Солнце из черного камня

Он шел угрюмо, сдвинув брови, полностью погрузившись в свои мысли, когда неизвестно откуда на него выскочил пациент. Нескладный, худой, долговязый настолько, что больничная серая пижама была ему коротка, отчего тонкие худосочные ноги штакетинами торчали из штанин. Волосы, давно не стриженные, уже не напоминали даже подобие прически. Сальными прядями забранные за уши, они торчали оттуда чахлыми кустами в разные стороны. На открытых участках кожи пациента виднелись розовые шелушащиеся пятна различной величины. Вид бедолаги был удручающе безобразным, и осознание несправедливости мира отражалось в его блеклых мутных глазах.

Доктор узнал его и назвал по имени.

– Артем Петрович, вы опять не приняли снотворного?

– Вот они, таблеточки. – Сморщив угодливую гримасу, пациент вытащил из кармана больничной куртки и предъявил Федору Ксенофонтовичу несколько таблеток, скучившихся в середине узкой длинной ладони.

– Плохо, товарищ, таблетки надобно употребить вовнутрь, а не носить в карманах. Как мне вас лечить прикажете?

– Мне нельзя спать, – заговорщически сказал Артем Петрович и приблизился к лицу доктора настолько близко, что тот непроизвольно подался назад.

– Это что же вы, товарищ Павлов, такое говорите? Как это нельзя спать?

– Тихо! – Павлов приложил палец к губам, опасливо оглянулся вокруг, а затем продолжил: – Только вам, доктор, по секрету скажу. Скоро мне дадут задание государственной важности. Они знают, что только я смогу его выполнить. Я преданный член Коммунистической партии. Они вспомнят обо мне. Я точно говорю вам. Скоро, скоро!

Произнося слово «они», пациент отстранялся, многозначительно закатывал глаза вверх и потом вновь приближал лицо к доктору. Федор Ксенофонтович слышал его горячечное, прерывистое дыхание, которое вызывало в нем отвращение и опаску. Он молча взял Павлова под локоть и повел в санузел. Пациент безропотно проследовал с ним к умывальнику, продолжая повторять, как его ценят «они» и что «они» непременно дадут ему важное задание. По настоянию доктора Павлов закинул горсть таблеток в рот и запил водой из-под крана.

– Вот и молодцом, а теперь надо лечь в кровать, таблетки скоро подействуют.

Федор Ксенофонтович знал, что Павлов Артем Петрович уволен из органов НКВД. Доктор догадывался, чем он там занимался и что могло повредить его психику, но старался об этом не думать. Ведь кто-то должен выполнять грязную работу, защищая советскую власть от врагов. Бывшее начальство вклад Павлова в дело строительства коммунизма, несомненно, ценило и даже после его ухода с должности предоставило возможность лечиться в ведомственном госпитале.

На посту Сахаров увидел медсестру Анечку. Анечке было около пятидесяти, но все продолжали звать ее ласково Анечкой за отзывчивый, добрый характер. Анечка приехала в город из маленькой молочно-замшелой уральской деревеньки, где летом роса на высоких травах, а зимой в горах сосновые шишки вперемешку с еловой хвоей на застывшей хрустальной корочке снега. Она еще по-деревенски была небрезглива и работяща, но уже по-городскому привередлива в еде и одежде. Главным же качеством, которое ценил в ней доктор Сахаров, была безоговорочная преданность ему лично.

Доктор наказал Анечке привести после дежурства Столярову в его кабинет. Предупредил, чтобы сделала она это по-тихому, и был уверен, что Анечка выполнит все в точности как он сказал.

За окном первые лучи солнца играли бликами на листьях деревьев, когда Сахаров вернулся в неуютный кабинет. Высокие потолки делали помещение зрительно гораздо меньше, чем оно было на самом деле. Доктор налил воды из графина в граненый стакан и с размаху влил в себя все содержимое. Включил радиоприемник, из которого зазвучала знакомая песня:

Что мечталось и хотелось – все сбывается,

Прямо к солнцу наша смелость пробивается!

Всех разбудим-будим-будим!

Все добудем-будем-будем!

Словно колос наша радость наливается!

За время ночного дежурства Федору Ксенофонтовичу удалось вздремнуть часа три с перерывами. Впереди была дневная смена, и песенка с незамысловатыми словами помогала взбодриться.

