Искатель

В голове у него Донна говорит: “Господи, Кел, что, опять?” Лицо ее на этот раз не улыбчиво – оно усталое, все черты, чужие этому лицу, вытянуты книзу.

Тщедушный молодой грач, хлопая крыльями, опустился на подоконник и задумчиво рассматривает комнату, уделяя особое внимание пачке печенья и ящику с инструментами. С грачами Кел наконец достиг некоторого успеха, они теперь усаживаются на пень умять его объедки, а сам он наблюдает за ними с заднего крыльца, пусть и пырятся они на него нагло, и шуточки сальные насчет его мамы попутно отпускают. Впрочем, сейчас Келу не до них.

– Ступай своей дорогой, – говорит он молодому грачу. Тот исторгает нечто похожее на вульгарное фырканье и не трогается с места.

Кел машет рукой и на грача, и на бюро. Внезапно и мощно ему хочется вон из дома. Успокоить мысли способно, как ему кажется, лишь одно – поймать себе ужин, но ему неохота сидеть на речном берегу весь день и мочить зад ради призрачной вероятности поймать окунька-другого, а чертову лицензию на оружие ему все еще не выдали. В целом, принимая во внимание некоторых его знакомых, у кого оружие есть, а также то, что у Дони Макграта не было возможности выхватить в пабе “глок”, Кел понимает логику ограничений в этих местах, но сегодня они его бесят. Жениться или купить дом он мог бы шустрее, а и то и другое, по мнению Кела, – предприятия значительно более чреватые опасностями, чем владение охотничьим ружьем.

Он решает отправиться в город и разузнать у парня в участке, нет ли каких новостей по той лицензии. Попутно можно заскочить в прачечную, заодно купить себе новую зубную щетку, а также обогреватель, чтоб Мартов коварный холод до Кела не добрался. Выходит из дома, прихватив мусорный мешок с грязной одеждой, дверь запирает.

Дождь вновь окреп, долгие завесы его плещут по лобовому стеклу. Кел ловит себя на том, что высматривает Трея. Несколько миль вверх в горки, как сказала Лена, по такой погоде – прогулка долгая. Но на дороге пусто, лишь попадаются изредка у низких каменных стенок сбившиеся в кучу коровы да рассеяны точками по полям овцы, пасутся себе невозмутимо. Ветви клонятся низко, хлещут бока “паджеро”. Горы под тяжкой пелериной дождя пригашены и призрачны.

Городок Килкарроу старый и уютный, ряды кремовых домиков расходятся от рыночной площади, а с холма открывается вид на поля и вьющуюся реку. Пара тысяч жителей, что, если учесть прилегающие деревни, вместе дает достаточно оживления для магазина хозтоваров и автоматической прачечной. Кел сдает одежду и, накинув капюшон от дождя, отправляется в полицейский участок.

Участок расположен в здании, похожем на крупный сарай, зажатый между двумя домами, выкрашен в белый и опрятно отделан синим. Открыт по нескольку часов в кое-какие дни. В дальней комнате несколько человек по радио обсуждают друг с другом дорожные выбоины. За столом в передней комнате некто в мундире читает местную газетку-маломерку и с подлинной самоотдачей чешет под мышкой.

– День добрый, – говорит Кел, утирая дождь с бороды. – Погодка будь здоров.

– Ой да, мировецки приятный день, – любезно отзывается мундир, откладывая газетку и откидываясь на стуле. На несколько лет моложе Кела, круглолицый, пузо на этапе становления, в целом смотрится отчищенным до блеска целиком и полностью. Кто-то заштопал надорванный карман его рубашки меленькими, прилежными стежками. – Чем могу служить?

– Я подавался на оружейную лицензию пару месяцев назад. Вот оказался в городе, решил проверить, нет ли каких новостей насчет этого.

