Новик, невольник, казак

Полупуд лишь кивнул. Мол, резонно. Пусть так и будет. Встал на борт, мощно оттолкнулся, аж доски скрипнули, и прыгнул на вербу, которая приняла его с радостным хрустом ломающихся под весом казака веток. У меня получилось еще хуже. Нет навыков десантироваться на деревья. Хорошо, ветки у вербы гибкие, пружинистые, а не острые и твердые сучья, – иначе без членовредительства не обошлось бы. А вот Типун, несмотря на раненую руку, проделал все с ловкостью обезьяны. Прыгнул, завис на ветке, качнулся разок и уже стоит внизу. Как на эскалаторе съехал. И пока мы с казаком озирались да отряхивались, уселся в пришвартованную рядом лодку с таким видом, словно невесть который час нас тут ждет. М-да, рожденный ползать… альбатросом никогда не станет.

* * *

Свернув направо во второй раз, лодка выскочила из камышовых зарослей на весьма приличных размеров протоку. Вода здесь не стояла, а, весело шумя, проносилась мимо пологого острова. В верхней части которого, метрах в ста от берега, стояла небольшая деревянная крепость. Опоясанная сплошным, крепким частоколом с двумя видимыми с воды башнями на углах и одной широкой, надвратной. Виднелись также жерла нескольких пушек… Или мортир… В этом я не спец. Но размеры солидные, хоть арбузами заряжай. А еще за частоколом высился крест, венчающий маковку церкви… Православный.

Вся площадь перед частоколом аж роилась от народа, словно в супермаркете в день предпраздничных распродаж или перед офисом объявившего о банкротстве банка. Не меньше сотни… Гомон тоже стоял соответствующий. Удивительно, насколько заглушают звуки камыши и тростник. Пока не выплыли на плес, ничего не слышал. Даже сомневаться начал, хорошо ли запомнили указания и туда ли свернули. А потом как звук включили…

Особенно со стороны одной, самой большой группы, плотно облепившей перевернутую вверх килем большую лодку. Более стройных, чем байдак, обводов и хищного, что ли, вида. Явно предназначенную для стремительного броска, а не для перевозки грузов. Видимо, это и есть та самая чайка, легендарное судно запорожских казаков, на котором они переплывали Черное море и задавали жару Высокой Порте.

– Тащи! Тащи…

– Куда прешь?! Глаза разуй!

– А чтоб тебе повылезало! Стой, зараза!

– Заноси! Заноси!

– Осторожно!!!

Часть толпилась на берегу, а другая – по колени в воде. То ли вытаскивали для починки, то ли наоборот – спускали на воду.

В другой стороне острова, отсюда невидимой, поднималось несколько десятков дымов и звенели наковальни. Из-за шума протоки казалось, будто перезвон доносится издалека. А то и вовсе из-под воды.

Лодка ткнулась носом в прибрежную мель и остановилась. Полупуд тут же выпрыгнул и поклонился в пояс.

– Ну, здравствуй, матушка Сечь. Давненько ж я дома не был, – Василий перекрестился на церковь.

Вслед за ним перекрестился и Типун. Право слово, поведение разбойника интриговало меня все больше. На нас стали оборачиваться, так что и я осенил лоб крестным знамением.

– Эй! Хлопцы! – заорал самый глазастый, бросая шапку оземь. – Гляньте! То ж Полупуд! Чтоб меня турецким ядром на части разорвало, если брешу!

– Точно… Василий… – согласился еще кто-то. – Вот так штука. А мы ж его…

– Челом, братья! – поклонился казакам Полупуд. – Рад, что помните. И что чарку за упокой души поднять не погнушались, тоже спасибо. Теперь сто лет проживу, не меньше.

– Здорово, чертяка! – подскочил к Василию совершенно голый казак. На загорелом до темноты мореного дуба и густо испачканном то ли дегтем, то ли еще каким жиром теле вода висела отдельными каплями, словно бисер. И от этого запорожец сверкал на солнце, будто огромный кусок льда или слюды. – Дай же я обниму тебя, товарищ дорогой! Как же я рад, что ты цел!

