Детский юнгианский психоанализ

«“убить” в устах ребенка – вещь невинная, особенно если знать, что малышка употребляет слово “убить” совершенно promiscue (без разбору – лат.) для всевозможных видов разрушения, удаления, уничтожения и т. д. Но все же тенденция, которая здесь выявляется, заслуживает внимания (см. анализ “маленького Ганса”)»24.

Этот миф цикла жизнь-смерть беспокоит Анну в связи с ее матерью, а родители, со своей стороны, очень удивлены и озабочены некоей стесненностью Анны, когда она входит в комнату недавно родившей матери: показное безразличие к младенцу и исключительная сдержанность по отношению к матери. В общем, в этой новой ситуации она проявляет осторожность. Юнг сожалеет, что пребывание у бабушки, любящей рассказывать о том, как детей приносит аист, оставляет миф без объективного элемента.

После возвращения Анна испытывает желание, как это обычно бывает, заботиться о новорожденном, быть ему маленькой матерью. Это делает ее ревнивой и агрессивной по отношению к няне, которая заботится о новорожденном, а недоверие к матери по-прежнему остается. Анна начинает играть в няню со своими куклами: хороший способ овладеть ситуацией. В период интенсивного погружения в себя она прячется под столом, чтобы рассказывать себе истории. Это «мечтательное и лирическое состояние» часто возникает, как указывает Юнг,

«именно в то время, когда человек (в юношеском возрасте) склоняется к тому, чтобы разорвать узы семьи и самостоятельно вступить в жизнь, но внутренне он все еще осторожничает и удерживается ностальгическим чувством по теплу родительского стойла»25.

Итак, сейчас Анна оплакивает утрату определенных отношений с родителями, особенно с матерью. Не характерное для нее непослушание показывает, что она ищет свое новое место «в аффективных отношениях с матерью»26.

«К детям обычно прислушиваются очень мало и обращаются с ними (на всех возрастных ступенях) во всех существенных вопросах как с невменяемыми, но во всем несущественном их дрессируют до автоматического совершенства. За сопротивлением всегда лежит какой-то вопрос, какой-то конфликт, и мы знаем об этом в другое время и при других обстоятельствах. Но мы обычно забываем увязать услышанное с сопротивлением»27.

Что касается интроверсии, то, несмотря на то, что пока еще Юнг воспринимает ее скорее как психиатр, а не аналитик, имеется две страницы, где он набрасывает то, что будет основным стержнем его теории28 метаморфозы либидо и вытеснит его фрейдистские воззрения о вытеснении.

В 1912 году он опубликует книгу «Метаморфозы и символы либидо»29, которая станет причиной его разрыва с Фрейдом.

Но вернемся к Анне. Каков же конфликт, запускающий этот мотивирующий механизм, который, по моему мнению, является скорее ассимиляцией, чем защитой?

Анна все еще стремится узнать, откуда появляются дети и как ее мать, а не няня, смогла заиметь ребенка, и что, если однажды она?.. В какой-то момент мадам Юнг вдруг инстинктивно поняла: она может рассказать дочери, что, когда она была маленькой, ей тоже хотелось быть няней, но потом она стала мамой: «вот я и должна воспитывать детей». Юнг добавляет:

«Ответ матери опять показывает, куда, собственно, метит ребенок»30.

Далее следует длинный отрывок, в котором Юнг признает, что величайшая заслуга Фрейда в области психологии состоит в его утверждении о том, что мотивы поведения лежат далеко за пределами сознательного.

«В качестве критерия для психологии поступков Фрейд установил не сознательные мотивы, а результат (последний, однако, не в его физическом, а в психологическом смысле). Это понимание позволяет увидеть поступок в каком-то новом, биологически значимом свете»31.

Для Юнга это первый шаг в поисках смысла, а не причины, этот подход становится для него все более и более характерным. Гумберт формулирует этот подход в виде вопроса: «Зачем это нужно?»

Как бы то ни было, разговоры Анны с матерью только усилили ее интерес к вопросу о том, как у мамы появляются дети. Отсутствие прямого ответа на ее явно не выраженные вопросы, заданные исподволь, только еще раз убеждают ее, что родители лгут и здесь есть какая-то волнующая тайна. Анна прибегает к уже использованному способу регрессивной защиты:

«Поэтому чувство обращается к другой компенсации, а именно к оставленным уже инфантильным формам принуждения к любви, из которых самым излюбленным является ночной рев и призывание матери»32.