– В течение трех месяцев после подачи вам должно прийти письмо так или иначе, – сообщает мундир. – Если не придет, значит, вам отказали, официально. Но, само собой, иногда они запаздывают. Даже если вестей никаких, вполне может быть, что все шик. Я б накинул сверху месячишко, прежде чем переживать. Ну или два.

Кел видал этого парня и раньше – в разных воплощениях. Такой сидит в захолустье не потому что бестолочь, или бузотер, или несостоявшийся сыщик и мается от прокисших амбиций, а потому что он тут всем доволен. Ему нравится, что дни у него складываются без спешки и сюрпризов, лица кругом знакомые, а ум, когда пора отправляться к жене и детишкам, безоблачен. Он – тот легавый, каким Кел – в некотором смысле или, возможно, в большинстве их, – к своему сожалению, решил не быть.

– Ну, вряд ли я вправе жаловаться, – говорит Кел. – Когда я еще служил, всю писанину клали в самый низ стопки – и с концами. Не станешь же возиться с чьим-то там собачьим паспортом, если есть настоящая полицейская работа.

Мундир сосредоточивается.

– Вы служили? – переспрашивает он, чтобы убедиться, что все понял правильно. – В смысле, в органах правопорядка?

– Двадцать пять лет. Полиция Чикаго. – Кел широко улыбается и протягивает руку. – Кел Хупер. Рад знакомству.

– Гарда Деннис О’Малли, – говорит мундир, отвечая на рукопожатие. Кел делал ставку на то, что этот мундир не из тех, кто усмотрит в этом попытку мериться хуями, и ставка сыграла: у О’Малли вид искренне восторженный. – Чикаго, а? У вас там небось движни хватает.

– Движни-то хватает – а еще больше писанины, – говорит Кел. – Как везде. У вас тут хорошее место, похоже.

– Я б ни на что не променял, – отзывается О’Малли. По его выговору Кел вычисляет, что О’Малли не из этих краев, но те края от этих отличаются мало: густой, вальяжный ритм – не городской. – Не всякому подойдет, это да, но мне годится.

– Какого сорта дела у вас тут случаются?

– В основном автотранспортное, – поясняет О’Малли. – Ух и горазды же они, падлы, гонять здесь. И пьяными за руль садиться. Трое парняг улетели в канаву – ехали домой из паба, в субботу ночью, у Гортина. Ни один до больницы не дожил.

– Слыхал, да, – говорит Кел. Муж подруги двоюродной сестры Норин – из тех бедолаг. – Сил нет как печально.

– Но это примерно худшее из того, что у нас тут случается, ладно. Других нарушений немного. Мазут воруют время от времени. – В ответ на непонимающий взгляд Кела: – Топочный мазут, из цистерн. И сельхозинвентарь. И наркотиков у нас тут чуток – они, понятно, нынче всюду. Ни в какое сравненье с тем, как у вас там в Чикаго, я б сказал. – Одаряет Кела застенчивой улыбкой.

– У нас навалом ДТП, – говорит Кел, – и наркоты. Сельхозинвентаря воруют мало, правда. – И следом, не успев даже толком собраться это произнести: – В основном я работал по части розыска пропавших людей. Вряд ли у вас тут такого много.

О’Малли смеется.

– Есусе, нет. Я тут двенадцать лет, пропало два человека. Один парень всплыл в реке через несколько дней. Вторая – мала́я, поссорилась с мамашей и удрала в Дублин к двоюродной.

– Ну, теперь понятно, отчего вы это место ни на что не променяете, – говорит Кел. – Но я вроде слыхал, что какой-то парень пропал этой весной. Неверно слыхал?

От этого О’Малли ошарашенно выпрямляется.

– Кто же это будет?

– Брендан какой-то. Редди?

– Редди, которые из Арднакелти?

– Ага.

– А, эти, – говорит О’Малли, вновь расслабляясь в кресле. – Сколько там Брендану?

– Девятнадцать.

– Так и немудрено тогда. И, честно вам сказать, скатертью дорожка.

– Бедовые?

