На живую нитку

ВЛАДИМИР САЛИМОН

Н А Ж И В У Ю Н И Т К У

НА СЕРДЦЕ РУКУ ПОЛОЖА

Начало осени. День знаний.

Возможно, я бы не узнал,

как много у стакана граней,

когда б их не пересчитал.

Мне открывались тайны мира,

дотоле скрытые от глаз.

Я слышал, как труба и лира

зовут на штурм последний нас.

Труба поет, а лира плачет.

Чтобы себя не выдавать,

поэт лицо в подушку прячет,

ничком упавши на кровать.

***

Небо затянет с утра облаками,

но не испортят тебе настроенье

дети, ловящие раков руками

без раздраженья и без омерзенья,

что бороздят полусонные волны,

на берегу разложивши одежку,

будто бы ищут в земле корнеплоды,

перебирают морковь и картошку.

Черные раки, как скользкие клубни,

в руки детишкам легко не даются.

Ровно в двенадцать часов пополудни

звуки трубы вдалеке раздаются.

***

Погода обещает быть дурной –

дождливой и холодной повсеместно.

Метеоролог записной

с телеэкрана врет об этом честно.

А я в смущеньи отвожу глаза.

Не потому, что за него мне стыдно.

А потому, что ясны небеса

и нет тому препятствий очевидно.

В такие дни нисходит благодать

на землю, и серьезных оснований

нет у меня на веру принимать

потоки домыслов и предсказаний.

***

Рассвет изобличает нас во лжи.

Поскольку мы не слишком сладострастны,

поскольку мы не слишком хороши,

для милых дам мы больше не опасны.

Собой я любоваться не привык

за туалетом утренним,

признаться,

мне не особо нравится старик,

в которого я начал превращаться.

Процесс бритья отчасти есть процесс

проникновенья в тайны мирозданья,

как будто бы, минуя темный лес,

выходишь на просторы подсознанья.

Казалось бы, я вышел на простор,

безбрежные вокруг открылись дали,

но что-то все же мой смущает взор –

вид общий и отдельные детали.

***

Велик в усадьбе барской урожай.

Количество в саду созревших яблок

уже перевалило через край.

Уже деревья повалились набок.

Петух, забредший с птичьего двора,

свой взгляд недобрый в спелый плод вперяет,

и вот уже в боку плода дыра

чуть ниже ватерлинии зияет.

***

С начала засухи проходит двадцать дней,

и воздух в поле делается черен,

как человек лицом,

или еще черней,

как будто камень из каменоломен.

Непререкаем, как халдейский обелиск,

с начертанным на нем посланьем строгим,

которого забыт давно язык, и риск

велик

остаться непонятным многим.

***

Природа в пору увяданья

благоволила нынче нам,

и доставало всем желанья

присматриваться к мелочам.

По местности пересеченной

текла река, а на реке

мальчишки в лодке плоскодонной

качались, словно в гамаке.

И было им ничуть не страшно,

а жутко весело, когда

лодчонки маленькой отважно

раскачиваются борта.

***

В дубовой роще желудевый стук,

как стук камней, течением влекомых,

где брызги над ручьем взмывают вдруг,

как будто рой крылатых насекомых.

Мне показалось, что скрипит песок

у спутницы моей под каблуками,

но это рыжий крошечный зверек

дыру проделал в желуде зубами.

***

При увеличеньи многократном,

как в траве усатого жука,

вдруг увидел в поле необъятном

пашущего землю мужика.

Многое с холма вершины видно,

прежде незнакомые места:

речку, что в кустах петляет скрытно,

глубока, студена и чиста.

На себя невольно примеряя

Божий мир, хоть это нелегко,

будто это шуба меховая,

я клонюсь под тяжестью его.

***

Мгла сокрыла облик внешний,

но осталось неизменной

суть того во тьме кромешной,

что является Вселенной.

Так как звезды и планеты

не имеют отношенья

к сути,

это лишь – предметы,

горней выси украшенья.

Суть невидима для глаза,

но присутствует незримо,

словно слабый запах газа,

словно легкий привкус дыма.

Словно птицы тень скользнула

вдоль кустов по краю сада

и по сердцу резанула

мне, как будто так и надо.

***

Равнина больше показалась,

чем есть она на самом деле.

Она, как только ни старалась,

но представлялась дамой в теле.

Такая долго и упорно

лишь притворяется простушкой,

чтоб после взять тебя за горло

и задушить во сне подушкой.

***

Мальчишка бросил камень в воду

и ждет – всплывет иль не всплывет.