После того как Федор Ксенофонтович обнаружил, чем занимается по ночам медсестра, он не переставал придумывать варианты решения ситуации, которые позволили бы избежать скандала и замять инцидент.

Доктор Сахаров ждал Столярову, поглядывая на дверь, и мысленно готовился к разговору. Сначала он хотел поговорить по-отечески. Пристыдить: «Да как тебе не стыдно, как ты могла». Но вспомнил, что не увидел в глазах Людмилы и намека на раскаяние. Напротив, бесстыжий взгляд в упор, говорящий: «Ну и что вы мне теперь сделаете, доктор?»

Надо бы вызвать ее на партком, жестоко растоптать, унизить, выкинуть с позором из госпиталя, чтобы другим неповадно было. Нет, не годится, ведь и он тогда будет виноват. Скажут, утратил бдительность, не выявил вовремя, не предупредил все это безобразие. Партия такого не простит, и товарищ Магомедов будет очень недоволен, если его имя всплывет в связи со скандалом. Решение далось трудно. Уволить без скандала по собственному желанию.

Дверь кабинета отворилась, и, опасливо оглядываясь, внутрь бочком протиснулась Людмила.

– Вызывали? – спросила она, вытаращив глаза на доктора.

Тот, чуть прищурившись, разглядывал вошедшую и не торопился отвечать. Выдерживая паузу, он наслаждался неуверенностью Людмилы, напряженностью в ее молодом гибком теле. Смотрел, как подергиваются ее пересохшие губы. Вот они, те эмоции, которых он ждал. Людмила остановилась посреди кабинета где-то между дверью и столом, за которым сидел Федор Ксенофонтович, и замерла, будто ожидая приговора и понимая, что прощения не будет.

Несмотря на нескрываемое волнение девушки, доктор обнаружил, что чувство вины у медсестры так и не проснулось. Случись все сделать заново, она снова поступила бы так же. Казалось, в данный момент ей хотелось только одного – чтобы все скорее закончилось.

Сахаров за несколько секунд понял, что у нее в голове, и вдруг успокоился. Внутренняя цельность и вместе с тем детская непосредственность привлекала доктора в подчиненной. Его словно магнитом тянуло к Людмиле.

Эй! Эй-эй-эй!

Эй, грянем

Сильнее!

Подтянем

Дружнее!

Всех разбудим-будим-будим!

Все добудем-будем-будем!

Словно колос наша радость на…

Федор Ксенофонтович выключил радиоприемник, и развеселая песня оборвалась на полуслове.

– Ну что, голубушка, – произнес он тихим, но твердым голосом. – То, свидетелем чего я стал сегодня, ни в какие ворота не лезет, так сказать.

Доктор впился в медсестру колючим взглядом, от которого она вся как-то сжалась, словно уменьшилась в размерах, и посмотрела поверх его головы. Федор Ксенофонтович понял, что Людмила смотрит на портрет вождя, висевший у него за спиной. Товарищ Сталин немым свидетелем присутствовал в кабинете и будто слышал и видел ее позор.

Федор Ксенофонтович почувствовал поддержку вождя, встал и, опершись двумя руками на край громоздкого двухтумбового стола, бросил медсестре в лицо:

– Да как ты посмела! Ты же комсомолка, Столярова. В то время, когда вся Советская страна в едином порыве, не жалея сил, строит коммунизм. Когда коммунистическая партия ставит задачи обеспечить советский народ лучшим в мире лечением. Когда от каждого из нас зависит будущее страны, будущее наших детей. Ты! Ты своим аморальным поведением дискредитировала весь наш коллектив. Нам надо раз и навсегда покончить с такими неслыханными, недопустимыми действиями. Да ты хоть понимаешь, что ты натворила?

– Вы неправильно поняли. Вы же сами учили нас угадывать желание пациента… – сказала Людмила, казалось, первое, что пришло в голову. Она будто боялась промолчать, чтобы еще больше не разозлить начальство.

Напускная бравада слетела с нее, и доктор увидел перед собой растерянную запутавшуюся молодую девушку.

Федор Ксенофонтович будто очнулся. И правда, чего это он так разошелся, чай, не на партсобрании. Тут и его вина есть, недоглядел.

– Верно! Мы целиком поддерживаем хорошее отношение к пациентам. Это основная наша задача. В госпитале особые пациенты, и выполнять по мере возможностей их просьбы – это наш долг. Я о деньгах, которые лежат в кармане твоего халата. Выкладывай их на стол.

