Последние часы. Книга II. Железная цепь

– У нас юбилей, две недели, – объяснил Джеймс, отвечая на ее недоуменный взгляд.

– Но… Я тебе ничего не купила… – Корделия машинально погладила бархатную крышку. – Ведь я не знала, что через две недели принято обмениваться подарками.

– Не принято, – успокоил ее Джеймс. – Просто у меня свои причуды. И это – одна из них. – Он усмехнулся. – Открой.

Корделия открыла футляр и увидела на черном бархате сверкающий золотой кулон с цепочкой. Она достала украшение и восхищенно ахнула. Кулон представлял собой миниатюрный глобус – крошечный шарик с выгравированными на нем очертаниями континентов.

– Мы столько говорили с тобой о путешествиях, – с некоторым смущением продолжал Джеймс. – И вот мне захотелось подарить тебе весь мир.

– Как это чудесно. – Корделии казалось, что ее сердце готово разорваться от волнения. – Подожди… я сейчас ее надену…

– Не надо, не надо, – рассмеялся Джеймс, обходя ее. – Там очень маленький замок. Я тебе помогу.

Он ловко расстегнул замочек и надел ожерелье на шею Корделии. Она застыла. Пальцы его едва касались нежной кожи, чуть выше края платья. Она чувствовала его чудесный аромат – смесь запахов лавра и чистой кожи молодого мужчины. Послышался щелчок застежки; Джеймс сделал глубокий вдох, коснулся цепочки, чтобы расправить ее, и Корделия почувствовала это, почувствовала, как поднимается его грудь при дыхании, почувствовала прикосновение ткани его сорочки, от которого встали дыбом крошечные волоски у нее на затылке. Его руки на миг застыли в нескольких дюймах от зеленого шелка и обнаженной кожи.

В следующий миг Джеймс отступил и откашлялся. Она обернулась, чтобы взглянуть на него. Он снова надел свою Маску, и она ничего не могла прочесть на его лице, кроме обычного дружелюбия.

– Очень мило, – произнес он, вытаскивая из кармана сложенную в несколько раз бумажку. – Кстати, я чуть не забыл. Недди принес письма от Люси для нас обоих. Твое я не стал читать, несмотря на сжигавшее меня любопытство.

«Дорогая Корделия! – было написано на бумажке знакомым размашистым почерком Люси. – Мне ужасно, ужасно жаль, но я вынуждена пропустить сегодняшний бал и бросить тебя на растерзание представителям высшего общества. К сожалению, мне нездоровится. Если кто-нибудь попробует тебя задеть, держи голову высоко и помни, что сказала бы в таком случае Прекрасная Корделия: “Я не склонюсь перед вами, и никто не сможет меня заставить!” Завтра с нетерпением жду подробного описания приема, особенно нарядов, и еще мне ужасно хочется узнать, не отрастил ли Тоби дверной молоток. С любовью, Люси».

Пока они спускались по лестнице, Корделия подала Джеймсу записку, чтобы он мог прочесть. Карета уже стояла у дверей. Морозный воздух обжигал лицо; днем снег начал таять, но к вечеру снова похолодало, и теперь тонкий лед трещал и ломался под ногами, как стекло. В карете их ждали тяжелые меховые полости и покрывала для ног. Корделия со вздохом облегчения закуталась в меха.

– Дверной молоток? – переспросил Джеймс, когда карета тронулась, хрустя льдом.

– Это такая борода, – с улыбкой объяснила Корделия. – Я тебе покажу, если увижу.

Сумеречные охотники редко носили бороды; подобно воинам Древнего Рима, нефилимы издревле считали, что борода мешает в сражении, поскольку противник может за нее схватить. Однако для женщин не существовало ограничений относительно длины волос: возможно, потому, что ни римляне, ни средневековые нефилимы не могли представить себе женщину на поле боя.

