Человек над ситуацией

Особый подход к проблеме соотношения «внешнего» и «внутреннего» утверждается в работах А. Н. Леонтьева. В книге «Деятельность. Сознание. Личность» предложена по существу формула активности: «Внутренне (субъект) воздействует через внешнее и этим само себя изменяет».

Потребовалось введение категории деятельности в психологию и вычленение в деятельности особых ее единиц, чтобы подготовить почву для постановки вопроса о тех внутренних моментах движения деятельности, которые характеризуют постоянно происходящие переходы и трансформации единиц деятельности и сознания. Это новое, родившееся в советской психологии направление исследований позволило с новых позиций подойти к решению некоторых фундаментальных проблем, к числу которых относится и проблема активности как предпосылки и условия движения сознания и деятельности.

Соотношение «активности» и «деятельности» – предмет ожив ленной дискуссии в философской литературе (Е. А. Ануфриев, А. Н. Илиади, Ю. Л. Воробьев, М. С. Каган, В. Ю. Сагатовский, Б. С. Украинцев, Л. В. Хоруц и др.). В этой дискуссии высказываются различные суждения, диапазон которых весьма велик. В ряде этих работ активность то отождествляется с самодвижением материи (тогда деятельность, разумеется, становится лишь частным проявлением активности), то, наоборот, деятельность рассматривается как своеобразная «субстанция» (и тогда активность выступает ее «модусом»).

Каково же действительное соотношение «активности» и «деятельности»? Введение категории деятельности в психологию привело к перестройке всего концептуального аппарата науки, существенно отразившись на традиционных представлениях об активности субъекта.

Впервые в категории «деятельность» и через нее понятие «активность» приобретает реальное психологическое звучание.

Исходным для нас является представление об активности как движении, характеризующем деятельность и неотделимом от нее. При этом активным может быть назван не всякий процесс, объективно представленный в деятельности, а лишь такой, само существование которого находится в прямой зависимости от субъекта. Это – процессы инициации («запуска») деятельности, ее осуществления, контроля над ее динамикой и т. д. Активность, следовательно, может быть определена как совокупность обусловленных индивидуумом моментов движения деятельности.

Нет деятельности вне активности и активности вне деятельности. Формулируя это положение, подчеркнем, что деятельность трактуется здесь в широком смысле. А именно, как динамическая связь субъекта с объектами окружающего мира, выступающая в виде необходимого и достаточного условия реализации жизненных отношений субъекта – «молярная единица жизни» (А. Н. Леонтьев). Могут быть рассмотрены три рода соотношений активности и деятельности.

Активность как динамическая образующая деятельности. Рассматривая деятельность в ее становлении, мы с необходимостью должны признать существование таких изменений, вносимых субъектом в систему его отношений с миром, которые выступили бы в виде основы возникающей деятельности. Особенность этих процессов заключается в том, что начало свое они берут в самом субъекте, порождены им, однако форма их всецело определяется независимыми от субъекта предметными отношениями. Активность раскрывается здесь как представленная в движении возможности деятельности. Обусловленное субъектом движение как бы впитывает в себя мир, приобретая формы предметной деятельности. Говоря о порождении психического образа, мы поясняли это на примере движения руки, копирующей форму предмета. Специальные исследования деятельности дают основание считать, что ее мотивы и цели первоначально также рождаются в результате «соприкосновения» живого человеческого движения и окружающих обстоятельств. И так, активность – динамическая образующая деятельности в виде становления ее основных структур.

Активность как динамическая сторона деятельности. Завершение процесса становления деятельности не означает ее эмансипации от активности. Она (активность) выступает теперь в двояком плане. Прежде всего, как обнаруживающее себя течение деятельности. В отличие от мотивационных, целевых, орудийных и других отношений, фиксирующих статическую («структурную») сторону деятельности, активность характеризует ее динамическую сторону. Активность – движение, в котором реализуются указанные отношения.