В это время происходит землетрясение в Мессине, оно становится темой беседы за семейным столом, которая вызывает интерес у Анны и помогает обосновать ей свою тревогу: «Дом скоро рухнет». Это становится настоящим ночным кошмаром, и в то же время днем ребенок проявляет высокую интеллектуальную активность, изучая родительские книги о вулканах и землетрясениях. Комментарий Юнга:

«Здесь перед нами очень энергичная попытка сублимации страха во “влечение к науке”, однако это совершенно преждевременно (…) поощрение сублимации в этом возрасте ведет только к закреплению элементов невроза. Корнем научного влечения является страх, а страх – это выражение конвертированного либидо, т. е. интроверсии, ставшей теперь невропатической»33,

которая может только помешать развитию. Юнг советует своей жене дать Анне необходимые объяснения. Этот разговор происходит в присутствии ее младшей сестры, у которой это вызывает скорее непристойный интерес. Так сестры узнают, что ребенок развивается как растение в животе у матери, потом выходит оттуда сам. Но через какое отверстие? Через рот или другой выход? Прямой вопрос не был задан, и внутренняя работа происходит в молчании. Слишком большое любопытство маленькой сестры к отверстиям в нижней части тела было пресечено запретом матери говорить об этом – по крайней мере, за столом.

«Тогда-то она в первый раз и узнала о существовании исключительных законов для этих частей тела и, как впечатлительный ребенок, вскоре поняла, что там находится какое-то “табу”. Поэтому эту область следует исключить из расчетов…»34.

Юнг понимает, что Анна слишком покорно реагировала на родительский запрет, в то время как ее младшая сестра не скрывала своего негативизма; но если Анна ничего не говорит, это не означает, что она меньше думает об этом. Вопрос о выходном отверстии отложен на время, а вот роль отца, старательно замаскированного под большого брата, очень интересует сестер, каждую по-своему:

«у него дом (…) и он не рушится (…) он все знает, все может и все имеет, он ходит туда, куда дети не могут пойти (…), ему позволяют делать все то, что дети делать не смеют (…) он обладает большими животными: коровами, овцами, лошадьми и собаками»35.

Это «примитивное определение божественности», объясняет Юнг, в своей основе имеет отца, который определяется девочками, из-за их незнания других вариантов, на роль старшего маминого брата. Сегодня я охотно поговорила бы о первом появлении фигуры Анимуса – представляющей маскулинность женщины, которая действительно опирается на образ отца и несет в себе защиту, знание и признание девочки как личности.

«Тем самым реализуется важное для ребенка желание: землетрясение уже не опасно. Поэтому страх и фобия должны отпасть, и вот они проходят. С этого момента боязнь землетрясений совершенно исчезла»36,

и вместе с нею исчез интерес к научным знаниям. Но, как и всем детям ее возраста, Анне необходимо обобщать все получаемые знания и она задает одни и те же вопросы разным людям. «Неужели все рождаются из тела матери?» Получая многочисленные подтверждения, Анна перестает сомневаться, хотя несвоевременная простуда, заставившая Юнга оставаться в постели, чуть не спровоцировала появление прежних сомнений. Категорическое утверждение отца: «мужчины не рожают детей, а только женщины»37 – кажется, убедило ее полностью, но вызвало новый вопрос: «Что может делать отец? Для чего он нужен?» С другой стороны, рассказанный Анной сон раскрывает ее упорный интерес к способу появления ребенка.

«Сегодня ночью мне приснился Ноев Ковчег, и внутри там было много зверушек, и внизу там была крышечка, которая отворяется, и зверюшки вываливаются»38.

Тонкий намек на то, что она точно знает, что дети выходят из живота матери через нижнюю часть ее тела, говорит Юнг.

Следующий сон затрагивает другую проблему:

«Я видела во сне маму и папу, они долго были в кабинете, и дети были там же»39,

иначе говоря: «Что же вы можете там делать вдвоем, когда нас там нет?» Юнг обращает наше внимание на то, что место происшествия во сне – библиотека – место получения знаний, там Анна пыталась успокоить свои волнения по поводу землетрясения. Но давление настолько сильно, что ночные кошмары появляются снова; во время одного из них Анна пылко рассказывает матери:

«Я хочу увидеть весну, как на лугу распускаются цветочки… я хочу сейчас посмотреть на Фрицика, у него такое милое личико; что делает папа? Что он говорит?»40.

Это важнейший вопрос, на который мадам Юнг по сути не отвечает. Утром Анна просто рассказывает свой сон:

«Мне приснилось, что я могу делать лето; потом кто-то спустил Полишинеля в ватерклозет»41.

Анна хочет родить ребенка, предполагает Юнг, соединяя свои интерпретации сна и наблюдение за поведением дочерей: они играют в беременных с подушкой под юбкой. Эта гипотеза подтвердилась маленькой сценкой, однажды сыгранной Анной перед матерью:

«она засунула себе под юбку куклу, потом медленно ее вытащила, головой вниз, приговаривая: “Смотри, вот сейчас появится ребеночек, он уже совсем вышел”»42.