– Ну что ж, если Тоби отрастил бороду, у меня есть выбор, – сказал Джеймс. – Либо вызвать его на дуэль, либо отрастить бороду в два раза длиннее.

– Надеюсь, ты не сделаешь ни того ни другого, – поморщилась Корделия.

– Думаю, ты, в качестве моей супруги, имеешь право голоса в вопросах, касающихся моей внешности, – ответил Джеймс. Корделия взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, но он равнодушно смотрел в окно, на черно-белые ночные улицы. – Уэнтворты редко устраивают большие приемы. С нетерпением жду момента, когда ты увидишь Торт.

– Какой торт? – удивилась она.

– Сейчас приедем, и ты поймешь.

Как только они въехали в ворота, она сразу поняла, что имел в виду Джеймс. Особняк Уэнтвортов представлял собой абсолютно безвкусное сооружение, утыканное множеством башенок с зубцами и бойницами – видимо, архитектор вдохновлялся образами средневековых замков. Стены и башни были покрыты штукатуркой цвета слоновой кости, и здание действительно являло собой некий чудовищный гибрид Тадж-Махала и кремового свадебного торта. Ослепительный свет, лившийся из огромных окон, падал на заснеженную лужайку перед домом, и вся эта варварская роскошь производила довольно нелепое впечатление.

Карета остановилась у зеленого ковра, призванного изображать лесную тропу; ковер вел к сверкающим мраморным ступеням и массивной двери в средневековом стиле. На каждой ступени стояло по два лакея в ливреях цвета слоновой кости, бедняги вытянулись по стойке смирно, когда Джеймс и Корделия проходили мимо. Она невольно прыснула со смеху, войдя в холл, больше напоминавший тронный зал императорского дворца. Пол был отделан розовым и белым мрамором. Да, дом действительно напоминал гигантский торт.

Джеймс подмигнул жене, когда они ступили в бальный зал, просторное, как крытый рынок, помещение с расписными потолками. Среди обильной позолоты и облаков, похожих на взбитые сливки, порхали десятки пухлых розовощеких херувимов. У стен группами собирались гости, и в толпе Корделия среди прочих заметила Уилла и Тессу, которые оживленно беседовали с Габриэлем и Сесили Лайтвуд. «Веселые Разбойники» тоже были здесь в полном составе; они заняли целый столик в углу в компании Анны. Мэтью, заметив новобрачных, поднял бокал шампанского, а Анна лениво помахала рукой. Танцы еще не начались; люди бродили вокруг длинного стола, ломившегося под тяжестью закусок – здесь было достаточно еды, чтобы накормить всех жителей небольшого города. Чудовищные окорока в глазури и лососи размером с новорожденного ребенка, залитые блестящим желе, покоились на серебряных блюдах в окружении гор сэндвичей и пирожных с кремом; рыбы и поросята злобно пялились невидящими глазами на голодных гостей.

Хозяева, Мартин Уэнтворт и его жена Глэдис, стояли в центре зала и с восхищением рассматривали огромную ледяную скульптуру, изображавшую Розамунду и Тоби в развевающихся античных одеждах. На плече Розамунды сидел голубь. Джеймс уставился на скульптуру, не скрывая удивления.

– Может быть, это намек на то, что сегодняшнее мероприятие следует называть «Холодным Приемом»? – прошептал он на ухо Корделии. Она плотно сжала губы, но не могла совладать с собой и затряслась от беззвучного смеха. Джеймс с невинным видом продолжал разглядывать купидонов на потолке, и в это время к ним приблизились Розамунда и Тоби, так сказать, во плоти.

– О, вы оба чудесно выглядите, такая прекрасная пара, я всегда это говорила, правда, Тоби? – бросилась в атаку Розамунда.

Тоби вздрогнул. У него был такой вид, словно его только что разбудили.

– Да? Когда? – пролепетал он.

