Кантата победивших смерть

– Натали? – кричит Пол, будто задает вопрос – не риторический, но и не имеющий ответа.

Дверь распахивается, отбрасывая Пола внутрь дома. Подошвы его кроссовок со скрипом скользят по деревянному полу. Пол приседает, опускает плечо, пытаясь надавить им на дверь, восстановить безвозвратно утерянное равновесие. Ноги перестают скользить и цепляются одна за другую, отчего он падает на колени. Дверь из стеклопластика отодвигает его в сторону.

Мужчина распахивает дверь до отказа, прижимая ею Пола к стене, продолжает давить. На белую дверь падает тень планетарного затмения, чужак – темная сторона Луны.

Незнакомец выкрикивает: «Я только поговорить! Впустите! Не прогоняйте!» Он дергает дверь на себя и бьет ей Пола. Мужчина и дверь превращаются сначала в примитивный механизм, потом в работающий на высоких оборотах поршень.

Удары двери по телу мужа и тела мужа об стену производят глухие, мерзкие, бу́хающие звуки. Они заглушают крики Пола. Двери и половицы вздрагивают, их маленький домик сдувает страшный серый волк.

Натали быстро преодолевает короткое расстояние до кухни. Она опрокидывает большую голубую кружку, до половины наполненную водой, которую совершенно зря пила раньше, тыльной стороной руки смахивает динамик и хватает с разделочной доски большой кухонный нож.

Входная дверь с грохотом закрывается. Крики незнакомца становятся громче.

Натали вопит: «Уходи! Оставь его в покое!» – бежит обратно в гостиную, держа перед собой нож, как фонарик. Глаза Натали привыкли к полумраку в доме.

Ее муж сидит на полу, пытаясь подняться на ноги. Кровь течет по лбу и капает из раны на правом локте. Мужчина приседает перед Полом на корточки, нависает над ним, его вид демонстрирует неоспоримое существование силы земного притяжения. Здоровенные лапы хватают Пола за плечи и, заключив в медвежьи тиски, поднимают на ноги. Левая рука Пола прижата к боку. Пол отбивается свободной рукой, отталкивает лицо чужака от своего лица. Мужчина выкрикивает какую-то тарабарщину, полную взрывных согласных звуков, вдруг замолкает, словно исчерпав запас нового безумного языка и закончив некий тайный ритуал, и несколько раз подряд кусает Пола. Укусы скоротечны и неглубоки. Они напоминают молниеносные выпады змеи. Зубы незнакомца выбирают разные места. За считаные секунды он кусает Пола за руку, грудь, шею, лицо.

– Впустите, не прогоняйте.

Футболка на мужчине разорвана и на левом плече у самой шеи покрыта алыми пятнами. По рукам и туловищу пробегает дрожь. Он рыгает, со стоном выдавливает из себя нечто напоминающее «нет». Трясет головой, отворачивается, как будто вид крови расстраивает или злит его, но кусать не перестает.

Натали, вскинув нож, бросается поперек комнаты.

Пол обретает равновесие, противники стоят выпрямившись. Мужчина все еще стискивает туловище Пола в своих ручищах. Пол последний раз выбрасывает правый кулак, попадает незнакомцу в глаз. Мужчина визжит, лает, делает два широких шага вперед, приподнимает Пола и тащит его в угол гостиной. Налегая сверху всем телом, он бьет Пола затылком и шеей о толстое дубовое сиденье античного кресла-качалки, доставшегося Натали от бабушки. При столкновении раздаются влажный хлюп и резкий хруст.

Натали наносит удар ножом, целя в середину спины незнакомца, однако он успевает полуобернуться и отклонить удар. Нож чиркает его по левой лопатке, оставив на ткани и коже параболический надрез.