Мальчишка победить природу

мечтая, лишь сигнала ждет.

Быть может, рано или поздно,

в начале осени, когда

так ясно небо и так звездно,

в ночи взойдет его звезда.

И осенит нас, слабых духом

и прибывающих в тоске,

и отзовется смутным слухом

в каком-то чудном далеке.

***

Дверь повернулась на петлях

так, словно в танце балерина

от края бездны в двух шагах,

еще безвестна и невинна.

С балкона открывался вид,

как в свете дня нам представлялось,

на город, парк, что был разбит

внизу,

сирень в жару металась.

Теперь на этом месте стыл

провал бездонный.

Купол звездный,

казалось, в пустоте парил,

как фокус-покус грандиозный.

Какой-то ловкий сукин сын,

добывши, скатерть самобранку

раскинул,

как лишь он один

умеет, застелил полянку.

***

Пока хирурги моют руки,

больной в неведомом краю

решил, не вынеся разлуки,

бежать на родину свою.

Но смуглолицая дикарка,

с которой делит ложе он,

его в ночи целует жарко.

Он спит и страшный видит сон.

Ему резекцию желудка

сейчас должны произвести.

И он лишается рассудка.

И холод чувствует в груди.

***

Как в точности устроен мир,

не знал китайский император,

но знает красный командир,

в чьем подчиненьи экскаватор.

В запале уверяет нас,

что он с бойцами докопался

до истины и в первый раз

со смыслом жизни разобрался.

Что никакого смысла нет,

когда бы мы об этом прежде

не знали точно с малых лет,

едва ль поверили невежде!

***

Самостоятельности не хватало мне.

Зависим был, хотел поспеть за модой,

о славе незаслуженной вполне

мечтал и тяготился несвободой.

Замыслил я свободу обрести,

как узник, стосковавшийся по воле,

и закричал: Родимый, отпусти! –

я Ангелу, что съел со мной пуд соли.

Но Ангел тот, что мой покой хранил

и отвечал за это перед Богом,

не внял моим мольбам, не отпустил.

Иначе говоря, уперся рогом.

***

Осенний лес желтеет сверху вниз.

Когда же он рассыплется вчистую,

как будто древний мозаичный фриз,

подумаю, что жизнь прошла впустую.

В унынье я впаду, как в забытье

впадает дева, ощутив угрозу

всей сущности божественной ее,

в саду мизинец уколов о розу.

***

Вода становится тяжелой.

Ее удельный вес растет.

И посреди равнины голой,

возможно, взрыв произойдет.

Насколько вероятно это,

я у тебя спросить решил,

но ты спала, и я ответа

на свой вопрос не получил.

Все в доме спали, кроме мухи,

зажатой меж оконных рам,

что с миром чувственным в разлуке

гудела страшно по ночам.

Дождь никогда не прекратится! –

жужжала в ужасе она,

уже готовая смириться,

что к смерти приговорена.

***

Смеркалось быстро.

Скоро дождь пошел.

Как будто прежде он стоял на месте.

Как будто на подъем он был тяжел

последние лет сто, а может, двести.

А тут заторопился, заспешил,

запсиховал, стал на людей кидаться,

на тех из нас, кто выбился из сил

и неспособен был сопротивляться.

Нам оставалось спрятаться внутри

своих домов,

пока угомонится

дождь за окном, ждать час, и два, и три.

И моду взять – проснувшись, спать ложиться.

***

Я позабыл лицо

того, с кем дружен был.

Я с пальца снял кольцо,

отрекся, разлюбил.

Теперь я – сир и гол.

Теперь я – чист и пуст.

Бери меня, монгол!

Бери меня, тунгус!

Возьми же, друг степей,

и волю, и талант!

Веди меня скорей,

Вергилий мой!

Мой Дант!

***

Только слабовольные машины

людям подчиняются всецело,

но и те без видимой причины

запускают когти в наше тело.

Что есть силы бьют электротоком.

Насмерть травят ядовитым газом.

Обжигают, если ненароком

прикоснешься к сковородке с мясом.

Среди общей смуты и разрухи,

замечая у тебя невольно

все в ожогах и порезах руки,

я не верю, что тебе не больно.

***

С Покрова снег обещан миру.

И мы с надеждой в небеса

глядим,

незримому кумиру

стараясь заглянуть в глаза.

Но глазом невооруженным

мы видим с горем пополам

лишь слой озона истонченным,

что превратился в старый хлам.