Розамунда бросила на Джеймса голодный взгляд, как будто он был восхитительным, аппетитным свежим кексом, который ей не терпелось намазать черничным джемом. Чувствуя, что мужа необходимо спасать, Корделия в свою очередь воскликнула с дурацким лицемерным восторгом:

– О, здесь так чудесно, я вижу, весь Лондон пришел вас поздравить! Джеймс, мы должны поздороваться с твоими родителями…

– Не весь, – тяжело вздохнула Розамунда. – Как назло, убили Амоса Гладстона, и кое-кто решил, что праздновать сейчас неуместно. А я считаю, это несправедливо, потому что мы планировали этот вечер еще до его смерти. Конечно, мы бы отменили прием, если бы не ледяная скульптура. Она заранее заказана и оплачена.

– Превосходная речь, Розамунда, – сказал Джеймс.

– Благодарю, – лучезарно улыбнулась Розамунда. – Вы же понимаете, ну как мы могли заранее узнать, что его убьют во время патрулирования?

– Когда это случилось? – спросила Корделия и покосилась на Джеймса. Тот пожал плечами. – Мы еще не слышали…

– О, позапрошлой ночью, – промямлил Тоби, высокий молодой человек с безвольным подбородком и очень светлыми волосами.

– Это было нападение демонов? – продолжал Джеймс.

– Очевидно, да, – сказала Розамунда. – А что еще это могло быть? А теперь, Тоби, будь так добр, покажи Джеймсу бильярдную. Она только что заново обставлена. – Невеста смущенно захихикала и вцепилась в руку Корделии. – Нам, дамам, нужно сейчас в другое место.

Тоби увел Джеймса прочь, а Розамунда с Корделией направились к группе женщин, собравшихся у стола с напитками и закусками. Среди них Корделия заметила Евгению, сестру Томаса, худую девицу в бледно-желтом платье и перчатках.

– Тебе сюда, – с удовлетворением в голосе произнесла Розамунда. Волосы ее были высоко подобраны и украшены огромным количеством живых цветов. Когда она поворачивала голову, на плечи ей дождем сыпались лепестки. – Именно здесь собираются замужние женщины, – театральным шепотом добавила она.

Разумеется, запоздало сообразила Корделия. Замужние женщины во время танцев держались обособленно; в конце концов, им больше не нужно искать себе мужей. Она с надеждой посмотрела на Евгению, но Розамунда уже набросилась на нее:

– Евгения! А ты что здесь делаешь? Пойдем к девицам – там целая толпа молодых джентльменов, и все они просто жаждут потанцевать…

– Не пойду, – упрямо произнесла Евгения, но спорить с Розамундой ей было не под силу. Пару секунд спустя желтое платье исчезло в толпе.

– Корделия Эрондейл, если я не ошибаюсь? – заговорила высокая, угловатая женщина в шелковом платье абрикосового цвета. Корделия вспомнила ее имя – Юнис Паунсби, мать Огастеса Паунсби. Судя по всему, Розамунда оставила ее не просто с замужними дамами, но среди матрон, которые годились ей в матери и бабки. – Вы выглядите усталой.

Дамы коварно засмеялись. Корделия, ничего не понимая, смотрела в лицо своей собеседнице.

– Юнис вас дразнит, – заговорила Веспасия Гринмантл, женщина с приветливым лицом, облаченная в пурпур. – Новобрачные рано спать не ложатся, верно?

Кровь бросилась Корделии в лицо.

– Радуйтесь, пока можете, – продолжала Юнис. – Не пройдет и нескольких месяцев, как вы будете подбирать мебель для детской.

– Маленькие дети – это так скучно, Юнис, – вмешалась Лилиан Хайсмит. Корделия подумала, что в своем старомодном синем платье и сапфировых украшениях она выглядит, словно царица. – А вот оружие, напротив, весьма интересный предмет. – Она протянула руку к Кортане. – Я, например, давно восхищаюсь вашим клинком, дорогая. Можно?

