Станция похищенных душ

И вот надо же! Приглашение на ужин от пропавшего пятнадцать лет назад Виктора Пономарева. Получается, жив… Только где ж его черти носили все это время? Иван повертел в руках открытку, а потом набрал номер секретаря. Но, не дождавшись первого гудка, положил трубку на рычаг и сам вышел в приемную.

– Лена, кто принес это приглашение? – спросил он, показывая отвлекшейся от работы девушке конверт.

– М-м-м… – на секунду задумалась та. – С курьером прислали, Иван Сергеевич. Я точно помню, потому что попросили расписаться за получение.

Что ж, логично. По крайней мере Иван догадывался, как его могли найти: недавно в одном популярном журнале вышло интервью с ним, основателем известной сети магазинов, торгующих стройматериалами и товарами для дома. Иван потоптался на месте, раздумывая, что еще спросить. Но, так и не найдя, кивнул секретарю и вернулся в свой кабинет. Чертова открытка. Чертова история. Чертовы воспоминания, которые воскресила она. Иван резко выдвинул ящик стола и вытащил из него пачку сигарет. Курил он редко, но, как сам же и посмеивался, метко. То есть если срывался, то одной сигаретой не ограничивался, а смолил две или три подряд. Но сейчас, достав из пачки сигарету, он помял ее в пальцах, а затем решительно убрал на место и опять взял злополучную открытку.

Ишь ты! Как пафосно – «ужин, посвященный воскрешению воспоминаний». И какие же это воспоминания собирается воскрешать Пономарь? Или так напыщенно названный ужин обернется поминками по тем, кто уже ушел? Иван тихонько стукнул кулаком по столешнице. Приглашение вывело его из равновесия. Не было желания ехать на этот странный ужин, но, с другой стороны, Иван понимал, что не сможет просто выбросить из головы мысли о нем так легко, как если бы выкинул открытку в мусорное ведро. Не получится и все тут. Да и чтобы поставить точку в той истории, ему нужно знать, что случилось с Пономарем.

До десяти вечера еще оставалось порядка пяти часов. Иван вошел в Интернет, набрал в гугл-мапс адрес и тихо присвистнул. Ну и местечко выбрал для ужина Пономарь! Мужчина распечатал карту, а затем набрал номер секретаря:

– Лена, ни с кем меня сегодня уже не соединяй.

– Вы уезжаете, Иван Сергеевич? – вежливо уточнила девушка.

– Да, – чуть помедлив, ответил он. И пусть до ужина еще оставалось много времени, он лучше уйдет пораньше. Поколесит по городу, потому что езда его успокаивала, перекусит в любимом кафе, соберется с мыслями – перед этим вечером «воскрешения воспоминаний».

Иван подъехал к промышленной зоне, расположенной в одном из отдаленных районов столицы, ровно за полчаса до ужина. Он не любил опаздывать, так же, как и приезжать сильно заранее. Но когда встречу назначали в незнакомом месте, прибывал с учетом времени на поиски парковки. Место для ужина Пономарь выбрал не самое удобное – на территории бывшего завода, здания которого в дань моде и практичности переделали под офисные. Изучив в Интернете план и сайт, Иван узнал, что помимо ресторана, который в будние дни служил общепитом для офисных сотрудников, а в выходные сдавался под банкеты, в зданиях бывшего завода размещались фитнес-клуб и несколько небольших компаний. В общем, какая-никакая жизнь здесь наблюдалась.

Найти свободное парковочное место удалось почти сразу. Правда, находилось оно довольно далеко от ресторана, так что остаток времени ушел на пешую прогулку. А вот ресторан, не смотря на карту, Иван нашел не сразу: пришлось поплутать между зданиями из красного кирпича, которые еще недавно наверняка щерились выбитыми стеклами, а сейчас, благодаря новыми стеклопакетами, приобрели европейский лоск. Ресторан располагался в бывшей заводской столовой, затерявшейся между двумя зданиями. Иван в полном одиночестве приблизился к бетонному крыльцу, которое освещали два простых фонаря, и остановился. Что-то не так. Не слышно ни музыки, ни гомона голосов, да и свет за занавешенными окнами, кажется, тоже не виден. И только он подумал, не стоит ли повернуть назад, как занавеска на одном из окон вдруг колыхнулась. Значит, его дожидаются. И, может, даже выглядывают его в окно. Иван потянул на себя тяжелую металлическую дверь и вошел.