Следим за спутником, пропавшим

с орбиты много лет назад –

за Ангелом, безвинно павшим,

что адским пламенем объят.

***

За стенкой человек не спит,

но видит сон: пасутся кони

каурые,

гнедой стоит

один, стреноженный в загоне.

Красивый, статный жеребец.

Он словно вылеплен из глины,

из той, что вылепил Творец

член детородный для мужчины.

В нем все в избытке – сила, страсть.

Литая выя.

Дыбом холка.

На всем скаку с него упасть –

грехопадение и только!

***

Округлость форм ее пленяет.

Столь обольстительна земля –

кустарник редкий обрамляет

холмы пологие, поля.

Те, кто еще трудиться в силах,

оставшиеся в деревнях,

крестьяне пашут на кобылах.

А баре скачут на конях.

***

От холода забиться в щель спешим.

Ночник во тьме горит огнем чудесным,

а света шар во тьме висит под ним,

не смешиваясь с воздухом окрестным.

Он держится на честном слове, но

должно быть столь же крепким это слово,

как то, что было произнесено

однажды и что есть всему основа.

***

На гвозде висящий ключик

стал мгновенно золотой,

потому что солнца лучик

озарил наш дом пустой.

Так ложился снег на крышу

в этот чудный зимний день,

что казалось мне, я вижу

за окошком чью-то тень.

С давних пор я взял в привычку

ставить в вазочку цветы,

думать, что на электричку

опоздав, вернешься ты.

***

Ночь схлынет, как будто отступит вода

от линии береговой,

и мы перекличку устроим тогда

всем выжившим в час роковой.

И мы обнаружим на мокром песке

следы мировых катастроф,

заметим мы груды камней вдалеке –

руины больших городов.

Отыщется лейка, которую ты

вчера потеряла в саду,

когда я раздвину малины кусты,

резиновый мячик найду.

***

Я думал это гад ползучий,

ну мышь,

ну землеройка,

а это жук под листьев кучей.

И только-то.

И только.

В преддверии зимы на силу

передвигает ножки,

копает сам себе могилу

на грядке у дорожки.

Ее он выроет не скоро

большую-пребольшую

и вдруг сбежит.

Вот ведь умора!

Все даром.

Все впустую.

***

Так была круглолица она,

как дитя с шоколадной обертки,

и смотрела она из окна

на районного центра задворки.

И давно бы себя извела,

и сама себя поедом съела,

но по счастью незрячей была,

по причине чего – уцелела.

Я однажды ей глянул в глаза,

что, казалось мне, небезопасно,

и увидел, что в них небеса

отражаются четко и ясно.

***

Нас птицы в лодке повезли.

Орлы на весла сели.

На вахту стали журавли,

что знают здесь все мели.

Не бойтесь плыть, куда глядят

глаза, не разбирая

путей! –

сороки гомонят,

вслед нам с тобой кивая.

***

Не верю я рабочим и крестьянам.

Изображая пролетариат,

усердствуют так, словно в споре пьяном

победу одержать они хотят.

Что за игру ведут они со мною,

упорно корча из себя народ,

которого мизинца я не стою,

поскольку я есть нравственный урод?

***

Мы хохотали, глядя в реку,

смеясь, по облакам ходили,

что по колено человеку

или по щиколотку были.

Но мы прекрасно понимали,

что солнце тускло, небо хмуро.

Лес отражался вверх ногами

в реке, как в камере обскура.

***

Красоту как ветром сдуло.

Но, святая простота,

прежде сладко ты уснула,

чем разверзлась пустота.

Если птиц лишить опоры

им привычной под крылом,

только крысы, скрывшись в норы,

выживут под тем дождем.

Всяк, оставивший надежду,

что спасется красотой,

сам с себя сорвет одежду

и начнет ходить нагой.

***

памяти Шерстюка

Из ничего возникло нечто – мухи.

Тарелка с фруктами – сопревший виноград,

и персики, и сливы в том же духе –

наиценнейший жизненный субстрат.

За зарожденьем жизни наблюдая,

сегодня поутру увидел я,

как поначалу мушка небольшая

явилась миру из небытия.

Отбросив по пути послед тяжелый,

она насквозь продрогшая была,

совсем-совсем как человечек голый,

лишенный материнского тепла.

Вставало солнце.

Все тянулись к свету.

В хрустальной вазе срезанный цветок,

когда я заприметил мушку эту,

уже поворотился на восток.

***

Что на месте время не стоит,

как от поезда отставший пассажир,

я кричу в окошко, но молчит,

глядя на меня с тоской, кассир.