Корделия кивнула, и Лилиан, задумчиво улыбаясь, прикоснулась к эфесу Кортаны.

– Когда я была маленькой, у меня было одно-единственное желание: получить какое-нибудь оружие, выкованное кузнецом Велундом. В двенадцать лет я сбежала из дома, и родители обнаружили меня на Риджуэйской дороге[22]. Я искала курган кузнеца. Я взяла с собой пенни, поскольку знала из легенд, что кузнецу нужно заплатить, и была совершенно уверена, что получу взамен меч! – Она усмехнулась. – Ваш меч прекрасен.

– Благодарю вас, – произнесла Корделия.

Дамы без всякого стеснения перешептывались у нее за спиной. Кто-то вслух интересовался, почему они с мужем не отправились в свадебное путешествие; другая женщина, скорее всего Юнис, ответила, что Джеймс и Корделия не могли позволить себе такую роскошь, как год помолвки, тщательная подготовка и свадьба следующим летом. «Необходимо было срочно спасать то, что осталось от ее репутации, вы же понимаете».

Нет, это было совершенно невыносимо. Музыканты готовились играть танцевальные мелодии; скоро все друзья будут заняты, в отчаянии думала Корделия, и никто не сможет избавить ее от этих мегер. Она заметила, что Джеймс некоторое время назад вернулся в бальный зал, но родители перехватили его, отвели в сторону и затеяли какой-то серьезный разговор. В любом случае он не может пригласить ее на танец, напомнила она себе. Это не принято. Джентльмены никогда не танцуют на балах со своими женами.

– Не окажете мне честь, миссис Эрондейл?

Дамы в недоумении начали оглядываться, закачались цветы в прическах, зашуршали юбки и веера. Корделия подняла голову, услышав хорошо знакомый ленивый, тягучий голос: перед ней стоял Мэтью и смотрел на нее сверху вниз с вопросительным выражением лица. При взгляде на него можно было ослепнуть; его жилет был расшит павлинами, светлые волосы ярко блестели в свете люстр. Мысленно поблагодарив судьбу, Корделия позволила ему увести себя в центр зала.

– Ну что ж, могу тебя уверить, что за последние сто лет с этими леди не происходило ничего более захватывающего, – рассмеялась она. – О боже, наверное, я ляпнула что-то не то? Ведь теперь я тоже замужняя женщина и не имею права считать скучными тех, кто состоит в браке.

– Большинство людей невыносимо скучны, – пожал плечами Мэтью. – Брак не имеет к этому никакого отношения.

Первым танцем оказался полонез; пары со всего зала присоединялись к «колонне», которая следовала за ведущими. Здесь были Сесили и Гидеон, Кэтрин Таунсенд и Огастес Паунсби; Филомена ди Анджело – Корделия вспомнила, что эта темноволосая итальянка присутствовала на ее свадьбе, – шла рядом с Альбертом Брейкспиром. Кристофер пригласил на танец Евгению, Алистер с церемонным видом вел за руку Ариадну.

– Зачем же тогда ты ходишь на балы и приемы? – удивилась Корделия. – Если ты находишь все и вся такими скучными.

– Люди скучны. А сплетничать о них мне никогда не скучно. Смотри: Тоби и Розамунда спорят о чем-то, как всегда. Интересно знать, о чем? А недавно Лилиан Хайсмит стукнула Огастеса Паунсби зонтиком: как ты думаешь, за что? Неужели он оскорбил ее? Эсме Хардкасл надоедает Пирсу Уэнтворту бесконечными рассказами о своей книге, посвященной истории Лондонского Анклава; но он ее даже не слушает и глаз не сводит с Кэтрин Таунсенд. А прекрасная Евгения отказывает всем, кто пытается пригласить ее на танец. Вероятно, сказывается отрицательный опыт.

– А что произошло с Евгенией?

