Я победила рак!

Елена Чижмина

Я победила рак!

Глава первая

– Ой, кажется, я летаю!

– Ты не то съела, дорогая.

Мне снится: будто я просыпаюсь, с трудом приподнимаю голову и ощущаю – вся тяжесть моих волос отделилась от меня, осталась на подушке. Я открываю глаза с чувством тоски и страха. Лежу. Потом переворачиваюсь и смотрю на подушку. На белизне темноватым пятном мои волосы. Не все, но половина – точно. Вечером я мою голову и в тазике оседают остальные. Два дня назад мне укололи винбластин, обыкновенная поддерживающая терапия. Совсем не то, что циклофосфан. От винбластина волосы вообще-то не выпадают.

Вероятно, я уже настолько за последние годы напичкана – и химией, и лучами, что моя отравленная печень не выдержала и на все махнула рукой. Этот самый винбластин, который по идее должен был ей помочь, успеха не имел – мне становилось все хуже.

На обследовании в онкоцентре выяснилось: поражение печени распространяется, лекарства не помогают. Назначен был день консультации. Мне стало страшно, настолько страшно, что я не могла сдерживать слезы, пока ехала до переговорного, пока ждала разговора, когда просила маму приехать ко мне. Мама вошла в квартиру тети Зины ночью, и я сразу перестала бояться. Мы вместе пошли на консультацию к Марье Михайловне. Вспоминая ее лицо и лица еще нескольких любимых врачей, я представляю почему-то ряд, где первым – мамино лицо, а потом – как бы вариации. Вспоминая ее улыбку, я ощущаю свет, спокойствие, надежду, как тогда, мрачным осенним днем.

– Понимаешь, твой организм слишком насыщен химией, дадим ему отдохнуть. Соблюдай диету. Пробуй травы. Приезжай весной.

Началась моя история болезни не с этого фрагмента. Это поворотная середина – время, полное отчаяния, безнадёги… Жизнь – возможность простого, обыкновенного существования на земле – представлялась немыслимым для моего угасающего тела чудом. Немыслимым, ослепительным – тем более, что объявилась любовь. Именно в ту осень, когда меня больше всего жег страх смерти и когда я носила парик вместо своих волос. Мне не верилось, что я доживу до счастья. Но все случилось: наша свадьба, защита диплома и беременность "на авось". Говорили: "роди – и все пройдет". Ничего не прошло. Только 6 недель жила во мне совсем неощутимая тяжесть, а уже не хватало сил дойти до магазина в пяти минутах от дома. Вечерами поднималась температура. Я почти ничего не соображала, зато мама понимала все. "Если не хочешь делать аборт, ложись в больницу, пусть тебя обследуют". Мама работала в больничной аптеке, ее знали, меня без проблем положили в урологию. Утром позвали на рентген. Я с превеликим трудом ворочала мозгами. "Кажется рентген беременным нельзя. Но если нельзя – тогда не назначали бы". До этого я имела дело только с московскими врачами и привыкла не задавать глупых вопросов. Спросила уже после того, как снимок сделали. Рентгенолог уставилась на меня: "А ты разве беременная?" Через день мне дали куда-то нести историю болезни, я открыла ее и прочитала запись врача о моем "осмотре". Оказывается, я жаловалась на боли в левой стороне поясницы (хотя болело у меня справа). Я плакала и злилась: врач меня даже не посмотрел, он забыл, что я беременная, все пропало. Дальше эав. отделением вместе с моей мамой убеждали меня в необходимости аборта, совершенно напрасно теряя слова, в голове у меня как надпись на световом табло стояла одна-единственная мысль: "Все пропало". Через день меня чистили в гинекологии, сердце мое выкинуло привычный за последние год-два фортель – я потеряла сознание. Сестра и санитарка очень раздражались, что я не могла перебраться с каталки на постель, они сбросили меня вниз лицом и ушли: "Таскай тут всяких!" Настолько униженной я не чувствовала себя никогда.

После этого еще с неделю валялась в урологии, почему-то в детской палате. С нами лежал после операции мальчик. К нему ходила мать – очень красивая и молодая художница Катя. Она рассказала про подругу, у которой была миома. Подруга решила взяться за себя и по американской системе излечилась на удивление врачам. Я попросила адрес и твердо решила "взяться за себя". Как раз то. Система – все лечится одним махом. Нельзя придумать ничего лучше для моего разваливающегося организма. После знакомства с Галей я еще более утвердилась в мысли никогда больше не ложиться в больницу. Если даже забеременею, не пойду к врачам. Буду чистить ведрами морковку, пить соки, выкарабкаюсь сама, так я решила тогда.

