В поисках экстаза. Целительный путь неукрощенного духа

Ева умерла. Ее дух исчез. Я закрываю ей глаза, как она меня учила. И продолжаю читать. Я не хочу уходить. И когда я, наконец, ухожу, я закрываю дверь и не оборачиваюсь назад. Она просила меня не оборачиваться.

Смерь Евы стала для меня началом, посвящением в иное, свежее восприятие жизни и смерти, способом растворения хотя бы на мгновение границ между телом и душой, сегодняшним днем и вечностью.

Я нашла Серебряную пустыню ребенком, но, как и многие, потеряла ее, пока росла. Наша культура не ценит экстаз и даже не верит в него. Душа истощается слишком быстро.

Наше тело застревает в схемах. Мы становимся жесткими от повторений. Наше сердце также становится жестким и подверженным автоматизму. Вскоре мы цепенеем и теряем чувствительность к тому, что на самом деле чувствуем. Наш разум быстро притупляется неоспоримыми предположениями, сформированными позициями, не позволяющими нам видеть окружающий мир, не говоря уже о том, чтобы исследовать его богатство. Мы запрограммированы на скуку.

Еще задолго до того, как я стала об этом догадываться, моя увлеченность танцем была попыткой противостоять этим инертным тенденциям через энергию, через движение. С самого начала я обнаружила, что, когда я танцую, я обхожу стороной свою личность. Она не поспевает. У нее нет чувства ритма, потому что она подобна роботу, запрограммированному на то, чтобы совершать определенные типы движений. В танце я освобождаюсь. Я придумываю свои движения, позволяя звуку проникать в душу. Я скольжу по волнам музыки как серфингист. Я сталкиваюсь с частями самой себя, прохожу между ними, вокруг них, останавливаясь на том, что мне знакомо. Я пробираюсь туда, где никогда не была. Танцуя, я путешествую через тело в сердце, обходя ум, и оказываюсь в другом измерении существования, измерении, которое я называю экстазом, наполненным единением с духом.

Одухотворенные движения научили меня всему, что я знаю. А все, что я знаю, это то, что экстатическое движение придает внутреннюю силу и исцеляет. Мой метод взят не из книг, а из жизни и танца. Моей лабораторией всегда была аудитория, студия, танцевальный пол, театр, улица. Это была долгая инициация.

Подростком я заболела анорексией, расщепленность тела и духа поставила меня на грань существования. Мой кризис начался с ощущения, что мне надо было сделать выбор между раем и адом. Тело казалось адом, ведь я старалась побороть страсть возникающей сексуальности. «Возбуждение», которое я получала, изводя себя голодом, было божественным. Я пошла за духом. Я жила на грани жизни и смерти, ненависти к себе и неопределенной тоски. Когда я смогла, наконец, вырваться из этих пут саморазрушения, выбор в пользу жизни был радикальным решением, несмотря на то, что я танцевала над пропастью.

В начале моего путешествия учителя появлялись передо мной в разных формах. Мое посвящение началось на детских площадках и в домах для престарелых. Чтобы заработать на обучение в колледже, я учила танцам и драматическому искусству детей и пожилых людей в разных оздоровительных учреждениях. По крайней мере, мне тогда так казалось. Они были для меня первыми мастерами дзэн. Они научили меня вести за собой, следуя за кем-то. Было невозможно «контролировать» 300 детей на игровой площадке или 50 пожилых, каждый из которых имел свой собственный мир и затверженные идеи. Было невозможно навязывать им мои грандиозные планы, на создание которых я могла потратить полночи, если они вдруг случайно (как иногда бывало) не вписывались в их собственный поток. Как правило, чтобы сохранить душевное равновесие, мне приходилось расставаться со своими гениальными идеями и поддаваться потоку, спонтанно извлекая движение и танец из энергии, присутствующей в комнате или на площадке. Я брала их прямо из воздуха. Я следовала за ними в реальном времени и оказывалась в магическом месте.