– Огастес Паунсби. – Мэтью нахмурился. – Он вел себя так, словно между ними существовало понимание.

Корделия удивилась; «понимание» могло означать вполне серьезные вещи. Например, полную уверенность девушки в скором предложении руки и сердца.

– Ну, и она вела себя достаточно свободно: встречалась и гуляла с ним без компаньонки и тому подобное. Конечно, все было совершенно невинно, но… неожиданно он взял и сделал предложение Кэтрин Таунсенд, а та ему отказала. И Евгения в результате сделалась посмешищем всего Анклава. Она уехала в Идрис, чтобы избежать местных сплетен.

– Как это мерзко с его стороны! – с отвращением воскликнула Корделия. – Но неужели ни у кого из гостей не найдется более страшной тайны? Скелеты в шкафах и тому подобное?

– Ты спрашиваешь меня, нет ли в этом зале убийц? – Мэтью быстро закрутил ее в танце, и перед глазами у нее стремительно пронеслись огненные ленты, в которые слилось пламя множества свечей. – Есть. Например, я.

Корделия принужденно рассмеялась и украдкой начала оглядываться. Они очутились в дальней части бального зала. Джеймс по-прежнему был занят разговором с Уиллом и Тессой.

– А что, если я скажу, что умею читать по губам? – продолжал Мэтью, проследив за ее взглядом. – Что я понимаю каждое слово, которое говорят друг другу Джеймс и его родители? И что новость, которую они ему сообщили, потрясет тебя до глубины души?

– Я бы велела тебе прекратить подслушивать чужие разговоры. Кроме того, я тебе не верю. Научиться читать по губам не так просто. Еще я бы сказала, что ты врешь и нарочно пугаешь меня, чтобы показаться более интересным. А правда состоит в том, что если и существует какая-то шокирующая новость, то ты просто-напросто узнал ее от своей матушки.

Мэтью сделал трагическое лицо и прижал руку к груди с таким видом, словно его ударили ножом в сердце.

– Меня оскорбили! Усомнились в моем мужестве! О женщины, вам имя – жестокость![23] – И он, прищурившись, уставился на Корделию. – Означает ли это, что ты не хочешь узнать, о чем они разговаривают?

– Конечно же хочу, болван. – И она легко стукнула Мэтью веером по плечу. Полонез не предполагал такой интимности между партнерами, как вальс, и все же она находилась достаточно близко к Мэтью и заметила тонкие линии, появлявшиеся у его глаз, когда он по-настоящему улыбался. А это случалось очень редко. Она чувствовала его запах: пахло бренди, сигарами и цветами франжипани.

– Ну что ж, – он понизил голос. – Тебе известно, что Чарльз уже несколько месяцев работает в Парижском Институте.

– Я слышала, что глава Института заболел, и Чарльзу пришлось выполнять обязанности его заместителя.

– И он справился с ними превосходно, как всегда, – едко заметил Мэтью. – У них там было намечено важное совещание с вампирскими кланами Франции, и Чарльз почему-то пригласил всех, кроме вампиров Марселя. Скорее всего, просто по рассеянности, но они восприняли это как смертельное оскорбление.

– А разве он не мог извиниться и все объяснить?

Мэтью презрительно фыркнул.

– Ты что, не знаешь Чарльза? Он никогда не извиняется. А кроме того, вампиры ему не доверяют. Они подозревают – и заметь, не без причины, – что в случае серьезных разногласий Консул встанет на сторону своего сына. И поэтому дядя Уилл и тетя Тесса должны завтра отправиться с ним в Париж, чтобы помочь все уладить без потерь. – Мэтью бросил быстрый взгляд на Джеймса и его родителей. – Существа Нижнего Мира склонны доверять им, поскольку Тесса сама принадлежит к их народу, а Уилл счел нужным защищать ее перед Конклавом и даже женился на ней.

Сейчас полагалось взяться за руки. Когда их пальцы сплелись, черная руна Ясновидения на тыльной стороне ладони Корделии слегка замерцала.