– Что у тебя сегодня болит? – насмешливо спрашивает муж. Мне очень хочется высокомерно заявить, что он ошибается: я чувствую себя чудесно. И рассмеяться – вполне естественно. Но он непременно сделает выводы относительно сегодняшней ночи. Меня же припаивает к земле, стулу, к кровати ужасная тяжесть, которая неизвестно как помещается в столь худющем теле. "Болит, очень болит», – отворачиваюсь я и сжимаю губы. Он сидит передо мной, обнимает мои колени.

– Скажи, ты меня любишь? Почему тогда не хочешь меня?

Несмотря на мои объяснения, он повторяет все тот же вопрос и пытается, пытается… Я отталкиваю его и не знаю, как прекратить эту муку.

– Ты не любишь меня! Тебе нравится кто-то другой!

Если бы я была сильной женщиной, я бы разом освободила его, и он не мучился со мной еще как минимум 4 года. Но я слабая и говорю правду: люблю, болею, верю. После таких слов порядочному человеку остается одно: ждать… Он ждал, получая от меня крохи, которые трудно назвать счастьем. Взрывался, бунтовал, бойкотировал меня. И опять ждал.

      Я не чувствовала себя женщиной, о ребенке нечего было и мечтать: теперь беременность, даже на ранней стадии, могла закончиться для меня катастрофой. Тогда же, в первый год после окончания университета, я очень хотела жить. Как все нормальные люди. Не рассчитывая по минутам силы, не вычеркивая заранее вечер из каждого дня. Вечером поднималась температура. Часов в пять я начинала маяться, через час или два забиралась на диван с книгой или писаниной, и, уставившись в одну букву или слово, замирала до ночи, желая только одного – покоя, забытья.

Уже преодолела свою страсть к пирожным, блинчикам и зажаренной картошке. Если был бы другой источник поддержания жизни – согласилась не есть вовсе. Еда приносила мне одни неприятности. Даже хваленая тертая морковка и вегетарианский рацион с небольшим добавлением молочного температуру не снижали. Направить бы мне свой интеллект на выздоровление… Думалось, однако: и так уйму времени трачу на заботу о своем желудке, куда ж еще! Чтобы доказать себе обратное, свою одухотворенность, я ходила в театр, знакомый с детства, и писала о нем.

      В моей жизни случались разные чудесные события, в их цепочке – театр в Шахтах на особом месте. Когда Малашенко предложил мне стать завлитом, я была в довольно глубокой яме и делала безуспешные попытки выкарабкаться. Благодаря этому приглашению я выдолбила ступеньки и полезла наверх. В городской газете вышел мой материал о театре, я собиралась писать другой, оттого опять маячила, дожидаясь кого-то, в фойе. Увидев меня, Малашенко мимоходом заметил: "Наконец-то, в вашей газете появилась первая профессиональная статья о нашем театре. Я скажу это редактору". Вероятно, он сказал это редактору и узнал, что в газете я не работаю. Никогда не забуду, как выскочил он из кабинета, заслышав меня. Его прекрасные седые волосы развевались от стремительности и взволнованности: "Я хочу предложить Вам кое-что". Длиннющей дорогой в несколько шагов до его кабинета, у меня сладко замирало сердце: "Неужели педагогом? Неужели педагогом?" Владислав Иванович предложил мне стать его помощником по литературной части. Не очень понятно, неожиданно, но не менее соблазнительно. Только в мечте можно представить: хожу в театр и получаю за это деньги. Я попросила две недели на раздумье. Неясно было с Сашиным распределением, и мне – надо было съездить в Москву на проверку, в онкоцентр.

      Вместо Марьи Михайловны консультировала Майя Александровна. Отличие их было не в ученых званиях, а, как мне кажется, вот в чем: Марья Михайловна верила в человека, а Майя Александровна – в науку.

