Сборник её жизней

Бабушка мне не понравилась, отогнав меня от маминой постели, она велела мне ей не мешаться. Она была большая, сильная, громкоголосая, рыжие косы короной уложены на голове, взгляд её зеленых глаз пугает меня, всякий раз бросая меня в дрожь. Я уселась на лавку и боялась пошевелиться, пока бабушка что-то делала с мамой. Я ждала, когда бабушка уйдёт, и мы вновь останемся одни с мамой, я вспомнила, что папа давно не приходил домой, я уже успела соскучиться по нему, но я боялась спросить у бабушки, почему его так долго нет. Я не заметила, как уснула, а, проснувшись, я уже мамы дома не застала. Бабушка не сказала мне, где мама, но объявила, что мы сейчас уезжаем. У нашего дома уже стояла повозка. Я заплакала, стала звать маму, бабушка принялась меня успокаивать, но я не внимала её словам, в моём сознании она ассоциировалась с маминым исчезновением, и я была уверена, как только уйдёт бабушка, снова появится моя мама.

– Уходи, ты плохая, уходи. Мне надо мою маму, – твердила я ей.

Отказываясь ехать, я вцепилась в какой-то крюк и бабушкины усилия уговорить меня оторваться от него, ни к чему не приводили. Бабушка не отвечала на мой вопрос, где мама и это обстоятельство ещё больше убеждало меня не соглашаться на её уговоры. Я уже устала держаться за этот крюк, устала плакать, а мама всё не появлялась. Я поддалась на бабушкины увещевания лишь после слов, что мама скоро приедет за мной, а сейчас мама уже далеко и мне с бабушкой тоже пора уезжать.

Этот отъезд стал моей первой болью. Меня увозили из родного дома, оттуда, где я была счастлива, где жили мои родители, увозила незнакомая мне женщина. Уезжая, я горько плакала, мне было страшно и одиноко. Дом там, где сердце. Я покинула любимый дом слишком быстро, не осознав, что он уже пуст, покинут любимыми мною людьми.

У меня началась новая жизнь, но я находилась в том возрасте, когда этого ещё не осознаешь. Я долго ждала маминого возвращения после переезда к бабушке. Но однажды я поняла, что мне не увидеть больше никогда, ни мамы, ни отца, потому что они умерли. Я играла с ребятами, и один из мальчиков больно толкнул меня, я упала, заплакала и сказала, что всё расскажу маме.

– Где, где твоя мама, беги, беги, расскажи ей, – стали дразнить они меня, – у тебя нет мамы.

– Есть, у меня есть мама, – закричала я.

– Ну, где, где твоя мама? – стали допытываться ребята.

– Она… она умерла, – я наконец-то вспомнила слово, которое случайно услышала недавно от бабушки. Она разговаривала с кем-то и также ответила на вопрос, где моя мама, – и она скоро приедет ко мне, – уверенно заключила я.

После моих слов наступила тишина, а потом кто-то произнёс:

– Если она умерла, значит, никогда не приедет. Её закопали в землю, как старуху Клоде.

Верно, вспомнила я, совсем недавно хоронили старуху Клоде, и я знала, что старуха умерла. Несколько минут я стояла и пыталась найти объяснение, затем мне пришло в голову, что может быть я неверно истолковала бабушкины слова, и побежала домой, спросить её.

– Бабушка, бабушка, – закричала я, вбежав в дом, – скажи мне, где моя мама? – не в силах дождаться ответа, я задала новый вопрос: – Моя мама умерла?

– Да, твоя мама умерла, Розелин, – подтвердила бабушка.

– И её закопали в землю, как старуху Клоде?

Бабушка не смогла ответить, только утвердительно кивнула, в её глазах появились слёзы, я подбежала к ней, уткнулась головой в её юбку и заплакала. Мне было почти пять, я и предположить не могла, что пройдёт немногим более семи лет, и я буду вынуждена бежать из бабушкиного дома, ставшего уже и моим домом и снова лишиться семьи.