Утверждение и одновременно просьба подтвердить правильность ее интерпретации родов.

Бессознательное продолжает свою работу. Следующий пункт: как ребенок попал в мать? Юнг рассказывает:

«Как-то раз на десерт были апельсины, и Анна, нетерпеливо глядя на один из них, сказала: “Я хочу его проглотить целиком, чтобы он попал в самый низ моего живота, и тогда у меня будет ребенок”»43.

Юнг проводит интересную параллель со сказками и наводит нас на мысль об архаических оральных желаниях.

«Решение приходит в форме аллегорий, которые вообще свойственны архаичному мышлению ребенка»44.

В это время «символ» для Юнга, как ученика Фрейда, имеет слегка пренебрежительный оттенок из-за использования его для обозначения мысли, называемой архаичной. Но в любом случае размышление о мифе смягчает пренебрежение и намечает одно из главных направлений поиска.

«Сказки, как представляется, это мифы детей и потому содержат в себе, помимо всего прочего, и мифологию, которая складывается у ребенка по поводу сексуальных процессов»45.

То, что Юнг уделяет этому много внимания, свидетельствует о важности для него этой темы.

«Сказать, что сказка – это миф ребенка, означает дать слишком краткое определение. В действительности миф передается ребенку от матери, являющейся его хранительницей…»46.

Работа бессознательного приводит Анну к тому, что она хочет понять роль отца. Юнг рассказывает эпизод, когда, войдя в комнату родителей, занятых своим туалетом, она

«прыгнула в кровать отца, улеглась на живот и стала сучить ногами.

При этом она кричала: “Правда, так делает папа?”»47

Родители смеялись, но не отвечали. Юнг пишет, что довольно редко в четыре с половиной года ребенок идет дальше этого, так как

«ребенок ничего не знает о сперме и о половом акте. Возможно единственное объяснение: мать должна что-то съесть, потому что только так что-то может войти в ее тело»48.

Через пять месяцев передышки вопросы бессознательного концентрируются вокруг мужчины. Анна выросла, изменилась. В ее отношении к отцу появился некий страх, возникла иная тональность:

«(…) ее интерес к отцу принял особый оттенок, который с трудом поддается описанию. В языке недостает слов, чтобы передать совершенно особый вид нежного любопытства, которое светилось в глазах ребенка»49.

В то же время Анна с сестрой оставляют на ночь свои большие куклы, окрещенные в данном случае «бабушками», в домике в глубине сада.

«Кажется весьма вероятным, что бабушка просто замещает мать. Таким образом, малышка уже приступает к тому, чтобы убрать мать»50,

и доходит даже до того, что говорит своей сестре: «Когда мама умрет, мы будем делать то, что захотим».

Отцу она задает вопрос, который ставит его в тупик: «Скажи, как глаза вросли в голову?» Отец прекрасно видит, к чему она клонит, и пытается уклониться, но Анна настаивает:

«Но как же тогда Фрицик вошел в маму? И где он тогда вышел наружу?

(…) Его вставили (посадили)? Значит, посадили семечко?»51

Тогда Юнг прибегает к теории семени, которую Анна сама создала, наблюдая за садовником, сеющим семена и возделывающим лужайку в саду.

«Он объяснил ребенку, который слушал его с величайшим вниманием, что мать – как земля, а отец – как садовник. Отец дает семена, и они растут в матери, и так появляется ребеночек. Этот ответ удовлетворил ее в высшей степени, она тотчас же бросилась к матери с криком: “Папа мне все рассказал; я теперь знаю все!” Однако что такое это “все” – она никому не сказала»52.

На следующий день Анна хочет поддразнить мать, утверждая, что отец ей говорил об ангелах и аисте. Но мать не попадается в эту ловушку: «Этого папа тебе, конечно же, не мог сказать», – отец и мать полностью единодушны. Я считаю, что это единение родителей – главное в безопасности ребенка, а Юнг отмечает:

«Но куда большим преимуществом было то обстоятельство, что она получила доступ к более интимному отношению с отцом, и это отношение нисколько не угнетало ее интеллектуальную независимость. Отец, разумеется, был не спокоен, ему было не по себе при мысли, что он выдал тайну ребенку в возрасте четырех с половиной лет, тайну, которую другие родители тщательно скрывают»53.

Между тем, история о садовнике была красивой, полной поэзии и давала возможность родителям не вдаваться в физиологические подробности. Что же касается бессознательного, то оно продолжало свой путь, отмеченный в течение нескольких недель двумя снами – трудными, по мнению Юнга, для интерпретации, несмотря на его понимание конечной цели снов:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.