Художница из Джайпура

Я дала ему три рупии и взяла с него слово, что он купит себе на ужин нормальной еды, а не жирной и вредной.

– Ты ведь растешь, – сказала я, словно он сам не знал.

Он ухмыльнулся, мигом выпрыгнул из повозки и принялся пробираться сквозь рыночную толпу туда, где горели фонари.

– Чапати и сабджи, договорились? – крикнула я вслед.

Он обернулся и помахал мне.

– И чат. Я же расту, мне нельзя голодать, – выпалил он и скрылся в толпе.

Я села в коляску к дожидавшемуся меня рикше, подумала, не заехать ли на стройку – дом почти готов – и посмотреть, как идут дела. Если каждый день не проверять, строитель, Нарайя, начинает халтурить, и тогда я с ним ругаюсь, заставляю переделывать (как было уже не раз). Но было поздно, я так устала, что спорить с Нарайей не оставалось сил, и я велела рикше отвезти меня домой.

Когда я закрыла за собой калитку и пересекла внутренний дворик миссис Айенгар, было уже восемь. В животе у меня урчало от голода. Я поставила пустые судки возле фонтанчика с водой. Займусь ими, как только служанка миссис Айенгар закончит мыть посуду. Я направилась было к себе наверх, но тут меня окликнула хозяйка:

– Добрый вечер, джи. – Я сложила ладони в намасте.

– Добрый вечер, миссис Шастри.

Миссис Айенгар вытерла руки полотенцем. От пряного аромата мирча у меня защипало в носу: того и гляди, расчихаюсь. Айенгары были родом с юга и добавляли в пищу столько пряностей, что у меня горло горело от одного ее запаха.

Коренастая миссис Айенгар строго взглянула на меня.

– К вам сегодня приходил посетитель.

Ко мне никто никогда не приходил, кроме Малика, которого миссис Айенгар называла не иначе как «этот хулиган».

Позвякивая золотыми браслетами, она принялась оттирать пальцы от сухой атты.

– Он спросил, можно ли подождать в вашей комнате. Но вы же знаете, я не одобряю подобные вещи. – Она бросила на меня предостерегающий взгляд.

– Вы все сделали правильно, миссис Айенгар, – проворковала я. – Он не сказал, что ему нужно?

– Спросил, не из Аджара ли вы приехали. Я ответила, что не знаю. – Она впилась взглядом в мое лицо: не обмолвлюсь ли я о своем прошлом. – У него еще был длинный-предлинный шрам. – Она провела пальцем от уголка губ к подбородку. – Отсюда досюда. – Миссис Айенгар нахмурилась, погрозила мне пальцем. – Как по мне, у хороших людей не бывает таких шрамов.

У меня заколотилось сердце. Я взяла миссис Айенгар за руку, чтобы успокоить и ее, и себя.

– От готовки кожа сохнет, не правда ли? Если хотите, завтра я намажу вам руки гераниевым маслом.

Миссис Айенгар мрачно уставилась на свои руки, точно впервые заметила.

– Мне неловко вас беспокоить.

– Вы ничуть меня не обеспокоите. И в следующий раз, когда ваш муж возьмет вас за руку, он вспомнит вас юной невестой. – Я весело рассмеялась, развернулась и как бы невзначай уточнила: – Он не говорил, когда вернется?

Миссис Айенгар вычищала из-под ногтей липкое жидкое тесто.

– Не говорил.

– На улице он сидит. Я сейчас относила коровам овощные очистки и сама видела, – подала голос служанка, которая как раз принялась за посуду.

Миссис Айенгар выговорила служанке за то, что та сует нос не в свое дело, я же поднялась на второй этаж, юркнула к себе в комнату и закрыла дверь на засов. Сердце у меня бешено стучало, я никак не могла отдышаться. Неужели я думала, что Хари так и не явится? Ведь прежде я всегда была настороже: не мелькнет ли в толпе лицо с густыми бровями и жутким шрамом. Но шли годы, он не показывался, и я уговорила себя, что муж никогда меня не найдет.

