Кипение страстей сердечных

– Ну, здравствуй, Фабий! –

Кобылкин как родного двумя руками гостя сграбил.

Короткопалые ручищи объяли де Бомонта так,

Что хрустнули все косточки, хозяин не слабак.

– Ты уж прости меня, не встретил.

Да, годы, понимаешь, а я и не заметил.

Решил прилечь на часик, срок ведь малый,

Вздремнуть себе дозволил, а проснулся – уж светало!

Вот так-то вот, годов уж мне немало!

Ну так, рассказывай, – гремел Кобылкин

Без особой остановки,

– Любо мне знать чертовски,

Как рожь на Заовражном поле,

Им раньше был я недоволен,

А на Большом как уродилась,

А в Ша̀ховке благоволит ли божья милость?

По скольку с десятины хочешь взять?

Как станет на твои глаза, почём продать?

Да, слыхал ли ты,

Не упустил ли новость от вечной суеты?

Супостат твой ныне весь в азарте,

Не корсиканец кровожадный и не Буонапарте,

Наполеоном теперь его нам звать велят!

А мне, скажите, на кой ляд?

И следственно, не узурпатор,

А самый настоящий император!

А государь наш так и вовсе его братом нарекает.

Вот так-то, Фабий, перемена-то какая!

Твой враг теперь – наш друг!

– Выпалил речь хозяин. – Внезапно всё переменилось вдруг!

Фабьен свой взор отвёл и, изучая кончики сапог, ответил:

– Я живу в России, сударь, я здесь прибежище нашёл, сие я не забуду, и новой Родине моей благодарением обязан. Я русский подданный, хоть и с другой страной по крови связан. Как император наш велит, так означать Буонапарте буду! – Фабьен поднял главу и взгляд его столь пылок упал в лицо Кобылкина пунцовое от выпитых бутылок. – Урожай грядёт отменный, и будет жатва золотой, прекрасной, коли, Бог даст, не будет града и погода будет ясной. Лишь в Ша̀ховке немногим хуже, но мы и там работу сдюжим. Смею надеяться, что соберём пудов по пятьдесят, а может и боле удастся взять. Михайло Семёнович должен быть доволен, доставит выгоды большие нынче поле, и цены радуют, покамест рожь в Москве не падает.

– Да, новости что надо, давно я ждал сего расклада, но только б не побило градом. Ну что ж, свезём в Смоленск, а может и в Москву, там подороже выйдет. Хотя тут надобно предвидеть! – Кобылкин потёр свои большие руки. – Ну будет, что за новые докуки? Рассказывай теперь, какая там история со старостою приключилась. Всегда мужик ведь был исправный, в деревне сила, услужливый да верный мне подавно.

Де Бомонт принялся повествовать о том, как староста клянётся животом, а безобразия цветут роскошным, пышным цветом: прижимки и мздоимство, злоупотребленья, воровство. Кобылкин морщился – да там на каторгу тянуло, от этого бесчинного разгула, но сора из избы он выносить терпеть не мог, хотя и был всечастно строг, но тут решил коротко:

– Ладно, я сам приеду, разберусь, надеюсь, я не ошибусь, покамест же давай пройдёмся да непременными заботами займёмся. Совета у тебя хотел спросить насчёт одной далёкой пожни. Нехлебородная она, ничто там не родится толком, уж я старался, знаешь, столько. Давай-ка, съездим, поразмыслим, а то вопрос сей больно долго виснет. Ты на мысли скор, порой идёшь наперекор, – Кобылкин теребил жилет, – так не умедли дать совет.

Де Бомонт, обиженный исходом разговора о старосте, принял такое предложение с радостью, и через четверть часа бричка их унесла в чуриловские дальности.

Мари с террасы провожала взглядом сколь могла, затем чаёк одна пила, привычно с книжкою сидела, играла с Мишенькой и колыбельную пред сном дневным ему напела. Но вот стала видна коляска в пыльной дали. Приехали, лошадку не щадя. Кобылкин и Фабьен, в дом входя, о чём-то шумно толковали. Михал Семёнович махал руками, как будто в бой он шёл с полками. Мари в дому не стала дожидаться, тут не хватало ей влюбляться! Она невидно для других, пока мужчины не проследовали в залу, скользнула тихо в свои личные покои. Послала девушку Анфису за тряпочкой и за водой холодной, и спряталася за болезнью модной: «У барыни мигрень, она у ней почти что кажный день». Гость огорчён был, но не муж.

– А, женские дела, загадки дамских душ,

Плетенье непонятных кущ,

Нам их николи в толк не взять, мой друг,

– Садясь в дубовый стул, кряхтя, сказал супруг,

– У них что ни мигрень, то головокруженья,

От них одно всегда волненье.