Никто его не встретил – ни швейцар, ни администратор. Только приглушенный свет двух напольных светильников освещал обозначенный зеленой ковровой дорожкой путь. Иван шагнул на вытертый ворс ковра и только сейчас понял, что тишина в ресторане царит не абсолютная, как в первый момент ему показалось, а наполнена приглушенным треском и жужжанием. Он толкнул дверь в зал, и к усилившемуся стрекоту и жужжанию добавилось металлическое позвякивание. В полумраке обеденного зала Иван увидел, что все места заняты. Но когда он переступил порог, над ближайшим столиком вдруг вспыхнула навесная лампа и осветила табличку с черными печатными буквами: «Селин Иван Сергеевич». Мужчина присел за стол, повертел табличку в руках и оглянулся в поисках официанта. В этот момент лампа над столом моргнула и погасла. На несколько неприятных моментов весь зал оказался погружен в темноту, в которой шумы, казалось, раздавались громче. А потом совсем близко, за его же столиком, неожиданно раздался хохот. И во вспыхнувшем во всем зале свете Иван увидел напротив себя худую фигуру с несуразно длинными руками и огромной башкой. От неожиданности мужчина вздрогнул. У сидевшего за его столом оказалось уродливое лицо с крупным носом, глазами навыкате и длинным ярким ртом, в разрезе которого выглядывали по-крольичи два зуба.

– Что за… – Иван не договорил, только сейчас поняв, что сидевший за его столом – пластмассовая кукла в человеческий рост. Мужчина скосил глаза на соседний столик, за которым раздавалось лязганье, и увидел, что там «обедают» два манекена, изображающие мужчину и женщину в старинных нарядах. Но вместо столовых приборов на столе находилась детская железная дорога, и маленький поезд с тихим жужжанием носился по кругу. Иван ошеломленно обвел взглядом зал и обнаружил, что за другими столами все то же самое – манекены, а где-то – просто большие пластмассовые куклы, на столиках выстроены маленькие копии железнодорожных полотен, и с десяток крошечных паровозиков с шумом и стрекотанием носятся по своим замкнутым траекториям.

– Ну и хрень, – выругался ошеломленно Иван и, вскочив с места, быстрым шагом покинул неприветливый ресторан. К счастью, никто его не остановил и не окликнул.

Полыхая гневом и злясь на себя за то, что поддался на розыгрыш, он не сразу отыскал машину, а потом с трудом смог выехать, кружа по заводской территории в поисках выхода и ругаясь на тех, кто организовал такой бестолковый выезд. Наконец Ивану удалось вырулить к воротам, но когда он, пропетляв по закоулкам, выбрался на шоссе, в машине резко запахло горелым. Увидев, что из-под капота вырывается темный дым, мужчина свернул на обочину, заглушил двигатель и торопливо вызвал аварийную службу. Домой он возвращался на такси, злой до дрожи: задень его кто хоть взглядом, и он разрядится высоковольтным напряжением. Машину обещали вернуть исправленной лишь в середине следующей недели. Чей-то идиотский розыгрыш обернулся для него проблемами.

Но к следующему дню, не смотря на то, что из-за «вечера воспоминаний» временно остался безлошадным, Иван смог справиться с негодованием и почти выкинуть из мыслей неприятное приключение: работа всегда поглощала его с головой. И, может, он бы больше не вернулся мысленно к этому досадному розыгрышу, если бы не торчавшая в дверном косяке записка, которую Иван обнаружил, вернувшись в обычный час с работы. Записка заставила его бросить портфель прямо в прихожей, торопливо переодеться из костюма в джинсы и рубашку, и с урчавшим от голода желудком помчаться на вечернюю электричку.

«В твой родной дом скоро придет Смерть.

Беги, может, успеешь».

2

Звонить матери не было желания, но Ева считала нужным ставить ту в известность, если появлялась малейшая новость о Тине. И все же, прежде чем нажать на вызов, она долго медлила, согревая в руке мобильник и собираясь с духом. Разговор всегда шел по одной схеме. И хоть у предсказуемости были свои преимущества, Ева предпочла бы, чтобы хоть раз разговор с мамой отличался от множества предыдущих. Пусть хоть раз в голосе мамы прозвучала бы забота, искреннее беспокойство или сочувствие. Или она бы перестала читать нотации и бить упреками. Ева на секунду представила себе такой новый разговор с мамой и криво усмехнулась: размечталась. После чего решительно поднесла телефон к уху.