Динамическая сторона деятельности (активность) не исчерпывается, однако, лишь процессами течения последней, то есть такими процессами, в которых развертываются уже накопленные в опыте субъекта (или присвоенные им) структуры деятельности. К явлениям активности следует также отнести и то, что было обозначено А. Н. Леонтьевым как «внутрисистемные переходы» в деятельности («сдвиг мотива на цель», превращение исходной деятельности в действие, реализующее отношения более развитой формы деятельности, и т. п.). В этих переходах осуществляется развитие деятельности.

Активность как расширенное воспроизводство деятельности. В самом общем плане расширенное воспроизводство деятельности может быть определено как процесс обогащения мотивов, целей и средств исходной деятельности, а также психического образа, опосредствующего ее течение. Но что значит «обогащение мотивов, целей, средств и психического образа»?

Речь, очевидно, должна идти не о том, что мотивы, цели, средства и психический образ в системной организации развитой деятельности аналогичны (равносильны, равноценны) исходным мотиву, цели, средствам и психическому образу и попросту расширяют их спектр: развитие деятельности выражается в углублении ее мотивов, возвышении целей, улучшении используемых средств, совершенствовании психического образа. Новые и предшествующие моменты деятельности – несимметричны. Так, новый мотив деятельности как бы вырастает из предшествующего и содержит его в себе в виде необходимой, но не исчерпываю щей его части. Следование новому мотиву предполагает реализацию субъектом предшествующего мотива, но вместе с тем удовлетворение потребности, первично инициировавшей поведение, не гарантирует еще возможности реализации нового мотива, возникшего в деятельности. Достижение первоначально принятой цели необходимо, но еще недостаточно для достижения вновь поставленной цели. Решение исходной задачи с применением доказавших свою пригодность средств стимулирует постановку новой задачи, но само по себе еще не дает средств к решению этой задачи. Складывающийся психический образ ситуации не только содержит в себе тот образ, на базе которого регулировалась исходная деятельность, но и превосходит его.

Развитая форма деятельности, таким образом, не только предполагает (подразумевает) возможность реализации основных отношений исходной деятельности, но и означает порождение отношений, выходящих за рамки первоначальных. Новая деятельность содержит в себе исходную, но устраняет присущие ей ограничения и как бы поднимается над ней. Происходит то, что мы определяем как расширенное воспроизводство деятельности.

Процессы, осуществляющие расширенное воспроизводство деятельности, характеризуют течение последней и ее внутреннюю динамику. Поэтому-то и понимание активности как динамической стороны деятельности здесь не утрачивает своей силы, однако принимает новую форму. Зафиксируем ее в следующем определении: активность есть обусловленное индивидуумом расширенное воспроизводство его деятельности.

И, наконец, активность на высшем ее уровне определяется нами как переход предшествующей формы деятельности в высшей точке ее развития к новой форме деятельности. Этот переход иногда выступает в виде «скачка», знаменующего собой становление новой деятельности.

Подытожим:

1. Активность – динамическая «образующая» деятельности (она обеспечивает опредмечивание потребностей, целеобразование, присвоение «психологических орудий», формирование установок, становление психического образа и т. д.);

2. Активность – динамическая сторона деятельности (процессы осуществления деятельности и «внутрисистемные переходы» в ней – сдвиг мотива на цель и т. д.);

3. Активность – момент расширенного воспроизводства деятельности (ее мотивов, целей, средств, психического образа, опосредствующего течение деятельности) и – «скачка» к качественно иным формам деятельности.

Сказанное позволяет следующим образом охарактеризовать связь активности и деятельности в пределах единого определения.

Активность есть совокупность обусловленных индивидуумом моментов движения, обеспечивающих становление, реализацию, развитие и видоизменение деятельности.

Условием определения понятия «активность» в более специальном значении является разграничение процессов реализации деятельности и процессов движения самой деятельности, ее самоизменения. К процессам осуществления деятельности относятся моменты движения, входящие в состав мотивационных, целевых «единиц» и операциональных образующих деятельности и переходов между ними. В отличие от процессов осуществления деятельности, собственно активность образуют моменты прогрессивного движения самой деятельности (ее становления, развития и видоизменения).