Казак и в самом деле полез обниматься и целоваться, совершенно не стесняясь ни наготы, ни грязи. Не смутило это и Полупуда.

– И я рад тебя видеть, Смола, – отвечал он весело, похлопывая казака по мокрой спине. – Гляди только, не прилипни. Мне еще к кошевому надо.

Неизвестно, прилип бы «нудист» или нет, но его уже оттерли в сторону другие запорожцы, тоже желающие высказать свою радость возвращению.

При этом некоторые поглядывали на нас с Типуном, но с вопросами не лезли. Любопытство на Сечи не поощрялось. Слишком многое прибывшим сюда хотелось забыть о прошлой жизни и никогда больше даже случайно не вспоминать. Принятым в науку новикам наставники так прямо и говорили: «Смотри, слушай, на ус мотай, а захочешь спросить – подумай еще разок и промолчи».

– Всё, всё, братцы… – освободился от дружеских объятий Василий. – Как солнце сядет, приходите в шинок к старому Шмулю, там и побеседуем обо всем. Сейчас не гневайтесь – дело не терпит.

С этими словами казак подхватил под руки нас с Типуном и потащил к воротам в крепость.

Вход в Сечь никем не охранялся, ворота стояли нараспашку, и лишь пара здоровяков громко храпела кверху пузом рядом с коловоротом, опускающим толстую кованую решетку. В общем-то верно, от кого закрывать, если на всем острове только казаки.

Хотя с этим выводом я поторопился. Чем выше мы поднимались по склону, тем больше ранее невидимых подробностей открывалось взгляду. Например, в той стороне, где я пометил дымы, было нечто похожее на предместье. Только не из хат, а землянок, шалашей и навесов. Над землянками наверх выходили только покатые крыши из плотно уложенных веток. И лишь некоторые, самые большие, были укрыты дерном. Невысокие кусты там уже сами выросли. Похоже, их строители и хозяева не беспокоились о комфорте и уюте. Главное – быстрота и дешевизна постройки. Поскольку при нападении дом или избу за стену крепости не спрячешь. Так зачем зря тратиться на то, что наверняка сожгут и разграбят?

Из истории я знал, что почти не было ни одного года, чтобы Сечь не пытались уничтожить. Особенно зимой, когда плавни замерзали и становились проходимыми для большого войска. И время от времени басурманам это удавалось. Оттого и перемещалась она по всему Великому Лугу от порогов и даже до берегов Черного моря. Возрождаясь из пепла, как птица феникс. Чтобы снова собрать разрозненные курени да паланки[6] в одно грозное войско.

Первая неожиданность караулила нас сразу за воротами. Там стояли две большие пушки, слишком тяжелые для того, чтобы их водрузили на башни, и, видимо, предназначенные для стрельбы прямой наводкой. А рядом с одной из них, прикованный толстой цепью к лафету, понурив голову, сидел давешний знакомец – Олесь. Конокрад и обманщик. И, похоже, давно сидел. Поскольку казаки, проходя мимо, не удостаивали его даже взглядом, как привычную деталь пейзажа.

– Вот так встреча! – хлопнул по бедру Василий. – Не зря говорят, что кривдой мир обойдешь, а назад не воротишься.

Олесь смолчал, только голову еще ниже опустил. Вместо него отозвался казак, сидящий на второй пушке. С копьем в руке. На страже, значит.

– Знаешь ее, что ли?

– Ее?! – от изумления Полупуд даже ус дернуть забыл.

– Ну да… – подтвердил стражник. – Девка это.

– Забодай меня корова, – озадаченно почесал затылок Василий. – Вот так штука. Хоть не рассказывай никому. Засмеют… – потом пнул меня в голень. – Ну, я, положим, пень старый, нюх потерял. А ты? Молодой парень, неужто не почуял?.. Хотя о чем я… – запорожец только рукой досадливо махнул. – Запамятовал, что ты с малолетства по монастырям… Откуда тебе знать, как девка пахнет… Встретил черт слепого да немого… вот и обвел вокруг пальца.