Да разве лишь они? Народец нынче квёлый, без сомненья!

Вот в молодые мои годы все были много здоровее.

Сильнее, веселей, живее.

Мать моя баклагу рейнского в жару всегда с собой носила,

И за обедом хлебного вина – вот это была сила!

И в добром здравии всю жизнь ходила!

Эх уж былого карточные зданья,

Они пробудят разные напоминанья.

Кобылкин сел за длинный на толстых и кургузых ножках стол,

Он украдал и полноту, и невысокий рост,

Хозяин дома будто в него врос.

Расправил плечи широко,

Запрятал вниз своё брюшко

И выложил на скатерть пред собой,

Огромные, в свинячий окорок, не меньше толщиной,

Ручищи с мясистыми кистями, но малые длиной.

Кобылкин, сияя ко всему своею лысиной,

Похожим был (ну крест вам истинный!)

На кряжистый, могучий дуб, что лета пышное зелёное убранство

Сменил на осени плешивое коварство.

– Так что давай-ка мы по хересу ударим! Война войной, а херес нам испанцы льют рекой! – Кобылкин потянулся правой клешнёй за восьмиугольным с хересом графином. -Чтобы здоровье нас не оставляло! И наши годы прославляло! Ох, слаб же я на херес, – Кобылкин перекрестился на икону, – что же, давай по старому, по доброму закону за урожай поднимем и за твои успехи, чтоб не мешали нам природные помехи!

Фабьен отказываться не думал перед расставаньем, но и засиживаться не горел желаньем. К вину он не выказывал огромного старанья. В Коськове его ждали дела, оброк, крестьяне и поля. После третьей рюмки, почувствовав круженье в голове, подумал как бы не уснуть и, закусив лишь пирогом со щукой, засобирался быстро в путь. Чем чрезвычайно огорчил хозяина, тот уговаривал продолжить, но де Бомонт был непреклонен, мол, хлопоты коськовские спокою не дают, не может он рассиживаться тут, когда там жатва на носу вовсю созревшим колосом играет, поторопить бы надо мужиков. За сим откланялся и был таков, и долго-долго он в Чурилове не появлялся, де Бомонт Марию лицезреть боялся. Что вновь оказия придёт её увидеть вживу. Ведь стоило глаза смежить, как она пред ним в мечтаньях представала. Такою как была, Фабьена память без провала.

Визит к французу и картина семейного союза

Вот минул год. Как прежде жизнь в Чурилове текла неторопливой речкой. Тут берег поворотный – весна это, там остров с буйной порослью – лето. Главные вести для умов как завсегда – с полей, с лугов. И не вносили огорченья они в души поселян. Лето опять выдалось знатное: и солнышком землицу согревало, и дождиком полить не забывало. Рожь снова удалась и в поле ярким цветом колосилась, предвествовала добрый урожай, не отставали и овёс с пшеницей, для земледельца просто рай, а разнотравье пышное уже скосить успели в два приёма, давно такое не было ведомо! Сиречь сборы с полей обильностью пленяли, и более других удовлетворение имел чуриловский хозяин, хоть и бранил порой лентяев. Он каждодневно бричку запрягал, с инспекцией по нивам разъезжал, работам с замечанием внимал и хереса хлебнуть не забывал, да трижды с начала весенних страдных дел наведывался он в Коськово, и там не находил плохого, а оставался ублаготворённым, трудами своего француза удовлетворённым, нарадоваться всё не мог, как тот дела ему наладил в короткий, быстрый срок. Правда, пришлось всё же уступить в деле со старостой. Кобылкин-то полагал за благо, чтоб староста не дозволял бурмистру в деревне верховодить лукаво, всё самовластно учинять, а барина о непотребстве извещать, коли такое будет. Но слишком далеко мужик зарвался и полностью проворовался. Евсеич был задвинут и принародно высечен без состраданья, преемнику, однако, в назиданье.

Мари скучала духом – там мужичьё и комарьё

Муж мало занимал внимание её,

Хотя и был ещё женой волнуем.

Её по утру отмечал он поцелуем.

Однако главное свершилось – наследник рос,

Страница новая семейной жизни отворялась.

Перед Мари стоял иной вопрос.

Ей скуку сельскую перебороть не удавалось,

Хотя Мария в царство книжных грёз нередко погружалась

На русском, чтение ей, правда, затруднительно давалось,

Долго свыкалась, да и свыклась.

Ну и без всякого сомненья,

Мария в Мишеньке нашла отдохновенье.

