Искатель

– Ну, – говорит Кел, – теперь вот попробовал. У нынешних-то ящиков бегунки металлические, а это старое бюро. Насколько старое, точно сказать не могу, я не спец. Было б здорово, если б это у нас оказалась штука, подходящая для “Антикварной ярмарки”[12], но, скорее всего, это просто старое барахло. А мне вот приглянулось. Хочу прикинуть, удастся ли починить и пользоваться.

Разговаривает как с бродячей собакой у себя во дворе, спокойно, ровно, о словах не очень-то задумываясь. Малой шкурит все быстрее и увереннее, осваивается.

Кел измеряет направляющую и отпиливает второй бегунок.

– Хватит уже небось, – говорит. – Дай-ка гляну.

– Это же для ящика, – говорит малой, – надо чтоб прям гладко было. А то застрянет.

Голос ясный и чистый, еще не ломался, выговор почти такой же густой, как у Марта. И малой не балбес.

– Верно, – соглашается Кел. – Давай тогда, не спеши.

Усаживается так, чтоб уголком глаза видеть пацана, пока вырезает. Тот относится к делу серьезно, проверяет все поверхности и кромки осторожным пальцем, проходится по ним еще, еще и еще, пока не остается доволен. Наконец вскидывает взгляд и бросает Келу бегунок.

Кел ловит.

– Молодец, – говорит, проверяя большим пальцем. – Глянь. – Прикладывает разом к шипу на боку ящика, двигает туда-сюда. Малой тянет шею посмотреть, но не приближается. – Как по маслу, – говорит Кел. – Потом навощим для пущей гладкости, но вряд ли понадобится. Давай второй. – Тянется за вторым бегунком, взгляд пацана упирается в пластырь у Кела на руке. – Ага, – говорит он. Поднимает руку, чтоб малой разглядел как следует. – Если воспалится, я на тебя обозлюсь не на шутку.

Глаза у пацана распахиваются, мышцы напрягаются. Того и гляди даст деру, ноги едва касаются травы.

– Ты за мной следил неплохо, – говорит Кел. – Есть на то причины?

Миг спустя малой качает головой. По-прежнему готов сбежать, глаза уставлены на Кела – уловить первую же попытку схватить.

– Что-то хочешь разузнать? Потому что если да, сейчас самое время спросить по-честному, прямиком, по-мужски.

Пацан опять мотает головой.

– Я тебя чем-то не устраиваю?

И вновь мотает головой – еще ожесточеннее.

– Ограбить меня хочешь? Птушта если да, то это зря. Плюс – если только эта фигня и впрямь не проканает для “Антикварной ярмарки” – воровать у меня нечего.

Мотает головой.

– Тебя кто-то подослал?

Изумленная гримаса, словно Кел сказал что-то дикое.

– Не-а.

– Ты все время так? Следишь за людьми?

– Нет!

– Что ж тогда?

Миг спустя малявка пожимает плечами.

Кел ждет, но ему ничего не сообщают.

– Лады, – говорит он наконец. – Не очень-то мне и важно зачем. Но херню эту мы прекращаем. Дальше, если охота на меня глядеть, гляди вот так. Лицом к лицу. Предупреждаю первый и последний раз. Понял?

Малой произносит:

– Ага.

– Хорошо, – говорит Кел. – Имя есть?

Малой самую чуточку расслабляется – понимает, что удирать не придется.

– Трей.

– Трей, – повторяет Кел. – Я Кел. – Малой кивает разок, словно подтверждая, что уже осведомлен. – Ты всегда такой общительный?

Малявка пожимает плечами.

– Пойду заправлюсь кофе, – говорит Кел. – И печеньем или еще чем. Печенье хочешь?

Если малого натаскивали бояться чужих, это оплошный шаг, но Келу не кажется, что пацана вообще на что бы то ни было натаскивали. И действительно – малой кивает.