Мужчина разворачивается лицом к Натали. Он средних лет, лысоват, своей неприметностью напоминает каждого и никого в отдельности. Возможно, жил где-то по соседству, а может, и нет. Лицо искажают тупая, первобытная ярость и страх. На губах пузырится слюна пополам с кровью. Он что-то кричит, Натали не слышит – она сама кричит.

Натали вскидывает нож и тыкает им в толстую шею. Мужчина блокирует лезвие голыми руками, неуклюже отмахивается, получая глубокие порезы ладоней и подушечек пальцев. Он кричит, но не отступает. Хватает Натали за запястье. Руки верзилы горячие, скользкие от крови, он тянет ее к себе, на себя. Даже сквозь прикрывающие живот легинсы она чувствует чудовищный, лихорадочный жар.

Мужчина кашляет ей в лицо, дыхание – как из ядерного реактора. Треснувшие губы кривятся и дрожат, мелькают вспышки улыбок, оскал зубов. Язык возбужденным угрем вертится в овале рта, заполненном густой, вязкой пеной.

Сплошь один рот. Рот открывается.

Натали уклоняется и одновременно толкает коленом в пах незнакомца, но без твердой опоры ей не удается вложить в удар достаточно силы.

Мужчина заламывает ее правую руку за голову. Быстро хватает ртом снизу за предплечье и смыкает зубы. Тонкая толстовка – слабая защита. Натали кричит, роняет нож. Ей хочется отдернуть руку, но она инстинктивно боится оставить клок мяса в зубах незнакомца. Ощущение грубого нажима в сочетании с острой жгучей болью – такой она еще никогда не испытывала – передаются всей руке даже после того, как мужчина отпускает Натали и она плюхнулась на диван.

Верзила сжимает и разжимает кровоточащие кулаки, коротко, громко всхлипывает, словно от осознания чего-то сломавшегося у него внутри и того, что сломал он сам. И опять лай. Этот гребаный лай.

Мужчина поворачивается, смотрит на Пола. Пол не шевелится. Лежит на спине, раскинув руки. Голова покоится между полозьев кресла, повернута к стене. Повернута неестественно, невозможно далеко. На шее – шишка, кожа обтягивает выпирающую кость – катастрофическое отступление от физиологии и привычного телесного рельефа.

Натали сползает с дивана и, невзирая на лесной пожар в руке и тревожные колики в левом боку, наклоняется и подбирает с пола нож. Место укуса пульсирует, боль нарастает, расходясь кругами с каждым толчком.

Мужчина хватает Пола и снова начинает его кусать и трепать, словно выполняя подневольную грязную работу. Туловище мужа бьется об пол, стены, кресло-качалку.

Ни одного крика боли, ни одного осознанного движения.

Натали пронизывает ужас при виде проломленного, сплющенного черепа Пола. Мягкотелая дряблость, с которой мотается его голова, не оставляет никаких сомнений, что шея навсегда перестала служить голове опорой.

Натали обеими руками до половины вонзает нож меж лопаток мужчины. Она выпускает из пальцев рукоятку, нож застревает.

Незнакомец со стоном бросает Пола в промежуток между стеной и креслом-качалкой. Какая-то часть тела убитого с металлическим звоном задевает панель плинтусного отопления.

Натали задом пятится к открытой входной двери. Левая рука нащупывает в кармане ключи от машины. Они все еще на месте.

Мужчина неуклюже вертится, тщетно пытаясь достать торчащий из спины нож. Что твоя юла, которая уже шатается и вот-вот упадет на пол. Он задыхается, «е-е-е» слабеет, превращаясь в пыхтение. Топтание на месте постепенно перетекает в эллипсовидные круги, которые относят незнакомца все дальше от Натали и входной двери. Чужак исчезает на кухне, оставив на стене кровавые отметины ладоней. Тяжелый топот, от которого вздрагивают деревянные половицы, сменяется шаркающими, скребущими шагами, как если бы подошвы мужчины внезапно превратились в наждачную бумагу.

