Полная версия
Мальчик и Девочка. Очень большая любовь
***
В конкурсный день Юрка с утра суетился и не находил себе места. Рано поднялся, развил бурную деятельность, приготовил завтрак, всех накормил, убрался в квартире, начистил ванну, туалет, сбегал в магазин, накупил продуктов… И взялся уговаривать Соню пойти в ДК.
– Юр, ну чего мы попрёмся? – Соня никак не могла взять в толк, зачем они туда пойдут. «Ленком», что ли, приехал? – Ты же терпеть не можешь всю эту самодеятельность. Сам всегда об этом говоришь.
– Ну, Со-о-о-оня, – канючил Юрка.
– Да ладно, мам… Пошли сходим. – Владу хотелось посмотреть, что получилось из того, что он подобрал для музыкальной темы, и он принял сторону отца.
– О Господи… Ну пошли, пошли… Вот же припекло вам! Сговорились, что ли?
Женька не ждала и не гадала, что придут Серовы. Поэтому, когда вышла на сцену, не стала искать Юрку, тем более её слепили юпитеры. Но лишь их выключили, оставив только один справа, Юрка сразу понял – она его видит! Отчётливо и ясно, и читает для него. Для него одного.
Вот тут-то и появился Лис…
– Здравствуй, – сказал он.
– Здравствуй, – вежливо ответил Маленький принц и оглянулся, но никого не увидел.
Женька стояла в круге света, в строгом чёрном брючном костюме, с золотистым шарфиком на шее, её рыжие волосы под юпитером стали цвета спелой пшеницы, точь-в-точь как волосы Маленького принца. Она и сама теперь стала словно Принц.
– Я здесь, – послышался голос. – Под яблоней…
– Кто ты? – спросил Маленький принц. – Какой ты красивый!
– Я – Лис, – сказал Лис.
– Поиграй со мной, – попросил Маленький принц. – Мне так грустно…
– Не могу я с тобой играть, – сказал Лис. – Я не приручен.
– Ах, извини, – сказал Маленький принц.
Но, подумав, спросил:
– А как это – приручить?
Женька стала Принцем. А Юрка? Её Лисом! Да-да-да! Что-то случилось с ними за дни подготовки, отчего история Лётчика вдруг срезонировала в их душах, как резонирует струна рояля, услышав родной звук. Что-то сокровенное, куда более сокровенное, чем все их интимные слова, общение в аське, посиделки нагишом, безумный секс… Что? Может, давешние общие слёзы?
– Это давно забытое понятие, – объяснил Лис. – Оно означает: создать узы.
– Узы?
– Вот именно, – сказал Лис. – Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…
«Один в целом свете…» – повторил губами Юрка.
– Я начинаю понимать, – сказал Маленький принц. – Была одна роза… Наверно, она меня приручила…
– Очень возможно, – согласился Лис. – На Земле чего только не бывает.
– Это было не на Земле, – сказал Маленький принц.
– Скучная у меня жизнь. И живётся мне скучновато. Но если ты меня приручишь, моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовёт меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом – смотри! Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чём мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…
Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:
– Пожалуйста… приручи меня!
«И меня! И меня! Я тоже уже узнаю твои быстрые шаги из всех шагов в мире!»
– Я бы рад, – отвечал Маленький принц, – но у меня так мало времени. Мне ещё надо найти друзей и узнать разные вещи.
– Узнать можно только те вещи, которые приручишь, – сказал Лис. – У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!
– А что для этого надо делать? – спросил Маленький принц.
– Надо запастись терпеньем, – ответил Лис. – Сперва сядь вон там, поодаль, на траву – вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днём садись немножко ближе…
Назавтра Маленький принц вновь пришёл на то же место.
– Лучше приходи всегда в один и тот же час, – попросил Лис. – Вот, например, если ты будешь приходить в четыре часа, я уже с трёх часов почувствую себя счастливым. И чем ближе к назначенному часу, тем счастливее. В четыре часа я уже начну волноваться и тревожиться. Я узнаю цену счастью! А если ты приходишь всякий раз в другое время, я не знаю, к какому часу готовить своё сердце… Нужно соблюдать обряды.
