Полувзвод б/б

Гауптштурмфюрер сделал это специально. На его карте были отмечены медицинский пансионат и пара деревень, расположенных впереди на дороге. Оставив их без связи, он лишал местное население любой возможности сообщить в город о проходящей колонне немцев.

Утро выдалось безветренное и тихое. Солнце уже встало и начинало усиленно припекать. Гауптштурмфюрер понимал, что перед последним многокилометровым броском через линию фронта лучше было бы охладить танковые двигатели. Кроме того, им не нужны были лишние глаза, которые могли заранее обнаружить колонну на дневном марше. Как с земли, так и с воздуха.

Поэтому он принял решение остановиться на привал в безлюдном месте у берега озера, скрытого от дороги деревьями и густыми кустарниками. Загнали танки и мотоциклы в орешник, которым плотно зарос берег, и наскоро натянули маскировочные сетки. Выставив часового, дозаправили технику из резервных канистр. Затем позавтракали ржаным хлебом с маргарином и тёплым желудёвым кофе, налитым в кружки из термосов.

Только после этого командир взвода разрешил солдатам попеременно поспать.

Сам же Рихард расстелил свой чёрный кожаный плащ на сухом пригорке. Снял свой летний китель бежевого цвета с нарукавным ромбом и петлицами, на которых серебряными нитками были вышиты зловещие эмблемы танковой дивизии «Totenkopf» – мёртвой головы. Аккуратно свернул его и положил на плащ в виде головной подушки. Стянул с себя чёрную пилотку и пристроил рядом. Оставшись в майке, сам растянулся и быстро уснул.

Гауптштурмфюреру снилась его родная Моравия. Невысокие ярко-зелёные горы и холмы в Судетах, пересечённые пронзительно прозрачными реками. Этот благодатный край был аннексирован Германией в 38-ом, и Рихард, будучи немцем по рождению и по убеждению, покинул его, поступив в Вюнсдорфское танковое училище. С тех пор он ни разу не возвращался в родные ему Судеты. Не видел отцовского дома уже долгих шесть лет. Но эти места временами снились ему, причём всегда в цвете. Он видел их во сне столь же часто, как и лицо своей невесты.

Семьёй Рихард так и не успел обзавестись. Откладывал это на потом. Был уверен, что свадьбу вполне можно сыграть после окончания войны с большевистской Россией. Ему не было ещё и тридцати, поэтому он и не торопился со столь серьёзным шагом в жизни. Но, конечно, был благодарен судьбе за то, что успел познакомиться со своей будущей невестой.

Его в августе 43-го года, после ранения, полученного во время сражения на Курской дуге, отправили в виде поощрения подлечиться в Германию. Госпиталь находился в сельской местности, недалеко от Дрездена.

Там Рихарду торжественно вручили Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями и дали десять дней отпуска после выписки из госпиталя. Он намеревался съездить в родную Моравию и повидаться с родителями, но случилось то, что изменило его первоначальные планы и заставило остаться в фатерланде до самой отправки обратно на восточный фронт.

В один из сентябрьских дней, во время подготовки госпиталя к празднованию годовщины Имперского съезда нацистской партии, сюда было привезено много немецких девушек. Они были дочерями фермеров из окрестных хозяйств. Девушки помогали по праздничному убранству и готовили танцевальную программу, чтобы выступить перед выздоравливающими солдатами и офицерами.

Урсула Хартманн, белокурая розовощёкая девушка с округлыми формами, была одной из трёх дочерей зажиточного землевладельца, председателя местной ячейки нацистской партии. Когда-то у неё были ещё два старших брата, но они оба успели сложить голову на восточном фронте.

Рихард сразу приметил Урсулу и познакомился с ней. Ему запали в душу её природная жизнерадостность и весёлый нрав. Он стал ухаживать за ней, и девушка ответила взаимностью. Она стала приезжать в госпиталь и после праздника. Они гуляли вместе по липовой аллее, ведущей к госпиталю, и целовались, укрывшись от посторонних взглядов.

От светлых, пшеничных волос Урсулы пахло букетом из клеверного сена, настоящего деревенского молока, яблочного штруделя и слегка даже отдавало конским навозом. Но смешение этих запахов было чертовски приятно Рихарду, которому уже порядочно надоела резкая, госпитальная вонь от касторки, спирта и кровоточащих ран.

Он совсем не скромно изучал руками аппетитные формы Урсулы и целовал, целовал ее то в белоснежную шею, то в пухлые губы. А она и не сопротивлялась. Иногда только податливо вздрагивала и шептала больше для порядка:

– Рихард, милый! Не торопись. Прошу тебя, не торопись. Все будет… Надо только папе сказать. Он у меня строгий…

Иногда они разговаривали и строили планы, гуляя по осенней, зелено-золотой аллее. Урсула объясняла томным голосом:

– Рихард, дорогой мой! Ты пойми, что я добропорядочная, немецкая девушка. Клянусь, я буду тебе хорошей женой. Обещаю быть верной и ждать с фронта сколько понадобится. Но, я пока не могу переступить порог наших близких отношений без одобрения отца на свадьбу.

Рихард понимающе кивнул и, остановившись, крепко обнял ее за плечи. Урсула, прижавшись к нему, подняла голову и посмотрела Рихарду прямо в глаза. Добавила оправдывающимся тоном:

– Милый мой Рихард! Я знаю, что и фюрер и доктор Геббельс объявили, что немецкие девушки должны быть сейчас свободны в нравах. Они должны рожать как можно больше немецких детей для Германии. Я все это знаю, но я выросла в поместье. Наши правила жизни отличаются от городских. Мне обязательно надо спросить разрешения отца. Прости, мой настойчивый герр танкист!