До меня кассиру дела нет.

На меня кассиру наплевать.

Не возьмет он в руки пистолет

и меня не станет убивать.

***

Тычинки с пестиком срослись

не так,

не там мы родились,

не в той Москве, что на картинке,

а в той, которая на снимке,

чуть пожелтевшем по краям.

Нам на двоих полвека там.

Мне десять лет, отцу под сорок.

На нем, как будто он геолог,

ковбойка в клетку.

Поверх брюк.

Им овладел мятежный дух!

***

С невероятной быстротой

забыв про труд общеполезный,

стал жить подолгу под Москвой,

как барин я мелкопоместный.

Вставать не рано, кофий пить,

на протяжении беседы

с женой, пытаясь облегчить

шнурок на туфле левой кеды,

я в исступленье приходил –

дерзил, дурачился, кривлялся,

но после – белочку кормил

в саду с руки.

И умилялся.

***

В рост человека сорная трава.

У скачущего по полю верхом

в траве видна лишь только голова,

как будто он не человек, а гном.

Я издали машу ему рукой,

а всадник, приподнявшись в стременах,

кричит мне громко, словно я глухой

и ничего не слышу в двух шагах.

***

Из сада залетела стрекоза,

что приключается не слишком часто,

поскольку зорче у стрекоз глаза,

чем у жуков и бабочек гораздо.

Но ошибиться может и она,

доверившись не чувству, но рассудку.

И вот – кружит по комнате без сна,

присаживаясь только на минутку.

С трудом я успеваю разглядеть

за это время чудное созданье,

что в дом ко мне дерзнуло залететь

и понести за дерзость наказанье.

***

С началом холодов сошли грибы.

И человек с корзинкой на вокзале

среди разноплеменной шантрапы

сегодня утром встретится едва ли.

Напрасно попытаюсь я найти

его в толпе,

пусть даже где-то рядом

он железнодорожные пути

из края в край пространным мерит взглядом.

С высокого перрона смотрит он,

как будто бы лицом к зловонной яме

поворотясь, где будет погребен,

чтоб превратиться в прах и тлен с годами.

***

Спросишь:

Можно, я еще поплаваю?

А как только выйдешь из реки,

над тобой бесчисленной оравою

закружатся в небе мотыльки.

Потому что тело твое светится,

потому что, стоя нагишом,

выглядишь, как русская помещица,

вскормленная птичьим молоком.

***

Оркестранту в нужном месте

дирижер не подал знака.

Оркестрант ему из мести

срезал пуговицы с фрака.

Музыка пришла в упадок,

живопись, литература,

но Господь навел порядок.

Сдвинул брови.

Глянул хмуро.

И над ямой оркестровой

дирижер в одной рубахе,

как орел белоголовый,

крылья распростер во мраке.

***

Не дотянувшись до окна,

сломается сухая ветка.

Как на ветру трещит сосна,

дотоле слышал я нередко.

И вот пожалуйста – и хруст,

и скрип, и стон, и плач – все разом!

Так горизонт широк и пуст,

что не окинуть его глазом.

Чудесный мне открылся вид:

ведущая к усадьбе барской

дорога из замшелых плит,

побитых конницей татарской.

***

Сперва отрыли череп конский,

и тот, кто землю рыл, сказал,

что, может быть, царь македонский

на этом жеребце скакал.

Луна взошла и осветила

степи бескрайний уголок,

и был полночного светила

лик бледен, грозен и жесток.

А череп конский зубы скалил

и огрызался всякий раз,

когда костяшку против правил

брал в руки кто-нибудь из нас.

***

Я понял, что такое гнуть в дугу,

когда увидел железнодорожный

рельс, связанный узлом, на берегу

песчаном небольшой реки таежной.

Что терпит поражение в борьбе

с живой природой неодушевленный

предмет, я понял на лесной тропе,

когда увидел камень обожженный.

Его огонь небесный сжечь дотла

однажды мог без видимой причины.

Дыра с тех пор, должно быть, в нем была,

как в кувшине из жаропрочной глины.

***

Походит больше на чертеж,

чем на рисунок –

в лунном свете

сам на себя сад не похож,

от прежнего осталось меньше трети.

Все лишнее зимой ушло под лед,

но обнажилось то, что было скрыто,

как будто вышел Государь вперед -

и отступила на полшага свита.

***

Мне стыдно в этом признаваться.

Пока не сделалось темно,

не зная, чем еще заняться,

я целый день гляжу в окно.