Я услышала – чего не ждала. Поражение печени увеличилось. Как? После такой строгой диеты, голодных дней и прочего? Мало того, Майя Александровна, сторонница решительных мер, пишет мне направление на облучение печени в Обнинск. Предстояло сделать выбор. Оставаться послушной и смиренной пациенткой или разрушить идола. В 18 лет я не смогла бы и не посмела. Меня занесли в список вылеченных, пять лет я прожила. Знаете, есть такая оптимистичная статистика – пятилетний срок выживаемости? На этот срок вылечивают до 90 процентов больных. В 22 года пришла пора умирать. Или срочно умнеть. Замужество, неудачная беременность – события, замешанные в моем прозрении. Свергать с пьедестала образ медицины в лице онкоцентра с его потрясающей техникой, врачами-учеными и громадной очередью на прием гораздо труднее, нежели разочароваться во всесилии шахтинской больницы, куда сваливают всех, кто свалится. Взглянуть на мир глазами женщины, каких миллионы, гораздо полезнее, нежели чувствовать себя избранницей, взлелеянным ребенком, которому обещают, что другим не светит. Но онкоцентр пока на пьедестале, и я веду с Маей Александровной последний, как всегда, торопливый разговор:

– Какого характера поражение печени – продолжение моей болезни?

– Да. Поезжай в Обнинск.

– Изотопное исследование разве показывает характер изменений? Возможно, это воспаление или еще что-то?

– Возможно. В Обнинске разберутся.

Разговор окончен. Не подчинишься – могут больше не принять. В Обнинске к рекомендации головного института скорее отнесутся как к приказу и облучат несмотря ни на что, тем более в диагнозе "4б" стадия – ни к чему уже не обязывает. Значит, у меня не будет театра. Если даже я просто останусь разбираться. Зачем? Тактика системного лечения диетой все равно не изменится. И я хорошо знаю, что такое облучаться. Могу вообразить, что будет потом – скорее всего ничего, никакой надежды. Меня жжет этот смело написанный Майей Александровной в моей справке приговор – "4б" стадия. Последняя. Дальше – смерть. Мы сидим с Сашей в кинотеатре, я перебираю события за сегодня, плохо понимаю, что происходит на экране. Ужасно душно. Нет, людей не так много. Но мне душно, плохо. Давай выйдем… Саша, и привыкший, и раздосадованный, сгорбившись, идет за мной. Кажется, мы сидели, потом метро, и уже немного до дома и Саша несет меня на руках. Все я слышу, но открыть глаза не могу и пошевелиться не могу, и тела не чувствую.

Врач "Скорой", узнав про диагноз, укоряет меня – "Зачем вы родных пугаете? Лимфогранулематоз вполне лечится, Майя Кристалинская даже поет".

Очухавшись после укола, я уже соображала, как бы мне выкарабкаться, добраться до дома. (О театре пока не загадывала). Отныне и навеки за себя соображать стала сама. Заказала Саше грейпфруты, апельсины, лимоны – все по Уокеру. После соков хотелось есть, и я ела сладкий творожный сырок, еще что-то молочное (Кошмар – говорю спустя 10 лет). Наверное, все-таки получше бутербродов и чая – нашего преимущественного питания в столице. На снимках, сделанных Сашей в поезде, осталась моя бодрая улыбка и ужасно опухшая физиономия. Литра два южных соков в холодную, слякотную северную весну.

      Все равно буду работать в театре. Каких бы усилий мне это не стоило. Приглашение принято. Ради моей мечты можно решиться на многое. Дважды меня резали и самое неприятное было знаете что? Подготовка: клизма вечером, клизма утром… Для очищения лимфы клизму надо было делать ежедневно в течение недели, затем через день и т. д. – всего месяц. Мама ехала в трамвае и разговорилась с приятельницей. Та, узнав о наших бедах, дала быстро схему очистки и номера журналов, где пропагандировались разные способы очищения организма. Я поехала в библиотеку и убедилась: отступать некуда. Надо очищаться. С помощью мамы освоила это дело, втянулась. Не рассчитывая на быстрый успех, я была поражена: через 3 недели процедур, температура, мучившая меня почти год, упала.

      Первое мое представление о выздоровлении было таким: делаю детоксикацию, голодаю, сижу на диете – месяц, два, три – затем возвращаюсь к нормальной пище. Загвоздка оказалась в определении этой самой "нормальной", здоровой пищи, задачка на несколько лет…

      Саша, попробовав моих пирожков, блаженствовал: "Ты просто сокровище, мне повезло. Я молодец, что на тебе женился". С опаской пробую свое чудное творение (Когда-то я поглощала подобные творения десятками). Сдобный печеный пирожок с печенкой. Ничего. Можно еще один. Через день со мной творится ужасное. После соков, раздельного питания и прочего великосветского обхождения мой организм не ожидал такой пакости. Он не бунтовал: меня не рвало, не было ни поноса, ни температуры. Желудок все принял, обработал, усвоил и ткани получили свое. Теперь я раздавлена. Голова полна какой-то вязкой мутью, болят мышцы, поясница, ноги не поднимаются, шаркают с трудом. Сгорбленной старушенцией я привыкла себя чувствовать после операции и всего, что на меня обрушилось.