– У нас полночь, – вместо приветствия сообщила мать, и в тоне ее послышалось раздражение. – Мы уже легли спать. Стиву завтра рано на работу.

– Извини, ма, – покорно проговорила Ева, невольно перестраиваясь на материнский сценарий разговора и злясь на себя за это.

– Ну что у вас там? Нашлась Валентина?

– Нет, но я получила видео.

– Какое еще видео? – недовольно спросила мать и шумно зевнула в трубку. Ева сделала глубокий вздох, чтобы подавить собственное раздражение, и ответила:

– Видео, на котором была заснята Тина.

Она кратко и торопливо, опасаясь того, что мать в любой момент может ее прервать и попрощаться, все рассказала и замолчала, ожидая ответа. Но мать тоже молчала, и Ева понадеялась, что та обдумывает услышанное.

– Глупость какая-то, – выдала наконец-то мать. Ева разочарованно вздохнула: чуда не случилось. Мама осталась в своем репертуаре.

– Я же говорила, что все с ней в порядке. Наверняка у какой-то подруги скрывается! Увидела, какая каша заварилась с ее исчезновением и струсила.

– Она бы так не поступила, – сквозь зубы ровно проговорила Ева.

– Подростки все с финтами! И что я, нашу Валентину не знаю? Она всегда была такая, с выкрутасами, даже еще когда ребенком… С тобой и то проще было!

– Ма, ты когда прилетишь? – перебила ее Ева.

– Дочь, я же уже сказала! Сейчас не лучший момент. У Стива проблемы на работе. Я должна его поддержать. К тому же наша финансовая ситуация не такая уж прекрасная, чтобы позволить себе дорогущие билеты.

– Мама, у тебя дочь пропала. Две недели назад. Ты что, не понимаешь? – сорвалась на злой шепот, в котором клокотало негодование, Ева.

– Это ты не понимаешь! – отчеканила мать. – Валентина выкинула очередной финт, а ты развела панику! Я тоже подростком сбегала из дома.

– И из одного своего побега вернулась беременной, – съехидничала Ева. – Кинула меня на бабушку и продолжила свои похождения! К счастью, Валентина не пошла в тебя. Да даже если бы она, как ты говоришь, на две недели ушла к подруге или, допустим, к приятелю, разве тебя это не волнует? То, что твоя дочь где-то скитается? А может, кто-то ее держит взаперти и издевается над ней? Тебя это не волнует?!

– Волнует! Меня волнует то, что я тебе доверила свою младшую дочь, считая, что на тебя можно рассчитывать. А ты оказалась такой безответственной! Вот что меня волнует! Конечно, я переживаю за Валентину! И если с ней случится что-то плохое, я с тебя спрошу. Три шкуры с тебя спущу, если с ней что-то случится! Как я могла тебе так доверять?! Думала, что уж к тридцати годам ума у тебя прибавилось! Не удивительно, что тебя и замуж никто не берет.

– Ма!..

– И детей своих тебе заводить не стоит, такой безответственной!

– Мама!

– Что «мама»?! Я тут с ума схожу от страха и переживаний! А ты мне звонишь, чтобы упреки свои высказать. Хватит уж, не маленькая!

– Я тебе звоню, чтобы узнать, когда ты прилетишь!

– Чтобы исправить то, что натворила ты? Да я бы точно не стала бездействовать, как ты! Я бы всех уже на уши поставила, на этого следователя бестолкового так насела, что он бы вмиг отыскал мою девочку! А ты только и способна на то, что меня попрекать и о каких-то видео мямлить. Действовать нужно! Действовать!

Ева сжала мобильный так, что его тонкие грани врезались до боли в ладонь и пальцы. Будто ее воля, она бы раздавила его, чтобы яд материнских слов не вливался ей в уши, не отравлял кровь, не вызывал бессильные слезы негодования. Она бы с радостью отключила вызов, если бы это ей не вышло еще дороже. Рассориться с матерью совсем Еве не хотелось. Девушка зажмурилась изо всех сил, как когда-то в детстве, когда мама начинала отчитывать ее за какую-то оплошность. Маленькая Ева воображала себе, что когда она сильно-сильно жмурится, то «закрывается», и материнские упреки не навредят ей, лишь слегка оцарапают снаружи сердце. Она представляла себе красное пульсирующее сердце, на котором появлялись кривые штрихи-порезы от града острых стеклянных осколков. И крепче жмурилась, прикладывая уже не только мысленные, но и физические усилия, чтобы «завернуть» сердце в защитный кокон. Эта детская привычка и святая вера в «волшебное средство» настолько оказались сильны, что Ева до сих пор, на пороге своего тридцатилетия, продолжала зажмуриваться в телефонных разговорах с матерью.

