеции в семье богатого патриция 8 июня 1671 года. А теперь предлагаю послушать «Адажио», о котором я говорил.

– Томазо Альбиони – один из самых почитаемых композиторов всех времен. Я тоже склоняю голову перед ним и счастлив, что встретился с ним здесь, в совершенно немыслимом месте. Но я прожил на земле всего 31 год, и готов был бы прожить еще столько же, даже в нищете. Смерть открыла много фантастических возможностей, но лишила чудес жизни, к которым нет возврата. Необратимость – вот что более всего унижает человека. Здесь я узнал, что нет ни Ада, ни Рая, но есть вечная Тоска по жизни. Я родился за три года до наступления XIX столетия 31 января 1797 года. Но смена века не влияет на судьбу, о чем, возможно, предположил маэстро Иоганнес Брамс. Мне суждено было умереть в Вене, как и многим из присутствующих, 19 ноября 1828 года. А было столько планов! На моей могиле написано Франц Шуберт. Предлагаю послушать мою «Серенаду».

Старик посмотрел на супругу и ужаснулся. Было видно, что его Анна-Мария умерла и после смерти. Она ни на мгновенье не отпускала руку сына, но ее отрешение от всего, и не только земного, пронзало весь ее облик. Казалось бы, это фантастическое сообщество, находящееся на кратере фонтанирующего вулкана, должно было повлиять на ее чувственную душу. Ведь со слов Сына Марии, в мире, где они пребывали, существуют лишь души, а души не умирают! Но Анна-Мария кончилась. Даже необыкновенная музыка, звучащая не понятным образом в головах бестелесных существ, не коснулась ее. Да и сам Старик все еще не верил в эту фантасмагорию: он надеялся, что находится в бреду, но не находил способа для однозначного определения действительности. Для Анны-Марии исчезло все. Она была создана для жизни, вся ее внутренняя конструкция не приемлема была для смерти. Она жила жизнью. Она была олицетворением жизни. Но все рухнуло в момент ужасающей гибели сына. Даже необычная встреча с ним не могла ее вернуть в ту Марию, которую знали окружающие ее люди. Старик понял, что великие женщины, к которым он относил и Марию, могут существовать лишь в жизни. Для них не может быть другого мира, о котором мечтает большинство людей перед смертью. Мария умерла в момент, когда не стало сына. В доказательство этой мысли, ему вспомнились стихи, которые он написал прижизненной Марии, которые уже звучат просто нелепо:

Я научу красивой быть до слёз,И по следам на бёдрах приоткрою тайну…Мы каждый раз влюблялись не всерьёз,И встреча каждый раз была случайной.Случайны были горы и река,В которой обнажались твои ноги,И горный холод пробирался до виска,От красоты твоей меня вводило в грогги.Есть музыка, закат и множество другихВосторженных красот, но есть одно безумство:Кокетство слов, казалось бы, немых,Взывающих ко святости распутства.

Да, эти строчки лишь для живых.

А действо на Этне продолжалось. Когда зазвучал «Революционный этюд» Фредерика Шопена, с которым был связан важный эпизод в их отношениях, Старик взглянул на Марию. Но ничего в ней не изменилось. Все исчезло в прошлом, и единственное, что она забрала с собой – это любовь к сыну.

– Хочу домой, – сказала Мария. Старик не удивился ее просьбе. Если бы такой концерт можно было бы осуществить при жизни, для Марии это стало бы лучшим праздником. Находиться в общении даже одного гениального человека обычному человеку несколько неуютно, но быть в окружении множества великих композиторов – невыносимо. Но не для прижизненной Марии, когда ее красота и женское обаяние позволяли ей чувствовать себя королевой в любом мужском обществе.

– Я не против, – ответил Старик, – но куда именно ты хочешь вернуться?

– В ереванскую квартиру, – ответила Мария.