Моменты осуществления деятельности и моменты прогрессивного ее движения выступают как стороны единого целого. Они группируются вокруг одного и того же предмета, который, согласно А. Н. Леонтьеву, является основной, «конституирующей» характеристикой деятельности. «При этом предмет деятельности выступает двояко: первично – в своем независимом существовании как подчиняющий себе и преобразующий деятельность субъекта, вторично – как образ предмета, как продукт психического отражения его свойства, которое осуществляется в результате деятельности субъекта и иначе осуществиться не может» (Леонтьев А. Н., 1975, с. 84). Заметим, что здесь, в определении предметности деятельности, особо выделен факт первоначальной независимости ее предмета от индивидуума, реализующего данную деятельность. Может быть, однако, выделен и другой полюс этой первоначальной независимости, а именно: автономия самого индивидуума от предмета его последующей деятельности. Ведь предмет этот возникает не «вдруг», а только как результат становления. Так, противостоящая индивидууму «вещь» еще не есть непосредственно предмет его деятельности. Ее превращение в «предмет» опосредствовано особой активностью индивидуума, осуществляющей акт подобного «опредмечивания». Точно так же детерминирована самим индивидуумом и динамика форм предметности (превращения предмета из внешней во внутреннюю детерминанту активности). И, наконец, видоизменение деятельности пред полагает момент преодоления ее исходной предметности. Ведь деятельность рассматривается как развивающаяся, выходящая за свои собственные пределы. Но это преодоление не осуществляется автоматически, а требует борьбы с установками, сложившимися в предшествующих предметных условиях (Асмолов, Петровский В. А., 1978, с. 70–80). Все эти процессы могут быть объединены единым термином «целеполагание».

Целеполагание понимается здесь как формирование индивидуумом предметной основы необходимой ему деятельности: ее мотивов, целей, задач. Понятие «целеполагание», как можно видеть, шире созвучного ему понятия «целеобразование». Последнее охватывает процессы постановки субъектом «целей» в обычном смысле этого слова – как осознанных ориентиров дальнейших действий, в то время как целеполагание будет означать для нас формирование исходной основы будущих проявлений активности, постоянное ядро в переходах: мотив – цель – задача. Соответственно, вместо «целеполагания» мы иногда будем говорить о «постановке субъектом цели». Но в контексте анализа движения деятельности это будет означать возникновение именно новой целевой перспективы.

Тогда деятельность можно определить как единство целенаправленной и целеполагающей активности человека, реализующей и развивающей систему его отношений к миру.

Целенаправленность – момент осуществления деятельности, целеполагание – момент движения (собственной динамики) деятельности. Целеполагающая активность должна быть понята как внутренняя характеристика деятельности, как деятельность, выступающая в особом своем аспекте – со стороны собственного становления, развития, видоизменения. Мы называем такой аспект анализа диахроническим. Целенаправленность активности характеризует деятельность уже в другом аспекте ее анализа – синхроническом, а именно, в аспекте осуществления деятельности.

Целенаправленная активность реализует наличную потребность индивидуума, в то время как целеполагающая активность порождает новую его потребность. Диахронический и синхронический аспекты рассмотрения деятельности, представленные процессами целеполагания и целеосуществления, – равноправные, одинаково существенные определения деятельности. Они предполагают друг друга и только в своем единстве характеризуют деятельность. Оба свойства (целеполагание и целенаправленность) не уступают друг другу по своей значимости в общей картине деятельности. С этих позиций мы попробуем вновь охарактеризовать деятельность, имея в виду обозначенную выше оппозицию обыденных и теоретико-методологических построений.

Глава 3. Двуединство деятельности

Итак, вернемся к поставленным вопросам. Как должно быть разрешено противоречие между научными и обыденными представлениями о деятельности?