Теперь контраст разительный. Пусть слабость, пусть голод, замучилась бегать по маленькому – зато какая чистота, ясность, ощущение сжатой пружины в себе! Променяла на сдобный пирожок…

      Мое стремление всех направить на путь истинный, спасти от болезней сказалось в первую очередь на моем муже. Сдобных пирожков моего приготовления он больше не видел. Мало того, он на себе испытал вместе со мной различные варианты "естественного" питания.

Посидев месяц без мяса (я держалась год), он провел со мной воспитательную беседу. Трудно было не согласиться, что он – другой человек. Что еда должна приносить – если не удовольствие, то хотя бы удовлетворение. С тех пор экстремизм и эксперименты я оставила себе, ему достался более мягкий компромиссный вариант.

      Чтобы закруглить тему очищения, один эпизод. К нам с Сашей приехали его родители. При них он держался смелее, а я – тише, поэтому несмотря на мои страшные взгляды, в столовой он съел помимо второго мясного еще творожную запеканку. У него разболелся зуб.

Можно было, конечно, торжествовать, но сначала неплохо бы избавить ненаглядного от муки. Собрала в холодильнике жалкие остатки моего соколечения: пару морковок, полусморщенную свеклу. Потерла, выдавила сок. Мой мученик выпил и через 15 минут боль как рукой сняло. Честно говоря, я не ожидала столь легкого успеха. Лишь когда перешла на уровень систем, я поняла причины безотказности соков. Они действуют только в системе традиционного питания. Соки целительны для тех, кто питается хлебом и картошкой, не задумываясь поглощает молочное после мясного, смешивает, варит и жарит. Последние годы я не пользуюсь соками, так как живу совершенно в ином измерении.

Глава вторая

Без мамы или разрушение стандартов

      На страницах даже очень откровенной книги хочется не вспоминать кое о чем, выглядеть эстетичнее и значительнее… Мама предлагала оформить инвалидность, я отказывалась. Между тем, надо было искать работу в Ростове, жилье – на год, до конца Сашиной учебы.

Обратилась в одну многотиражку: там была вакансия в редакции, общежитие не обещали. Для пробы предложили написать зарисовку о передовике. Кое-как поговорила со своим героем (ну о чем может расспросить девочка, ни производства, ни жизни не знающая!). Написала, принесла. "Редактор уехал куда-то, придите через неделю". Редактор приехал, материал мой не читал, читала сотрудница, сказала, так себе. Впрочем, он меня тут же успокоил – какие там пробы, у нас работать любой сможет, – договорились встретиться через неделю. Каждая поездка в августовскую жару в Ростов стоила мне огромного усилия, почти насилия над собой. Эта самая неделя была последняя в моей неудавшейся беременности. Далее была шахтинская больница – внешний сюжет. Внутренне – я сделала такой ход: решила отказаться от работы, пока не выздоровею. Не хотелось ни с кем знакомиться, разговаривать, выжимать из себя необходимые строки. Зачем умирающему суета?

Мама снова предложила мне пойти на комиссию, и я согласилась. Раньше принять инвалидность значило сдаться. Я училась и получала стипендию, чего ж еще? Раньше силы выжимались, теперь уже нет. Получить пенсию – значило получить некоторую свободу в рамках общественного мнения и оправдание в своих собственных глазах, дабы не двигаться вместе со всеми по инерции до смертной точки… Оказалось, не так легко сделать кое-что для себя, не для комсомола и не для общества. Просто чертовски трудно шагнуть в сторону от привычной дороги: с университетским дипломом посвятить себя делу малоинтересному: каждый лень ездить на рынок, чистить и тереть для сока один-два килограмма морковки, долго жевать…

      Последующая моя жизнь – попытка переделаться из Сальери: если не в Моцарта, – во что-то подобное. Чтоб не усилием воли, а само. Нельзя заставлять себя писать – выйдет никому ненужное. Нельзя хотеть ребенка головой, пусть возникнет жажда тела; тогда оно не обманет: выносит, родит, не выкинет. Научиться слушать себя, понимать сигналы своего тела. Но как? Больное животное интуитивно находит себе лекарство: случается, и тигр жует траву, и собака, бывает, лось лечится бледной поганкой. В моей памяти – никаких естественных ощущений. Блины, борщ, жареная картошка… Не пробиться…