Как же он меня отыскал? В письмах я умоляла Маа и Питаджи простить меня за то, что ушла от Хари, но из осторожности не сообщала свой адрес. Даже когда послала им деньги на билеты до Джайпура, велела спросить на вокзале Малика, который и отведет их ко мне. Однако Малик сказал, что на вокзале никто его не спрашивал. Неужели родители отправили Хари, чтобы тот вернул меня домой? Неужто они до сих пор сердятся на меня? Простят ли они меня когда-нибудь?

Не зажигая верхний свет, я подошла к окну и выглянула на улицу. Под манговым деревом у дома напротив в темноте белела дхоти. Биди описала красную дугу. В столь поздний час в нашем квартале обычно ни души. Служанка миссис Айенгар сказала, что видела Хари несколько минут назад. Значит, это он. Надо придумать, как встретиться с ним подальше отсюда.

Заслышав на лестнице тихие шаги другого жильца миссис Айенгар, мистера Панди, я открыла дверь. Он шел в задумчивости и вздрогнул, заметив меня.

– Добрый вечер, миссис Шастри. – Пухлые губы его медленно расплылись в улыбке. Обращенные вниз внешние уголки глаз придавали его лицу доброе и терпеливое выражение – завидные качества для учителя музыки. Длинные волнистые волосы падали ему на плечи. Порой я представляла, как он с женой лежит в постели и его волосы на подушке переплетаются с ее волосами.

– Намасте, сагиб. – Я приветственно сложила руки, чтобы унять дрожь. – Как ваши уроки?

– Зависит от ученика, – улыбнулся мистер Панди.

– На торжестве в честь бракосочетания дочери Гуптов Шила Шарма пела великолепно. И все благодаря вам.

– Наи-наи, – он негромко рассмеялся и коснулся мочек, чтобы отпугнуть завистливых духов. – До Латы Мангешкар Шиле еще далеко. – Он занимался с Шилой с раннего детства, и по его скупым рассказам я поняла: Шила осознает, что талантлива, а потому ленится и задается. И если не будет стараться, вряд ли когда-нибудь сравнится с легендарной певицей – вопреки тому, что я наплела Парвати.

– Как здоровье миссис Панди?

– Великолепно, спасибо.

– Мистер Панди, будьте так добры, окажите мне услугу. – Я понизила голос, и он подошел ближе, чтобы расслышать мои слова. Я достала блокнотик, вырвала страницу, набросала записку и протянула мистеру Панди. Он взял ее, глядя мне в глаза.

– Напротив дома сидит мужчина. Курит биди. Не могли бы вы отнести ему эту записку? Негоже мне встречаться с ним наедине… – Я осеклась, потупилась и отступила на шаг.

Мистер Панди откашлялся.

– Конечно-конечно. Сейчас?

– Если вас не затруднит.

Он поднял руку, покачал головой.

– Нисколько.

И спустился по лестнице.

Я бросилась к окну. Свет у меня не горел, и я выглянула на улицу, не опасаясь, что меня заметят. Внизу белела курта пижама мистера Панди. Он перешел через дорогу, замялся, но тут в нескольких шагах слева от него вспыхнула спичка, и он направился туда. Я выдохнула.

Два

Сырая штукатурка, камень, цемент. Вот чем пахнет мой новый дом.

Пару часов назад я не стала заезжать сюда, чтобы проверить, как продвигается стройка. И вот в десять вечера, когда мне следовало бы приводить в порядок счета и готовиться к новому дню, я поджидаю Хари в своем недостроенном доме, сжимая в руке нож, которым срезаю растения и раскалываю семена.