– А что такое обряды? – спросил Маленький принц.
– Это тоже нечто давно забытое, – объяснил Лис. – Нечто такое, отчего один какой-то день становится не похож на все другие дни, один час – на все другие часы.
Маленький принц приручил Лиса. И вот настал час прощанья.
– Я буду плакать о тебе, – вздохнул Лис.
«О, как я буду плакать о тебе…»
– Ты сам виноват, – сказал Маленький принц. – Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил…
– Да, конечно, – сказал Лис.
– Но ты будешь плакать!
– Да, конечно.
– Значит, тебе от этого плохо.
«Нет-нет! Мне хорошо!»
– Нет, – возразил Лис, – мне хорошо. Вспомни, что я говорил про золотые колосья.
Он умолк. Потом прибавил:
– Поди взгляни ещё раз на розы. Ты поймёшь, что твоя роза – единственная в мире. А когда вернёшься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.
Маленький принц пошёл взглянуть на розы.
– Вы ничуть не похожи на мою розу, – сказал он им. – Вы ещё ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он – единственный в целом свете.
Розы очень смутились.
– Вы красивые, но пустые, – продолжал Маленький принц. – Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это её, а не вас я поливал каждый день. Её, а не вас накрывал стеклянным колпаком, её загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для неё убивал гусениц, только двух или трёх оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она – моя.
И Маленький принц возвратился к Лису.
– Прощай… – сказал он.
– Прощай, – сказал Лис. – Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
– Самого главного глазами не увидишь, – повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
– Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу.
– Потому что я отдавал ей всю душу… – повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
– Люди забыли эту истину, – сказал Лис, – но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе за твою розу.
– Я в ответе за мою розу… – повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
Свет погас… Чудо, сотканное на сцене, ещё секунду едва заметно фосфоресцировало, напоследок сверкнуло и растаяло…
И пришли аплодисменты. Сначала робкие, на цыпочках. Потом более уверенные. Они всё крепли, росли, и наконец на Женьку обрушился шквал.
«Женька, я люблю тебя! – Юрка с обожанием взирал на свою конкурсантку, молотя в ладони сильнее всех. – Любою тебя, мой Принц!» Он так впечатлился, даже уже собрался закричать «Браво!», но тут нечаянно поймал настороженный взгляд Сони. Соня сидела не двигаясь, не хлопая, а только внимательно наблюдая за Серовым.
– Ты чего так разошёлся, Юр?
– Хорошо же… – смутился Юрка. – Народ хлопает… Хорошо, Влад?
– Хорошо! – Влад, довольный, улыбался, во вступлении прозвучала отобранная им музыка.
– Хорошо, – кивнула Соня. – Но не настолько же.
– А насколько же?! – по-детски парировал Юрка. А про себя подумал: «Влип очкарик».
*Очкарик
Юрка – очкарик с детства.
В его семье все с нормальным зрением, а у него близорукость минус три.
Началось всё лет в десять. Мама переживала: это первая учительница испортила Юрке глаза. Та, конечно, могла. Отличаясь вздорным и стервозным характером, она безжалостно унижала и подавляла своих маленьких учеников. Таким способом она добивалась «замечательных» показателей, хорошистов у неё всегда водилось полный класс. Высокая успеваемость позволяла диктаторше в школьном сообществе заполучить статус успешного педагога, и каждые три года чуть не на конкурсной основе к ней на растерзание отправляли очередную порцию первоклашек. Если бы детишки могли рассказать… Если бы их стали слушать… Но тогда это было не принято.
Несмотря на беспрецедентный прессинг, Юрка у неё учился так себе… С двойки на тройку и совсем изредка на четвёрку, чем повергал маму в уныние. Двое старших – отличники, а Юрка – чуть не двоечник! И судя по той успеваемости, вряд ли зрение ему испортила первая учительница, разве только перманентным, неуправляемым стрессом. В старших классах Юрка с успеваемостью выправился, к седьмому и вовсе стал круглым отличником.
Сначала он носил очки только на уроках.