– Ой нет. Шалопуты просто. Бытовуха случалась, но сам-то подался в Англию пару лет тому, и безобразия кончились. Я их знаю, потому что ребятня в школу не ходит. Учительница не хочет защиту детей вызванивать, звонит мне. Я туда еду и толкую с мамашей, нагоняю страху божьего на ребятню насчет интернатов для малолетних. На месяц-другой берутся за ум, а потом снова-здорово.

– Знаю таких, – говорит Кел. Незачем даже спрашивать, почему учительница не звонит в службу защиты прав ребенка ни по какому поводу, пока у детей кости целы, или почему не звонит туда сам О’Малли. Никому не надо, чтоб власти заслали сюда городских пацанов в костюмах – все станет только хуже. Свою рубашку тут носят как можно ближе к телу. – Мамка загнать их в школу не в силах? Или не желает?

О’Малли жмет плечами.

– Она чуток… ну понимаете. Не малахольная или что там, ну. Просто мало на что годная.

– Хм. По-вашему, значит, Брендан не пропал? – спрашивает Кел.

О’Малли фыркает.

– Боже, нет. Молодой парень же. Обрыдло жить в горках с мамашей, сбежал покантоваться на полу у какого-нибудь приятеля в Голуэе или Атлоне, где можно по дискотекам ходить и молоденьких клеить. Все естественно, конечно. А кто сказал, что он пропал?

– Ну, – произносит Кел, задумчиво чеша загривок, – какой-то мужик в пабе болтал, что парень подевался. Я небось понял криво. Видимо, слишком долго искал пропавших, везде они мне теперь мерещатся.

– Тут нету, – жизнерадостно говорит О’Малли. – Надоест Брендану себя обстирывать – вернется. Если только не найдет себе молоденькую, чтоб ему стирала.

– Нам всем такая не помешала б, – отзывается Кел с ухмылкой. – Ну, я не собирался то ружье для самообороны использовать, но приятно знать, что и не понадобится.

– Ой батюшки, нет. Погодите-ка минутку, – говорит О’Малли, выбираясь из кресла, – надо глянуть в систему насчет этого разрешения. Какое ружье берете?

– Депозит внес за славное “хенри”, двадцать второго. Нравятся мне старомодные.

– Красотка, – говорит О’Малли. – У меня самого “винчестер”. Не очень-то умею с ним, но крысищу у себя в саду на той неделе сбил. Здоровенная такая – и наглая как танк. Я себя прям Рембой почувствовал, как есть. Погодите тут покамест.

Бредет в дальнюю комнату. Кел оглядывает теплую маленькую приемную, читает потрепанные плакаты на стенах: “РЕМНИ БЕЗОПАСНОСТИ СПАСАЮТ ЖИЗНИ”, “МАРШ ЗА ПРОФИЛАКТИКУ САМОУБИЙСТВ”, “ДЕСЯТЬ СОВЕТОВ ПО БЕЗОПАСНОСТИ НА ФЕРМЕ” – и слушает, как О’Малли подпевает джинглу в рекламе какого-то хлеба. Здесь пахнет чаем и картофельными чипсами.

– Так, – торжествующе говорит О’Малли, возвращаясь, – в системе отмечено, что разрешение есть, да и с чего б ему не быть. Со дня на день придет письмо. Можете сходить с ним на почту и пошлину оплатить там.

– Очень признателен, – говорит Кел. – И рад знакомству.

– Взаимно. Загляните как-нибудь ближе к закрытию, ясное дело, вдарим с вами по пинте, отпразднуем ваш приезд на Дикий Запад.

– Почту за честь, – отзывается Кел. Дождь все еще льет. Кел набрасывает капюшон и выбирается под дождь, пока О’Малли не пришло в голову оставить гостя на чашку чая.