Людмила достала согнутую пополам рублевую купюру и положила на край стола, не поднимая взгляда на доктора.

– Я не просила. Магомедов сам положил деньги мне в карман.

– За что он тебе заплатил?

– Он меня… Он трогал меня…

Сахаров запнулся, услышав признание, и лишь хватал воздух, глядя на хрупкое тело Людмилы.

– Нужно было вернуть! Да если кто-нибудь… – наконец выдавил он из себя и перешел на грозный шепот: – Ты меня под статью хочешь подвести? Кто об этом знает?

– Простите, простите. Никто не знает.

– Признавайся, кто из пациентов тебе давал деньги? С кем ты еще это… делала?

– Клянусь, больше ни с кем. Товарищу Магомедову это бы не понравилось. – Людмила виновато закусила губу.

– Господи, да это же не простой человек, это же, это же… – Доктор Сахаров последние слова произнес с придыханием, закатив глаза к потолку. Он бухнулся обратно на стул.

– Я ни капельки не оправдываю себя. Я не знаю, как все получилось. Я понимаю, как это выглядит со стороны и как было глупо и неправильно позволять всему произойти. Это моя вина, и я ее не отрицаю… – Голос Людмилы срывался.

Сахаров наблюдал за ней, плотно сжав губы.

– Твоя вина? Конечно, твоя вина. Только ты не подумала, каким несмываемым позором покрыла весь коллектив, какое пятно теперь на всех нас! Вот что прикажешь делать?

Доктор Сахаров замолчал, и в кабинете повисла гнетущая тишина.

– Знаешь, как мы поступим, – спокойным голосом, будто и не кричал минуту назад, сказал он. – Я считаю, что тебе не место в госпитале, Столярова. Садись вот сюда, к столу, и пиши заявление на увольнение по собственному желанию.

– По собственному желанию?

– Что тебя не устраивает? Ты что, хотела, чтобы тебя уволили с волчьим билетом? Уволили по статье за нарушение дисциплины или за вымогательство денег у пациентов? Это не бюрократический произвол, это лучшее, что я могу для тебя сделать. Твое нахождение здесь рискованно. Собирай вещи и сейчас же уходи. А лучше из города уезжай, пока тут все не успокоится и не забудется. И никому ни слова. Поняла?

– Прямо сейчас? – Людмила не совсем понимала, чего от нее хочет доктор.

– Как только выйдешь отсюда! Ни с кем ничего не обсуждай, никому ничего не говори.

Много позже Федор Ксенофонтович вспомнит этот момент и не раз будет ругать себя за то, что остановился возле этой трижды неладной двери. Доктор и подумать не мог, что странным образом незначительные, казалось бы, события могут кардинально и безвозвратно изменить его судьбу и судьбы многих других людей. В тот момент, когда он наблюдал, как Столярова Людмила усердно выводит слова на листе бумаги, он не задумывался, сколько процессов может запустить простое действие или бездействие.

Стоило в ту ночь ему пройти мимо – и события пошли бы совсем иным чередом. Но нет. Провидение не просто так собирает в одном месте в одно время всех действующих лиц. Федор Ксенофонтович считал, что решение об увольнении медсестры закроет все возникшие вопросы, не понимая, что высшая сила привела в движение невидимые пласты, вовлекая новые судьбы в безудержный круговорот. Ни он сам и никто другой не знал, не предполагал, что воздух уже заряжен, искрит и небесный колокол неумолимо отбивает часы, ведущие к развязке.

– Дату какую ставить? Сегодня седьмое августа тысяча девятьсот тридцать пятого года.

– Ставь седьмое августа тысяча девятьсот тридцать пятого года.

* * *

– Илюша, ты смотришь на часы? Ты видел, сколько времени? Укладывайся спать. Тебе нельзя переутомляться, – раздался мамин голос.

Илья словно очнулся. Он обнаружил, что сидит у себя в комнате перед монитором компьютера. На рабочем столе не открыто ни одной программы, и по экрану плавают прозрачные цветные шары. Темнота за окном говорила, что сейчас ночь.

– Все хорошо, мама, – отозвался он. – Не беспокойся, уже все выключаю.

До утра Илья не сомкнул глаз. Он думал, что после выписки из больницы видения прекратятся, но это произошло снова, и ему стало страшно. Видения пугали тем, что возникали спонтанно и абсолютно невозможно было их контролировать.