– Ты его заслужил, – говорит Кел. – Сейчас вернусь. А ты пока дошкурь. – Бросает Трею второй бегунок и уходит по саду, не оборачиваясь.

В доме наливает себе большую кружку растворимого кофе, отыскивает упаковку печенья с шоколадной крошкой. Может, с его помощью удастся разговорить Трея, хотя Кел в этом сомневается. Не раскусишь этого пацана. То ли врет – в чем-то одном или больше, – то ли нет. Считывает в нем Кел лишь безотлагательность, такую насыщенную, что в воздухе вокруг малого звенит, как от жара, поднимающегося над шоссе.

Когда Кел возвращается в сад, Коджак вынюхивает поросль у сарая, а на забор опирается Март с ветчинной нарезкой в руке.

– Ишь ты поди ж ты, – говорит он, оглядывая бюро, – еще живо. Придется мне с дровами обождать.

Полуошкуренный бегунок и клок наждачки лежат в траве. Малого по имени Трей и след простыл, словно его тут и не было.

3

Несколько дней о Трее нет ни слуху ни духу. Келу не кажется, что дело разрешилось. Малой показался ему зверушкой дикой более прочих, а диким зверушкам требуется некоторое время, чтобы поразмыслить над нежданной встречей, прежде чем решиться на следующий шаг.

Льет день и ночь, слегка, но неумолимо, поэтому Кел заносит бюро в дом и вновь подступается к обоям. Этот дождь ему нравится. Нет в нем нахрапа, его постоянный ритм и запахи, какие он приносит с собой в окна, смягчают убогость дома, придают ему уют. Кел научился видеть, как меняется под дождем пейзаж, как зеленый делается насыщеннее, как поднимаются полевые цветы. Дождь ощущается союзником, а не докукой, как в городе.

Кел более-менее уверен, что малой не станет поганить ему дом, когда Кела в нем нет, – уверен настолько, что когда в субботу вечером дождь наконец стихает, отправляется в деревенский паб. Идти до него две мили – достаточно, чтобы в плохую погоду Кел сидел дома. Март и старичье в пабе находят потешным это его настойчивое желание ходить пешком – до того потешным, что едут рядом с ним в машине, поощряя криками или по-пастушьему его понукая. Келу кажется, что его громкий, ворчливый, престарелый красный “мицубиси-паджеро” слишком заметен и привлечет внимание любого скучающего легавого, болтающегося по округе, а дурное это дело – попадаться на вождении в нетрезвом виде, когда ему еще не выдали лицензию на оружие: в ней же могут и отказать, если узнают о его неумеренных привычках.

– Да и не должны они тебе ружье выписать, по-любому, – сообщил ему бармен Барти, когда Кел упомянул при нем об этом.

– Это еще почему?

– Ты ж американец. Вы у себя там все свихнулись на оружии. Палите из него за любой чих. Пристрелить можете кого-нибудь просто за то, что человек последнюю упаковку “Твинков”[13] купил в лавке. Нам всем остальным тут опасно станет.

– Много ты понимаешь в “Твинках”! – возразил Март из угла, где он устроился за пинтой с двумя приятелями. Как сосед Кела Март считает, что это его ответственность – вступаться, когда Келу достается подколка-другая. – Где твое детство, а где “Твинки”.

– Я, что ли, два года в Нью-Йорке на кранах не отработал? Йил я “Твинки”. Дрянь ебучая.

– И что, подстрелил тебя кто?

– Не подстрелил. Ума им хватило.

– А зря, – встрял один приятель Марта. – Тогда, может, бармен у нас был бы такой, кто путную шапку на пинту справить умеет.

– Нет тебе сюда ходу больше, – сказал ему Барти. – И поглядел бы я, как бы у него получилось.

– Ну и вот, – торжествующе сказал Март. – Да и нет у Норин “Твинков” уж всяко. Так что пущай будет у мужика ружье – и налей ему пинту уже.