Именно там, обращая внимание на движения тел, на внезапное смещение скорости, интенсивности и стиля, я впервые обнаружила ритмы, по которым течет энергия. Особенно быстро менялись дети, и мне приходилось меняться вместе с ними: только что я рассказывала истории, а теперь вдруг придумываю новую игру в кошки-мышки, затем я объясняю, почему две собаки склеились вместе, вскоре я уже буду арбитром на бейсбольном матче и, наконец, мне придется утешать плачущего ребенка. День за днем приходилось постоянно учиться импровизации, используя интуицию для того, чтобы понимать, что делать в конкретный отрезок времени, создавая нечто особенное всего лишь из намека, из случайности, из столкновения. Но больше всего и дети и пожилые, каждый своим собственным способом, вдохновляли меня на то, чтобы оставаться собой. Оглядываясь назад, я понимаю, что моя настоящая работа состояла в том, чтобы направлять их энергию в положительное творческое русло.

Меня приняли на работу в государственную больницу «Эгню», чтобы я учила пациентов танцевать. Мой класс полностью состоял из больных шизофренией. И вот я в комнате, в которую набралось 25 или 30 человек, и каждый из них живет в своей собственной реальности. Один парень – арбитр на бейсбольном матче. Другой танцует хулу. Третий управляет воображаемым движением на дороге.

Как я смогу научить танцевать этих людей? Какие фигуры я смогу им предложить? Никто из них не чувствует себя в своем теле как дома. Они практически не дышат, руки и ноги вялые, взгляд отсутствующий, лишь незначительные спазмы активности – они как сползающие мешки из плоти.

Ответ приходит, как только я осознаю тот факт, что не смогу научить их «танцевать». Я могу послужить им только тем, что постараюсь заманить в движение, сделать движение их реальностью. Они смогут придумать свои собственные танцевальные фигуры.

Я вхожу в их миры и создаю хореографию их фантазий. Все мы движемся вокруг колонн, размахиваем невидимыми битами, танцуем хулу, направляем аварийное движение. В конце концов все начинают двигаться, следуя по своим собственным маршрутам, а я по мере возможности направляю волны их энергии.

Я жила одновременно в двух мирах. С одной стороны, я была занята учебой в колледже: подавляла в себе уже наработанные творческие импульсы, чувствовала себя там совершенно не на своем месте, изучала предметы, которые меня абсолютно не интересовали. С другой стороны, чтобы заработать на жизнь, мне приходилось работать с детьми, пожилыми людьми, умственно отсталыми, и это поддерживало жизнь моего духа. Они учили меня тому, как быть открытой и отзывчивой. Я слушала их рассказы, чувствовала их боль, видела их психические травмы и делала все, что могла, чтобы быть вместе с ними. Именно там вместе с ними проходило мое настоящее обучение.

Уехав в Европу, где я прожила три года после окончания колледжа, я начала освобождаться от культурных стереотипов и принялась изучать связь между телом, сердцем и умом. Когда я только приехала, я почти не говорила ни на одном европейском языке; я просто выучила самые необходимые фразы, чтобы как-то приспособиться, и все в настоящем времени. Я начала ощущать в себе свободу духа, больше не связанного установками и ожиданиями, с которыми я выросла. Прошлого не существовало. Я не могла говорить в прошедшем времени, и у меня не было общего прошлого с людьми, с которыми я встречалась. В любую минуту я могла придумать себя заново. Первый раз в жизни я не была ни дочерью, ни подругой, ни студенткой, ни учителем. Я была одна, сама с собой, и это кружило мне голову. Я почувствовала вкус того, что значит быть по-настоящему свободной, быть самой собой.

В Европе моей страстью стало искусство. Я жила в музеях, поглощая его без остатка, впитывая каждую картину и скульптуру в поисках карты к своей душе. Я стала работать моделью, а здесь язык был не нужен.

Я сижу неподвижно в центре комнаты с высоким потолком и каменными стенами, я позволяю рассматривать себя и непрерывно трансформировать мой образ с разных ракурсов. После каждой сессии я брожу по комнате, впитывая сотни зрительных восприятий своего тела, себя самой. Некоторые художники изображают меня мягкой, переливающейся пастелью, другие – жирными, рельефными мазками маслом. Кто-то воспринимает меня как коллаж, кто-то – как струящуюся линию. Для кого-то я летящая птица или раненная лань, для других – древняя египетская кошка или гибкая тигрица. Красивая, ужасная, плохая, хорошая. Что-то нравится, что-то нет. Все эти образы – я и все же не я.