Натали представляет, как держит в объятиях еще не остывшее тело мужа, зажмуривается, желает, умоляет, мысленно приказывает, чтобы дом рухнул им на голову и чтобы глаза больше не пришлось открывать никогда-никогда.

Однако Натали не приближается к мертвому Полу. Она на трясущихся ногах выходит на веранду, держа на отлете поврежденную руку. Натали давит в себе порыв выкрикнуть имя мужа, попросить, чтобы он простил ее, попрощаться. Прохладный ветерок остужает пот на ее лице.

Пока страшный серый волк бродит где-то в глубине их маленького домика, Натали выходит наружу и потихоньку прикрывает за собой входную дверь.

Нет, это не сказка, это – кантата.

I. Поехали обе

Мола

Доктор Рамола Шерман работает педиатром в детской клинике Норвуда уже три года. Рамола – одна из пяти штатных врачей, на чью долю выпадает принимать большинство новых поступлений. Местные жители быстро усвоили: доктор Шерман внимательна, энергична, добра, невозмутима и в то же время излучает ободряющую уверенность, в которой так нуждаются все родители, особенно те, кто им стал недавно. Детей же восхищает ее британский акцент, который Рамола не стесняется эксплуатировать, лишь бы искаженное болью лицо озарила улыбка. Если как следует попросить, самым маленьким доктор разрешает потрогать рыжую прядку в копне своих черных как смоль волос.

Рамола родилась в Саут-Шилдс, большом портовом городе на северо-восточном побережье Англии, где река Тайн встречается со студеным Северным морем. Ее мать Ананья эмигрировала с родителями в Англию из Бомбея (нынешнего Мумбая) в 1965 году, когда дочери было всего шесть лет. Ананья – полиглот, преподает инженерное дело в Саут-Тайнсайде. Она нелегко сходится с людьми, но беззаветно предана тем, кто однажды завоевал ее доверие. Не бросает слов на ветер и уже не первый десяток лет никому не дает себя переспорить. Ананья ниже дочери с ее ростом метр пятьдесят семь, однако в глазах Рамолы мать выглядит куда более внушительной фигурой. Отец Рамолы, Марк, – белый подкаблучник в очках с проволочной оправой, лицо обычно прячет за одной из трех ежедневных газет, тем не менее он обладает грозной фигурой с толстыми бицепсами и широкими плечами, как и положено человеку, всю жизнь проработавшему каменотесом. Мягкого нрава, он легок на шутку и примирение. Марк – безнадежный домосед, покидал Англию всего пять раз в жизни, включая три визита в Соединенные Штаты: первый раз он приехал, когда Рамола окончила университет Брауна, второй – пятью годами позже, когда дочь окончила медицинский институт Брауна, а третий раз – прошлым летом, чтобы погостить у Рамолы целую неделю. В июльской духоте городских кварталов Бостона Марк постоянно ворчал насчет адского климата, как если бы температуру и точку выпадения росы устанавливали добрые люди Новой Англии. Легендарная и, похоже, не очень правдивая история первого свидания Ананьи и Марка повествует о рассеянном совместном просмотре «Близких контактов третьей степени», походе в пользующийся недоброй славой паб и первой партии в пул, положившей начало несерьезной, но подчас соревновательной серии игр, которая продолжается вот уже несколько десятилетий. И отец, и мать упорно стоят на своем, утверждая, что тот первый матч выиграл/выиграла именно он/она.