Такой ответ показался обнадеживающим, поскольку Старик привязал его к воздействию этюда Шопена. Он понимал, что прежней Марии не вернуть, как не вернуть жизнь вообще. Логика принуждала Старика все-таки согласиться с фактом своей смерти и признанием существования потустороннего мира. Но если это так, то придется разбираться с некоторыми неувязками. В первую очередь ему хотелось объяснить поведение Марии. После долгих размышлений, он пришел к выводу, что в новый мир человек приходит в состоянии, в котором находился на момент смерти. Ведь конец жизни означает невозможность что-то осуществлять. Душа не видоизменяется, она приходит в новый мир с багажом, накопленным в течение жизни. А Мария на момент своей смерти испытала такой стресс, из которого живой человек может выйти лишь через значительное время. А время жизни кончилось! Старик понимал, что в этой логике есть много изъянов, однако надо было прийти хоть к какому-то заключению. Что его утешало, так это наличие бесконечного времени для мертвеца, потерявшего, со слов Сына Марии, пространство.

– Отец, ты помнишь, как я рассказывал про путешествие в прошлое? – неожиданно спросил Сын Марии. – Так вот, простите меня! Я тогда нагло врал, причем так, что сам начинал в это верить. Как я уже говорил, вместе со смертью человека для него исчезает одна из главных составляющих мироздания – пространство. От нас остается лишь душа, которая подчиняется законам времени. А время имеет лишь одно направление, его нельзя повернуть вспять. Сюда непрерывно будут поступать души недавно умерших людей, и мы сможем с ними общаться. По этой причине мы находились в обществе давно умерших композиторов, если быть точнее – с их душами. Но это не означает, что мы смогли вернуться в прошлое. Прошлое не подпускает к себе – оно уходит навсегда.

– Если я правильно понял, мы имеем возможность встретиться с душой человека из любой, даже самой далекой эпохи? – спросил Старик.

– Очевидно! Именно об этом я и говорил. Кстати, мама, ты не хочешь встретиться с родителями? – обратился Сын Марии к матери.

– Нет, сынок, не хочу, – немного подумав, ответила Мария.

Такой ответ не удивил Старика. Лишь подтвердилась его мысль, что со смертью Мария потеряла совершенно все. Ее внутренний мир, основанный на своей исключительной красоте, исчез. В этом смысле она не имела права долго жить, ибо, старея, она теряла бы основу своего бытия. Единственным ее спасением был сын, и она вернула его через свою смерть. Сын – это все, что она забрала с собой из жизни.

Человек со многим быстро свыкается. Мгновенное перемещение с Сицилии в ереванскую квартиру никого не удивило. Они давно здесь не были, поскольку предпочитали жить в Амберде. В том, что смерть ужасна, им пришлось испытывать на каждом шагу. Оказалось, что как в жизни, так и в смерти за все надо было платить. Первый удар пришелся на Марию. Как и при первой встрече со Стариком в этой квартире, она сразу подошла к роялю. Но ее ждало разочарование: она не смогла открыть крышку рояля. Ведь она бестелесна! И вспомнились ей пророческие строчки Марины Цветаевой:

А издали – завижу ли я вас? —Потянется, растерянно крестясь,Паломничество по дорожке чернойК моей руке, которой не отдерну,К моей руке, с которой снят запрет,К моей руке, которой больше нет.На ваши поцелуи, о живые,Я ничего не возражу – впервые.

– «К моей руке, которой больше нет», – повторила Мария и подумала: – как могла Марина Цветаева прочувствовать это? Вот оно величие великих людей!

Если раньше Мария была уверена во внеземном происхождении музыки, то теперь в ней возникло убеждение, что это относится и к поэзии.

– Старик, прости! Давай вернемся в Амберд. Здесь слишком мертвенно, – извиняясь, сказала Мария.

– Я не против этого, но там, в доме аналогичная картина, – ответил Старик. – Нас там нет.

– Это неважно. Ведь там есть жизнь и живые люди.

– Боюсь, там будет еще тяжелей. Встреча с любимыми людьми, от которых ты ушел навсегда – большой стресс для души, – попытался предупредить супругу Старик, а в голове высветилась строчка Бориса Пастернака: «Любить иных – тяжелый крест».