Соотношение, истинную связь между обыденными и научными понятиями можно осмыслить по-разному. Одно из решений состоит в том, чтобы просто отбросить точку зрения здравого смысла в пользу утверждения теоретических представлений. Но такой сциентизм, если он отчасти и уместен в сфере негуманитарного знания, в области гуманитарного знания (философского, педагогического, психологического), как нам представляется, глубоко неоправдан. При всей внешней респектабельности лозунга: «Наука всегда права!», насилие над здравым смыслом в области гуманитарного знания в действительности не лучше и не хуже обскурантизма поборников «здравого смысла» в отношении научных понятий. Подобно тому, как вещество и антивещество, сталкиваясь, уничтожают друг друга, воинствующий сциентизм и не менее воинствующий обскурантизм, сталкиваясь, не оставляют места ни для науки, ни для здравого смысла.

Теоретические представления, бесспорно, преодолевают представления обыденного сознания, но акт их преодоления вовсе не есть акт немилосердного отрицания – «голого, зряшного». Теоретическое преодоление здравого смысла удерживает или должно удерживать в себе моменты его исходной предметной отнесенности – моменты, закрепленные и мистифицированно освоенные в первоначальных донаучных представлениях людей. Порвать со здравым смыслом, как с чем-то заведомо несостоятельным, порочным, на корню ложным, – это значит порвать с самим предметом исследования, объявить его порочным или не стоящим внимания теоретика, поранить корни его. Теоретическое преодоление, очевидно, необходимо понимать лишь как снятие.

Наше решение этой проблемы имеет своим условием преодоление постулата сообразности и разграничение процессов реализации и собственно движения деятельности (см. главу 1 настоящей книги). Итак, вернемся к постановке все тех же вопросов.

Субъектна ли деятельность? Переформулируем этот вопрос следующим образом: если в логическом плане субъект есть носитель и проводник цели, то правомерно ли, и притом во всех случаях, говорить о реальном человеке, – «индивидууме», – как подлинном субъекте (=авторе) происходящего? Здесь нужно подчеркнуть, что один из ответов, если только не будут сделаны необходимые уточнения, напрашивается сам собой: конечно, это не так.

Действительно, наряду с существенными всегда могут быть найдены и совершенно несущественные, случайные проявления активности, которые не являются изначально планируемыми и не оказывают никакого заметного влияния на процесс осуществления деятельности. Если они и не отбрасываются человеком, то исключительно в силу их видимой безотносительности к процессу целенаправленного действования. Например, решая ту или иную значимую для себя задачу, человек может импульсивно и без всякого участия сознания совершать что-то постороннее, нецеленаправленное. Его непроизвольные «действия» протекают как бы параллельно основному целенаправленному акту и являются по существу бессубъектными (разумеется, мы не отрицаем того, что присутствие этих «действий» может играть важную роль в поддержании тонуса, обеспечении должного уровня внимания при выполнении основной работы).

Точно так же бессубъектна форма осуществления целенаправленных актов, диктуемая теми или иными обстоятельствами. Речь здесь идет о крупных и мелких адаптивных операциях, извне задающих рисунок действия; по замечанию Н. А. Бернштейна, «босая нога многое могла бы многое рассказать обутой» (Бернштейн, 1990, с. 86). В отличие от контролируемого содержания действий форма их реализации всегда в какой-то мере определяется не «изнутри» (субъектно), а «извне» – со стороны объекта. В той мере, в какой эти неизбежные привходящие моменты не оказывают существенного влияния на содержание действия, они ни в коей мере не упраздняют «субъектности» индивидуума, реализующего деятельность. Нас, однако, в данном случае, интересуют не случайные спутники деятельности и не неизбежные влияния на нее внешних условий, придающие деятельности тот или иной ситуативно-неповторимый рисунок, а именно существенные характеристики собственной динамики деятельности.