Утро близится к концу. Рамола доедает холодные остатки пиццы без томатного соуса, пролежавшие в холодильнике четверо суток, потом болтает по «Скайпу» с матерью. Изображение Ананьи скачет на экране лэптопа – мама не может удержаться от жестикуляции, в которой участвует и рука с телефоном. Ясное дело, мама волнуется, но, слава богу, сохраняет выдержку и слушает больше, чем говорит. Рамола уверяет, что утро выдалось относительно спокойным. Она уже два дня не покидает свой таунхаус. Ничем не занята, сидит на диване, смотрит новости, пьет какао да проверяет электронную почту и эсэмэски на предмет своей роли в преодолении экстренной ситуации. Завтра в шесть утра в Норвудскую больницу из Метро-Саут должна прибыть вторая волна дипломированного медперсонала. Первая была вызвана из дома и расставлена по местам менеджерами групп Центра чрезвычайных ситуаций всего сутки с половиной назад. И вот уже понадобилась вторая волна. То, что ее вызывают так скоро после вызова первой волны, – плохой знак.

Ананья кладет руку на сердце и качает головой. Рамола боится, что кто-то из них – или обе сразу – сейчас пустят слезу.

Дочь говорит матери, что ей до выхода на работу еще надо прочитать новые инструкции (она их прочитала уже дважды) и собрать вещи. В ближайшем будущем ей предстоит работать сменами по шестнадцать часов, спать скорее всего придется на месте, прямо в больнице. Это лишь повод закончить разговор, сумка с суточным запасом давно уложена и стоит на полу у выхода из квартиры.

Ананья щелкает языком, шепчет молитву длиной в одну строку. Мама вытягивает из Рамолы обещание беречь себя и сообщать новости при любой возможности. Затем разворачивает телефон в сторону Марка. Все это время отец был рядом, за экраном, и слушал из тесного угла для завтрака, положив локти на стол, прикрыв рот мясистыми ручищами, с очками на макушке. Без очков глаза отца всегда кажутся маленькими. Он уже успел всплакнуть, его вид берет Рамолу за душу. Перед тем как она закрывает окно чата, папа машет рукой, прочищает горло и далеким, за тысячи миль, голосом, говорит: «Полный бардак, а?»

– Полнее не бывает.

– Береги себя, милая.

Рамоле тридцать четыре года, она живет одна в трехкомнатной квартире типа «таунхаус» площадью сто сорок квадратных метров. В маленьком комплексе под названием «Излучина» в Кантоне, штат Массачусетс, что в пятнадцати милях юго-западнее Бостона, таких квартир – четыре. Родители из лучших побуждений уговорили ее купить таунхаус, ведь она профессионал на хорошей зарплате и уже «в возрасте» (реплика Рамолы «вот удружила, мама» не умерила маминого упорства), а потому может себе позволить купить собственное жилье и не бросать деньги на ветер, снимая чужое. Рамола жалеет, что поддалась на уговоры родителей, хотя заранее знала, к чему это приведет. С бытовой точки зрения площадь таунхауса намного превышает нужды и пожелания Рамолы. Обеденная зона большой залы никак не используется, Рамола ест либо на кухонном «островке» с гранитной крышкой, либо на диване перед телевизором. Свободная спальня превратилась в пыльную свалку-хранилище стопок учебников, которые она не смогла себя заставить отнести гнить в подвал. Ежемесячные взносы на содержание здания в сочетании с кусачими муниципальными налогами оказались более серьезным бременем, чем она предполагала. Из-за обилия пространства – высоких потолков и лофта на втором ярусе с окнами, выходящими на общий двор, – счета за отопление и кондиционер в два раза превышают те, что Рамола платила за однокомнатную квартиру в Куинси. Своим друзьям, медсестре Джекки и медбрату Бобби, она призналась, что всякий раз, приезжая в свой дом, чувствует не клиническую, а финансовую депрессию. На работе у нее нет друзей ближе Джекки и Бобби, а вот вне работы они встречались всего несколько раз, обычно по случаю чьего-нибудь дня рождения или в канун длинных зимних праздников.

Лэптоп закрыт, телевизор выключен, телефон – в кармане. Рамола понимает, что хотя бы одно устройство следовало оставить включенным, быть на связи, но перерыв тоже нужен – надо отдохнуть от бешеного натиска новостей, сумбура противоречивой информации. В доме стоит подозрительная тишина, отчего слишком большая квартира напоминает пещеру, окруженную физическим пространством, наполненным световыми и звуковыми сигналами электронных медиа.