Он рос красивым мальчиком, в том нет секрета –

Голубоглазый ангелок с кудряшками златого цвета,

С таких только писать буколики, портреты.

Нянька Матрёна души не чаяла во вскормленнике своём, она любила его очень:

«Вот, барыня, извольте, вот ваш ангелочек!»

– Так утром мальчика вводила в залу.

А тот как по сигналу

Бросался радостно на ручки к мамочке. Отца, правда, слегка боялся,

Уж больно строгим он ребёнку представлялся:

Увидит, пальцем погрозит шутливо:

«Уж я тебя!», мальчонка голову пригнёт пугливо

– И в маменькин подол. Родитель загремит своим могучим басом,

А сы̀ночка пуще того за ноги мамины хватается, напуганный отцовским гласом.

«Ну ничего, я выращу из мальчика вояку,

В строгости, и не праздного гуляку,

Дайте срок» – пробасит катерининский служака.

А мама Мишеньки лишь грустным взглядом провожает мужа,

душою занедужа,

Ребёночка усадит на коленку,

Головушку ему погладит помаленьку.

А далеко, в имении коськовском, вовсю старался наш француз. В заботах ежечасных, в разъездах по полям шли его будни, лежал забот тяжёлый груз. Фабьен себя жалеть не думал, с утра в работу окунался наш герой со всех сторон, и, надобно сказать, усердствовал успешно он. Забыл Фабьен московский говорок, но в управлении любому мог бы дать урок. И нивы спелым хлебом радовали глаз, жатва доброй ожидалась, луга травой богатой покрывались. А мужики косили в срок, старались, превратности погоды им сильно не мешались. Коровы барские покормлены в достатке были, а бабы деревенские исправно за скотиною ходили. Но не токмо за произведениями хозяйства господского следил бурмистр, он понимал сильнее, чем иной министр, что и холопам на потребу время нужно дать, чтобы своё, влекущее к их собственному благу, могли собрать, обмолотить и на̀ зиму надёжно сохранить. За то он мужиками уважаем стал, они сперва его прохладственно мусью прозвали, а уж попозже прозвище Фабьяныч дали, поелику отчество его природное, Гонзагович, казалось поселянам не христианским , а прямо-таки вовсе бусурманским. Ну а по фамилии француза величать не захотели, Фабьяныч мужикам чуялось всё ж ближе, по-соседски, чай жил Фабьяныч не в Париже, и видели ведь все и обсуждали меж собой: бурмистр их вставал с зарёй, и в хлопотах часы все проводил, чрез целый день, почти как брат-мужик, деля трудов обычный плен, но только не за плугом, не за косою, а за без роздыху разъездами, делами и счетами. И в меру ласки он являл коськовцам: не бранился, не трунил без лишнего резону, мог выставить им чарку в праздник, не жалел похвал, но спуску тоже не давал: «У Фабьяныча-то не забалуешь, такую-растакую, и не гульнёшь напропалую».

Но мало кто подозревал, как одиноко маялся Фабьяныч. Как грустно он смотрел на круглобокую Анисью, она нет-нет, не без корысти, подставит на пути свою фигуру, грудями пышными качая сдуру. Посмотрит на Фабьена, прыснет в кулачок от ложного стесненья, в девичьей скромности улыбку зажимая, и бежит босая к своим вареньям, лодыжками картинно-сочными сверкая. Только Фабьен искал другую, не такую. Одно лицо в глазах весь год вставало, оно и думать, и покоя не давало: Мари и взор её очей глубинно-синих. Не сильно был он от себя их взгляд отринуть. Но держался, к Кобылкину в Чурилово он не являлся. Послания писал: дела, то жатва, то дожимки, то сенокос последний, то льном пора приходит заниматься: теребить, стелить, трепать – хлопот ведь с им не обобраться. Даже зимой нашёл себе Фабьен заботы – чтоб поддержать своё коськовское изгойство в господском доме переделывал устройство. Так приучил Фабьен хозяина к бурмистру являться самолично, и стало уж обычно, что в месяц раз Кобылкин с кучером на тарантасе в Коськово приезжал и возвращался всякожды довольный: именье в руки добрые отдал и бенефис хороший получал.