Когда мы переходим к анализу движения деятельности, ее становления и развития, бессубъектность деятельности превращается в совершенно особое явление, становится фактом, с которым нельзя не считаться. Субъект как бы рождается заново, на основе возникающих в деятельности предпосылок для постановки новых целей, новых задач, нового образа всей ситуации в целом. Переход из плана возможного в план действительного связан с радикальной перестройкой внешней и внутренней картин последующих актов действия. В этот момент индивидуум пребывает в своеобразном состоянии, которое можно назвать переходным и которое именно в силу своего переходного характера имеет субъектно-неопределенный характер.

Первый возможный здесь случай анализа касается деятельности, осуществляемой строго индивидуально, «наедине с собой». Становление деятельности в этом случае характеризуется тем, что в одном и том же индивидууме как бы доживает свой срок автор завершающейся деятельности (он, однако, продолжает еще «жить» в установках) и нарождается автор деятельности предстоящей, будущей. Подлинное междувластие! В этот момент, точнее, на этом интервале активности, индивидуум бессубъектен, переход от предшествующего субъекта к будущему происходит в нем, и сам по себе этот переход не может быть определен как реализация какой бы то ни было заранее поставленной, определенной цели. Чтобы подчеркнуть эту мысль, отметим, что к моменту окончания переходного периода произошедшая перемена может быть рационализирована самим индивидом как с самого начала руководимая некоторой целью. Но если бы переход от одной цели к другой действительно был связан с действием какой-нибудь цели более высокого порядка, то нужно было бы объяснить, каким образом «пробуждается» эта цель более высокого порядка… Следуя избранному пути телеологического объяснения переходов от одной цели к другой, мы должны либо все дальше отодвигать «конечную» цель, подчиняющую себе все межцелевые переходы, в бесславные дали «дурной бесконечности», либо добрались бы, наконец, до мифической верховной цели, провозглашенной постулатом сообразности. Подобная логика рассуждений была бы подобна попыткам философов определить «цель» движения мировой истории.

Однако мы придерживаемся противоположной точки зрения, не пытаясь искать конечную цель, управляющую межцелевыми переходами. И в этом смысле мы говорим о самодвижении деятельности. Но тогда необходимо признать, что в таком движении прежний субъект деятельности оттесняется новым, и само это обновление не предполагает существования верховного субъекта – демиурга происходящего. Факт межсубъектности (междувластия) может быть установлен не только объективно, но временами открывается также и в субъективном плане. Поэтической иллюстрацией могут служить строки японского поэта Исикава Такубоку: «Не знаю, отчего я так мечтал на поезде поехать. Вот – с поезда сошел и некуда идти»[10]. И – другое свидетельство, принадлежащее известному итальянскому философу Сильвано Тальягамбе, относящееся к явлениям вполне прозаическим: «Для введения и принятия новых факторов, новых эмпирических величин необходимо отстраниться и пренебречь данными, обосновавшими предшествующую теорию и интерпретацию. Но в ходе этого “ретроградного движения” мы попадаем в своеобразную западню: поскольку предыдущая экспликативная структура отвергнута и не выдвинуто какой-либо другой альтернативной гипотезы – вектора и конечной цели нашего поиска, постольку фрагменты наблюдения, события выглядят оторванными друг от друга, лишенными разумной связи и вообще не поддающимися прочтению» (Тальягамбе, 1985).

Приводя столь разные по стилю изложения и тематике иллюстрации, подчеркнем то общее, что их объединяет: переживание временной невыявленности «альтернативы» тому, что оставлено в прошлом. Перед нами, таким образом, намечающаяся феноменология транссубъектности индивидуума.