Пока одежда стирается, Кел отыскивает паб, берет себе сэндвич с ветчиной и сыром и пинту “Смитика”. Этот паб совсем не того сорта, что “Шон Ог”, – просторный, ярко освещенный, здесь пахнет горячей вкусной едой, деревянная мебель блестит, за стойкой обширный выбор кранов. В углу обедает и хохочет компания женщин за тридцать.

Сэндвич хорош, хорошо и пиво, но Кел не получает от них должного удовольствия. Его болтовня с О’Малли не только не угомонила мысли – она разбередила их еще пуще. Не то чтоб Кел хоть на минуту поверил, что Брендана Редди похитили неизвестные личности. О’Малли, во всяком случае, подтвердил то, что Кел смекал с самого начала: у Брендана были все причины сбежать, а причин задерживаться тут – не очень много.

Не дает покоя ему то, что Трей был прав в одном: от гард – по крайней мере, для выполнения задачи Трея – ни хрена пользы. Как только О’Малли услышал имя Редди, пиши пропало. И так же со всеми остальными. Кел размышляет о тех размытых дождем холмах и о мало на что годной матери. Ребенку в этом возрасте нельзя совсем без прибежища оставаться.

Досаждает ему непокой. Кел приканчивает пинту быстрее, чем сам того хотел, и устремляется обратно под дождь.

Покупает в хозяйственном масляный обогреватель и новую банку грунтовки, а также всякие другие припасы, в том числе новую зубную щетку в супермаркете. Молоко не прихватывает. Уверен, что малой больше не явится.

6

Следующее утро – сплошная нежная дымка, мечтательная и невинная, вся из себя такая, будто вчерашнего дня не случилось. Сразу после завтрака Кел собирает рыбацкие снасти и отправляется к реке, что в паре миль отсюда. В том маловероятном случае, если Трей все же вернется, пустой дом ему будет дополнительным ударом по сусалам, но Кел считает, что оно правильно. Пусть уж лучше малой расстроится, чем нагородит себе полную голову пустых надежд.

Рыбачит Кел в этой реке всего второй раз. Укладываясь спать, он каждый вечер собирается назавтра пойти на рыбалку, но дом вечно предлагает ему больше радушия: домом надо заниматься, Келу неймется увидеть, что получится, а рыба может и подождать. Сегодня это радушие попросту назойливо. Кел желает, чтобы дом оказался где-то далеко, и сидеть к нему лучше спиной.

Поначалу кажется, что река – то, что Келу надо. Достаточно узкая – могучие старые деревья смыкаются над нею – и довольно бурная, вода в ней бурлит и пенится; берега окроплены рыжим золотом опавших листьев. Кел отыскивает незаросший участок под большим мшистым буком и не спеша выбирает наживку. Среди ветвей скачут и огрызаются друг на дружку птицы, не обращая на Кела никакого внимания, а запах воды так крепок, что Кел ощущает его всей кожей.

Тем не менее через пару часов романтика выветривается. В прошлый раз Кел наловил себе окуней на ужин за полчаса, не больше. В этот раз он видит рыбу, видит, как она прицельно выхватывает с поверхности всякую живность, но ни одна не проявила к его наживке никакого интереса – даже не пригубила. И Кел начинает понимать на собственном опыте, о каком коварном холоде вел речь Март: то, что казалось приятным прохладным деньком, просочилось через Келов зад и выстудило его до костей и наружу. Из богатого перегноя под слоями мокрых листьев рядом он выкапывает немного червей. Рыбе наплевать и на них.

Тот день, когда он собрался учить Алиссу ловить рыбу, выдался таким же. Ей тогда было, может, лет десять; они отправились в долгий отпуск в избушке – Донна нашла это место, название которого Кел сейчас не может ухватить памятью. Они с Алиссой просидели у озера три часа, и не клевало ничего, кроме мальков, но Алисса пообещала маме, что принесет в дом ужин, и без этого уходить не собиралась. В конце концов Кел глянул в ее красное, несчастное, упрямое личико и сказал, что у него есть план. Они сгоняли в магазин и купили пакет с замороженным рыбным филе, нацепили его Алиссе на удочку и вернулись в дом с воплями: “Крупную поймали!” Донна глянула на улов и сказала, что рыба еще живая и ее надо оставить домашним питомцем. Все трое хихикали как полоумные. Когда Донна вывалила филе в плошку с водой и назвала его Бертом, Алисса хохотала так, что не устояла на ногах.