На этот раз он узнал коридоры, по которым ходил, находясь в трансе, узнал кабинет. Это был госпиталь НКВД, только в прошлом. Он будто находится в двух параллельных реальностях, попеременно перескакивая из одной в другую. Одному ему с этим не справиться.

Глава 5. Потомственная ведьма

Счастливые обладатели квартир в верхних этажах дома номер тридцать три по улице Радищева могли наблюдать с балконов и окон башню с городскими часами и шпилем здания мэрии. А также салюты, которые запускали по случаям праздников и памятных дат над главной площадью. Жители верхних этажей очень гордились этим обстоятельством.

Квартира Риты Скоропадской находилась на таком привилегированном шестнадцатом этаже. Переступив порог, Илья огляделся. К своему разочарованию, он не увидел ни стеклянных банок с летучими мышами и тараканами, ни пентаграмм на стенах, ни опутанных паутиной серебряных подсвечников с оплывшими свечами. Здесь не было даже хрустального шара. Вообще не было ничего, что выдавало бы род занятий хозяйки.

Илья почувствовал себя в некотором смысле обманутым. За день до этого визита он рассказал Егору о видениях, которые его преследуют. Друг выслушал путаный рассказ без эмоций и не выказал недоверия.

– Есть у меня одна знакомая, – сказал он, – потомственная ведьма. Или экстрасенс, если хочешь. Зовут ее Рита Скоропадская, и она умеет разговаривать с духами. Тебе непременно надо поговорить с ней.

– Потомственная ведьма? Ты серьезно? – Уж от кого, а от Егора он не ожидал услышать такое предложение.

– Именно! – воскликнул друг. – Даже не возражай. Мы обязательно должны поговорить с Ритой. Сам подумай, ну что ты теряешь? В любом случае, если она скажет, что ничего мистического не находит в твоей истории, мы сможем откинуть версию вмешательства потусторонних сил.

Медбрат нехотя согласился. Если бы не мучившие его галлюцинации и страх, что можно легко очутиться в психушке, он ни за что не согласился бы на подобный эксперимент. Ему не очень нравилась идея обратиться за помощью к ведьме. Илья скептически относился ко всякого рода знахарям, ведунам и ведьмам. Возможно, сказывалось воспитание семьи.

Восприятие действительности профессора Кораблева, его деда, в силу профессии было приземленным, с долей здорового, как он сам говорил, цинизма. В то же время Илья отдавал себе отчет, что события, произошедшие с ним, не имеют под собой научного обоснования. Видения были настолько правдоподобны, что он боялся, что скоро они сольются с реальностью и он перестанет различать, что ему привиделось, а что произошло на самом деле.

Экстрасенс встретила Егора и Илью довольно холодно, будто не очень желая знать, с чем к ней пришли. В ее поведении и во взгляде читалось: «Ну ладно, раз уж пришли, заходите, рассказывайте, но только быстро, а то у меня дел полно. Нет времени на ваши бредовые истории».

Вслед за хозяйкой друзья вошли в гостиную, совмещенную с кухней, и сели на пузатый диван с коричневой обивкой, который тут же втянул их в свое мягкое чрево. Илья обратил внимание, что в комнате нет телевизора. Даже специально повертел головой, осматривая стены, – вдруг он спрятан за специальной панелью, – но ничего не обнаружил.

В остальном гостиная была обставлена современно и даже несколько аскетично. Зона кухни занимала небольшой угол у окна и была отгорожена от общего пространства барной стойкой. Над столешницей на длинных шнурах висели белые плафоны в форме кульков. В гостиной, кроме барной стойки и дивана, расположились два кресла и книжные шкафы, за стеклянными дверцами которых ровными рядами стояли книги. Они были настолько аккуратно выставлены, будто не были собраны для чтения, а являлись предметом интерьера.

Никаких полочек, картин, цветов, статуэток или хотя бы рамок с фотографиями. Однотонные тяжелые, наглухо задернутые шторы цвета беж завершали образ, который у Ильи совсем не вязался с представлениями о месте обитания потомственной ведьмы.

Скоропадская стояла перед диваном, на который усадила гостей. Она проницательным взглядом внимательно осматривала Илью, скрестив на груди татуированные по самые плечи руки. Черные с отливом брюки и маленький черный плотной ткани корсет, затянутый сзади шнуровкой, обтягивали ее худую угловатую фигуру.