Паб, именуемый “Шон Ог”[14] кособокими кельтскими буквами над дверью, находится в том же обшарпанном бежевом здании, что и лавка. Днем люди забредают и туда и туда – купить сигарет и пойти с ними в паб или завалиться с пинтой в лавку, опереться о прилавок и потрепаться с Норин, однако вечером дверь между лавкой и пабом заперта, если только Барти не понадобится хлеб да ветчина, чтоб слепить кому-нибудь сэндвич. Паб маленький, с низким потолком, на полу красный линолеум, там и сям куски потрепанного ковра, разложенные, судя по всему, от балды, разноперая смесь видавших виды барных стульев, треснутых зеленых пластиковых банкеток вокруг шатких деревянных столов, разнообразная дребедень на пивные темы, настенная плашка с резиновой рыбой, поющей “Переживу”[15], и заросшая паутиной рыбацкая сеть, приделанная к потолку. Тот, кто вешал эту сеть, художественно разместил в ней несколько стеклянных шаров – для полной красоты. За годы завсегдатаи добавили к этому многочисленные бирдекели, резиновый сапог и фигурку Супермена без одной руки.

По понятиям самого паба, у “Шона Ога” сегодня оживленно. Март и пара его приятелей сидят в углу, дуются в карты с двумя невзрачными молодыми ребятами в добытых где-то спортивных костюмах. Впервые увидев у Марта и его корешей картишки, Кел предположил покер, но играют они во что-то под названием “пятьдесят пять” – с прытью и ражем, непропорциональными мелким кучкам монет на столе. Судя по всему, игра лучше всего идет, когда игроков четверо или пятеро, и когда больше никого нет, они пытаются привлечь Кела; Кел, понимая, что не ему тягаться, воздерживается. Молодые ребята продуют свои заработки – если они есть, что Келу видится маловероятным.

Параллельная компания мужиков спорит у бара. Третья группа – в другом углу, слушает, как кто-то играет на вистле, мелодия быстрая, прихотливая, все хлопают себя в такт по коленкам. На скамейке сама по себе сидит женщина по имени Дейрдре, держится обеими руками за стакан, уставившись в пустоту. Кел в Дейрдре не очень врубается, хотя в общем и целом смекает. Ей за сорок, невзрачная тетка в тоскливых платьях и с неприятно смутным взглядом больших скорбных глаз. Время от времени кто-нибудь из старичья покупает ей двойной виски, они сидят рядком и пьют, не говоря друг дружке ни слова, а потом вместе уходят – все так же безмолвно. Вызнавать подробности у Кела нет никакого намерения.

Он усаживается у бара, заказывает Барти пинту “Смитика”[16] и сколько-то слушает музыку. С именами он тут пока не совсем разобрался, хотя почти все лица ухватил, а также некую суть в личностях и отношениях. Что простительно, если учесть, что клиентура паба – переменчивая толпа чисто выбритых белых мужиков за сорок, одетых в более-менее одинаковые ноские брюки, утепленные жилеты и древние свитеры, и выглядят эти люди как родня; но, если сказать по правде, после двадцати пяти лет ведения сложной умственной базы данных по всем, на кого натыкался по службе, Кел упивается праздным удовольствием не заморачиваться и не запоминать, кто у нас тут Сынуля – который хохочет громко или у кого ухо драное. Кел хорошо соображает, от кого держаться подальше, а к кому поближе, в зависимости от того, охота ли ему поболтать – и о чем именно, и этого, как он понимает, более чем достаточно.

Сегодня вечером он собирается послушать музыку. Вистл впервые услышал, когда сюда перебрался. Вряд ли такой звук ему бы понравился, скажем, на школьном концерте или в полицейском баре посреди Чикаго, но тут он уместен – ладно сочетается с теплой, откровенной потрепанностью паба, и Кел пронзительно осознает безмолвные просторы, расстилающиеся во все стороны за этими четырьмя стенами. Когда тощий, как кузнечик, старичок-музыкант несколько раз в месяц достает свою дудочку, Кел усаживается на пару стульев подальше от трепачей и слушает.