Работая моделью, я подсознательно учусь отстраняться от всех своих мерцающих образов. Я вижу, что они могут быть подлинными, но не могут быть постоянными. И я поражаюсь тому, что это открытие не повергает меня в нигилистическое отчаяние. Наоборот, я чувствую прилив свежей силы, более мощной, чем все эти маленькие образы самой себя. Вскоре я погружаюсь в свою душу.

Я начала более ясно понимать, что искусство не просто украшает и совершенствует жизнь, оно само по себе путь, способ выйти за рамки предсказуемого и традиционного, карта, ведущая к обнаружению своей сущности. И все же это было всего лишь интуитивное прозрение до тех пор, пока я не стала жить им, использовать его.

До отъезда в Европу большую часть своей жизни я изучала танец. Мое обучение было весьма традиционным, связанным с формой. Мой танец зависел от зеркал, техники, разворотов и этих чертовых носочков пуант. Надо было изнурять свое тело голодом и соглашаться с тем, что делать можно только так, а не иначе.

Танец был подражанием. Неважно, был ли это балет, современный танец или фанк Джеймса Брауна. Внимание всегда было сосредоточено на чьих-то па. Становилось все труднее и труднее получать удовольствие от танца, потому что танец все более и более зависел от того, что правильно, а что – нет. Было «правильно» поднимать руку на определенную высоту определенным образом и «неправильно» опускать ее туда, куда ей хотелось. Я уходила с занятий в отчаянии, осуждая себя за то, что я не Марта Грэхем. Так или иначе, но занятия танцами постоянно напоминали мне, что я недостаточно талантлива.

И все это время тикали часы. Здравый смысл подсказывал, что я смогу танцевать только до тридцати лет, а после этого я уже никому не буду нужна.

В Европе все начало меняться. В Испании мой только что оперившийся дух расправил крылья и начал летать. Родился новый танец. Я вдруг снова перенеслась в Серебряную пустыню. Моя инициация случилась благодаря двум женщинам, которые не произнесли ни одного слова, но смогли передать мне все, что надо было знать, посредством своих наполненных духом тел:

В маленьком городке Сиджес я иду по старинным улицам с альковами, испанскими потаенными сокровищами – узкими проходами, ведущими на углубленные террасы, сады и площади. И вдруг из-за неприметной арки я слышу звуки невидимой гитары. Они захватывают меня, и я вступаю во внутреннее святилище.

В затемненном пространстве сада пожилой человек играет на гитаре. Его глаза закрыты. Рядом с ним стоит пожилая женщина, и ее глаза тоже закрыты. Она начинает медленно танцевать, сосредоточенная на своем движении, танцует с музыкой как со своим партнером. Ее танец воодушевляет меня. Через мгновение все мои опасения по поводу возраста, времени и правил полностью исчезают.

В ее танце я вижу, что тело – это жена духа. Возраст не умаляет значимости этого жизнеспособного брака – он только углубляет ее. Женское и мужское, музыка и движение, тело и дух – плавная гармония, более сильная с возрастом. Танец, искусство движения, которое динамически соединяет нас.

В тот вечер я иду в клуб посмотреть на танец настоящей цыганки. Душно, запах жасмина такой сильный, что почти чувствую его вкус. Я покачиваю сингапурский канат и смотрю на пустую деревянную сцену.

Ла Чунга врывается на сцену с первыми аккордами гитары. Она – олицетворение единства. Она – живая страсть, неукротимая сила. Ее глаза как магический кристалл, а осанка – как статуя, тысячелетиями простоявшая у входа в залив Средиземного моря. Она – как многогранный бриллиант, сверкающий из глубины множества ячеек. Она воплощает тотальное присутствие, удар грома из запредельности, босыми ногами и открытой душой захватывает неприукрашенную авансцену.

Ла Чунга взрывает меня изнутри. Ее транс электризует. Он обжигает меня восторгом. Ее выходящая за пределы энергия высвобождает мою способность танцевать в забвении. Она постепенно сжигает мою отрицательную, приниженную, двойственную персону, страдающую комплексом вины, скучную и слабую исполнительницу ролей, в которую я так быстро превращаюсь. Она затаптывает мой «первородный грех» своими горящими ступнями и меня, залитую кроваво-красным отблеском средиземноморского заката, уносит в Серебряную пустыню. Я взволнована и напугана мощью высвободившейся страсти, но пути назад уже нет.