– В общем, ты меня поняла, – закончила свой монолог мать. И Ева с тихой радостью обнаружила, что ее детское «волшебство» помогло ей практически без урона в очередной раз перенести бомбардировку упреками и обвинениями.

– Да, мама.

– Позвонишь, – кратко сказала та и первой, как всегда бывало, отключила вызов. Ева положила телефон на тумбочку и вытерла ладонью взмокший лоб. От внезапно навалившейся плотным одеялом слабости подкашивались ноги и кружилась голова. Ева налила в чашку холодного чаю, разболтала в нем три ложки сахара и залпом выпила.

Как обычно, позже, чуть остыв от разговора и справившись с саднящей болью, нанесенной ей ранящими словами, она принималась искать оправдания матери. Как всегда, это были одни и те же, с детства вбитые ей в голову и самой матерью, и бабушкой.

…Мать родила ее очень рано, забеременев в неполные пятнадцать лет от какого-то безымянного «негодяя», как называла его бабушка. Когда родилась Ева, бабушка взяла на себя заботы о внучке, потому что молодая мать должна была получить аттестат. Мама окончила учебное заведение с грехом пополам и поступила по настоянию бабушки в местное швейное училище. Только вместо учебы продолжала безбожно гулять в надежде устроить личную жизнь. Маленькой Евой она совершенно не занималась, интереса почти не проявляла и считала ее обузой.

Личную жизнь мать, не смотря на активные поиски методом проб и повторяющихся ошибок, почти устроила лишь тринадцать лет спустя, когда в череде кратковременных вспышек ни к чему не приводящих связей зажглась звезда настоящего романа – блестящего, немного колючего, но согревающего холодными вечерами, как турецкие свитера из мохера с люрексом, мода на которые запоздалой волной докатилась до их поселка. Мать двенадцатилетней Евы наконец-то встретила Мужчину: того, который осыпал ее сальноватыми комплиментами, дарил безвкусные украшения из цыганского дутого золота и бесконечные вазочки из чешского стекла. Того, который мог бы стукнуть кулаком по столу, заявляя о своей мужской позиции, и витиевато выругаться, но затем тайно подложить под клеенчатую скатерть на кухонном столе несколько крупных купюр «на ребенка, хозяйство и помаду». Мужчину, который покупал Еве кукол, вислоухих плюшевых зайцев и журналы-раскраски, а однажды разорился для девочки на немецкие зимние ботинки на «тракторной» подошве и с толстым слоем искусственного меха внутри. Который звал располневшую и потускневшую любовницу «Моей Королевой», смотрел на нее с таким обожанием, что и сомнений ни у кого не возникало – любит. Но когда мать Евы уже подбирала в местном салоне свадебное платье, отыскивая в ворохе однотипных синтетических ужасов то, которое бы скромно скрыло ее наметившийся живот и, наоборот, нецеломудренно подчеркнуло наливающуюся грудь, грянуло несчастье: ее Мужчину взяли на очередной квартирной краже. Измученную токсикозом, стремительно полневшую и отекающую женщину безжалостно таскали во время следствия по кабинетам, едва ли не пришивая ей соучастие, но в итоге оставили в покое. А жениха осудили на несколько долгих лет. Мать Евы до самых родов ездила на свидания и носила сумками передачи. Собиралась ждать. Да только вскоре после рождения девочки, названной Валентиной в честь покойной матери жениха, отец девочки умер в тюремной больнице от стремительно развившейся легочной инфекции.

Мать погоревала-поплакала, а когда успокоилась, вновь принялась за попытки обустроить личную жизнь. Младшую дочь, красивую и наряженную как куколку, оставила на попечении матери и старшей дочери, которой только исполнилось пятнадцать лет. А сама уехала в столицу. Ее не было семь лет. Только иногда приходили поздравительные открытки с праздниками да редкие посылки, в которых оказывались не по размеру большие или маленькие платья и слипшиеся дешевые карамельки. Мать объявилась в их доме неожиданно, без всякого предупреждения. За эти годы она располнела еще больше и постарела. Еве навсегда врезался в память резкий душный запах ее духов и скатывающаяся на пористой блестящей коже розовая пудра. Но мама была счастлива: ее щедро подведенные глаза блестели, с губ не сходила улыбка, и впервые она по-настоящему была ласкова с девочками.