Пусть хоть одна клятая рыба потягается с ним хорошенько, а затем он соорудит из нее добрый ужин, и тогда все, что там болтается у него в голове, уляжется по местам – так думает Кел. Рыбе же его душевные нужды без всякого интереса, она продолжает играть с его крючком в пятнашки.

Через полдня совершенно по нулям Кел начинает думать, что репутация реки – разводка комиссии по туризму[23], а окуневый ужин в прошлый раз – чистое везение. Собирает снасти и направляется к дому, не торопясь там оказаться. Если вдруг Трей все же решит заявиться и попытать удачу еще разок, со всей этой затеей придется завязать, не откусив попутно малому башку.

На полдороге к дому он натыкается на Лену – та ходко шагает ему навстречу, при ней собака, шуршит по кустам впереди.

– День добрый, – говорит она, подзывая собаку щелчком пальцев. На ней просторная бурая шерстяная куртка и синяя вязаная шапочка, натянутая поглубже, видно лишь несколько прядей светлых волос. – Рыба есть?

– Навалом, – отвечает Кел. – И вся умней меня.

Лена хохочет.

– Эта речка с характером. Попытайте счастья завтра – не будете знать, куда девать.

– Может, так и сделаю, – говорит Кел. – Это собака-мамаша?

– А, не. Та ощенилась на прошлой неделе только, сидит дома со щенками. Эта – ее сестра.

Собака – умного вида молодой рыже-черный бигль – дрожит и фыркает от пылкого желания познакомиться с Келом.

– Можно поздороваться? – спрашивает Кел.

– Валяйте. Этой все б любиться, а не драться.

Кел протягивает руку. Собака обнюхивает каждый дюйм, до какого в силах дотянуться, виляет всей своей задней половиной.

– Хорошая собака, – говорит Кел и чешет ей шею. – Как там мамаша с детьми?

– Шик. Пять щенков. Сперва думала, первый не выживет, а он теперь пухлый, как плюшка, и всех остальных распихивает, чтоб добраться куда ему надо. Желаете взглянуть, если примериваетесь?

Лена засекает ту одну секунду, нужную Келу, чтобы собраться с мыслями на этот счет.

– На Норин не обращайте внимания, – забавляясь, говорит она. – На щенков зайти глянуть можно, и я не сочту это предложением руки и сердца. Клянусь как на духу.

– Ну, я не сомневаюсь, – отзывается смущенный Кел. – Просто задумался, не отложить ли на потом, когда у меня всего этого не будет в руках. Я ж не знаю, далеко ли отсюда вы живете.

– Мили полторы вон туда. Дело ваше.

Желание, чтобы Лена бросила потешаться, диктует Келу ответ лишь отчасти.

– Наверно, справлюсь. Признателен за приглашение.

Лена кивает и поворачивает назад, после чего они устремляются по узкой грунтовке, а живые изгороди из покрытого желтыми цветами дрока помахивают им с обеих сторон. Кел машинально сбавляет ход – привык к Донне, пять футов четыре дюйма на каблуках, – но осознает, что это незачем: Лена вполне поспевает в ногу с ним. У нее долгий свободный шаг деревенской женщины, походка легкая, словно она могла бы гулять так весь день.

– Как с домом справляетесь?

– Неплохо, – отвечает Кел. – Начал красить. Мой сосед Март устраивает мне разносы за то, что я выбрал старый добрый белый, но Март, похоже, не лучший источник советов по интерьеру.