Ла Чунга явилась тем зарядом, который прострелил насквозь мою тщательно сконструированную личность, позволив моей душе излиться в реальное время. Испания стала Святым Причастием для моего жаждущего духа.

Хотя я ни разу не разговаривала с Ла Чунгой, мне приснился сон о ней, который закрепил ее послание: я наблюдала ее танец, а потом пробиралась сквозь толпу, чтобы увидеть ее. Запыхавшись, я натолкнулась на нее – она стояла, прислонившись к дереву, ее руки были просто сплетены за спиной. «Ла Чунга, – сказала я (во сне я говорила по-испански), – я очень хочу танцевать так, как ты». Она резко отмахнулась от моей мольбы: «Тогда танцуй как ты, глупая!»

Разрешение танцевать с энтузиазмом и страстью и танцевать всегда неожиданно вырвало меня из бессознательной инерции и неловкой подражательности, приведя к интуитивному танцу моей души. В этом танце никто не знал танцевальных фигур – даже я. Как только я разрешила себе просто двигаться, позволяя всему, что было внутри, свободным потоком изливаться вовне, я отказалась от обязательного следования формам и ожиданиям, придуманным кем-то другим. Я вошла в мир экстатического танца.

Экстатический танец превратился для меня в способ выпрыгивания из моей личности в мою душу. Как только в голове возникал ступор, я делала все возможное, чтобы начать танцевать, чтобы выйти за безопасные и скучные границы разумного. Я тогда еще и не представляла себе, что всю свою жизнь буду брать других с собой в это путешествие.

В середине шестидесятых я вернулась из Европы в США, где начала преподавать американскую историю и драматическое искусство в средней школе. Тогда в стране было напряженное время – расовые беспорядки, забастовки, демонстрации. После трагического убийства Мартина Лютера Кинга большая группа чернокожих учеников промаршировала всей своей безмолвной массой по школе. Их печальный ритуал потряс большинство белых учеников, а также администрацию. Мои ученики-старшеклассники, в основном белые, смотрели на меня как на взрослого человека, который повидал мир, и умоляли меня рассказать им историю негритянского народа, объяснить им, что происходит. Они хотели понять.

Но могла ли я научить их? Я помнила много историй о черных и белых, от которых болела моя душа. У меня было много чернокожих друзей. Но я никогда не была чернокожей. Я только знала, как это стыдно быть белым. Как я могла учить их истории негритянского народа?

Я двигалась инстинктивно:

В течение шести недель мы изучаем текущие события, историю рабства в США, сегрегацию, укоренившиеся причины расового насилия и революционных волнений, например, негритянских беспорядков в районе Уоттс. С болью и откровенно мы выставляем напоказ свои личные предубеждения, стремясь найти источники нашего устоявшегося отношения. Я даю им также тест по программе о чернокожих в Америке, подготовленный лабораторией, занимающейся исследованиями поведения. Он включает исторические факты о чернокожем населении, социальную статистику и ответы в формате «верно/неверно». Я сообщаю им, что любой человек, даже никогда не учившийся в школе, может пройти этот тест и в качестве любезности с моей стороны обещаю, что их общая оценка (а старшеклассникам она необходима для перехода в высшую школу) будет базироваться на результате этого теста.

Когда наступает день экзамена, я не даю им лабораторный тест о чернокожих. Вместо него я предлагаю им тест «Свиные рубцы» с вопросами типа: 1) Сколько времени надо варить свиные рубцы, чтобы они стали мягкими? 2) Какова сумма пособия по социальному обеспечению в этом штате для женщины с одним иждивенцем? Этот тест был подготовлен группой чернокожих преподавателей, недовольных тем, что большинство стандартных тестов оказались необъективными и были ориентированы на белую популяцию. Я никогда не забуду реакцию Ховарда Шварца. С детского сада он получал одни пятерки. Его рука взметнулась в воздух первой, первым был и его голос протеста. «Но, мисс Рот, этот материал никак не связан с нашим предметом и учебным планом». Он был в панике. Я резко прервала его. «Ховард, я уверена, что ты отлично разбираешься в негритянской истории. Садись и заканчивай тест». Он не мог поверить, что это происходило с ним и что его прекрасная репутация порочится этим нестандартным тестом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.