Бабушка Карен зарабатывала на жизнь знахарством. За всю свою дальнейшую жизнь я не встретила повитухи искуснее, чем была она. Бабушку знали далеко в округе, и иной раз приезжали к ней за помощью издалека, очень часто это были состоятельные люди. Нужды и бедности мы не испытывали, хотя бабушка и предпочитала иметь пациентов из простых людей. Когда я подросла, она стала обучать меня искусству врачевания, но это не совсем ей удавалось, меня решительно не тянуло к таким занятиям. Я не верила, когда она говорила, что я наследница её дара и мне предназначено пойти по её стопам, я же хотела, чтобы моя жизнь была похожей на мамину. Я мечтала о таком же уютном домике, в каком родилась, о своей собственной семье и дождаться не могла, когда вырасту, смогу выйти замуж и таким образом осуществить все свои желания. Один случай, произошедший со мной в девятилетнем возрасте, заставил поверить меня в мой дар, но это событие никоим образом не повлияло на моё отношение к занятиям по врачеванию.

Моим самым лучшим другом в пору моего детства был соседский мальчик Ив, с ним-то и связан этот случай. Как-то раз бабушка дала мне поручение отнести лекарство её больному, Ив увязался со мной, идти было далеко, палило солнце, мы возвращались обратно, скисшими от жары, у нашей липы, как по команде, мы рухнули оба. Довольно долго мы передыхали в тенёчке липы, Иву быстрее, чем мне надоело бездельничать, и он принялся кидаться в меня щепочками, я не реагировала, мне даже было лень поднять голову, это его похоже раззадорило и он, во что бы то ни стало, решил меня растормошить. Когда щепочки закончились, в ход пошли мелкие камешки, один из них попал мне в нос, меня это разозлило, я вскочила и попыталась стукнуть Ива. Но он уже ждал нечто подобного, легко увернувшись, он отбежал, я с криком:

– Сейчас я до тебя доберусь, – бросилась за ним.

Я уже почти догнала его, ещё мгновение и я бы схватила его, но в ту же секунду Ив резко повернулся, и моя рука поймала лишь воздух, но Ив не пробежал и пяти шагов, вдруг споткнулся и упал, взмахнув руками.

– Попался! – с торжествующим возгласом я бухнулась рядом с ним на траву и ткнула Ива кулачком.

Ив молчал.

– Ив, – позвала я и затормошила его, он не откликался. Тогда я перевернула его на бок и увидела его странный взгляд, он был такой жуткий, что я закричала от испуга, а потом увидела как кровь, пульсируя, вытекает из его шеи. Не осознавая, почему я это делаю, я зажала рану сначала одной ладошкой, затем и второй. Я чувствовала, как кровь заструилась между моими пальцами, и как с каждым мгновением этот поток становился всё слабее, пока не прекратился совсем. Услышав мой крик, на поляну выбежал отец Ива.

– Скорее, скорее зовите бабушку, бабушку Карен, – велела я ему и повторяла эти слова непрерывно, словно заклинание. Я не отнимала свои ладони от шеи Ива и не отводила взгляда от его лица, когда глаза Ива закрылись, мне стало ещё страшней.