Но вот в один июльский день, когда природа находилась в совершенном цвете, и всё сияло в дневном свете – солнце, уж двинулось на спад после полудня, но вовсю усиливалось удержать свой блеск, и жар слетал с небес, а благорастворённый воздух нежил чувства, в эдакий денёк раздалось бубенцов загадочное буйство. В деревне мало кто остался, страды начало на поля и мужиков, и баб призвало. Но все, кто в поле не был, кто немочью страдал иль за дитями наблюдал, прелюбопытсвенно взглянули: из окон высунулся физиогномий строй: коляску с барыней узрели молодой. То было в редкость, доселе токмо раз она в Коськове появлялась, а потому внезапностью визита деревня громко удивлялась. «Вот госпожа явилась наша, красавица, ну просто нету слов, и мальчик Миша – точный ангелочек с ней к нам прибыл, а где ж Фабьяныч? К встрече ли готов? Помыты блюда и стаканы?» – так молвили друг дружке коськовские старушки.

Коляска подкатила к усадьбе барской, где держал себе квартиру и управлял всем деревенским миром сам бурмистр. Копыта выбили сноп искр, и не уселась ещё пыль, как он, немало удивлённый нежданным сим визитом, к ней подбежал, как был – в домашних туфлях и в халате шёлком шитым, без галстуха, в сорочке – навстречу Маше и сыну ангелочку. Внутри всё трепетало. «Мари, она, приехала, ужель попомнила слова годичные? То было обещанье? Нет, фразы лишь обычные. Всего-то пара слов незначно сказанных. Да нет, не пара, боле, одною мыслью связанных. Природы тутошней пригожести узреть желала и взором усладиться. Красоты ржи соломенного цвета увидеть не во сне и нивы наши в божественной и купно горклой желтизне. Да, их воззреть, но не тебя, Fabien, не должно грезить, ты ведь токмо управитель, не более того, совсем не дамский победитель!»

– Сударыня, я рад вас видеть, нет сомненья,

Но почему же так, без всякого уведомленья?

Мы не готовы вас достойно встретить!

Дворовых девок я услал в поля, в подкрепу поселянам,

Работать там согласно планам,

А сам лишь хлебом с бужениной отобедал.

И токмо тем же вас попотчевать смогу

Да самовар поставить побегу!

– Не стоит, сударь, лишних вам хлопот мы не доставим,

Своей нечаянностью мы вас зело не возмущаем.

У вас без нас хлопот, как говорится, полон рот.

На целый день в поездку мы с Мишенькою собралѝсь

И нужною провизией в усадьбе запаслись,

– Мари, стараясь перекрыть волненье, вопрос простой рутины

Рукой махнула в сторону корзины,

Прикрытой сверху расшитым рушником,

– Мы ведь живём своим умом.

Желаем здешние местоположения отлицезреть

И вас вниманием почесть.

– Воля ваша, но знайте, буде желанье,

Я покажу вам здешних мест очарованье

И мы устроим по полям катанье.

– Ах, милый де Бомонт, не стоит сей визит таких усилий!

Мы здесь за тем, чтобы не сделать вам насилий!

– Мари свой взор на землю устремила, пужаясь вожделеньем воскипеть.

– Имев приём ваш, рады мы без меры,

Итак, владейте временем своим, а мне велите принести немного дреймадеры.

Сухость во рту после дороги дальней,

Коль захотите, сделайтесь компаньей.

– Сударыня, велить подать никак,

– Фабьен вздохнул и поклонился,

– Покорный ваш слуга, не в силах,

Все люди в поле, я сам подам, что дворня приносила.

Мадеры вы просили, тут барская деревня и слово госпожи – закон,

Так повелося испокон, и нечего сказать вдогон.

Мари и Мишенька в тот день прогуливались долго, почти до сумерок. Они дорожку торили через селитьбу, посидели на скамейке крайней, шагами смерили потоки ржи бескрайней, там мужики да бабы жали хлеб, свернули в бездорожье, где отдыхали и в ладушки немного поиграли. Смотрели в дальние леса, потом в поместье воротились. Там Мишенька поспал, Мари читала, и лишь когда светило вовсе куда-то вдаль клониться стало, Мари велела кучеру приготовлять коляску и, пряча на лице волненья краску, прощаться приступила с де Бомонтом. А он нарочно, к их отъезду конец заботам учинил и проводить гостей решил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Мари, я могу присоединиться к вам? (фр., здесь и далее)

2

Вы не против?

3

Да, конечно, мсье

4

владеете

5

вы правы, ваш резон

6

Екатерина Великая

7

какие манеры!

8

дорогой Мишель

9

товарищей по несчастью

10

В чём проблема

11

О, Создатель

12

Она цветок

13

Людовик, король Франции

14

Спокойной ночи, мадам!

15

заслуживает иной доли

Их было две, светёлки для случайных визитёров,

Окошки выходили на фасад, а промеж ими для видов деревенских аматёров – Высокая, стеклянная по верху, дверь, через неё в террасу проникали,

Что верхнею именовали.

16

Всегда совсем один, обречён быть всю жизнь один!