Старик всегда обожал Марию и, по возможности, старался ограждать ее от неприятных неожиданностей, предугадывая ее реакцию на те, или иные события. Это было не так сложно, потому что он не только хорошо знал ее, но и чувствовал ее нутро. Жизненная философия и поведенческая функция Марии держались на твердом фундаменте – исключительной красоте от Бога, которая теперь утратила смысл. Именно этого боялся Старик в сложившейся ситуации. И вновь поэзия выдала ему строчки, на этот раз Джона Китса:

«Сильны любовь и слава смертных дней,И красота сильна. Но смерть сильней».

Последняя строчка стихотворения у Старика вызвала некую обиду на себя. Ведь при жизни он оспаривал это утверждение. Но поэт оказался прав. Желание Марии посетить Амберд было справедливо. Старик понимал неизбежность возврата в свою обитель, пусть даже в новом качестве, но предчувствие приобретения нежелательных эмоций его пугало. И не зря!

Когда Мария со Стариком и сыном очутились у себя дома в Амберде, им показалось, что ничего не изменилось. Из огромных окон хорошо виднелся Арарат. Это был один из редких дней в году, когда воздух был совершенно прозрачен, и Священная гора обозначилась во всей своей блистательной красоте. Художники всегда отмечали, что Арарат, словно живое существо, имеет свою гримасу в зависимости от настроения, потому множество картин самых различных художников изображали гору по-разному: от жизнерадостной до угрюмой. Яркое солнце подчеркивало красоту жизни, и вернувшейся домой семье невозможно было поверить, что жизнь более не принадлежит им. Бог всегда прав. Можно спорить на любую тему, отстаивая свою точку зрения. Как правило, оба спорящих субъекта оказываются правы, поскольку по-разному воспринимают суть бытия. Но нельзя спорить с Богом, создателем этого бытия. Необходимо лишь понять замысел Создателя. Старик это знал давно, но сейчас, находясь в новой субстанции, пытался разобраться в идее Бога предоставить душе вечность. Пока что такое бессмертие оборачивалось лишь неприятностями. Видеть жизнь и не иметь возможности принимать в ней участие – невыносимо. Все религии, проповедуя загробную жизнь, преследуют цели далекие от милосердия. Используя возможности паствы, религия предлагает ей взамен тяжелой жизни на земле – рай в небесах. Но к созданию религий Бог не имеет отношения. Создав материальную жизнь, он вложил в нее и душу. Здесь Старик понял Бога. Однако ему было не понятен смысл создания бессмертной души – души не способной созидать, а быть лишь сторонним наблюдателем. Разгадкой этой тайны и решил Старик занять себя.

Из соседней комнаты послышались голоса. Первым их услышал Сын Марии. Естественно, все трое устремились туда, не опасаясь быть увиденными. Старик поймал себя на мысли, что они впервые воспользовались недавно приобретенным преимуществом – быть невидимыми. Войдя в комнату, они увидели Зару и князя Баграта. На глазах Зары были слезы. Из разговора супругов стало понятно, что были обнаружены тела Марии и Старика. Министр внутренних дел Армении Армен Саакян обратился за помощью к альпинистам, которые в течение суток выполнили его просьбу. Когда по телефону ему сообщили о результатах поиска, он немедленно вместе с Савченко вылетел на вертолете на Арагац. Услышав это, Мария выразила желание очутиться на месте своей гибели. Старик начал отговаривать супругу от этого шага:

– Мария! Думаю, нам не стоит там появляться.

– Ты в этом уверен? – спросила Мария.

– Да, без сомнения! – ответил Старик. – И поясню, почему. Мне приходилось видеть тела мертвых людей, которые были обнаружены через несколько дней после смерти. Это тяжелое зрелище, когда видны следы тления плоти. Не хочу описывать этот ужас, но, поверь мне, лучше такое не видеть. Если помнишь, я старался не ходить на похороны дорогих мне людей. Было очевидно, что многие негласно осуждали меня за такое поведение, но причина была проста: мне хотелось помнить их живыми. Это похоже на эгоизм, но я его себе прощал.