Что-то в нем ждет от Лены советов по цветовой схеме – похоже, Мартова болтовня застряла в голове. Но Лена говорит другое.

– Март Лавин, – и рот ее кривится ехидно, – не стоит этого мужика слушать. Нелли, – резко одергивает она собаку – та выволакивает из канавы что-то темное и раскисшее, – фу. – Собака неохотно выпускает добычу и убегает поискать что-нибудь еще. – А земля? – продолжает Лена. – Что с ней планируете?

Как ни смешно, Март постоянно задает новому соседу ровно этот же вопрос, не пытаясь скрыть, что разведывает долгосрочные планы Кела. Сам Кел представляет свои планы смутновато. Сейчас ему не удается вообразить время, когда захочется посвящать себя чему-то помимо ремонта дома, ловли окуней и стоматологической истории Клоды Мойнихан в изложении Норин. Он признает, что такое время может рано или поздно настать. Вот когда оно настанет, рассуждает Кел, возможно, он отправится послоняться по Европе, пока не слишком состарился, а затем, когда уймет зуд в ногах, вернется сюда. Больше ему нигде быть не нужно.

– Ну, – говорит он, – я еще толком не решил. У меня на земле этот лесок, хочу оставить его как есть, там половина орешник, а фундуком я способен питаться с утра до ночи. Пару яблонь, может, посадил бы, чтоб было что-то сладкое в придачу к орехам через сколько-то лет. А еще собирался участок под огород справить.

– О боже, – произносит Лена, – вы ж не из этих, которые автономные, а?

Кел лыбится.

– Не-а. Просто засиделся в конторе, хочу побыть на свежем воздухе.

– Слава богу.

– У вас тут этих, которые автономные, много?

– Случаются. У людей фантазии насчет того, чтоб вернуться к земле, они считают, что здесь самое оно. На вид тут так, надо думать. – Кивает на горы впереди, сутулые, охряные, укрытые там и сям лохмотьями тумана. – По большей части никто из них один конец лопаты от другого не отличит. На полгода их тут хватает.

– Меня устраивает ограничивать охоту и собирательство преимущественно лавкой вашей сестры, – говорит Кел. – Надо признать, Норин меня чуточку пугает, но не настолько, чтоб я растил себе собственный бекон.

– Норин что надо, – говорит Лена. – Хотела б я сказать, не обращайте внимания – и она от вас отстанет, но она не отстанет. Норин неспособна ничего видеть так, чтоб не пытаться извлечь из этого прок. Просто пропускайте мимо ушей.

– Она тут не на ту лошадь ставит, – говорит Кел. – От меня сейчас никому никакого проку.

– Да и ничего страшного. И не давайте Норин переубедить себя.

Идут молча, но молчание это не тяготит. В дроке попадается ежевика; крепко сбитые косматые пони в поле объедают кусты, время от времени Лена срывает ягодку и кладет в рот. Кел следует ее примеру. Ягоды темные, спелые, но все же с терпким привкусом.

– Обдеру их на днях да заделаю варенья, – говорит Лена. – Если выдастся день, когда я решу заморочиться.

Сворачивает с дороги на длинную грунтовую тропу. Поля по обе стороны – пастбища, там высокая трава и крепкий коровий дух. Какой-то дядька осматривает корове ногу, вскидывает голову на Ленин оклик, машет ей, кричит что-то в ответ, Кел не улавливает.

– Киаран Малони, – говорит Лена. – Выкупил у меня землю. – Кел представляет ее в этих полях, в резиновых сапогах и заляпанных грязью штанах, и как она запросто окорачивает разыгравшегося жеребенка.

Ее дом – длинное одноэтажное здание, свежепокрашенное, на окнах ящики с геранью. Лена не приглашает Кела внутрь, а ведет в обход дома к низкой постройке из грубого камня.

– Пыталась оставить ее щениться в доме, – говорит, – но куда там. Пожелала в хлеву. В конце концов я решила, что беды не будет. Стены тут толстые, холод не проберется, а замерзнет – дорогу знает.