– А что она сделала?

В отличие от Полупуда, перевоплощение Олеся в Олесю меня не сильно удивило. В моем мире и не такое возможно. Взять хотя бы знаменитую шекспировскую «Двенадцатую ночь». Или ту бородатую певичку, не дай бог перед сном увидать… А вот почему человек, рвавшийся на Сечь так, словно речь шла о жизни и смерти, сидит прикованный, как преступник – было очень интересно. Ведь не для этого же она так рисковала всем? Даже лошадей у казаков украсть рискнула, что само по себе весьма чревато последствиями. Конокрадов нигде не любят, а уж запорожцы особенно. Что же пошло не так?

– То есть как «что»? – недоуменно сморгнул стражник. – Она же баба… – и как для тугоухого повторил громче: – Баба!

– Не удивляйся, – объяснил ему Полупуд. – Хлопец из монастыря сбежал. Первое лето казакует. Обычаев Низовых не знает.

А меня за рукав дернул.

– Забыл? Молчи, слушай и варежку не разевай!

– Да не о том разговор, Василий, – заупрямился я. – Что женщинам на Запорожье ходу нет. И нарушение карается смертью – всем ведомо. И она, я думаю, тоже об этом знала. Но ведь пошла на такой риск. Зачем?

– Откуда мне знать, – пожал плечами тот. – Девки от любви, как совы днем, слепнут. И сослепу насмерть расшибиться могут. Видимо, и эта не ведала, куда летит.

– Не похоже на любовь… – не согласился я. – Другое тут что-то.

И, не обращая внимания на окрик стражника, присел рядом.

– Тебя ведь не узнали, правда? Ты сама открылась? Зачем?

– А ну сдай назад! Нельзя с преступницей разговаривать! – бросился ко мне стражник.

Типун тоже. Но при этом кормщик неловко задел раненое плечо и со стоном повис на руках сторожа, изображая умирающего лебедя.

– Кошевого спроси… – подняла на меня заплаканное лицо девушка. От грязи и пыли оно стало похожим на трагическую маску, по которой художник небрежно провел две светлые полосы, обозначающие слезы. Вот только плакала Олеся по-настоящему. И боялась… – А я лишь клятву сдержала. Не могла иначе…

Я наверняка узнал бы больше. Ей хотелось хоть с кем-то поговорить. Но теперь меня за плечо взял Полупуд. А кто хоть раз побывал в его руках, тот навсегда запомнил, что дергаться бессмысленно.

– Сказано тебе – не суйся! – рявкнул сердито. – А то мигом кнута схлопочешь. И ты тоже стой смирно, – рыкнул на Типуна.

Потом притянул меня к себе и зашептал на ухо:

– Думаешь, я дурнее? Тоже понимаю, что не затем она сломя голову на Сечь торопилась, чтобы на цепи посидеть. Погодь… разберемся. Но сперва кошевой атаман, которому надлежит о Хотине и планах Орды узнать. Потом – казакам со Свиридова угла… кому добрую, а кому и злую весть передадим. А уж потом свое любопытство потешим.

– А не опоздаем?

– Разумно… – признал Василий и повернулся к стражнику. – Извини дурня… Мало бил. Боится, что казнь не увидит…

– Молодой… – понимающе кивнул казак. – Пятница нынче. Негоже постный день казнью пачкать. Велено завтра на заре утопить. Так что, если не проспите, не пропустите. Хотя… я думаю, она так визжать будет, что мертвого разбудит.

– Значит, не проспим… – Василий снова подхватил нас с кормщиком под руки и потащил дальше. – Слышали? Вот и ладно…

– Ладно… – проворчал разбойник. – Девиц казнить… Что ж тут ладного, типун мне на язык. Как по мне, так и совсем ничего. Задрать подол на голову да выпороть так, чтоб месяц на животе спала. И сама на всю жизнь науку запомнит, и другим сто раз закажет. Убивать-то зачем? Мало их и без нас басурмане в полон угоняют?