Может, проверить, как дела у соседей? Она с ними плохо знакома. Справа живет Фрэнк Китинг, недавно разведенный член городской управы. Назойливее его политических проповедей, замешанных на теориях заговоров, только четверо его котов, которые метят все подряд. Квартиру слева занимает пожилая супружеская пара, Пьяченцы, взрослый сын часто навещает их, играя роль арбитра в шумных спорах. В первой квартире проживают Лиза и Рон Дэниелсы с дочерью-малюткой Дакотой. Лиза вполне приветлива, но всегда куда-то спешит. Рамоле пока не удалось завязать с ней разговор, выходящий за рамки охов и ахов о благосостоянии ребенка. Муж Лизы, Рон, – молчаливый бирюк, здоровающийся при встрече на стоянке едва заметным кивком.

Рамола раздвигает шторы на эркерном окне и выглядывает на маленькую стоянку, отгороженную от оживленной Непонсет-стрит вереницей деревьев и вечнозеленой живой изгородью. Из-за ветра мертвые листья шмыгают по тротуару, как стайка мышей. Рамола внимательно высматривает признаки какого-либо еще движения. Остается только надеяться, что Фрэнк внял совету Службы охраны диких животных (черт, как давно это было? Неделю назад?) и больше не выпускает котов из квартиры. Она замечает, что все время стояла, затаив дыхание, лишь когда выдох затуманивает оконное стекло.

Рамола возвращается на кухню, выводит лэптоп из режима сна. Новой почты нет. Она увеличивает окно браузера с тремя закладками, обновляет открытые страницы – Центра контроля и профилактики заболеваний, правительства штата Массачусетс и Си-эн-эн. Государственные порталы не сообщают ничего нового. Истерические заголовки и прямые трансляции Си-эн-эн (включая кровавые сцены ночных погромов и грабежей в торговом центре зажиточного района Уэллесли) будоражат и ошеломляют, побуждая Рамолу снова закрыть лэптоп.

Она размышляет о том, что ждет ее завтра в больнице, прокручивая в уме худшие варианты развития событий. Закрыв глаза, Рамола заставляет себя дышать глубже. Мысленно рисует картину, как садится в машину, едет в аэропорт Логана или имени Т. Ф. Грина и умудряется попасть на рейс.

Бегство в Англию было запасным планом Рамолы с первых дней жизни в Штатах. Она грезила о возвращении домой, когда изнемогала от стресса в университете и медицинском институте, когда вкалывала по восемьдесят часов в неделю в ординатуре, приходя домой такой измотанной, что сил не хватало даже на слезы, во время четырнадцатимесячного безнадежного сожительства с Седриком и их вялых, бесконфликтных отношений, которые не столько распались, сколько постепенно истаяли под спокойными, но непрерывными приливами и отливами жизни, и всякий раз, когда ей давали почувствовать, что она – чужачка, иностранка. Рамола боролась и не сдавалась, доказывая себе и другим, что не спасует, неизменно вела борьбу до победы (по выражению мамы). Однако малая, но отчетливая часть ее естества всегда находила утешение в подробных фантазиях о возвращении домой: самолет садится в Гатвике, поездом до вокзала Виктория, подземкой до Кингс-Кросса, потом другим поездом через маленькие городки и разбухающие большие города, прибытие в Ньюкасл, сорок минут на метро до Саут-Шилдс, две минуты пешком (чемодан на колесиках постоянно заваливается на левую сторону), день теплый и солнечный, хотя теплые, солнечные дни бывают на севере Англии редко, а вот и знакомый дом, стиснутый с обеих сторон другими домами, с камышовой кровлей, кирпичными стенами и белыми шпалерами, она проходит через сад к черному входу, оттуда – на кухню, чтобы подсесть к маме и папе за до смешного маленький столик, накрытый уродливой желтой клеенкой. Родители смотрят поверх очков для чтения и улыбаются тихой узнающей улыбкой. Последняя сцена настолько жива в воображении, что в молодости Рамола даже тешила себя мыслью, что возвращение домой действительно произошло в параллельной вселенной. Как бы ни были безопасны и утешительны эти грезы, они наполняют душу Рамолы меланхолией, страхом перед неизбежностью смерти – как если бы, позволив себе грезить наяву, она слишком быстро приблизит будущее, в котором она и родители прирастут к столику на кухне и будут за ним чахнуть, пока три стула не опустеют один за другим. По этой причине она твердо решила никогда не возвращаться домой, и пусть финансовый напряг и все остальное катится к черту.