– Вы этим с мужем занимались – скотиной?

– Было дело, ага. Молочной. Хотя тут не держали, не. Это старый хлев, ему век-другой. В основном мы тут хранили корм.

В хлеву сумрачно, освещен он только мелкими высокими оконцами, и Лена права насчет стен – здесь теплее, чем Кел предполагал. Собака лежит в последнем стойле. Они присаживаются на корточки, Нелли остается на почтительном расстоянии; заглядывают внутрь.

Собака-мать – рыжая с белым, свернулась в просторном деревянном ящике вокруг пищащей кучи-малы щенят, елозящих друг по дружке, чтобы подобраться поближе.

– Славный помет, – замечает Кел.

– А вон тот заморыш, о котором я обмолвилась, – говорит Лена, протягивает руку и выхватывает толстого щенка в черных, рыжих и белых пятнах. – А теперь гляньте, как вымахал.

Кел тянется, чтоб взять щенка, но собака-мать приподнимается, из груди ее прет тихий рык. Остальные щенки потревожены, яростно пищат.

– Дайте ей минуту, – говорит Лена. – Она не так хорошо воспитана, как Нелли. Я ее всего несколько недель как взяла, не было времени научить манерам. Как увидит, что сестра ее не против вас, так и мировецки все будет.

Кел оставляет в покое щенков и принимается возиться с Нелли, а та впитывает это с радостью, лижется и виляет хвостом. И действительно: собака-мать укладывается обратно среди щенков, а когда Кел поворачивается к ней, позволяет ему взять заморыша у Лены – всего лишь приподнимает губу.

Глаза у щенка крепко закрыты, голова болтается на шее. Он глодает Келу кончик пальца крошечными беззубыми деснами, ищет молоко. У него рыжая морда и черные ушки, по носу белый сполох, на рыжей спине черное пятно в форме драного флага. Кел гладит мягкие вислые уши.

– Давно мне такого не перепадало, – говорит он.

– Хорошо с ними, это да, – говорит Лена. – Мне-то щенки ни к чему были – да и две собаки, если уж на то пошло. Хотела одну, вот и взяла Нелли из приюта – их обеих оставили на обочине. Те, кто взял Дейзи, не удосужились ее стерилизовать, а когда она забеременела, вернули в приют. Приют позвонил мне. Сперва я отказалась, но потом подумала – а чего нет-то? – Сует руку в ящик, пощекотать щенку лоб пальцем; щенок слепо тычется ей в ладонь. – Принимаешь, что само в руки идет, наверно.

– Обычно не кажется, что есть выбор, – соглашается Кел.

– И конечно, щенки эти – дикая смесь. Одному богу известно, кто их возьмет.

Келу нравится, как она держится с ним рядом – не подается к нему как женщина, которая его хочет или хочет, чтобы он ее хотел, без равновесия, так, будто ему с минуты на минуту предстоит ее ловить, а стоит на ногах крепко, плечом к плечу с ним, как напарник. В хлеву пахнет кормом для скота, сладко и орехово, пол усыпан золотой соломенной пылью. Речной холод постепенно тает у Кела в костях.

– Что-то от ретривера есть, похоже, – говорит он. – А вон тот в конце вроде как на терьера смахивает, судя по ушам.

– Чистокровная дворняга, я б сказала. Никак тут не узнаешь, сгодятся ли они для охоты. А караульные собаки из биглей никакие. Хомяк и тот свирепее.

– А голос они подать могут в случае чего?

– Если кто-то на вашей земле, знать они вам дадут, это да. Всё замечают – и хотят вам об этом доложить. Но худшее, на что способны, – зализать чужака в клочья.

– Я б не стал просить своего пса выполнять за меня грязную работу, – говорит Кел. – Но хотел бы, чтоб меня, если что, предупредили.

– Вы с ними ладите, – говорит Лена. – Если хотите, можете одного взять.