Свет с улицы падает на мой дивный пол с мозаикой из шафрановых цветов, вьющихся листьев боте и вазы с женственными изгибами. Я вспоминаю Хази, Назрин и других куртизанок из Агры, которые показывали мне узоры из своих родных краев – Исфахана, Марракеша, Кабула, Калькутты, Мадраса, Каира. В Тадж-Махале, где я проработала три года после ухода от Хари и до переезда в Джайпур, я расписывала хной руки, бедра и спины жриц любви. Со временем мои узоры становились затейливее. Я рисовала персидского павлина в турецкой ракушке, превращала афганскую горную птицу в марокканское опахало. И когда мне наконец довелось придумывать узоры для пола в собственном доме, я создала рисунок такой же искусный, как мехенди, которыми некогда украшала тела тех женщин, и меня согревала мысль, что значение его известно лишь мне.

Шафрановые цветы означали бесплодие. Неспособность дать семя, как я оказалась неспособна зачать ребенка. Лев Ашоки[9] – символ нашей новой республики и моего честолюбия. Мне всегда хотелось большего, хотелось добиться всего своим умом, сделать своими руками: родители не верили, что такое возможно. Изысканные узоры у меня под ногами изготовил искусный мастер, который работал исключительно для дворца. А оплачивала я их продажей своих любовных масел, лосьонов, пасты для мехенди, но самое главное – мешочков с целебными травами наподобие тех, что я дала Самиру.

И Хари намерен все это отобрать?

Захрустел гравий под чьими-то ногами. Я робко провела пальцем по лезвию ножа.

Шаги замерли. Потом послышались снова и затихли у порога. Я застыла сбоку от двери, в темноте, часто дыша.

Дверь отворилась, и вошел Хари. Сзади его освещал фонарь, точно прожектор на сцене. Густые волнистые волосы закрывали лоб. Острый нос, мягкий подбородок, высокие скулы – практически красавец. Хари обвел глазами комнату и заметил меня.

Мы молча уставились друг на друга. Он скользнул взглядом по моему лицу, тонкому хлопковому сари, серебристым сандалиям. Я хотела было запахнуть сари плотнее, но удержалась.

Он приоткрыл рот, попытался выдавить улыбку.

– А ты все такая же красивая.

Он серьезно? Или, как прежде, сопроводит похвалу насмешкой?

Под мышкой у него зияла прореха, на груди темнели пятна от карри. Дхоти в пыли. Вдобавок у Хари наметился второй подбородок, хотя раньше он был толще. От него несло потом и дешевыми сигаретами.

Я не ответила, и он подошел к стене, восхищенно провел ладонью по штукатурке. Я поморщилась: мне не хотелось, чтобы он лапал то, что принадлежит мне.

Он уставился на мозаичный пол.

– Чье это? Кто здесь живет? Я думал… ты же вроде живешь в другом месте? С теми южанами?

– Мое. Я построила этот дом. – В моем голосе сквозила гордость.

Он нахмурился, недоуменно наклонил голову набок. Некогда мы обитали в однокомнатной хижине: его мать спала в передней ее половине, на кухне, среди кастрюль и сковородок, а мы с ним в задней, за занавеской.

Он прикрыл рот рукой, словно задумался.

– Неужели это ты построила?

Узнаю Хари. Он всегда считал, что я гожусь лишь вынашивать и нянчить детишек.

– Я заработала на все это. На дом. – И добавила, не удержавшись: – Ты в жизни столько не зарабатывал.

Глаза его недобро сверкнули. Он скривился.

– Я? Ты забыла, что сама меня бросила? – Он зажмурился, тряхнул головой, точно отгоняя злость. – Не хочу я с тобой ругаться. Сделанного не воротишь, верно? Я тебя прощаю. Давай начнем все сначала.

Когда я увидела его лохмотья, то сперва даже пожалела. Вот дура! Допустим, он вправе на меня злиться: бесплодная жена – позор и обуза для мужа. Такую не грех вернуть родителям. В пятнадцать лет я была слишком робка, слишком наивна и не умела сладить с грубостью Хари. Но за эти годы я стала умнее: теперь меня не запугать. И извиняться я не намерена.