К пятнадцати годам, когда удалось раздобыть приличную оправу – тонкую металлическую квадратную, в Советском Союзе страшный дефицит, – стал носить постоянно. Очки эти вкупе с длинными волосами Юрке необычайно шли, и учительница иностранного (о-о-о, эти учительницы иностранного!), выделяя Юрку в классе своим вниманием, часто приговаривала: «У нас Юрий Серов как Джо Дассен!» Ох, как это льстило Юрке… Она явно симпатизировала ему, эта далеко уже не молодая, болезненная, но всё ещё стильная учительница английского, и, похоже, стала она предвестницей будущего особого расположения женского пола к Серову. Но Юрка тогда этого не замечал, он был влюблён в одноклассницу, девочку весьма симпатичную, но своенравную. По неопытности активных действий он не предпринимал, а всё ходил вокруг да около, вздыхал, размазывал сопли… А девочке нравились мальчики активные, спортивные, уверенные в себе, и уж точно не очкарики. Короче, не срослось у них.
Позже, в институте, худой утончённый очкарик Серов наконец стал пользоваться тем особым расположением слабого пола, который оказался для него пожизненным крестом. Чем уж он так нравился женщинам, сказать трудно. Ни мускулистых рук, не широких плеч, да и роста только чуть выше среднего. Но что-то было в его облике… Все мы в основной массе крестьянские дети, у всех в третьем-четвёртом поколении отыщутся бабушки и дедушки из деревни, и у Юрки они были тоже. Но всё же выделялся он среди простых, круглолицых и ширококостных парней. Может, прав был старший Серов, когда врал, что их род по маме восходит к пленному французу, переселённому в Оренбургскую губернию после наполеоновского нашествия?
Как бы то ни было, женщины любили его. А очки ему служили необходимым атрибутом. Без очков он выглядел… простовато. Поэтому, даже когда появилась возможность провести коррекцию зрения с помощью лазерной хирургии, Юрка наотрез отказался. Очки – это очки! Очки – его имидж. Имидж загадочного, умного и утончённого собеседника. А имидж – всё, жажда – ничто! Или наоборот? Всё равно дурацкий слоган.
Май – июнь 2002-го. Холодный май
Похороны, конкурсы, праздники, выяснение отношений с Соней, незамедлительно последовавшее за Юркиным неосторожным поведением на конкурсе, взбалмошный характер северной весны, влюблённость и страсть – всё обрушилось на несчастного Юрку и дало вполне предсказуемый результат: у Серова случилась депрессия.
– …Я правильно поняла, мы завтра не встречаемся?
Любовники сидели в кабинете веб-группы, Светку унесло на планерку, и Серов, прознав об этом, притащился к Женьке вампирствовать. Был он смурной и загадочный.
– В смысле не встречаемся? – попытался закосить под дурачка Юрка.
– В прямом! В смысле нашей интимной встречи вдвоём, тебя и меня без посторонних, возможно без нижнего белья. В смысле свидания, Юра! Чего непонятного?!
Ставрова проводила Андрея и Ваню в Ростов и теперь осталась с котами, собакой и дочкой Аней. Коты с собакой не в счёт, Аня сутками пропадала у Яблочкиных, так что Женька чувствовала себя одинокой, свободной и сексуальной.
– Ты же сам предлагал встретиться, ещё когда у Лидочки были. Кстати, где всё-таки та комбинированная картиночка? Ты мне её вчера показывал. – Под разговор она пыталась ещё и работать. – Я бы её на сайт-то вставила…
Юрка прилёг щекой на прохладный стол и закрыл глаза:
– Кажется, я её вчера грохнул…
Юрка завёл общий ресурс, куда они выкладывали интересные материалы, которые попадались в интернете.
– Ну вот… А она мне понравилась…
Женька продолжала править в компьютере, интенсивно двигая мышкой и стуча по клавиатуре. Нервно двигая и нервно стуча. Стуча и двигая… Нервно!
– Молчим? – Юрка пошёл в бой, вампирствовать на молчаливом корме было неэффективно.
– Не знаю…
– Ты же не любишь молчать.
– Не знаю, что говорить-то? – Женька повернулась к Юрке и посмотрела на него со злой усмешкой. – Я спросила. Ты ответил. Я поняла… Вот и ладно, вот и хорошо…
Она развернулась и вновь принялась стучать по клавиатуре.