Рихарду не за что было прощать Урсулу. Он хорошо понимал ее и даже одобрял такое решение. Во-первых, потому что и сам был выходцем из сельской местности. А во-вторых, потому что ему по нраву была такая чистота и добропорядочность девушки. Его Урсула разительно отличалась от легкомысленных французских девушек, которые совсем не брезговали близкими отношениями со стоящими на постое немецкими танкистами.

Урсула упросила отца, и он разрешил Рихарду после выписки из госпиталя погостить в их усадьбе.

Незадолго до отъезда на фронт Рихард успел рассказать отцу Урсулы о своих серьёзных планах в отношении его дочери. Тот, хоть и не совсем довольный неарийским происхождением Рихарда, всё-таки согласился выдать дочку за него замуж после войны.

Толстый, невысокий, чистокровный представитель нации, с большой лысиной на голове, показательно поправил нацистский партийный значок, приколотый к воротнику рубашки, и высокомерно сказал Рихарду:

– Ну что ж, молодой человек! Благодаря моей Урсуле, у вас будут дети с настоящей немецкой кровью!

Особенного выбора у её отца и не было. Количество берёзовых крестов на обширных территориях России всё увеличивалось, и в Германии явно стало не хватать женихов.

Они успели наскоро обручиться с Урсулой, и гауптштурмфюрер Граубе сообщил в письме родителям, что собирается жениться сразу после окончания войны. Только вот эта проклятая война всё никак не заканчивалась! Более того, наступающая Красная армия заставляла уже задуматься об её итогах. Опытный и здравомыслящий офицер-танкист начинал уже предполагать, что война может закончиться вовсе не победой Германии!

Он старался гнать от себя эти тревожные мысли, не показывал их своим подчинённым. Но злость с каждым днём увеличивалась. Злость на себя, что бездумно поверил фюреру. Злость на всю верхушку Рейха и на немецкое военное командование, которое допустило столько просчётов в отношении большевиков. А ещё большая злость у него появилась в отношении этих самых большевиков, которые не рассыпались сразу от ударов победоносной германской армии! Сдюжили, стерпели и повернули вспять лавину вермахта. А теперь уже и гнали её всё дальше на запад.

И не сказать, что гауптштурмфюрер Граубе считал себя сверх меры жестоким человеком. Он в душе даже любил детей. Правда, только немецких детей! Но его сознание, одурманенное фашистской пропагандой, не позволяло ему считать русских, белорусов и украинцев полноценными людьми. Все славяне были для него Untermensch – недочеловеками, которых надо было уничтожать и давить, как вшей. Что он и делал со всей добросовестностью исполнительного гитлеровского вояки.

Поэтому во сне он обычно видел только родные ему Судеты и лицо своей Урсулы. Никогда не снились ему сожжённые большевистские танки, взорванные и расстрелянные им красноармейцы. Не видел их глаз во сне и не чувствовал никакого угрызения совести за их жизни, перемолотые гусеницами его танка.

Глава 5

Пациенту ракового госпиталя Егору Фролову совсем не хотелось идти на утренние процедуры. Он не видел в этом никакого смысла. Лишняя боль, лишние мучения, которые в итоге ни к чему не приведут. И без того госпитальные эскулапы расковыряли больное колено, заштопали его словно латаную дерюжку и наложили гипс.

Первую операцию проводил главврач, а ассистировали ему лейтенанты-онкологи и старшая сестра. У майора медицинской службы тряслись руки в следствии контузии, поэтому он не мог обойтись без помощи желторотых и неопытных лейтенантиков. Слава богу, что главврач, прошедший Ленинградский фронт, сделал Егору перед операцией внутривенную новокаиновую анестезию, которая начала практиковаться именно там. Частично это помогло капитану Фролову перенести дикую, операционную боль и избежать болевого шока. До его распухшего колена и без операции уже было не дотронуться.

Егора укололи морфином уже после операции и он на время забылся, скрывшись от нестерпимой боли в цветных видениях, в которых не было всех этих бед последнего времени.

Врачей-анестезиологов и во фронтовых госпиталях не хватало. Начальство и сюда не удосужилось пока прислать такого специалиста, поэтому врачи эвакогоспиталя самостоятельно делали во время операций все возможное, чтобы пациентам облегчить страдания.

В условиях военно-полевой хирургии обычно использовались препараты, действующие быстро при однократном применении. Основным средством было подкожное введение морфина гидрохлорида. Преимущества морфина – снижение болевой чувствительности и эмоциональный покой. Только ведь морфин являлся мощным наркотиком. Кому как не врачам знать об этом. Поэтому и использовали они его разово и очень избирательно. Укол тяжело раненому в бою – это конечно. Укол перед долгой и тяжелой эвакуацией кричащему от боли раненому – это несомненно.

Операция – это же дело совсем другое. Необходимо обездвижить больного, не дать ему неожиданно взбрыкнуть на операционном столе, бездумно разметаться на нем. Для этих целей обычно использовали эфир и хлорэтил. Эфирный наркоз не требовал специального оборудования, поэтому и применялся наиболее часто. Тем не менее, у него был большой недостаток. Во время длительных операций зачастую наступало пробуждение раненого. А вот это уже было критичным.

Другое дело новокаиновая блокада с физраствором. Новокаин оказался не только хорошим анестетиком, но имел и противовоспалительный эффект. Этот метод стали применять на Ленинградском фронте, и он давал неплохие результаты, о чем майор медицинской службы Смирнов прекрасно знал. Хотя, конечно, такой вид предоперационной анестезии не оказывал полного обезболивания. Дико больно было гвардии капитану Фролову в то время, когда медики ковырялись в его колене. Тем не менее, Егор жил с болью уже долгих четыре месяца и даже как-то заставил себя примириться с ней, сжимая зубы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.