– Я выхожу замуж и уезжаю. В Штаты, – открыла мама за чаем с привезенным ею бисквитным тортом причину своей радости. – Со Стивом мы познакомились по Интернету. Он уже дважды прилетал в Москву. Прилетит в третий, мы поженимся и вместе уедем.

– А дочери? – спросила строго бабушка, и мать сразу как-то сникла, потускнела, как елочная игрушка, с которой, явив неприглядную пластмассу, слезла позолота.

– Ма, ну ты ж понимаешь, – ответила мать и забегала глазами, стараясь не встречаться взглядом ни с напрягшейся Тиной, ни с Евой, которой новость подарила ложную надежду на переезд из маленького скучного городка в Америку.

Бабушка брякнула чашкой о стол, встала и вышла. В кухне повисла тяжелая и плотная тишина, которая оказалась красноречивей всяких слов. Тина вдруг громко всхлипнула и, с шумом сдвинув стул, выбежала следом за бабушкой.

– Ева? – беспомощно обратилась мать к старшей дочери. Тот раз оказался единственным, когда мать обратилась к ней не свысока и даже не на ровне, как взрослая к взрослой, а приниженно-заискивающе. – Ева, ну хоть ты меня понимаешь?

И девушка от неожиданности кивнула.

…Да, она понимала и оправдывала свою мать-кукушку, которой тогда едва исполнилось сорок лет, и в которой материнский инстинкт оказался сильно подавлен сексуальным, как презрительно сказал бы кто-то сторонний. Мама так и не научилась быть мамой, и Ева в этом даже частично винила себя: будь, может, она красивой и успешной, как хотелось бы матери, смогла бы разбудить в той нужные чувства. Но нежность матери была направлена не на дочерей, а на мужа – тщедушного сутулого очкарика Стива, компьютерного гения. С его гениальностью мать и носилась, как с младенцем в пеленках, берегла, холила, взращивала. У Стива то и дело возникали то проекты, то проблемы, которые заключались в том, что ему больше суток не приходило в большую шишковатую голову очередное гениальное решение. На родину мама прилетала за это время трижды, в первый раз – на похороны бабушки, и дважды – навестить дочерей. Она была счастлива, Ева не могла это не заметить по ее изменившейся внешности: мама сильно похудела и похорошела, нашла хорошего парикмахера и сменила безвкусные хламиды на стильные брюки и блузы. Но все же каждый раз после тесного общения с мамой у Евы оставалось ощущение, что та до сих пор выставляет ей счет за те безвкусные мешковатые платья и слипшиеся в несъедобные комки растаявшие карамельки.

Невеселые размышления девушки прервал звонок мобильного. Номер не определился, и Ева ответила на вызов с некоторым волнением:

– Да?

– Хочешь узнать, что с твоей сестрой, приходи сегодня ровно в одиннадцать ночи на крыльцо ресторана «Кипарис», – проговорил ей некто голосом, который мог бы принадлежать как женщине, так и мужчине. – Приходи одна. Если кому сообщишь о звонке или приведешь кого-то с собой, ничего не получишь.

– Кто вы?! Как я вас узнаю? – успела выкрикнуть Ева в трубку, прежде чем услышать короткие звонки. Она бессильно опустилась с зажатым мобильным в кулаке на стул и сделала три глубоких вдоха. Первым ее порывом было тут же позвонить следователю и сообщить, не смотря на предупреждения, об анонимном звонке. Когда в фильмах или книгах ей встречался подобный случай, Ева всегда мысленно ругалась на неблагоразумие того, кого просили куда-либо подъехать в обмен на ценную информацию и не сообщать о встрече никому. Потому что, как правило, такой легкомысленный поступок приводил к плачевным последствиям. Но вот сейчас она сама оказалась в похожей ситуации – реальной, не киношной. И на кону было здоровье и, возможно, жизнь ее выпестованной младшей сестренки. Ева вскочила на ноги и заходила по кухне с зажатым в кулаке телефоном. С одной стороны, встречу ей назначили в поздний час. Это «минус». С другой, ресторан «Кипарис» – известное в городе заведение. На его крыльце постоянно кто-то курит, а в зале полно посетителей. Вряд ли тот, кто ей назначил встречу, нападет на нее на глазах у множества свидетелей. Это плюс. Другой плюс Ева нашла быстро, решив, что возьмет такси: стоянка для автомобилей располагалась прямо напротив крыльца ресторана. Правда, она засомневалась, не посчитает ли звонивший за ненужного свидетеля таксиста? Но она может выйти из машины немного раньше и попросить водителя на всякий случай проехать мимо ресторана, будто в поисках клиента. Да, так она и поступит. Еще Ева решила положить в сумочку газовый баллончик и облачиться в удобную для бега одежду и обувь.