Рамола щелкает языком в такт мыслям, говорит: «Ну, на сегодня хватит» – и берет телефон. Она отправляет сообщение Джекки и Бобби, надеясь поддержать их – и свой тоже – дух. Попытка заканчивается полным провалом.

Сообщения

21 окт. 2019, 11:37

Рамола Шерман

Ну что, вторая волна, зажжем завтра утром? Кому-нибудь следовало бы заказать памятные футболки. Спортивного серого цвета или, может, голубенькие.

Джекки Джойс

Ага, как же. Извиняюсь, что накачиваю истерику, но у меня есть повод. Только что просмотрела 15-минутное учебное видео «Индивидуальные средства защиты от супербешенства». Пощелкала в «PowerPoint» («PowerPoint» – охренеть!!). И это подготовка персонала? Нам нужны костюмы химзащиты, ты согласна, Рамола? Обычные халаты и бахилы нас не защитят.

Рамола Шерман

Меня тоже не устраивает уровень подготовки, как и противоречивость сведений. Вирус мутировал, вирулентность усилилась, а официально заявляют, что он все еще распространяется через слюну. Видели новости о новом нейротропном вирусе? Ситуация чрезвычайная, я понимаю, но нам должны были выдать для надежности нормальные СИЗ.

Бобби Пиккет

5 крупнейших травмоцентров Бостона не справляются, а мы в сраной Норвудской больнице должны справиться? Ага, щас. Я увольняюсь. Моя жизнь этого не стоит. Тем более у них даже нет плана на случай, если мы заразимся.

Джекки Джойс

Согласна. На двух медсестер из Беверли напали и заразили их, а гребаный ЦКПЗ в пресс-релизе свалил вину на них же, типа они сами нарушили инструкции. Подготовка у них, видимо, была такой же хреновой. Их из кардиологии взяли, твою мать. Они на такое не подписывались.

Бобби Пиккет

Все валят на медсестер. Как это знакомо!! Докторов из Бостона, подхвативших заразу, не обвиняют (извини, Рамола). Доктора – герои! Вы все приедете в больничку завтра утром?

Джекки Джойс

Я приеду. Хотя охренеть как страшно. Слышала, что самаритяне в Броктоне перестали принимать пациентов.

Бобби Пиккет

Черт. Норвуд превратится в зверинец. Может, уже превратился.

Джекки Джойс

У нас есть реальный повод не обслуживать зараженных пцт, нам нужны нормальное оборудование, подготовка, защита. Говорят, самые тяжелые больные проявляют агрессию. Это правда? В бога душу мать. Инф пцтов должны отправлять в Эмори или Небраску.

Рамола Шерман

Без обид, Джекки, ты права, но, похоже, момент упущен, пцт слишком много, всех не перевезешь.

Бобби Пиккет

Ты даже смски пишешь с британским акцентом, док;) Воображаю, как перепуганы медсестры в реанимации. Надеюсь, они получили СИЗ и тренинг получше наших.

Джекки Джойс

Моей подруге Лизе в 9:30 позвонили из отделения интенсивной терапии. «Подготовку на супербешенство проходили?» Лиза: «Нет, а что?» ОИТ: «Просто проводим опрос».