– Ну что ж, могу сказать, что они отправили в Париж не того брата, какого следовало бы, – заметила она.

Держась за руки, они начали медленно описывать круг.

– Что ты имеешь в виду?

– Ведь это ты любишь Францию. Ты постоянно говоришь о Париже, – ответила она. – Помимо всего прочего, ты обладаешь дьявольским шармом – и прекрасно знаешь об этом. Из тебя получился бы отличный посол, ты справился бы гораздо лучше Чарльза.

Мэтью выглядел… так, словно его поразил удар молнии, и это было еще мягко сказано. У Корделии возникло чувство, будто его редко сравнивали с братом в положительном смысле, когда речь шла об их профессиональных качествах. Следующий круг они сделали в молчании. Без непринужденного светского разговора танец вдруг показался Корделии более интимным, чем прежде. Она, не глядя, угадывала движения своего партнера, чувствовала тепло его руки, прикосновение холодного металла его печатки. Кольца, которое подарил ему Джеймс.

Ей доводилось прежде видеть, как танцуют влюбленные пары: в полном молчании они пожирали друг друга глазами, пользуясь редкой возможностью под благовидным предлогом побыть рядом, прикоснуться друг к другу. Нет, конечно, между ней и Мэтью не могло быть ничего подобного: ее фраза всего лишь смутила его, только и всего. «Что ж, очень плохо, – подумала она. – Ему уже давно следовало это услышать».

Он стоил тысячи таких, как Чарльз.

Музыка смолкла. Танцующие расходились, Мэтью и Корделия опустили руки.

– Увы, – произнес он знакомым легкомысленным тоном, – боюсь, мне придется отвести тебя обратно к нашим злоязычным дамам. Я бы пригласил тебя на следующий танец, но ты же знаешь, что холостым мужчинам не очень прилично танцевать несколько раз подряд с замужними женщинами. Предполагается, что мы должны увиваться вокруг юных девушек.

Корделия усмехнулась.

– Ничего страшного. Ты на целых десять минут избавил меня от их глупой болтовни. Мне уже от отчаяния хотелось зарыться лицом в блюдо с заварным кремом.

– Это была бы напрасная трата крема, – произнес знакомый голос, и Корделия, вздрогнув, увидела рядом Джеймса. В золотом свете множества свечей глаза его горели каким-то странным огнем.

– Неужели ты наконец вырвался из когтей родителей? – произнес Мэтью слегка неприязненным тоном. В следующий миг на губах его появилась обычная лукавая ухмылка, и Корделия решила, будто ей просто показалось. – Слышал насчет Чарльза?

Джеймс беззвучно присвистнул.

– Да уж. По этому поводу я мог бы много чего сказать, но сейчас… – Он повернулся к Корделии. – Миссис Эрондейл, могу ли я попросить вас пройтись со мной в первом туре вальса?

Корделия смотрела на него, широко раскрыв глаза.

– Но мужьям нельзя… то есть обычно мужья не танцуют с женами.

– А этот муж танцует, – ответил Джеймс и увлек ее прочь.

Грейс,

1896

Джесс умирал долго и мучительно. Агония началась посреди ночи, и Грейс, ворвавшись в комнату брата, увидела жуткое зрелище: он метался среди окровавленных простыней и кричал, кричал, точнее, издавал какой-то дикий, звериный вой, выражавший невыносимое страдание. Грейс криками звала мать. Она знала, что существуют исцеляющие руны, что магия Сумеречных охотников могла бы им помочь, но она не умела чертить такие руны. Кроме того, у нее не было стило.

Она прижала брата к себе, его кровь пропитала ее сорочку… а когда она осторожно опустила его на подушки, он был уже мертв. Какая-то часть ее сознания отметила, что пришла Татьяна. Мать, содрогаясь от рыданий, поднесла к губам сына маленький золотой медальон. Грейс тогда не поняла, что это за вещь, но ей предстояло вскоре это узнать.