– Если тезисно, – Юра поднял голову и сел, откинувшись на спинку, – я с огромным желанием провёл бы завтра с тобой время, даже всё равно где: здесь, у тебя, у меня… Даже всё равно как, в нижнем белье или без оного… Но мне, наверное, пока не хочется свидания… как бы сказать… в полном смысле этого слова. Если хочешь, да, я боюсь. Боюсь, не окажется нужного настроения и я буду неискренним, буду врать.
– Ладно! – кивнула Женька. – Ладно… Хорошо! Подождём, когда все исполнятся искренности и станут соответствовать моменту. Чем чёрт не шутит, глядишь дождёмся. Забавно… Пока Андрей Иванович был тут, у меня было два мужика – перебор, уехал – не стало ни одного.
– Погоди-погоди…
– Это я так, шучу типа, – она тряхнула отросшими рыжими космами. Юрке больше нравилась прежняя мальчишеская причёска, но критиковать он не решался.
– Что значит – ни одного? Что значит… Я об этом ничего не говорил. Я про настроение говорил, про несоответствие моменту! Ну может же у меня наступить временный климакс?! Нервный? Депрессия? Просто ты её первый раз наблюдаешь, а меня такое регулярно накрывает.
– И правда… Первый раз вижу. В смысле, первый раз в жизни вижу, чтобы я предлагала себя мужику, а он кобенился. Скажи, – она пристально посмотрела Серову в глаза, – это я тебя так замучила?
Юрка поёжился, но промолчал.
– Ладно. – Женька отпустила Серова взглядом. – Как говорят в бразильских сериалах: сменим тему. Мы вчера со Светкой пытались анализировать: отчего мы пьём… Вывод получился гениальный! Пьём, чтобы стало легче. Раз должно стать легче, значит сейчас тяжело. Почему тяжело? Да потому что не выпили… Смешно, правда?
– Это я себя сам так замучил! Выпили – стало легче, выпили ещё – ещё легче, утром тяжело, почему? потому что вчера выпили и стало сильно легко, а сегодня не пьём, вот и тяжело… выпили… стало легче… Цикл! В фортране оператор «DO».
– Утром тяжело – это про вас! Про нас только, как видишь, пока не выпили. И чем же ты себя так замучил?
– Да всё просто, я ведь уже говорил… Москва молчит, пацан уезжает, работа надоела так, даже мыслей никаких не заводится. Надо бросать! Но пункт первый: Москва молчит, а здесь идти некуда. Газпром не возьмёт, у них с компанией договорённость не переманивать. Кто я? Зачем я? Для чего я? Что делать? Наконец, зачем мне все эти женщины, которые всё пытаются меня поделить? И вот так по кругу, как лошадка в карусели. Цок-цок, цок-цок… Иногда совсем ничего не хочется. Ладно хоть снов давно не вижу, тьфу-тьфу-тьфу.
Юрку регулярно посещали сны, имевшие отвратительную особенность сбываться. Так он видел смерть отца. В тот же день пришёл после работы домой, а Соня говорит: «Мама звонила… Отец умер». Женька уже знала про эту Юркину особенность.
– Не снится ни фига ничего… И хорошо! И ещё ты! Ты, моё рыжее солнышко, ты меня тащишь из этой тоски и депрессии.
– Та-а-а-ак… – Женька толкнулась ногой, на стуле подъехала к Юрке и взяла его за галстук. – Я не знаю, зачем тебе остальные женщины, а я нужна как психотерапевт… Обрати внимание, я не улыбаюсь. И я больше не спрашиваю, я тебе сообщаю: мы завтра встречаемся! И, наверное, у меня… Давай подумаем, во сколько? От мужиков отвязаться, я думаю, ты сможешь, посидите чисто символически… Ребёнка отправлю к Свете.
Юрка аккуратно высвободил галстук, поднялся и отошёл к окну. За окном снова мело. Неделю назад уже всё растаяло. Казалось, вот-вот начнётся настоящая весна, и на тебе! Снова снег. Господи, самое же гадкое время на Севере. На Большой земле всё цветёт, пахнет, яблоневые сады, вишни, тюльпаны, а тут… Самое гадкое время! Самое… Хотя зимнее солнцестояние гаже. Но и от этого не легче.