Вычитала: соль и сахар – искусственные добавки, они сбивают естественную настройку в организме. Захотелось сладенького – не выискиваешь то самое по цвету, по вкусовому ощущению, теплоте, консистенции, запаху – просто сыплешь в чашку сахар. Не хватает соленого – трясешь в тарелку соль. Никаких проблем. Только не для меня: сама для себя я должна стать камертоном; только так смогу услышать чистый звук! По совету Брэгга я голодаю и прислушиваюсь к себе: чего бы я съела? Что подскажут мои очищенные клетки? Мясо отпадает: когда жую что-либо мясное, даже котлету, у меня моментально опухают десны; раз стало очень плохо от курицы. Нет, нет, только не мясо. Шлаки, мертвечина…

Мамочка всегда любила все соленое, мясное, рыбное и была убеждена, что это самая настоящая еда, полноценные белки и т.д. Хотя дело не в этом. Ее позиция выявлялась как отражение моей, только с "не", в противовес моему максимализму. Прощупывая маму анатомирующим взглядом, я ужасалась – где все оседает? Невероятно, чтобы организм мог справиться с таким количеством шлаков! (Тогда я еще недооценивала запас прочности старшего поколения). В свою очередь, мама ужасалась, глядя на меня. Однако, ягодки были впереди. Пытаю себя дальше. Гастрономическая мечта? Ну?! Попроще! После соков и кислых ягод так хочется чего-то… молочного… Кефирчика! Разрешаю себе кефирчик. И сыр. И любимые творожные запеканки. Знаете, высший кулинарный пилотаж – готовить без муки, без соли, без сахара… Нужен творческий подход (мой автор – Похлебкин). У меня приподнятое настроение, ем 5 раз в день: то яйцо, то овощи, то сыр, то хлеб – все раздельно. У меня нигде не болит, за 2 недели я поправляюсь на три килограмма. Мама счастлива, у нее отлегло от сердца, и ее не так страшит приближающаяся разлука, потому что самое страшное – позади.

      Во время учебы я с трудом могла продержаться университетскую неделю до выходных, до мамы. Когда поступила, рыдала всю ночь перед "колхозом", держа маму за руку и спрашивая себя, зачем учиться 5 лет, если по окончании грозит расставание еще более длительное и непоправимое, словно ссылка. Как случилось, что к 24-м годам у меня окрепло убеждение: " я должна уехать"? Теперь точно знаю: иначе не удалось бы выздороветь. Все, что происходило в Орле, можно назвать "разрушением стандартов". Не климат, не чудный орловский лес, с его грибами и ягодами в конечном счете спасли меня – переворот, который случился внутри меня. Методологический семинар, рефлексия и непрекращающийся эксперимент над собой. С мамой я бы не смогла "дожать до упора", меня бы остановило чувство вины перед нею, не могла бы я долго истязать ее своими голодовками, идти против ее отчаяния перед моей дикарской едой. Итак, вопреки привычке к теплому родительскому крылышку, с осени 1982 года мы с Сашей поселились в общежитской комнате на окраине Орла.

      По логике, мне бы, достигшей определенного уровня в самочувствии (вылезла из могильной ямы), обратить внимание на свою карьеру, поиски работы, внешность, наконец. Не тут то было. Не получив обещанного места в ТЮЗе, я решила, что это судьба. В конце концов работать с детьми можно и без санкции свыше, что я и делала несколько лет, зато ничто не помешает продвигаться моей тропиночкой. По воскресеньям, собираясь в ТЮЗ с какой-нибудь идеей для клуба, я ощущала, словно по контрасту со школьницами, как я тяжела, тупа, ленива. Все мои недельные силы уходят на одно-два занятия с детьми. Когда же Моцарт? В чем раскованность, радость, полет? Мне хотелось легкости и ясной головы, – все это ассоциировалось только с растительной пищей. Пробы молочного надолго не затянулись: я ведала, что творю. Молоко задает клеткам программу роста. Многие диетологи не советуют: желудок взрослого не в состоянии переработать его как следует. Кисломолочные – пожалуйста! Спасибо, уже попробовала. Что в лоб, что по лбу.