На вид девушке было чуть за тридцать. Илья посмотрел Рите прямо в лицо, но, столкнувшись с ее взглядом, судорожно сглотнул. Черные длинные волосы обрамляли бледное лицо, отчего оно казалось иссиня-белым и безжизненным. Длинные, со множеством подвесок серебряные серьги гроздьями свисали до плеч. На шее на нескольких серебряных цепочках висели амулеты из натуральных камней. На руках множество браслетов и колец. Все это великолепие издавало едва заметные металлические звуки, когда хозяйка поворачивалась или делала движение руками.

«Интересно, Рита Скоропадская – ее настоящее имя или это псевдоним?» – почему-то подумал Илья, но постеснялся задать этот вопрос вслух.

– Ты, что ли, Илья? – хищно прищурив глаза, обратилась к нему Скоропадская.

Прозвучало это довольно грубо и бесцеремонно.

– Да, – ответил он, несколько опешив от такого напора.

– Что это тебя трясет как Каштанку. Рыжую. Думаешь, я какая злая, порчи навожу, по кладбищам хожу? Хотя хожу по кладбищам, чего скрывать. И порчу могу навести. Все, кто обладает способностями, могут порчу навести. И те, кого за святых считают, и те, что белыми ведьмами себя называют. Да не бойся, не бойся ты меня.

Хозяйка говорила громко, не отводя взгляда от Ильи. Она будто насильно завладела его вниманием и контролировала его мысли. Илья интуитивно почувствовал это давление, и ему стало неуютно.

– Я не боюсь. – Он немного занервничал, но постарался не показывать виду.

– Все знают, кто я такая, на что я способна. Бог давно людей проклял, а я последовательница его. Занимаюсь черной магией и считаю себя черной ведьмой. Я такая с ядом родилась. Но люди называют меня экстрасенсом. И вы так называйте.

Рита разомкнула сложенные на груди руки, подперла ими бока и, подбородком указав на Илью, приказала:

– Рассказывай, что ли.

Илья, перескакивая с одного события на другое, рассказал обо всем, что с ним произошло в заброшенном корпусе госпиталя НКВД. Экстрасенс слушала не перебивая, но когда он перешел к моменту, когда вернулся домой и встретил Егора, она выставила ладонь вперед и резко сказала:

– Правильно я поняла? Ты, по своим ощущениям, находился в старом корпусе госпиталя несколько часов, а по факту отсутствовал пять дней.

– Да, все именно так и было, – ответил Илья.

Экстрасенс, все еще держа руку перед собой, повернула голову к окну и будто прислушалась.

– Там, где нас нет, горит невиданный рассвет, – внезапно произнесла Рита. – Что это? Что это значит?

Друзья переглянулись.

– Это песня Оксимирона, которая звучала в машине, когда Егор вез меня в больницу, – вспомнил Илья и с любопытством посмотрел на Риту. Она что, действительно экстрасенс?

Егор сидел, уютно развалившись на диване, и не вмешивался в разговор. Он давно знал Риту и полностью доверял ее чутью.

– Давай дальше, – приказала хозяйка, удовлетворившись ответом.

– Значит, в то утро, когда я вернулся, Егор был первый, кого я встретил.

– Я мыл джип на парковке перед домом, и тут здравствуйте, Илюха. Живой, идет навстречу между машинами. Я вначале глазам не поверил. Мы с ног сбились, когда искали его, а он вот так просто с утречка нарисовался, – вставил Егор.

– Погоди, пусть он говорит, – остановила его Рита.

– Я стал рассказывать все, что со мной произошло в заброшенном здании, и вдруг потерял сознание.

– Потерял сознание? Интересно. О чем вы говорили в тот момент? Может, ты что-то увидел?

– Не помню. В момент все перед глазами исчезло. Очнулся в машине Егора от громкой музыки. Играла эта самая песня, «Там, где нас нет».

– Когда Илюха потерял сознание, я испугался конкретно. Погрузил его в машину, и мы погнали в больницу, – снова вклинился в разговор Егор.

– Спасибо, братан, – кивнул Илья и продолжил: – Капельница, перевязка и больничная каша быстро привели меня в адекватное состояние, и я подумал, что глюки закончились. Но оказалось, что радоваться рано. В первую же ночь в больнице не спалось, хотелось курить, а сигареты мать у меня забрала. Я вышел в коридор. Вот тут меня переклинило во второй раз. Я увидел в коридоре приоткрытую дверь палаты и решил туда заглянуть.