– Грёбаный Северный. – Юрка прижался лбом к холодному стеклу. – Май месяц… Погода говно. Когда же уже весна? Нет же никаких сил. И ведь каждый год так. И уже одиннадцать лет. А Москва сука молчит. Сдохнем мы здесь все, Сдох-нем. – Он посмотрел на Женьку и улыбнулся. – Видишь, как я умею ныть.
– Дорогой Юрочка! Золотой ты мой! Я сама умею такую создать обстановочку, что у людей, даже случайно оказавшихся рядом, возникает стойкое желание повеситься. Тут тебе меня не переплюнуть. – Говоря, она поднялась, медленно, покачивая бёдрами, подошла к Серову и плотно прижалась к нему сзади. – Сопротивляться насчет завтра будешь?
Юрка повернулся и провёл рукой по Женькиным волосам:
– Психотерапевт ты мой. Это ж я всю жизнь всех уговариваю, всех успокаиваю, лечу. А себя большей частью сам, ну или со Славкой. Хотя он ещё тот терапевт… скорее хирург. Поэтому всё-таки сам. Всё сам… Ладно! Кошка. Давай попробуем! Часов до двадцати одного, я так думаю, завтра я твой. Соня сама на работе будет оттопыриваться с девчонками.
– А начнём во сколько?
– А хрен знает, как отсюда выберусь. Вообще завтра до пяти. А как Бурков… Праздник же. Победа… водка… шнапс… хэндэ хох… Гитлер капут!
Женька сжала кулаки и закатила глаза.
– Бить будете, папаша? – спаясничал Серов.
– Бить буду больно, но аккуратно. Так, кажется? Хорошо. Давай (только я не знаю, как осуществить это на практике) ты много не будешь здесь пить. Такое возможно?
– А что будем пить у тебя?
– У меня? Как скажешь. Можем совсем не пить.
– Стрёмно…
– А чего стрёмно-то? Не пить? Лично я – запросто, несмотря на свой многолетний хронический алкоголизм… Шучу!
– Стрёмно, – Юрка притянул Рыжую Кошку к себе. – Предпраздничный день.… Я у тебя в гостях… И вообще… Вечер…
– Тогда давай коньяк. Во-о-о-о-от такусенькую, – Женька показала пальцами, – махонькую. Я тогда тоже буду коньяк…
– А то, может, лучше бутылочку грузинского? Хванчкару? Петь потом начну. «Я могилу милой искал, Сердце мне томила тоска»…
– Тогда и я вино. Только не грузинское, у меня от него башка болит. И сухое. А спорим, – она вывернулась из Юркиных рук и зашла за стол, – ты с этой своей депрессией даже не заметил мои новые сапоги?
– Фигу! С утра всё заметил. – Серов зажмурился и стал перечислять: – Коротенькие такие, на высоком каблуке, на блатном таком каблуке… э-э-э-э… замечательные такие, коротенькие, на высоком каблуке… Классно так выглядят с чёрными колготками и короткой юбкой.
– А в чём у них главный прикол?
– Остроносые? Нет? – Он открыл глаза.
– Эх… – Женька вышла из-за стола и картинно развернулась к Юрке спиной. – Молния сзади, депрессивный ты мой!
Насилу отбившись от требований Буркова отметить День Победы «как положено», почему-то Степаныч в этот раз решил отмечать коньяком, а не водкой, – сговорились, что ли? – Серов в половине шестого отправился к Женьке, по дороге зайдя в любимый «Евро» за вином. Только в «Евро» в Северном можно купить приличные напитки. Женьке он взял молдавское мерло (как они могут пить эту кислятину?), а себе бутылку грузинского саперави. В шесть он уже заявился к Ставровой, где был обнюхан и облизан Джимом, американским кокер-спаниелем, и обтёрт с двух сторон котами Мишкой и Лизом. Лиз имел странное прозвище ввиду некоторого недоразумения. В раннем детстве его считали кошкой, но потом он вдруг проявил себя совсем с другой стороны. Имя решили не менять.