– Как скажешь, – спокойно ответила Мария, – ты мой муж, и я подчиняюсь.

– Странно слышать от тебя такой ответ, – сказал несколько удивленный Старик, – раньше мы понимали друг друга без такого рода реверансов.

– После смерти меняется многое, – парировала Мария.

– Мы умерли, но не друг для друга! – беззлобно промолвил Старик.

– Это – правда, но кое-что изменилось. Помнишь, как изменились сонеты Франческо Петрарки после смерти его возлюбленной Лауры?

– Ты что имеешь в виду?

– Пока Лаура была жива, он возводил ее в ранг божества. Но после ее смерти отношение к ней несколько изменилось: он отдал ее на попечение Бога.

– Но он продолжал ее любить в своих сонетах.

– Мы хорошо знаем, сколько оттенков у любви. Я бы даже выразилась не так. В начале возрождения любви процент своего «я» в ней мал, но постепенно эгоизм начинает преобладать и приобретает все более материальные формы. Юношеская любовь Петрарки позволила стать ему великим поэтом. Но его возлюбленная Лаура вышла замуж за предка небезызвестного маркиза де Сада и родила ему одиннадцать детей, пока бедный Франческо был занят излиянием чувств к ней. Став священником и строго верующим католиком, Петрарка продолжал мечтать о возлюбленной, но, чтобы как-то заглушать вырывающуюся наружу страсть молодого мужчины, он заимел двух внебрачных детей, не забывая при этом о фантазиях общения с неразделенной любовью.

– Я понял твою мысль, дорогая Мария! Но у нас несколько другая ситуация. Ведь нам не пришлось расставаться ни до, ни после смерти. Более того, наш сын рядом.

– Да, здесь не поспоришь. И все же многое изменилось. И очень скоро ты сам придешь к этому. Что касается Петрарки. Он еще 10 лет после смерти Лауры посвящал ей стихи, но они были написаны на приобретенном профессионализме, заложенном страстью молодости.

За время разговора родителей Сын Марии гулял по Амберду. Вернувшись в дом, он заявил:

– А мне начинает нравиться мое нынешнее состояние. Появилось столько возможностей! Разумеется, со смертью я многое потерял. Но пока существует Время, находится замена всему. В моей ранней смерти есть свое преимущество. Скажем, мне не пришлось испытать телесных удовольствий – я просто не дошел до них, жил другими интересами. В частности, увлекался историей. Теперь для ее изучения у меня открылись ворота в неисчерпаемое прошлое. Не испытав телесной любви, мне трудно о ней сожалеть. Хотя, судя по всему, любовь – тонкая материя. В ней слишком много неоднозначности. Данте влюбился в девять лет в Беатриче, которая была на год младше его. И эту, не понятного свойства любовь мальчика к сверстнице, он пронес через все свое творчество.

Услышав из уст сына слова о Данте и Беатриче, Старик и Мария переглянулись. Ведь только что они говорили о Петрарке и Лауре. Синхронизм воспоминаний о похожих образах напомнил им жизнь. Как часто между ними происходили аналогичного рода совпадения!

– К чему я это говорю? – продолжил Сын Марии. – Любовь Данте была платонической, но это не помешало его фантазиям телесного характера. Он влюбился в образ Беатриче, как Пигмалион в свою Галатею. Ему неважно было, что она вышла замуж за другого человека: он не только любил ее, но и уважал. В своих произведениях Данте раскрыл ее имя лишь после ее смерти. Исходя их этого, я допускаю для себя иметь возможность влюбиться. Ведь любовь, как и музыка, может существовать вне тела. И все же я сожалею, что мне не пришлось испытать физической любви, после которой можно было бы умереть, как Гайдэ, несшей в себе зачатый плод от любимого. На меня это оставило большое впечатление, и я помню строчки наизусть:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.