Это означает, что на спор, происходящий у барной стойки, Кел обращает внимание к середине второй пинты. Улавливает он его, потому что спор этот вроде как необычный. В основном дискуссии тут потасканные – такие тянутся годами или даже десятилетиям, время от времени возникая, когда нет ничего свежего для обсуждения. Касаются они в основном методов ведения сельского хозяйства, сравнительной пользы разных местных и национальных политиков, надо ль заменить стенку на западной стороне Строукстаунской дороги на забор, а также милый ли современный шик или выпендреж – зимний сад Томми Мойнихана. Всем уже известно, кто какого мнения обо всем, – кроме Марта, поскольку он склонен регулярно менять свои воззрения, чтоб все оставалось интересным, – и публика ждет вклада Кела в беседу, чтоб ее как-то взбодрить.

У текущего же спора тон другой, громче и вздорнее, словно он не отрепетирован.

– Ни от какой собаки так не бывает, – упрямо твердит мужик в конце барной стойки. Мелкий, круглый, с маленькой круглой головой, насаженной сверху, вечный мальчик для битья; обычно его это не раздражает, но в этот раз лицо у него пунцовое от пыла и ярости. – Ты хоть видал те надрезы? Не зубами оно сделано!

– Ну и кто ж тогда? – спрашивает здоровенная лысая махина рядом с Келом. – Феечки, что ль?

– Отыбись. Говорю просто, что не зверь это.

– Только не, блить, пришельцы опять, – встревает третий, поднимая взгляд от пинты. Тощая угрюмая дылда, кепка натянута чуть ли не на нос. От него Кел слышал в сумме примерно пять фраз.

– Нечего тут подначивать, – приказывает ему коротышка. – Ты так говоришь, потому что не осведомлен. Обращай ты внимание на то, что происходит прямо у тебя над тупой башкой…

– Мне б ворона в глаз сракнула.

– Вот его спросим, – говорит здоровяк, показывая большим пальцем на Кела. – Нейтральную сторону.

– Ага, конечно, много он понимает в этом?

Здоровяк – Кел почти уверен, что его зовут Сена́н, и последнее слово, как правило, за ним – этой репликой пренебрегает.

– Подь сюды, – говорит он, повертывая свою тушу на барном стуле лицом к Келу. – Слушай. Позавчера ночью кто-то убы́л Боббину овцу. Забрал глотку, язык, глаза и жопу, остальное оставил.

– Не забрал, а отчикал, – поправляет Бобби.

Сенан и в этот раз пренебрегает.

– Что скажешь, кто такое сделал, а?

– Я не спец, – говорит Кел.

– Я не прошу экспертного научного мнения. Здравого смысла прошу. Кто такое сделал?

– Будь я игрок, – говорит Кел, – я б поставил на животное.

– Какое? – требует ответа Бобби. – У нас тут ни койотов, ни пум. Лиса взрослую овцу не тронет. Бродячая собака порвет в клочья.

Кел жмет плечами.

– Может, собака вырвала глотку, а потом ее спугнули. Остальное – птицы.

Повисает мгновенная пауза, Сенан вскидывает бровь. Все считали Кела городским мальчонкой, что правда лишь отчасти. Производят переоценку.

– Вот, пожалуйста, – говорит Сенан Бобби. – А ты с пришельцами своими срамишь нас на весь белый свет. Он же с этим в Америку вернется, и они там себе станут думать, что мы дикари стоеросовые, верим всему на свете.

– У них в Америке тоже есть пришельцы, – оборонительно говорит Бобби. – У них больше всех, это точно.

– Нету никаких, ебте, пришельцев.

– Полдесятка людей видали те огни прошлой весной. Это, по-твоему, что было? Феечки?

– Потин[17] Малахи Дуайера это был. Пара глотков этого дела, так и я огни увижу. Как-то раз ночью шел от Малахи домой и видел, как дорогу мне перешла белая лошадь в шляпе-котелке.