Казалось, она продумала все до мелочей, но тот, кто назначил ей встречу, оказался хитрее или более подготовленным. По-крайней мере он уже знал, что подъезд машин к ресторану именно в этот день перекрыли из-за аварийной ситуации с прорвавшейся канализацией. Поэтому клиенты вынуждены были оставлять автомобили на соседней улице и до заведения метров двести шагать по плохо освещенной аллее. Еве ничего не оставалось, как идти самой. Она предусмотрительно достала из сумочки баллончик, но воспользоваться им так и не успела, потому что тот, кто задумал ловушку, выгадал момент, когда девушка оказалась на неосвещенном участке аллеи в полном одиночестве, и хитро напал на нее сзади.

*********

Иван отсчитал кассиру запрошенную сумму и взял билет. Последний раз он пользовался электричкой, наверное, еще в студенчестве. С тех, «безлошадных», лет многое что поменялось, а кое-что так и осталось неизменным. Например, бабки с домашними пирожками. Когда-то Иван, возвращаясь из общежития домой, покупал в дорогу пирожков с капустой и картошкой, совершенно не боясь того, в каких условиях они могли бы быть приготовлены. Просто он интуитивно подходил к тихой старушке, не расхваливающей свой товар на весь перрон, и брал пироги у нее. И ни разу не отравился.

Воспоминания о тех годах нахлынули так ясно, что Иван почти явственно ощутил вкус жареного пирожка с капустой, и рот наполнился голодной слюной. Обед был давно, перекусить он, встревоженный запиской, не успел, а дорога предстояла длинная. Мужчина повертел головой по сторонам, игнорируя горластую торговку беляшами в цветастой юбке, и, наконец, нашел, кого искал – сухонькую неприметную старушку, притулившуюся возле фонарного столба. Перед бабушкой стоял короб, накрытый белоснежным полотенцем. Вот к ней Иван и направился. И не ошибся: когда обрадованная старушка откинула полотенце, из короба по-домашнему пахнуло сдобой. Иван вытащил кошелек и выгреб из него всю имеющуюся некрупную наличку:

– На все!

Бабушка суетливо набрала ему полный бумажный пакет пирогов и пожелала приятного пути. Иван на глазах у старушки вытащил верхний пирожок и надкусил. От горячего теста дохнуло жарким ароматом начинки. Совсем как те в студенческие времена. Как знать, может, и бабушка эта «та же самая». Иван поблагодарил старушку и, на ходу дожевывая пирожок, побежал на электричку. Ему удалось занять место возле окна в третьем от головы поезда вагоне. В поздний вечерний час августовскими пятницами пригородные электрички наполняются пассажирами стремительно и еще задолго до отправления оказываются забитыми под завязку. На коленях сидевших дачников громоздились корзины, рядом копьями возвышались завернутые в тряпки орудия хозяйственного труда, воздух от прибывающей публики мгновенно делался влажным и терпким. Кто-то пытался протиснуться через переполненный вагон, стоявшие в проходе недовольно роптали, но отодвигались, толкали сидевших с краю, те – своих соседей. На какое-то мгновение Иван оказался почти прижатым к окну, и настроение испортилось. Вдобавок запах, исходивший от пакета с пирожками начал казаться в спертом воздухе слишком назойливым, но деваться от него было некуда. Наконец машинист закрыл двери, объявил остановки, и Иван с облегчением вздохнул: оказывается, электричка часть пути будет останавливаться только на крупных станциях, а, значит, время пути сократится с двух часов до полутора. Мужчина прикрыл глаза, и воспоминания, словно дождавшись, когда он наконец-то расслабится, атаковали его.