– Ты меня прощаешь? После того, как ты со мной обходился?

Он смутился.

– Но твоя сестра сказала…

– Сестра? – Что он городит? – Нет у меня никакой сестры.

Он нахмурился, обернулся к двери.

– Ты меня обманула?

Я проследила за его взглядом. В полумраке у самых дверей стояла девушка, тоненькая, как веточка нима. Как же я ее не заметила?

Она вышла на середину комнаты, не сводя с меня завороженных глаз. Она была на полголовы ниже меня. Растрепанные, пыльные темно-каштановые волосы, расчесанные на пробор и собранные в косу, доходили ей почти до талии. Из-под хлопковой оранжевой шали, завязанной за спиной и над плечами, виднелась истрепанная нижняя юбка. На девушке была линялая синяя кофточка. Ни обуви, ни украшений.

Она подняла руку, словно хотела коснуться моего плеча.

– Джиджи? – спросила она.

Но у меня нет младшей сестры! Я отшатнулась, и нож блеснул в свете уличных фонарей. Девушка ахнула.

Хари шагнул между нами и ткнул пальцем в девушку:

– Отвечай!

Девушка отпрыгнула, обхватила себя руками.

Я перевела взгляд с Хари на девушку, потом снова на Хари.

– Что происходит?

Хари выудил из кармана коробок спичек и швырнул к моим ногам.

– Сама посмотри.

Может, это уловка? Ведь чтобы зажечь спичку, мне придется положить нож. Я медленно потянулась за коробком, не спуская глаз с Хари. Он сжимал и разжимал кулаки, но не двинулся с места. Я чиркнула спичкой, поднесла ее к лицу девушки. Она таращилась на меня огромными глазами, сине-зелеными, с отливом, цвета павлиньего пера. Нос у нее был тонкий, прямой, с небольшой горбинкой. Ротик круглый, как бутон, и такой же розовый. Я снова поднесла спичку к ее глазам: она смотрела на меня, не мигая.

Кровь стучала у меня в висках. Я покачала головой.

– Не может такого… После меня мама родила двух девочек, но обе не дожили до года.

Хари тоже одолевали сомнения.

– Она сказала, что родилась в тот год, когда ты от меня ушла. Сказала, ты знаешь.

Маа была беременна, когда я ушла от Хари? И у нее родилась еще одна дочь? А я даже не знала? В голове моей вихрем проносились мысли. Наверное, мама подумала, что придется снова собирать приданое, и пришла в отчаяние! Как многие беднячки, дочерей она считала обузой. Но тогда почему родители не приехали вместе с ней в Джайпур, ведь я выслала им деньги? Почему эта девушка приехала с Хари?

В свете спички я оглядела ее с головы до ног и заметила синяки на руках.

– Как тебя зовут?

Покосившись на Хари, она ответила:

– Радха.

Спичка обожгла мне пальцы. Я бросила ее на пол и зажгла другую. У меня тряслись руки.

– Где Маа? – спросила я.

На глаза Радхи навернулись слезы.

– Ее больше нет, Джиджи, – еле слышно ответила она.

Ноги у меня задрожали, точно резиновые.

– А Питаджи?

Девушка кивнула: тоже умер.

Оба умерли?

– Когда?

– Питаджи восемь месяцев назад. Мама – два месяца.

Меня словно ударили под дых. Все эти годы я мечтала, как помирюсь с родителями, и не задумывалась о том, что мы, возможно, никогда не увидимся. Значит, родители отправились на погребальный костер, окутанные позором? Окруженные сплетнями о непокорной дочери, которая бросила мужа?