* * *

Первый и единственный раз путь нам преградили прямо перед порогом в стоящую отдельно от длинных и приземистых, крытых тростником бараков, небольшую, всего лишь из двух светлиц, зато чисто выбеленную хату. С пусть небольшими и мутноватыми, но стеклянными окнами и резными наличниками.

Двое казаков с напускной ленцой поднялись со скамьи возле крыльца и шагнули навстречу.

– Осади помалу. Не в корчму прешь.

– Здорова, хлопцы-молодцы, – поздоровался с ними Полупуд. – Мне к атаману… Срочно.

– Кому срочно, а кому и подождет… Почивает Серко. Сказал, не будить, покуда сам не встанет.

– Не пойдет, – гнул свое Василий. – Дело важное.

– Дел много, – не поступился и есаул[7], – а кошевой у нас один. Хочешь поговорить – вон там, в холодочке обожди. Как проснется, сам выйдет.

– Хлопцы, вы не понимаете… – начал заводиться Полупуд.

– Это ты, друже, не понимаешь… – придвинулся второй есаул, но не угрожающе, а чтоб голос не повышать. – Батька всю ночь со старшиной совет держал. Только-только прилег. Поимей совесть. Дай человеку отдохнуть. Атаман хоть и крепкий еще, разозли – вола кулаком убьет, но ведь и не вьюнош. Лета свое берут.

Но как раз в этот самый миг двери в хату скрипнули и на пороге показался седой, крепкий мужчина, среднего роста. Длинноусый, с острым ястребиным лицом и таким же хищным, пронзительным взглядом. Богатый восточный халат расхристан, так что на волосатой груди виден большой серебряный крест на обычной бечевке. Одна щека примятая, глаза от недосыпа красные, но сабля на боку, а в руке короткая нагайка.

– Что-то я не расслышал, – проворчал он негромко. – Кто тут вьюнош, а кто старец?

– Так вот же, батька атаман, – первый есаул ткнул в меня пальцем.

Молодец. Сообразительный. Зачем лезть под руку человеку спросонья? Вдруг кошевой не с той ноги встал? А так – и стрелки перевел, и доложил.

Кошевой мазнул по мне тяжелым взглядом, чуть дольше задержал его на Полупуде и удивленно вздел брови, добравшись до Типуна. Но тут же взял себя в руки и продолжил в прежнем, ворчливом тоне:

– Что-то зачастили ко мне эти вьюноши… спозаранку. Надеюсь, на этот раз хоть не девка? Проверили?

– Батька атаман, – возмущенно воскликнул один из есаулов. – Ну откуда ж нам было знать? Или прикажешь каждому гостю штаны снимать, прежде чем в избу войти? Как в нужник?

– Поговори у меня! Руками щупать надо, если глазами слабы… – пригрозил помощникам нагайкой кошевой. – Опозорили на старости лет. А если б она не призналась? Знаете, какой бы по всему миру слух пошел?.. Что на Сечь нынче не то что врагам, даже бабам ворота открыты. Тьфу! Сгиньте с глаз моих! Пока и в самом деле не осерчал да не всыпал горячих!

А когда молодые казаки проворно метнулись прочь он начальственного гнева, кинул вслед:

– Куда ускакали? На коне не догнать. Обед подавайте. Да так, чтоб и гостям голодными за столом не сидеть.

Сунул нагайку за голенище и спустился с крыльца.

– Челом, батька атаман, – поклонился Полупуд.

Мы с Типуном тоже не погнушались спины согнуть. Кошевой войска Низового Запорожского фигура солидная. Хоть и выборная должность, а генеральская. Если в военное время. А в мирное – губернатор, не меньше. А то и президент республики.

– Я – Василий Полупуд, товарищ Минского куреня, – продолжил казак. – Пришел с вестью важною.

– И тебе не хворать, молодец, – кивнул тот. – Новость короткая или длинная?