Наконец-то прибежала бабушка. Опустившись на колени около Ива, она приказала мне отнять руки от его раны, но я не смогла этого сделать, словно мои пальцы намертво прилипли, к тому же мне казалось, что если я отниму руки от раны, Ив непременно умрет. Поэтому я в ответ лишь помотала головой, говорить я уже не могла, в бабушкиных руках появилась склянка, откупорив её, бабушка стала поливать на мои пальцы жидкость зеленоватого цвета, она хоть и казалась густой, как-то очень быстро протекла между моих пальцев на рану Ива. Я смогла отнять руки, мой страх, что как только я отниму руки, кровь из раны Ива хлынет вновь, не оправдался, кровь даже не сочилась. Бабушкино снадобье впитывалось в рану на шею Ива, как желе, эта масса колыхалась в ране Ива, но удивительно цепко держалась в ней, и не давала крови вытекать. Кроме нас с бабушкой никто не видел этого зрелища, бабушка не велела подходить близко, поэтому никто не увидел и истинного размера и глубины пореза. Желеобразным вещество оставалось недолго, вскоре вещество стало вязким, дождавшись загустения до корки на ране Ива, бабушка наложила на неё повязку, и позволила его отцу унести сына домой. Меня тоже бабушка повела домой, как мы дошли до дома, я не помню, почти не помню и последующих двух суток. В себя я приходила ненадолго, бабушка успевала чем-то напоить меня, и я снова проваливалась в забытье. У неё были встревоженные глаза, и я всё хотела сказать, что со мной будет всё в порядке, но не могла вымолвить ни слова.

Наконец, я пришла в себя, но была так слаба, что ещё сутки бабушка не давала мне встать с постели. Мне не давали покою мысли об Иве, как можно скорее мне хотелось увидеть его самой, несмотря на бабушкины уверения, что хоть Ив все ещё находится без сознания, опасность миновала. Бабушка позволила навестить Ива на пятый день, я уже не только вставала, но и уже могла ходить по дому. Но прежде, чем мне отправиться к нему, между нами состоялся разговор.

– Ты спасла Иву жизнь, – так бабушка начала этот разговор.

Я и сама это знала, как знала и то, что рана, полученная им неизвестно откуда взявшимся во дворе осколком серпа, была смертельна.

– Тебе уже восемь лет, Розелин. Я хочу тебе кое-что рассказать. Ты помнишь, что ты сделала, когда увидела рану на шее Ива?

Я кивнула. Бабушка продолжила:

– Своими ладошками ты закрыла рану, но одно это обстоятельство не спасло бы его от смерти. Ты помнишь, как твои ладошки словно вросли в рану?

Я снова кивнула.

– На них выступил норт. Именно нортом ты спасла жизнь Иву, когда зажала ему рану на шее, из твоих ладоней стал сочиться норт такой консистенции, какая позволила связать рану Ива. Это очень сложно получить норт нужного качества, это даётся не сразу, необходим определённый душевный настрой и долгие годы тренировок. Твоё желание исцелить Ива затмило всё, твой разум подчинил тело только этой цели, и инстинкт заработал. Инстинкт спасения жизни.

Я понимала, что бабушка говорит вещи неприемлемые, это испугало меня. Между тем бабушка продолжила.

– Все эти дни я очень боялась за твою жизнь, ведь твоё недомогание, это последствие слишком большое количество норта, выработанного твоим организмом для Ива. Ты ещё слишком юна и совсем неопытна, чтобы уметь вовремя, без последствий для себя останавливать вытекающий норт. Ты видела, что я вылила из склянки на шею Ива? Это тоже норт, мой норт. Мы с тобой рождены не такими, как все, моя девочка. И норт – это не единственное наше отличие от обычных людей, среди которых мы живём с тобой. Ты постепенно узнаешь их все, а сейчас тебе достаточно знать, что ты не похожа на других детей, ты должна это понять и хорошенько запомнить. Не старайся быть такой, как они, тебе это всё равно не удастся. Теперь ты можешь идти к Иву, но я тебя прошу, никому, даже Иву, не рассказывай о норте и о том, что я тебе сказала сейчас. Хорошо?

Я молчала, не знала, что сказать.

Бабушка снова спросила:

– Ты поняла меня, девочка? Спроси меня, если тебе что-то неясно.

– Всё, – ответила я шёпотом.

Бабушка огорченно вздохнула:

– Наверное, я плохо объяснила, я не готова была к такому разговору, да и тебе ещё рано было узнавать о таких вещах. А знаешь что, Розелин, может тебе на время об этом забыть? А потом мы с тобой ещё поговорим.

– Бабушка, я хочу быть такой, как мама.