Грейс хотела, чтобы мать пришла, помогла ей, но почему-то почувствовала себя в ее присутствии еще более одинокой. У Татьяны началась истерика: она пронзительно вопила, выла, рвала на себе одежду, выкрикивала отчаянные молитвы и проклятия, обращенные к существам, неизвестным Грейс, молила спасти его, спасти ее мальчика. А когда его не стало, она рухнула на пол, долго сидела в нелепой позе обиженной маленькой девочки и жалобно хныкала. Все это время она словно не замечала присутствия Грейс.

В следующие дни слабые надежды Грейс на утешение в обществе матери окончательно развеялись. После смерти Джесса мать совсем ушла в себя; неделями не обращала внимания на Грейс, не смотрела на нее, не реагировала, когда дочь заговаривала с ней. Пока Грейс пыталась понять, как жить дальше после такой потери, мать разражалась проклятьями в адрес Сумеречных охотников, брызгала слюной, уверяя, что их единственная цель – разрушить ее жизнь, уничтожить ее, повторяла, что не намерена сдаваться без боя. Она почему-то обвиняла во всех своих несчастьях семью Эрондейл, хотя Грейс не видела никакой связи между этими людьми и смертью Джесса.

По правде говоря, ей и самой хотелось бы возложить на кого-нибудь вину за гибель брата, но она знала, что иногда Сумеречные охотники не выдерживали рун и гибли, если им пытались наносить Метки. Это было кошмарно, несправедливо, бессмысленно – но так случалось, и с этим ничего нельзя было поделать. И поэтому Грейс не могла найти утешения, обвиняя других в смерти Джесса.

Не лучше стало, когда мать начала надолго исчезать в подвале особняка и появлялась оттуда лишь под утро, бормоча какие-то заклинания на незнакомом языке. От ее одежды и волос несло серой. Татьяна разговаривала с Грейс только о коварстве и злобе нефилимов. Эти монологи начинались и заканчивались совершенно неожиданно; проходило несколько дней, и женщина, заметив в комнате Грейс, начинала предложение с середины, как будто читала ей одну бесконечную лекцию.

Грейс не считала Сумеречных охотников в целом каким-то «злом» – в конце концов, она провела среди них большую часть жизни, – но Татьяна иллюстрировала свои «лекции» живописными примерами. Она шарила в самых темных уголках Блэкторн-Мэнора и вытаскивала на свет божий всевозможные доказательства жестокости нефилимов. В подвале, в каком-то пыльном сундуке она нашла целую «коллекцию» трофеев, добытых у существ Нижнего Мира: зубы вампира, высохшую лапу оборотня, нечто, напоминавшее гигантское крыло бабочки, плававшее в прозрачной вязкой жидкости. Татьяна признала, что тридцать лет назад приняли закон, запрещавший брать подобные трофеи, но до этого, на протяжении девятисотлетней истории нефилимов, убивать и калечить существа других рас считалось нормальным. Она показала дочери запись в дневнике, где подробно описывалось лишение Меток какого-то непослушного младшего сына.

«Они вышвырнули его в мир простых людей», – вслух читала Татьяна, – «ради блага его семьи и Конклава».

Но жемчужиной ее коллекции, спрятанной в кабинете Блэкторн-Мэнора, был кристалл алетейя, магический камень с множеством граней, который использовали для хранения воспоминаний. Естественно было предположить, что семьи держали в таких камнях воспоминания о счастливых событиях, но в этом камне содержалась лишь одна короткая кровавая сцена, произошедшая сто лет назад. Инквизитор подвергал нестерпимым пыткам некую Аннабель Блэкторн, чье преступление заключалось в любовной связи с существом Нижнего Мира. В конце концов женщину приговорили к пожизненному заключению в Адамантовой Цитадели.