– Она овцу тебе сгубила?

– Да меня самого чуть не. Я подскочил так, что кувырком в канаву слетел.

Келу на его табурете удобно, он попивает пиво и ценит происходящее. Эти ребята напоминают ему деда и его приятелей по крылечку, те точно так же наслаждались обществом друг друга, развешивая друг другу лапшу по ушам, а еще они напоминают Келу полицейский участок – до того, как сквозь напускное просочится зыбучий слой нешуточного злобства, или, может, как раз перед тем, как Кел начнет его замечать.

– Мой дед и трое его приятелей разок видали НЛО, – говорит он, просто чтоб немножко подкормить беседу. – Были на охоте вечером, уже после заката, и тут прилетел здоровенный черный треугольник с зелеными огнями по углам и повисел над ними недолго. Ни звука не подал. Дед говорил, что они там чуть не обделались.

– Ах ты ж господи, – с отвращением говорит Сенан. – И ты туда же. Есть тут вообще кто-то хоть чуток при уме?

– Вот! – торжествующе говорит Бобби. – Слыхал? А ты пар пускаешь, что там янки про нас подумает.

– Окстись, а. Он тебе потрафить хочет.

– Дед божился, – лыбясь, говорит Кел.

– Дед твой с самогонщиками не водился, а?

– Одного-другого знавал.

– Я б сказал, хорошо он их знавал. Прикинь сам, – говорит Сенан, вновь поворачиваясь к Бобби и показывая на него стаканом. Этот спор того и гляди войдет в постоянный репертуар. – Допустим, есть они, пришельцы. Допустим, решают они выделить время и технику, чтоб прилететь на Землю за все эти световые годы с Марса или откуда там еще. Они б себе нашли хоть стадо всяких зебр, чтоб экспериментировать на них, или справных ладных носорогов, или податься в Австралию и взять там ораву кенгурей, и коал, и херни несусветной – для потехи-то. Но они-то… – тут он возвышает голос, заглушая возражающего Бобби, – они-то, а, прилетают черт-те откуда и выбирают твою овцу. Они там, на Марсе, совсем ку-ку, что ли? Головушкой мягонькие?

Бобби вновь надувается.

– Все нормально у меня с овцами. Они лучше, блить, коал. Лучше твоих паршивых колченогих…

Кел перестает обращать внимание. За столом у Марта качество разговора поменялось.

– Я поставил двадцатку, – говорит один из молодых ребят, и Кел узнаёт этот тон. Обиженный тон человека, собирающегося настаивать, даже если вечер из-за этого у всех сложится значительно сквернее необходимого, что он понятия не имеет, как эта трубка для крэка оказалась в кармане его штанов.

– Хорош, – говорит кто-то из приятелей Марта. – Двадцать пять ты ставил.

– Ты меня жухлом назвал?

Парню двадцать с чем-то, для фермера он слишком мягок и слишком бледен; пухлый, сальная темная челочка, над губой нечто, стремящееся рано или поздно стать усами. Кел замечал его и раньше пару раз – в дальнем углу, в компашке с другим молодняком из тех, кто пялится на секунду дольше нужного. Ни разу не потолковав с ним, Кел довольно уверенно мог бы перечислить немало разных фактов о нем.

– Никем я тебя не назову, если ты этот банк вернешь, – говорит приятель Марта.

– Не верну, бля. Все чин чином.

За спиной у Кела спор затих; затих и вистл. Осознание того, что он не вооружен, догоняет Кела яркой вспышкой адреналина. Этот парень из тех, кто способен таскать при себе “глок”, лишь бы самому себе казаться крутым гангстером, при этом понятия не имея, как пользоваться оружием. Секунда требуется на то, чтобы вспомнить, что здесь такое маловероятно.

– Ты слышал, как я сказал “двадцать”, – говорит пухляк своему дружку. – Давай, подтверди.