Родители уже не узнают, сколько раз я хотела уйти от Хари за те два года, что мы прожили вместе. Меня останавливал страх, что мой побег запятнает их репутацию – до того самого дня, когда я поняла, что больше не в силах выносить побои, кровоточащие раны, слова точно острый нож. По утрам я с трудом поднималась с пола. И все из-за чего? Из-за того, что я не могла родить ему ребенка. В первый год нашего брака его мать, милейшая женщина, поила меня чаем из дикого ямса и отваром из клевера с перечной мятой в надежде, что это поможет моему телу произвести на свет младенца. Она готовила снадобья из листьев крапивы, чтобы укрепить мои внутренности. Я до волдырей во рту жевала семена тыквы, чтобы к моим половым органам прилила влага.

Свекровь ухаживала за моим телом так же прилежно, как я за ее огородом – удобряла почву, сажала семена, подкармливала слабые растения. Но терпеливые заботы моей саас так и не дали ее сыну того, о чем он мечтал. Для индийца сын или дочь – доказательство его мужской силы. Это значит, что он имеет право занять почетное место в легионах мужчин, которые дадут жизнь следующему поколению. Хари, как и многие в его положении, чувствовал, что я лишила его этого права.

Если бы Маа и Питаджи приехали в Джайпур, я непременно объяснила бы им это. Быть может, они даже согласились бы, что я поступила правильно, когда бросила Хари и выстроила себе блестящую новую жизнь. Но они не приехали.

Спрашивать не хотелось, но мне нужно было это знать.

– А твоя мать? Она… по-прежнему с нами?

Хари сглотнул и отвернулся.

На глаза мне навернулись слезы. Его мать, моя саас, тоже умерла? Я любила эту добрую женщину, как родную мать. Она часами учила меня, как правильно собирать цветы дерева дхак, которые помогали наладить регулы, как измельчить болиголов, чтобы приложить к волдырю и не обжечь кожу. Ее уроки дали мне ремесло. Я выжила только благодаря ей. Но она уже этого не узнает.

Когда голос вернулся ко мне, я спросила:

– Но если Маа скончалась два месяца назад… почему ты приехала только сейчас?

Девушка покосилась на Хари и опустила глаза.

Он потер шрам на подбородке.

– Надо же было собраться в дорогу.

Я догадалась, что он врет. Он точно так же потирал шрам, когда уверял моего отца, что станет рикшей и этим будет кормить семью.

Я снова поднесла горящую спичку к лицу девушки. Что у нее на горле – синяк или просто тень? От нее воняло навозом. Как и от Хари. Значит, они не потратили деньги, которые я выслала родителям на билеты.

Я перевела взгляд на Хари:

– Куда ты дел деньги, которые я послала?

Хари поджал губы и с вызовом уставился на меня.

Спичка догорела, я чиркнула следующей и снова повернулась к девушке.

– Рундо Рани, – хрипло выдохнула я.

Девушка заломила руки.

– Рундо Рани, – повторила я.

Она приоткрыла рот.

– Рундо Рани! – В третий раз я повысила голос.

– Рундо Рани, бурри саяни. Питхи тунда, тунда пани. Лакин куртхи хе мунмани, – выпалила она и прикрыла губы рукой, пряча улыбку.

Этот стишок сочинил папа и пел его всем дочерям, в том числе мне. «Маленькая королева считает себя самой главной. Пьет только холодную-прехолодную воду. Но вечно озорничает!»

Я медленно выдохнула. Радха подтвердила то, что я уже видела: у нее мамины глаза.

Радха опустила руку, улыбнулась мне, и я отметила, что лицо у нее совсем взрослое, хотя тело еще детское.

У меня есть сестра, и пока я убегала от своего прошлого, она росла. Но почему родители не сообщили мне об этом? Хотя как бы они сообщили, я ведь не писала на конвертах свой адрес.

Я и забыла о Хари, но тут он подал голос:

– Мы все еще женаты. Ты все еще моя жена.

Я передернула плечами.

– Мы можем начать сначала, Лакшми.

Нет! Я швырнула коробок к его ногам.