Бабушка в ответ покачала головой:

– Нет, милая, такой, как мама ты никогда не станешь.

Я горько вздохнула и прошептала:

– Я пойду к Иву.

– Будь у него недолго, он ещё слаб, и помни, о чём я тебя просила.

Ив вскоре поправился, на шее у него остался шрам, а я действительно будто забыла наш с бабушкой разговор, и бабушка не напоминала мне о нём, ждала, когда я буду готова к продолжению разговора. Надо сказать, я восстанавливалась гораздо дольше Ива, прошёл месяц, а я всё ещё не могла обрести прежнее физическое состояние. Я очень быстро уставала, меня мучили головные боли, ближе к зиме я подхватила простуду, первый раз в жизни, и опять слегла. Бабушка встревожилась не на шутку, прекратив всю свою лечебную практику, она занялась исключительно моим здоровьем.

Для начала бабушка, несмотря на все мои сопротивления, коротко остригла мои волосы, я стала похожа на мальчишку, но бабушка на этом не остановилась, она побрила меня налысо, объяснив мне, что если этого не сделать, то норт, втираемый в кожу головы будет впитываться в волосы, а не в кожу. После лечения нортом, уверила меня бабушка, мои волосы очень быстро вырастут. Затем ежедневно, в течение месяца, перед сном бабушка намазывала меня нортом. Кроме норта, бабушка поила меня своими лечебными настойками, ещё заставляла есть каждые два часа, я должна была съедать как можно больше еды, порою мне казалось, что я стану скоро похожа на колобок. Я редко выходила из дома во время лечения, во-первых, не хотела никому показываться остриженной, а во-вторых, бабушка не разрешала мне выходить со двора дома. Я никого не видела, кроме бабушки, она не разрешала даже Иву приходить ко мне. Никогда ещё зима для меня не тянулась так долго, выйти на прогулку бабушка позволила мне лишь весной, когда стало уже совсем тепло, к тому времени я поправилась совершенно, мои волосы отросли, выросла и я сама. Вскоре я стала часами пропадать на улице, навёрстывая упущенное за время болезни, и домой появлялась только поесть. Наша жизнь вернулась в прежнее русло, и казалось, такой наша жизнь будет ещё очень долго, по крайне мере, пока я не стану совсем взрослой.

Прошло три года с того момента, как с Ивом произошёл несчастный случай, и я узнала о своём даре, всё это время мы с бабушкой жили тихо и счастливо, в моей душе царило то же умиротворение и покой, что и прежде, когда я жила в родительском доме. Бабушка то исподволь, то невзначай всё же старалась мне передавать кое-какие свои премудрости. Однажды, в реке, мы с ребятами выловили щенка, у него оказались сломаны две лапы, он плыл из последних сил, ещё немного и он обязательно утонул бы, я не знаю, нарочно кто-то бросил его в реку, или случайно он там очутился. Я принесла находку домой, маленький дрожащий комочек, с бабушкиными подсказками я вылечила щенка. Мы назвали его Брошкой, я думала, что она всегда будет маленькой, но Брошка росла и росла, пока не превратилась в огромного волкодава.

В один из августовских дней последнего нашего с бабушкой лета, она повела меня в лес, мы провели там целый день, она рассказывала мне о целительных свойствах незнакомых мне трав, попутно напоминая, как готовятся отвары и настойки. Сперва я слушала очень внимательно и старалась запомнить всё, о чём она мне говорила, что показывала, потом я устала, было очень жарко, меня разморило, бабушка же, несмотря на жару, была энергична и готова была бродить по лесу бесконечно. Однако, заметив, что я перестала воспринимать её слова, бабушка дала мне возможность передохнуть, мы выбрали полянку и расположились на отдых. За то время, пока мы ходили сегодня по лесу, я набрала целую охапку цветов и теперь плела венок, бабушка не делала ничего, лишь наблюдала за мной. Когда я закончила и надела венок себе на голову, она сказала мне:

– Послушай меня, Розелин, ещё немного. Ты видишь, какое множество растений тебя окружает, ты не в состоянии запомнить их все, но к счастью, этого можно и не делать. Я рассказала тебе о свойствах многих трав сегодня, тех, которые, на мой взгляд, тебе пригодятся в первую очередь. Но тебе может случиться покинуть эти места и попасть туда, где растительность иная, где ты не найдёшь привычные цветы и не будешь знать, какое растение тебе нужно. Тогда сделай так: сорви растение и разотри его, запах, вкус откроют тебе его секрет, тебе останется лишь прислушаться к себе и довериться внутреннему голосу. А теперь попробуй сорвать вон тот цветок и расскажи, для чего его можно использовать.

Хотя в данную минуту больше всего мне хотелось лишь продолжать лежать в душистых травах и ни о чём не думать, слушать бабушкин голос, с еле заметной ноткой тревоги и задремать, я протянула руку к цветку и послушно исполнила бабушкино указание. Спустя некоторое время я рассказала бабушке о свойствах растения, она выслушала меня и не согласилась с моей оценкой, заявив, что я ошиблась и это растение обладает совсем иными свойствами. Я растеряно смотрела на неё, пока она говорила, в заключение она произнесла:

– Ты поняла, как в действительности надо использовать его?

Я не знала, что ответить, я была уверенна в своём мнении, снова я растёрла цветок между пальцев и опять пришла к прежнему выводу, этот цветок нельзя употреблять для лечения простуды, как сказала бабушка, и я произнесла расстроено:

– Должно быть, мой внутренний голос не такой, как у тебя, потому что я слышу, он говорит мне прежнее, значит, он меня обманывает? И я не смогу стать такой, как ты.

Я замолчала и погрузилась в себя, бабушка также не торопилась нарушить молчание. Как ни странно, меня глубоко задела моя оплошность. До сих пор я полагала, что одного моего желания достаточно, и я стану знахаркой не хуже бабушки. Неужели это не так? И в одну минуту мне неожиданно и неудержимо сильно захотелось походить на бабушку, во что бы то ни стало научиться тому, что умеет она. Бабушка угадала мои мысли, она привлекла меня к себе, крепко обняла и сказала:

– Никогда не иди против себя, не следуй советам и указаниям, если они противоречат твоему внутреннему голосу, даже если авторитет, дающий тебе эти советы, для тебя незыблем. Этот касается не только цветов. Ты поняла меня, моя девочка?

Я кивнула и с надеждой спросила:

– Значит, я была права насчёт того цветка?

– Ну конечно права. Это был небольшой урок, который, как мне кажется, пойдёт тебе на пользу.

Мы возвращались домой, и я думала о том, что наша с бабушкой жизнь теперь станет иной. Она действительно стала иной, но совсем не такой, о какой я мечтала, шагая рядом с бабушкой в тот последний день нашей прежней жизни. Сейчас мне кажется, что бабушка предчувствовала, что нас ждёт впереди и этот наш поход был её последней попыткой доказать мне, что я её наследница и мне никуда не уйти от своей судьбы.

У дома нас поджидала миловидная незнакомая девушка, она обратилась к бабушке с просьбой выслушать её. Я прошла в дом, бабушка осталась с девушкой во дворе. Через несколько минут бабушка зашла и объявила мне, что она срочно должна уйти, девушка, ждущая бабушку во дворе, позвала её осмотреть свою госпожу, жену одного из самых богатых горожан нашего города. Бабушка ушла, так и не дождавшись её возвращения в тот вечер, я поужинала одна и легла спать, я знала, бабушка может и совсем не прийти. Быть одной в доме я не боялась, ведь меня охраняла Брошка. Бабушка пришла поздно, когда я уже крепко спала.