Дружок – тощий, большеногий, с торчащими зубами, из-за которых у него отвисает челюсть, а общий вид такой, будто он тут последний, кто понимает, что вообще произошло.

– Да я не расслышал, – говорит он, моргая. – Это ж всего пара фунтов[18], Дони.

– Жухлом меня никому звать нельзя, – произносит Дони. Взгляд у него делается бычий, и Келу это не нравится.

– А я буду, – сообщает ему Март. – Жухло. И сам знаешь, что ты даже хуже, ты, блить, жухло бездарное. И у младенчика вышло б лучше.

Дони отшвыривает свой табурет от стола, раскидывает руки, подзывает Марта.

– Урою. Давай.

Дейрдре испускает прочувствованный визг. Кел понятия не имеет, что предпринять, и от этого теряется еще больше. Дома он бы сейчас встал, после чего Дони либо угомонился бы, либо удалился – так или иначе. Здесь это вроде как не вариант – не потому что при Келе ни пушки, ни бляхи, а потому что он не знает, как в этих краях обходятся и есть ли у него право хоть что-то тут предпринимать. Его вновь охватывает ощущение легкости, словно он угнездился на краешке своего табурета, как птица. Ловит себя на мысли: пусть Дони попрет на Марта, и тогда станет ясно, что делать.

– Дони, – говорит Барти из-за стойки, показывая на парня посудной тряпкой, – пшел отсюда.

– Я ж ничего. Этот хрен меня назвал…

– Пшел.

Дони складывает руки на груди и плюхается на свое место, отвесив нижнюю губу, упрямо вперяется в пространство.

– Ой да бля, – с отвращением произносит Барти. Швыряет тряпку и выходит из-за бара. – Подсоби-ка, – попутно говорит он Келу.

Барти на несколько лет моложе Кела, однако, в общем, не мельче. Они подхватывают Дони с боков и выводят его через весь бар, обходя табуреты и столы, к дверям. Большинство стариков ухмыляется; у Дейрдре рот нараспашку. Дони обмякает и делается балластом, ноги волокутся по линолеуму.

– Встань как мужчина, – велит ему Барти, возясь с дверью.

– У меня там полная пинта, – взбешенно говорит Дони. – Ай! – Это Барти полуслучайно задевает плечом Дони о дверной косяк.

На обочине Барти тащит Дони, чтоб придать ему разгона, после чего мощно пихает вперед и отпускает. Дони, спотыкаясь, летит через дорогу, размахивает руками. Спортивные штаны сползают, он, путаясь в них, падает.

Барти и Кел смотрят, переводя дух, пока Дони встает и подтягивает штаны. На нем тесные белые трусы.

– В следующий раз скажи маме, чтоб купила тебе подштанники как у больших пацанов, – выкрикивает Барти.

– Я тебя сожгу нахер, – без особой убежденности орет Дони.

– Иди домой и погоняй лысого, Дони, – отвечает Барти. – Ни на что ты больше не годен.

Дони озирается и видит брошенную сигаретную пачку, швыряет ее в Барти. Недолет шесть футов. Дони плюет в сторону Барти и топает прочь по дороге.

Уличных фонарей никаких, в домах у дороги всего пара огоньков; половина домов пусты. Несколько секунд – и Дони исчезает из виду. Шаги слышно дольше, эхо отлетает от построек во тьму.

– Спасибо, – говорит Барти. – В одиночку я б спину посадил. Жирный мудилка.

Из паба выходит тощий и стоит на ступеньке – силуэт в желтом свете, чешет спину.

– Где Дони? – спрашивает.

– Ушел домой, – отвечает Барти. – И ты тоже иди, Джей-Пи. На сегодня тебе тут хватит.

Джей-Пи осмысляет.

– У меня его куртка, – говорит он.

– Тогда отнеси ему. Давай.

Джей-Пи послушно ковыляет в потемки.

– Часто этот парень бузит? – спрашивает Кел.