Бобби Пиккет

Какая жопа! Лучше бы я остался в Нью-Йорке. Где, кстати, прибавка к зарплате? Мы можем заразиться и помереть, так и не дождавшись прибавки. Во как!

Джекки Джойс

Да, надо было оставаться в Нью-Йорке. Может, откажемся всей группой, пока не выдадут нормальные СИЗ?

Бобби Пиккет

Я – за. Что больничная сеть, штат или феды сделали такого, чтобы мы ощутили заботу?

Джекки Джойс

Надо слить наш «тренинг» в прессу и пожаловаться на нехватку СИЗ.

Бобби Пиккет

Просто смешно. У нас нет такого снаряжения, как у ЦКПЗ в Атланте.

Джекки Джойс

Лиза говорила, у одного пцт уже через час после экспозиции появились высокая температура и боли. Сказала, сегодня дежурят реаниматоры – бестолочь Эрин назначила. Помнишь, как она «консультировала» наше отделение?

Рамола Шерман

Помню. Надеюсь, Эрин не только расставляет персонал.

Джекки Джойс

Надо всем сказать, что мы понятия не имеем, как обращаться с этой дрянью. Эта гребаная пресс-конференция в Бостоне – сплошное вранье! Чувак из Нацбеза уверял, что все районные больницы обеспечены соответствующим персоналом и снаряжением. Болван-президент пишет в «Твиттере» то же самое.

Бобби Пиккет

Ага, нас «готовили» целых 30 минут, после чего заставили подписать отказ от претензий. Умеют прикрыть задницу!!

Рамола Шерман

И ты подписал? О, боже.

Бобби Пиккет

Мэри даже не смогла объяснить, должны ли наблюдатели тоже быть в СИЗ. Полная лажа. Зачем скрывать, что мы не знаем, что делать? Чтобы надеть комплект, требуется 20 минут. Манжеты прилегают неплотно. Нам нужны серьезная поддержка и снаряжение.

Джекки Джойс

Она всех заставила расписаться, что мы «прошли подготовку». Клэр все еще в Калифорнии? (Надеюсь, что да.) А где Мэг? Нам ВСЕМ нужен план. Нельзя соглашаться. Нет, серьезно. Гребаная сволота… Бобби, не показывай эти смски своим детям!

Бобби Пиккет

У меня ипотека висит на шее, но своя жизнь дороже. И все-таки завтра я выйду. Черт. Мы.

Джекки Джойс

Точно. (Знаю. И ты знаешь, что я тоже выйду.) А вот Мэг вряд ли. У нее есть $.

Рамола Шерман

Хаха! Избираю Джекки спикером нашей группы/отделения.

Джекки Джойс

А я избираю капитаном нашей команды Бобби. Я слишком много ругаюсь.

Рамола Шерман

Бобби: а кто говорил «давай побыстрее закончим тренинг, чтобы пораньше уйти на обед»? Я думала, что я тебя изучила.;)

Бобби Пиккет

Обычно я так себя и веду.

Рамола Шерман

Не волнуйся. Эрин распределит тебя как надо.

Джекки Джойс

Костюм химзащиты на ее тушу все равно не налезет!

Рамола Шерман

Некрасиво, но гениально.

Бобби Пиккет

Бугагагага!!

Телефонный звонок отвлекает Рамолу от группового чата. Весь дисплей занимает фотография с подругой Натали. Снимок был сделан на девичнике шесть лет назад. Они стоят, облокотившись на деревянные перила залитого солнцем бара под открытым небом, поднятые в тосте бокалы, хохочущие рты. На всех – белые футболки с карикатурной физиономией Натали и подписью «Нат надавала обетов верности». Группа назначила Рамолу добровольцем объяснять любопытным смысл надписи на футболках – британский акцент и медицинская лексика делали ее хмельные объяснения еще путанее.