Бог весть зачем в соседней роще

палит охотник из ружья,

или на вещи смотрит проще

и зря не мучает себя?

Аксаков этого не знает.

Тургенев, хоть и знаменит,

довольно слабо представляет

кто на Руси в кого палит.

***

Разглядываю тощую, как спичку,

я цаплю серую – волнуется дуреха!

Посматривать по сторонам в привычку

вошло у тех, кто вечно ждет подвоха.

Хвостом ударит рыба, хрустнет ветка

случайно у меня под сапогами,

тотчас моя пугливая соседка

Замашет на меня во тьме руками.

О, Господи! –

в сердцах воскликнет птица

с таким ужасным в голосе укором,

с каким дитя на белый свет родится,

чтоб умереть однажды под забором.

***

Слепо следуя букве закона,

словно ортодоксальный еврей,

вытолкал проводник из вагона

двух подвыпивших крепко парней.

Нарушители правопорядка

долго свой собирали багаж.

Снег пошел, начиналась посадка

на идущий в Москву поезд наш.

Хлопья снега парней облепили.

Хорошо, полицейский наряд

прибыл вовремя в автомобиле

и умчал их с собой в город-сад.

***

Это не для глаз твоих картина,

так как взглядом встретиться со злом

все равно что слиться воедино

с грязным, скверно пахнущим козлом.

На него пожаловаться маме

даже при желании нельзя –

забодает острыми рогами,

залягает до смерти тебя.

Поезд переехал человека.

Взял под мышки ноги человек,

всем известный в городе калека,

и продолжил свой по жизни бег.

***

Невероятно сумерки глубоки.

В отличие от девушки с веслом

красавица уперла руки в боки

и завязала волосы узлом.

Ей простыню купальную полощет

внезапно налетевший ветерок

и на макушке волосы топорщит,

и гладит нежно икры крепких ног.

Чуть сладковатый запах загорелой

дубленой кожи мне щекочет нос,

как будто запах алой или белой,

иль чайной розы – лучшей между роз.

***

В траве – густом, высоком мятлике,

в дверях при входе в муравейник

стоят усатые привратники.

Шмель носом тычется в репейник.

Есть у изнанки и обочины

особое очарованье.

Как гусениц тела утончены,

нельзя не обратить вниманье.

И не заметить связь подспудную

их с бабочками, грациозно

танцующими польку чудную.

Тут невозможное возможно.

***

Детский праздник подходил к концу

и, когда вскочили разом с кресел,

отряхнувши с крылышек пыльцу,

дети,

зал мне показался тесен.

Может, он и вправду невелик

и не обустроен в должной мере,

просто я ходить в него привык,

в узкие протискиваться двери?

***

Нам нанесший немалый урон

относительно южных степей

небольшой скандинавский циклон –

ну совсем воробей-воробей!

Зря он клювом по древу стучит,

даром выпятил грудь колесом.

Потому как мы есть Русский щит,

то нельзя приходить к нам с мечом.

Петр уехал достраивать флот.

Карл к султану бежал под крыло.

Если метеосводка не врет,

ясно будет опять и тепло.

***

В щелку между стеной и подушкой

нос засунувши, молча лежу.

Я теперь на больную старушку

все разительнее похожу.

О, закрой свои бледные ноги! –

это не про тебя – про меня,

так как от разговора о Боге

уклоняюсь мучительно я.

Я все больше о речке, о поле,

о цветах на зеленом лугу,

относительно нашей юдоли,

проклиная печаль и тоску.

***

На глазах у нас замерзли ветки

небольшого кустика сирени,

а внутри ее –

в хрустальной клетке –

мечутся в потемках чьи-то тени.

Это души умерших,

наверно,

говорит ребенок малолетний,

просмотревший много непомерно

фильмов, полных вымыслов и бредней.

***

Песня или же молитва

донеслась из радиоприемника,

когда в щеку врезалась мне бритва,

а потом сказали:

Экономика.

За спортивной передачей следом

что-то хрустнуло.

Умолкло радио.

Догорала тусклым синим светом

на плече моем большая ссадина.

В зеркале рассматривал я долго

сам себя,

а утро непогожее

было серым, как под Тверью Волга,

скверное, дурное, нехорошее.

***

Приморозило, теперь уж не отпустит.

Но реки дыханье подо льдом

я как старый, опытный акустик

все же уловить сумел с трудом.

И надежда на мгновение мелькнула,

что в Москву-реку подводный флот

вышел на несенье караула,

встав вблизи от Яузских ворот.

***

Ах, какие мы все же проказники!