О своём визите бабушка рассказала мне назавтра. Как выяснилось эта госпожа, жена богатого горожанина, была беременной, беременность её протекала тяжело, а вчера, когда ей стало совсем худо, послали за бабушкой, решив, что начались преждевременные роды. Но роды не случились, и бабушка осталась с беременной, пока той не стало чуть лучше. Я видела, что бабушка сильно расстроена, чем-то эта госпожа сумела тронуть бабушкино сердце, а бабушка едва ли не первый раз в жизни оказалась почти бессильна облегчить страдания несчастной.

– Её могут спасти только роды, надо ждать, когда ребенок пожелает покинуть чрево матери, я постараюсь ускорить наступление родов, ведь с каждым днём силы оставляют её, и я не знаю насколько их хватит. Я сейчас снова пойду к ней, – в заключение добавила бабушка.

С того самого дня дважды в день бабушка наведывалась к своей новой подопечной, я же в её отсутствие занималась, чем хотела, такое уже случалось прежде, и мне было не привыкать. Так прошёл месяц и, наконец, начались долгожданные схватки. Роды проходили тяжело, бабушка сотворила, очевидно, невероятное, всё закончилось благополучно для обеих. Родилась здоровая девочка, её мать, с бабушкиной помощью, ещё месяц оправлялась после родов. Бабушка одержала победу, но, как оказалось позже, заплатила она за неё слишком дорогую цену.

Наступила поздняя осень, пришли холодные дожди, мы почти не выходили из дома, бабушка чувствовала себя неважно, слишком много сил отдала она своей последней пациентке, ей требовалось время для восстановления, я же, как могла, помогала ей в этом. Тот день был такой же дождливый и холодный, как и все предыдущие. Рано утром залаяла наша Брошка. Прошло два года с тех пор, как я выловила её из реки, Брошка превратилась в огромную собаку, внешним видом напоминающая ирландского волкодава, но, по-моему, наша Брошка была ещё больше тех собак этой породы, что я встречала после в своей дальнейшей жизни. Брошка лаяла редко, пустой лай был не в её характере, но сейчас она заходилась от ярости, и её громоподобный лай был страшен.

Во двор, обеспокоенная Брошкиным лаем, вышла наспех одетая бабушка, строго настрого велев мне сидеть в доме, лай прекратился, но через короткий промежуток возобновился и вдруг почти сразу же резко захлебнулся. Мне показалось это странным, я, накинув на себя платок, невзирая на бабушкин запрет, вышла во двор. Посреди него лежала моя Брошка, бабушки же нигде не было видно. Брошка ещё дышала, когда я к ней подбежала, судорожно, тяжёло. На её боку зияла рана, из неё текла кровь, опустившись перед Брошкой на колени, прямо в лужу её крови, я заткнула рану снятым с себя платком, я уже видела, что ей ничем нельзя было помочь, Брошка умирала, и ни норт в ране, ни платок ничем не могли помочь моей девочке. Я положила её голову к себе на колени и стала с ней разговаривать и гладить её, я шептала, какая она хорошая, славная собачка, как я её люблю, я вспоминала, как она росла, а Брошка всё смотрела на меня печальными глазами. Я не заметила, как её взгляд остекленел, и не почувствовала, как она умерла, я всё продолжала говорить с нею.

Не помню сколько времени я плакала над мёртвым телом Брошки, не чувствуя ни дождя, ни холода. От Брошки меня оторвал Ив, увёл в дом, заставил переодеться в сухую одежду, выпить горячего молока с мёдом. Он и рассказал мне, куда пропала бабушка. Её арестовали стражники по приказу инквизитора. Ив видел, как стражники зашли к нам во двор, их было трое, как на них залаяла Брошка, как затем вышла бабушка и успокоила собаку. Один из стражников велел бабушке следовать за ними, увидев, что она не торопится исполнять приказание, он схватил бабушку за руку и поволок за собой. Брошка с лаем набросилась на него, сбив стражника с ног, она встала ему на грудь передними лапами и оскалила пасть, она не загрызла его тут же только потому, что не была обучена этому. Её никто не учил нападать на людей. Стражники не позволили бабушке приблизиться к Брошке и оттащить собаку, они испугались, что бабушка натравит её на них. Опомнившись, они стали колоть Брошку пиками и делали это до тех пор, пока собака не упала, но она всё-таки успела покусать двоих. Только когда Брошка упала, стражники смогли уволочь бабушку с собой, они не позволили ей зайти в дом, вновь увидеть бабушку я смогла лишь через несколько недель.