– Бурков достал! – снимая ботинки, эмоционально из коридора начал Юрка. – Я ему говорю, какой, на хрен, коньяк?! Где ты видел, чтобы в День Победы пили коньяк?!
– Ты сыра купил? – Женька хлопотала на кухне.
– Сыра? Да! Купил, маасдам. Я ему говорю, какой, на хрен, коньяк?.. – Юра притащил пакеты и чмокнул Женьку под ушко: – Привет, котёнок.
– Привет, дорогой. Всё готово, шуруй в комнату.
– А он говорит: «Ну и что?» Спасибо Лацису, он тоже голосовал за вино. О-о-о-о… – Юрка добрался до комнаты. – Моя депрессия скоро меня покинет! Мой любимый креветочный салатик… картошечка… зелень… Депрессия-депрессия! Лети на хрен на сессию! Спасибо, Женечка.
– Ну мы же лечиться собирались?
Женька стояла в дверях, держа бутылки. По виду она только-только вернулась с работы, ещё не переоделась. Та же блузка, та же короткая юбка и те же чёрные колготки.
– Открывай.
Юра выкрутил пробки и разлил:
– Мы же тоже за Праздник выпьем?
– За него.
Чокнулись, пригубили.
– Так что там твой Бурков?
– Я говорю, хотел коньяком накачать, гад, а я ему…
– Погоди! Хлеб забыла.
Женька выбралась из-за стола и выскочила на кухню. Через секунду вернулась, зацепила ногой стул и, рассыпав хлеб, все оба-два кусочка, – хлеб предназначался исключительно Серову, сама Ставрова строго придерживалась диеты Монтиньяка, – рассыпав оба куска хлеба, наклонилась… Юрка захлопнул рот, даже не начав фразы. А ещё через мгновение он пришёл в совершенно неописуемый щенячий восторг.
– Женька… Ты без трусов?.. – шёпотом спросил он. Под юбкой у Женьки оказались только чёрные чулки.
– Да ты что?! Вот блин! Трусы надеть забыла… Представляешь? Ждала-ждала… – Она не спеша выпрямилась. – Пойти надеть?
– Женька, ты коза… – Юрка медленно поднялся с дивана. – Что же ты со мной делаешь?
Лёжа голышом на огромной кровати, Ставрова рассказывала:
– В Вартовске у меня подружка. Лялька. Мы с ней с Самары дружим. Ну, иногда здесь встречаемся – то я к ней, то она ко мне. Мужик у неё больной. Так, ничего особо… но… не может. А она мне ровесница. Представляешь?
– Совсем не может? – Юрка пристроил голову на Женькином бедре.
– Ну, что-то вроде может, но как-то… не стоит, что ли, у него…
– Хочет, но не может.
– Наверное. А она его любит. В молодости, говорит, огонь был мужик. А сейчас какой-то начальник. Короче, выдохся. Лялька так считает. Но она ему всяко там… руками… ртом… А самой-то тоже хочется.
– Ну, ясное море.
– Во-о-от. И заводит она себе любовников. Муж вроде даже знает, но сквозь пальцы смотрит. Она так, не серьёзно заводит. Для здоровья. На работе-то у неё тоже особо не разгуляешься.
– А кто она?
– Учитель. Русский, литература. И вот она заводит разных. В кафе там познакомится, в ресторане, в бассейне. Короче! Завела как-то себе охранника. Мужик здоровенный, красавец, во-о-о-от с таким… но и только. А Ляльке чего надо? А Ляльке того и надо. Встречались они, встречались, и как-то звонит она ему, а он на работе, на охране. Муж, значит, у Ляльки уехал в Москву, а ей приспичило. Звонит она своему охраннику и говорит, мол, ты не против? А она как-то к нему и на работу уже приезжала. А он вроде тебя: что-то у меня нет настроения, что-то я ничего не хочу, бла-бла-бла…
– Соскочить гад хочет? – Юрка начал потихоньку ржать.
– Да! Соскочить хочет. Вот как некоторые.
– Не будем показывать пальцами.
– Не будем. Что она тогда делает. На голое тело надевает песцовую шубу – дело было в январе, на каникулах – туфельки. Вызывает такси и едет к этому депрессивному. И вот…
– …Когда она приехала и распахнула…