– Дони Макграт, – отвечает Барти и плюет на обочину. – Филон сраный.

Кел понятия не имеет, что это значит, хотя тон предполагает что-то вроде разгильдяя.

– Я его тут уже видел.

– Время от времени. Молодые ребятки в основном в город ездят, ищут, с кем бы покувыркаться, но когда у них на это нет денег, приходят сюда. Но все равно он теперь сколько-то не полезет. А потом приплывет со своими дружками как ни в чем не бывало.

– Он что, и впрямь может попробовать тебя поджечь?

Барти фыркает.

– Есусе, нет. У Дони кишка тоньше вошьей. А это будет слишком тяжкий труд.

– Считаешь, безобидный?

– Да он, бля, просто бесполезный, – отрезает Барти. За спиной у него опять вступает вистл, точный и бойкий. Кел выкидывает Дони из головы и возвращается в паб.

Происшествие, кажется, вообще никого толком не обеспокоило. Март и его приятели перегруппировались и начали новый кон в “пятьдесят пять”; спор у барной стойки переключился на достоинства сборной по хёрлингу этого года. Барти выдает Келу бесплатную пинту. Дейрдре допивает свое, обводит паб долгим обреченным взглядом и, когда никто ей в глаза не смотрит, выплывает вон.

Но Кел все равно остается побыть еще – растягивает перепавшую дармовщинку, пока Март с приятелями не доигрывают и не начинают собираться. Как раз Март-то и назвал Дони жухлом. Когда Март предлагает подбросить Кела домой – что случается всякий раз, исключительно ради удовольствия поддразнить, когда тот отказывается, – Кел соглашается.

Март умеренно пьян – достаточно, чтобы уронить ключи на коврик под рулем, а потому вылезает из машины и возится в поисках.

– Не волнуйся, – говорит он с ухмылкой, замечая, какое у Кела лицо, и хлопая ладонью по борту машины – синей развалюхи-“шкоды”, обляпанной грязью и крепко смердящей мокрой псиной. – Эта хрень знает дорогу от паба до дома, даже если я усну за рулем. Ей доводилось.

– Здорово, – говорит Кел, поднимая ключи и вручая их Марту. – Мне полегчало.

– Что с рукой? – спрашивает Март, старательно забираясь в кабину.

Рука у Кела заживает нормально, однако пластырь он не отлепляет, чтоб никто не заметил укуса.

– Ножовкой зацепил, – отвечает.

– То-то и оно, – говорит Март. – В следующий раз послушаешь меня и пойдешь на те сайты в интернете. – Заводит машину, она кашляет, содрогается и устремляется вперед по дороге с пугающей прытью. – Что там нес этот обормот Сенан? Что-то насчет Боббиной овцы?

– Ага. Бобби считает, это пришельцы. Сенан с ним не согласен.

Март сипит смехом.

– Я б сказал, ты думаешь, у Бобби чердак не на месте, а?

– Не-а. Я ему втер про то, как мой дед видал НЛО.

– Это ты его осчастливил, раз так, – говорит Март, сворачивая с основной дороги и с мерзким скрежетом переключая передачу. – Бобби не псих. Беда у него только в том, что он слишком много работает на земле. Работа мировецкая, но если человек не полный пень, уму его неймется. Мы, все остальные, в основном с этим справляемся – семья там, картишки, выпивка или еще что. А Бобби холостяк, для выпивки голова у него слабовата, да и в карты у него получается так паршиво, что мы его играть не берем. И вот когда уму-то неймется, Бобби, никуда не денешься, топает в холмы и там ловит НЛО. Ребята хотят купить ему гармонику, еще чем-нибудь его занять, но сам я хоть весь день бы слушал его про пришельцев этих.

Кел осмысляет сказанное. Пришельцы кажутся ему более удачным лекарством от неугомонного ума, чем кое-какие прочие средства из Мартова списка. То, как Март ведет автомобиль, поддерживает предположение Кела.