Почти мгновенно возрождается аппетит, даже после солидной творожной запеканки. Все, как и должно быть в растущем организме – усиленное дыхание, быстрое усвоение, быстрый рост. Но я взрослая и давно! Зачем мне расти? . Последний вопрос к себе. Разве я всего этого про молочное не читала? Тем не менее разрешила: и кефирчик, и сыр, и творожные запеканки? Испытала, проверила, удостоверилась на себе. В скобках, маленькими буквами, вторая причина: очень хотелось кушать, господа!

      На следующем круге эксперимента я возвращалась ко всему, что составляет обыкновенную еду – просто хлеб, просто картошка – и, прочувствовав каждой своей очищенной клеточкой "не то", последовательно от всего общепринятого отказывалась и ходила голодная.

Почти. Вроде бы ела, и немало: каши на воде, сырые и тушеные овощи, иногда – рыба, иногда – яблоки, и никогда не была сыта. Кажется, тогда у меня начались периоды без менструаций. Однажды в диетической столовой, нарушив основную заповедь вегетарианства, я съела вымя. На следующий день пришли месячные, я очень хорошо поняла эту связь и запомнила, положила в сейф своей глубинной памяти. Не скоро откроется сия дверца, впереди – с год бескомпромиссного вегетарианства.

      Фанатично, до тупости, я следовала идее, вызволившей меня из могилы. Благодаря – вылезла, но не воспарила. Однако мне было в чем себя упрекнуть: отступления, уходы в сторону. Напрашивалось предписание: теперь стойко, без компромиссов.

      …Весна. Самая голодная тварь на белом свете – я. Потому что самая последняя животина знает, что ей, когда есть. А когда – не есть. Мной же руководит принцип. Травоядное существо в моем лице с нетерпением ожидает первой зелени, и, наконец то: долгожданные одуванчики, подорожники. Стоит пожевать листочек того и другого, и я ощущаю аромат свежесваренной каши как нечто аппетитное, иначе – только крахмал и прогоркшее масло круп. Я съедаю огромную тарелку каши – прилив сил на 15 минут, затем снова слабость и голод. Зелень – замечательно, но что еще? Отваживаюсь купить грибов, появившихся на рынке в конце мая. И – чудо! Исчезла ужасающая слабость. Мигом. Как только я съела несколько свинухов. Словно заново родилась: легкая, молодая. Это не первая наша весна в Орле. Грибы в орловских лесах были и в прошлом году, и в позапрошлом… Но их для меня словно не существовало. Возможно – привычка горожанки степной зоны, никогда не видавшей свежих грибов. Возможно, неосознанный запрет: натуропаты обходят грибы, едва замечая. Восхваление овощам, орехам, сухофруктам. Допускаются даже каши. На грибы – несколько высокомерный, несколько рассеянный взгляд.

      Открыв для себя грибы, я сделала важный шаг по той прямой дороге, что ведет в неведомую еще для меня страну, где поют птицы, смеются дети и мать-Весна надевает на голову дочке венок Любви. Так вот, я уселась посреди дороги, думаете – отдохнуть? Меня отвлекло очень важное дело: надо было съездить за границу в отпуск. Вам смешно? Однако тогда это было словно заглянуть за горизонт. Я заглянула уже, съездив с однокурсниками в ГДР. Теперь нас с Сашей приглашала Петра, и пусть Саша тоже заглянет.

Оформление оказалось делом выматывающим. Мало того, что я месяц ходила в паспортный отдел как на работу, от меня потребовали медицинскую справку, а онколог отказалась ее дать. "Куда это вы такая больная поедете?" – язвительно заметила она (для нее больные были людьми второго сорта). Пришлось ехать за разрешением в Москву. Перво-наперво мне сделали изотопное исследование печени. С легким любопытством (большего себе не позволяя: бьющееся сердце, замирание, обмороки оставлены в прошлом) я шла узнать результат. На приеме сидели двое молодых врачей. "Вам необходимо сделать повторное исследование. Год назад мы делали вам сканирование на аппарате другой фирмы, возможно поэтому результаты расходятся. Повторим на прошлогоднем аппарате». На второй раз готовила торжественные слова, когда меня спросят. Меня не спросили. "Вероятно, произошла ошибка, у вас все хорошо». "Ошибки не было, меня спасла диета", – скромно заметила я. " Ну что ж, поздравляем», – ответили молодые врачи. Мне очень хотелось поделиться своими соображениями о том, что лимфа – канализация организма и про пищевую специализацию печени и поджелудочной железы… В стенах онкоцентра можно было бесконечно говорить об этом с больными и абсолютно бессмысленно – с врачами. У них совершенно особое направление мыслей…