– Мы разведемся.

Он гневно раздул ноздри. Узнаю прежнего Хари.

– Теперь мне все ясно. – Он кивнул на Радху. – Вы и правда сестры. Обе лгуньи.

Что он имеет в виду? Я вопросительно посмотрела на Радху, но та потупила взгляд.

Хари обернулся ко мне и процедил сквозь зубы:

– Даже имя твое – ложь. Какая из тебя богиня благополучия! Ты бы в жизни сама не заработала на такой дом. – Он обвел рукой комнату и спросил, прищурясь: – Кто тебя содержит?

Он решил, что я чья-то любовница: иначе и быть не могло. Ну и пусть думает, будто женщина не способна зарабатывать самостоятельно!

Я сделала над собой усилие, чтобы ответить спокойно:

– Закон приняли в этом году. Теперь мы можем развестись.

Он прикусил губу и подобрал коробок. Снова оглядел комнату, пол, мое сари. Несколько мгновений мы молчали.

А потом меня осенило.

– Ты хочешь денег, – сказала я.

Ну разумеется! Хари ничуть не изменился: вместо того чтобы уехать в большой город работать рикшей, а возвращаясь домой, отдавать мне заработанные деньги, он остался в деревне, день-деньской спал, ел да пытался меня обрюхатить. И если бы не гроши, которые его мать зарабатывала продажей снадобий и целебных трав со своего огорода, нам было бы нечего есть.

Взгляд его вдруг смягчился.

– Только пока… – пристыженно пролепетал он.

– Сколько? – перебила я.

Он поскреб лоб, переступил с ноги на ногу.

– А сколько ты можешь дать?

– Я работаю не покладая рук. Все, что ты видишь, заработано годами труда. И оно еще даже не мое. – Я прищурилась. – У меня долги, и в отличие от тебя, я привыкла их отдавать.

Он заскрипел зубами.

– Хочешь, чтобы я рассказал всем правду о тебе? Что подумают твои мемсагибы, когда обо всем узнают?

У меня заколотилось сердце. В таком виде ни один чокидар не пустит его за ворота роскошного особняка, который стережет. Но Хари не хуже меня понимал, что привратников – как и всех, кому надо кормить семью и собирать приданое, – легко подкупить.

Радха не сводила с нас глаз.

– Сколько ты пробудешь в Джайпуре? – спросила я Хари.

Он пожал плечами.

Я глубоко вздохнула – раз, другой, третий. Достала из кармашка на поясе юбки свернутые купюры. Рупии, которые я откладывала, чтобы отдать долг строителю. Я швырнула их на мозаичный пол – точно так же, как некогда Хари швырял свои скудные заработки на пол нашей хижины.

Он уставился на купюры. Наверное, прежде в глаза не видал столько денег. Потом наклонился и поднял их.

Почесал заросший подбородок. Поймал мой взгляд. Открыл рот, словно хотел что-то сказать.

Я молчала.

Хари закрыл рот. Посмотрел на Радху, но она отвернулась. Покачал головой и вышел из дома.

На душе у меня было неспокойно – бог знает почему. Годами я представляла, что скажу Хари при встрече. Как наброшусь на него с кулаками. Как надаю пощечин. Запинаю. За все измывательства и унижения. И вот мы увиделись впервые за тринадцать лет, а злость на него прошла – осталась лишь жалость.

Голос Радхи вывел меня из задумчивости:

– Джиджи, так ты все эти годы жила в Джайпуре? Ты так одета…

Я подняла руку: молчи. Подбежала к окну и увидела уходящего Хари. Когда он скрылся из виду, сунула пальцы в рот и свистнула. К окну тут же подскочил Малик, а за ним двое парнишек, каждый в два раза выше его: они пришли меня защищать.

– Он ушел, тетя босс. Рикша ждет за углом.

Я отсчитала пять рупий. Малик дал парнишкам по рупии, оставшиеся взял себе. Прирожденный делец.