Второй случай касается действий индивидуума в условиях «непосредственной коллективности». Тот факт, что один человек, как говорят, «выполняет волю другого», не может служить убедительным аргументом в пользу бессубъектности индивидуума. Во-первых, каждый из нас, принимая к исполнению цели других людей, как правило, формулирует их по-своему, достраивает, доопределяет, руководствуясь своими ценностями, пропуская их сквозь призму своих установок, и т. п. Во-вторых, самый способ осуществления деятельности, заданной некоторой системой требований извне, обычно в значительной мере индивидуален, связан с темпераментом человека, особенностями сознания, уже имеющимися навыками и т. п. Неслучайно в психологии выделяется особое понятие, введенное Е. А. Климовым (Климов, 2004), характеризующее своеобразие выполнения человеком заданной ему деятельности – «индивидуальный стиль деятельности»: обобщенную характеристику индивидуально психологических особенностей человека, складывающихся и проявляющихся в его деятельности, позволяющая в значительной степени прогнозировать эффективность ее выполнения.

Известный каждому российскому психологу принцип «внешнее через внутреннее», сформулированный С. Л. Рубин штейном (Рубинштейн, 1973), помогает найти важный ориентир в понимании того, что внешние требования (задачи, цели, предъявляемые человеку другими людьми) всегда преломляются системой «внутренних условий», превращаясь, таким образом, в руководство к действию. Наше внимание, однако, привлекает иной аспект деятельности, а именно характеристики ее становления, развития и видоизменения, и в данном случае – это вопрос об обусловленности движения цели индивидуальной деятельности другими людьми. В советской, а теперь уже российской психологии проблема обусловленности деятельности общением разрабатывалась очень активно и продуктивно (см. работы Б. Ф. Ломова, А. М. Матюшкина, Я. А. Пономарева и др.). Многоплановые исследования в этой области мы встречаем и в работах зарубежных психологов (Г. Гибша, М. Форверга и др.). Общим итогом этих разработок является положение о том, что индивидуальные возможности людей в значительной мере возрастают в условиях непосредственного взаимодействия с людьми, решающими ту же задачу. Однако эта закономерность действует, как правило, в группах высокого уровня развития (А. В. Петровский). В контексте нашего анализа выделим важное понятие, введенное Л. А. Карпенко, – «движение мотива». Понимая под мотивом «предметно-направленную активность определенной силы», автор указывает, что в группах определенного типа (например, в группах, где учебная деятельность имеет коллективный характер) отмечается феномен развития индивидуальных побуждений к действию за счет присвоения мотивов партнеров по деятельности, что позволяет интерпретировать парадоксальный для «парной» педагогики факт повышения эффективности учебной деятельности в связи с увеличением размера группы (при традиционных методах обучения имеет место обратная зависимость)[11] (Карпенко, 1985).

Наконец, здесь же опишем гипотетическое явление, которое обозначим как феномен «неразличимости автора». Представим себе взаимодействующих людей, вместе решающих какую-нибудь задачу. Форма их партнерских отношений может быть символизирована отметкой на некоторой условной шкале. На одном из полюсов этой шкалы – целенаправленное и одинаковым образом понимаемое обоими распределение ролей, предполагающее, что продукты активности одного из них («ассистента») выступают в качестве условия, а точнее, средства осуществления некоторой деятельности, целевой уровень которой контролируется другим индивидуумом («автором»). Взаимодействие между хирургом и операционной сестрой может служить примером: при одинаково ответственном отношении к делу обоих участников взаимодействия совершенно ясно, кто из них реализует уровень цели, а кто – уровень обеспечения средств. На другом полюсе шкалы нет асимметрии позиций «автора» и «ассистента». Каждый выполняет свою задачу и может лишь косвенным образом стимулировать решение задачи, стоящей перед другим. В том случае, если первый, используя что-либо содеянное вторым в виде подсказки для своего собственного действия, приходит к решению, эта подсказка может иметь в его глазах (да и в глазах самого «подсказавшего») совершенно безличный характер, подобно тому, как совершенно безлична была бы для него любая другая «деталь» ситуации (предмет, движение), совсем не обязательно контролируемая партнером и при том именно этим партнером. Здесь также, безусловно, ясно, кто из партнеров – автор решения, а кто – невольный помощник. Перед нами, тем не менее, случай, противоположный только что описанному: ведь «подсказка» – стихийна, а «подсказавший» никакой персональной ответственности за нее не несет.