Мы похоронили Брошку за домом в этот же день, после того, как я выслушала рассказ Ива. Пока мы с Ивом копали могилу, пока тащили Брошку через двор, дождь всё лил и лил не переставая. Он смывал кровавый след, остающийся от Брошкиного тела, смывал слёзы с моих щек, с тех пор я ненавижу осенние дожди. После обеда дождь усилился, но я всё равно пошла туда, где, по словам Ива, могла находиться моя бабушка, меня к ней не пустили, но свидание в скором времени пообещали.

Я стала жить одна, никто, кроме Ива, не переступал порога моего дома. По существу я была ещё ребенком, не успела ещё испугаться, не успела осознать, в каком положении находится бабушка, да и я сама. О бабушке я ничего не знала, ходила к ней каждый день, но меня по-прежнему к ней не допускали. Я уверяла себя, что скоро всё закончится, и мы с бабушкой снова будем вместе. И в самом деле, закончилось всё довольно скоро, но, увы, совсем не так, как я предполагала. Прошло всего чуть более трёх недель с ареста бабушки, когда объявили о предстоящем аутодафе, обещанного свидания с бабушкой мне так и не дали. А на городской площади стали готовиться к казни: сооружать эшафот, трибуны для почетных гостей, скамью позора приговорённых. Все приготовления закончились накануне дня казни.

Рано утром, в день аутодафе, я пришла к тюрьме, надеясь увидеться с бабушкой и перемолвиться с ней хотя бы парой слов. Ждала я недолго, открылись ворота, из тюрьмы вывели осуждённых, их было трое. Кроме моей бабушки, в их число входила та самая симпатичная служанка, что позвала бабушку к своей госпоже. Третьим был парень, кто он, я не знала. Все они были связаны для процессии, каждый с петлёй на шее, в руках они держали свечи, рты были заткнуты кляпами. Мои надежды поговорить с бабушкой не оправдались. Рядом с осуждёнными встали монахи, и вся процессия двинулась к площади. Сопровождавшие осуждённых монахи всю дорогу призывали их к покаянию и примирению с церковью. На площади процессию ждала толпа горожан, светские и духовные власти, именитые горожане находились на почётной трибуне, осуждённых усадили на скамью позора, и началась траурная месса. После мессы последовала проповедь инквизитора и, наконец, оглашение приговора. Перечислены были все злодеяния заключённых здесь под стражу людей.

Бабушку признали виновной в колдовстве, а значит – в служении дьяволу. Она-де околдовала несчастную, обратившуюся к ней за помощью беременную женщину, жену уважаемого всеми горожанина, воспользовалась её состоянием, и навела порчу на плод. В результате её действий схватки прекратились, и женщина смогла разрешиться от беременности лишь месяцем позже. Посочувствовали страданиям бедной женщины, вынужденной мучиться целый месяц, но не указали истинного срока беременности, при котором произошли роды. Кроме задержки родов, неоспоримым доказательством колдовства, приводился тот факт, что у рождённой девочки, глаза и волосы оказались точно такими же, как глаза и волосы у моей бабушки. У них обеих был редкий цвет глаз – зелёный, а волос – рыжий. Ни по линии отца, ни по линии матери новорожденной не встречались ни такой цвет глаз, ни волос. Я не знала, откуда у новорожденной девочки оказались такие же глаза и волосы, но, несомненно, не из-за того, как вещал инквизитор, бабушке нужен был этот месяц задержки в родах, чтобы заколдовать девочку, изменить её цвет глаз и волос.