На обратном пути в коляске рикши Радха рассматривала меня. Догадываюсь, о чем она собиралась спросить, когда я велела молчать. Где ты была все эти годы? Почему убежала? Как оказалась в Джайпуре? Я никак не могла опомниться от потрясения после встречи с Хари, от того, что троих дорогих мне людей, оказывается, нет в живых. Я старалась привыкнуть к мысли, что теперь у меня есть сестра, вот она, подле меня, такая же настоящая, как боль, что стучит в висках.

Я неторопливо расправила сари на плече и откашлялась.

– Во-первых, глазеть неучтиво.

Она отвернулась, но потом снова повернулась ко мне, словно не могла удержаться.

– Джиджи…

Я вскинула руку.

– Во-вторых, поговорим дома.

Рикши и тонга-валлы сеяли слухи, как птицы, что засыпают землю съеденными семенами. И я не собиралась давать пищу для сплетен.

Я почувствовала, что Радха опять смотрит на меня, и прикрыла глаза: не приставай. Виски давило нестерпимо. Неужто эта девушка и правда моя сестра? Экая замарашка! Чумазая, как бык-брахман[10], что неделю провел на пастбище. В ее возрасте я сама заплетала косу, стирала в реке юбки, а прежде чем улечься спать, обязательно мыла ноги. Неужели Маа ничему ее не научила? От девушки пахло сеном: значит, они с Хари добирались до Джайпура на крестьянских подводах. А деньги, которые я выслала родителям на билеты, Хари прикарманил.

Я открыла глаза, покосилась на ее сцепленные в замок руки. Под ногтями черная кайма, точно у побирушки. Как прикажете объяснять всем появление сестры, о существовании которой я даже не подозревала? Конечно, клиентки не в курсе подробностей моей семейной жизни, но что я скажу миссис Айенгар? В-третьих, никогда не говори никому о Хари. Судя по его виду, он по-прежнему перебивается грошовыми заработками. Очень может статься, что Хари решит задержаться в Джайпуре и жить за мой счет. Я наконец пожинаю плоды своих трудов, ну почему я должна кормить два лишних рта?!

Впрочем, я, пожалуй, несправедлива. Я ведь с радостью кормила бы тех двоих, кого так ждала: отца и мать. Возможно, Радха послана мне в наказание за позор, которым я их покрыла. После моего побега и родители, и свекровь, и Хари наверняка стали изгоями. Их не звали ни на религиозные церемонии, ни на свадьбы, ни на дни рождения, ни на похороны, а то и плевали им вслед. Я вспыхнула от стыда.

Радха склонила голову на грудь, и я заметила, что она заснула под мерное покачивание коляски. Она привалилась было ко мне, но я отодвинулась, досадуя на ее близость, и она отклонилась в другую сторону, откинула голову на потрепанную парусину кабинки.

Я наконец рассмотрела ее лицо – овальное, как у Маа, не сердечком, как у нас с Питаджи. Если Радха родилась в тот год, когда я ушла, значит, сейчас ей тринадцать, но выглядела она старше. Меж бровей и вдоль уголков рта у нее уже залегли морщины.

Я оглядела круглые темные отметины на ее руках – видимо, следы пальцев Хари. Я сбежала от его побоев, и он выместил злобу на Радхе? При мысли об этом меня бросило в дрожь.

Радха тоже вздрогнула, точно в ответ. Я укутала ее худенькое тело своей шерстяной шалью. Вряд ли у нее есть свитер. Должно быть, намерзлась в дороге.

Кожа у нее была чуть темнее моей. Наверняка она больше моего бывала под открытым небом: таскала воду из деревенского колодца, собирала навоз под полуденным солнцем, как я много лет назад. Ступни в трещинах. Купание придется отложить до утра – не хватало еще перебудить всех домашних миссис Айенгар и вдобавок мистера Панди с женой.