– Зачем? Зачем ты решил заглянуть? – спросила экстрасенс.

– Точно не помню. Медсестры на посту не было, и я подумал, может, она там. А может, хотел стрельнуть сигарету. Так вот, за дверью я увидел другую палату и другую медсестру.

– Не путай меня. Мысли как зайцы скачут. Не пойму. Что значит другую палату?

– Палата, в которую я заглянул, была гораздо больше моей. И потолки были выше, и окно больше. И мебель там другая совсем стояла. Ну… как бы объяснить? Будто из другого времени. Внутри были двое. Медсестра, которую седовласый пациент называл Людмилой.

– И что там происходило в этой «другой» палате?

– Людмила делала инъекцию, а старик соблазнял ее, а потом стал лапать. В конце он сунул медсестре в карман деньги. И тут Людмила заметила меня в дверях.

– Ты уверен? – Безразличие исчезло с лица хозяйки, и она уже не скрывала интереса к рассказу Ильи.

– Абсолютно! Стоит и смотрит прямо на меня. Глаза в глаза. И ничего не говорит.

– И как на этот раз ты вышел из армирующей петли? – спросила Рита и, тряхнув головой, отбросила хвост назад.

– Меня нашла медсестра в коридоре и отвела в палату. Утром я пытался найти эту палату и людей, которых там видел. Оказалось, что такого пациента в больнице нет и медсестра Людмила там не работает.

– А что ты сам по этому поводу думаешь? – спросила Рита.

– Что тут думать, когда глюки приходят один за другим. Вот и сегодня ночью все повторилось. Я ходил по коридорам госпиталя НКВД и снова видел ту медсестру. Короче, дело плохо.

– Ты кому-нибудь, кроме меня и Егора, рассказал, что с тобой происходит?

– Пытался рассказать следователю Юрченко, который приходил меня допрашивать. Но ему нужно закрыть розыскное дело, и его целью было подогнать факты под свои интересы. Я тогда и подумал, что нормальный человек, услышав мой рассказ, решит, что я сочиняю или головой тронулся. Поэтому никому больше говорить об этом не стал. Юрченко записал, что я упал, ударился головой и без сознания пролежал пять дней в заброшенном корпусе.

– Может, так все и было, как сказал следователь?

– Если бы так все и было, я не пришел бы сюда! – Илья сорвался на крик. – Клянусь, все, что я видел и слышал во время глюков, происходило будто на самом деле. Все настолько реально, что я помню мельчайшие детали. Помню, у Людмилы в руках был стеклянный шприц. Такими давно уже никто не пользуется. И медицинский халат у нее с завязками сзади…

– Да не кричи ты так, я просто спросила, – пожала плечами Рита.

Она подошла к Илье и наклонилась так, что он почувствовал на щеке ее дыхание.

– А курить бросай, бросай. Через курь эту получишь плохую болезнь. – Рита отстранилась и начала ходить по комнате. Временами она бросала взгляд в сторону дивана, на котором сидели Егор и Илья, но, казалось, не видела их. Илья ерзал на диване, потирал здоровой рукой забинтованную обожженную кисть и тоскливо думал, что потомственная ведьма, возможно, еще безумнее, чем он.

– Ну что ж, вы меня заинтересовали, – вынесла вердикт Рита и села в кресло напротив гостей. Илья выдохнул с облегчением и даже проникся некоторой симпатией к ней. Возможно, хозяйка проделала какие-то специальные манипуляции, чтобы вызвать его расположение к себе, а может, Илья просто был рад, что его рассказ приняли всерьез.

– Так, значит, ты в деле? – обрадовался Егор.

– Да, я займусь этим делом. Но с этого момента никакой самодеятельности, иначе мы все можем кукушкой поехать. Эти переходы в другую реальность опасны. Денег не возьму, мне это интересно самой.

– Я благодарен, что ты согласилась мне помочь, – искренне сказал Илья.

– Не за что пока, – отозвалась Рита. – Если все так, как ты говоришь, то, скорее всего, это провал во времени. В старом корпусе госпиталя уже были такие случаи.

– Мы пришли к такому же выводу. Как думаешь, это может повториться? – спросил Егор.

Скоропадская ничего не ответила и погрузилась в собственные мысли. Сидела в кресле, чуть покачиваясь из стороны в сторону и глядя куда-то поверх голов гостей. Егор и Илья терпеливо ждали, изредка посматривая друг на друга, пока Рита вновь не заговорила.