– Хотин… – одним словом ответил Василий.

– Вот как… – сразу посерьезнел кошевой и указал на дверь. – Тогда пойдем в хату. Похоже, разговор долгий намечается.

– Погоди, батька… – замялся Полупуд. – Прежде чем в дом войти, я сказать должен.

– Говори, если должен, – остановился тот.

– Я привел с собой тех, кто моим словам весу придать могут и растолковать подробнее. Выученик мой… и пленный разбойник… – Василий указал на кормщика. – Не знаю, гоже ли будет и его, наравне со всеми, привечать?

Кошевой посмотрел на Типуна, и мне снова показалось, что переглядываются они не просто так, а как давние знакомцы.

– Пут на нем не вижу, – пожал плечами. – Если до сих пор не сбежал, то теперь уж точно никуда не денется. Виноват – ответит. Закон на Сечи один для всех. А знает что важное и готов поделиться – круг оценит.

– Спасибо…

– Не торопись, как голый в баню… – отмахнулся кошевой. – Там видно будет. А теперь либо заходите, либо посторонитесь… – кивнул на нескольких джур, спешащих с горшками, мисками и большим жбаном. Ушлые есаулы исхитрились и наказ исполнить, и на глаза не сунулись – парнишек прислали.

Внутри жилье кошевого ничем особенным не отличалось. Хата как хата. В глубинке, по деревням таких много. Разве что ковров на стенах больше. И не абы каких. А уж оружия развешено и выставлено столько, что на пару-тройку исторических музеев хватит с избытком. Тут и панцири[8], и кирасы, и щиты… Мечи, топоры, копья, секиры… Сабли и ятаганы. Булавы, моргенштерны[9] и боздуганы[10]. Луки в сагайдаках и колчаны со стрелами… Все отборное, парадное. Инкрустированное драгоценными металлами и каменьями.

Длинные, на пять седоков каждая, скамьи под стенами застелены волчьими и лисьими шкурами. Широкое ложе, видимое сквозь распахнутую дверь в другой комнате – тоже.

– Да не стойте вы, как над покойником, – кошевой уселся во главе стола, уже обильно сервированного всевозможными яствами. Самыми простыми и постными – хлеб, рыба, сыры, печеные яйца, фрукты. Зато в таких количествах, словно после нас еще как минимум полкуреня обедать будет. – В ногах правды нет. Ешьте, пейте и рассказывайте, с чем пришли.

После этого, как бы исполнив ритуал хозяйского радушия, притянул к себе кружку, набулькал в нее из жбана чего-то пенного и ароматного и жадно осушил двумя глотками.

– Благодарю за угощение, батька атаман, но прежде чем трапезничать, должен я тебе поведать о том, что лишь недавно узнал. Слишком важное, чтобы и дольше держать при себе. Ошибаюсь или нет – о том не мне судить, но многое указывает, что еще нынешним летом султан двинет войска на Польшу или Русь. И, вернее всего, направятся они под Хотин.

Кошевой положил обратно уже оторванную куриную ногу и вперил в Полупуда тяжелый взгляд.

– Такое известие голословным быть не может. Казак ты опытный, не новик, и понимаешь это. Значит, не просто так говоришь. Выкладывай все, что знаешь. Без утайки и опасения, что я с недоверием к твоему рассказу отнесусь. Мы хоть и в плавнях сидим, да не на краю света. Тоже кое-что слышим и видим.

Полупуд неуверенно поглядел на кормщика. Кошевой перехватил взгляд.

– О разбойнике беспокоишься? Забудь… Как бишь звали его? – поинтересовался таким тоном, словно говорили о ком-то отсутствующем.

– Как крестили, того не ведаю, а в ватаге Типуном кликали. Он у них кормщиком был. Хороший кормщик…

– Это да, – согласился кошевой и продолжил ни на кого не глядя, словно сам с собою разговаривал: – Семен всегда на кормиле лучше других себя казал. Помню, однажды, годков десять тому или больше, мы в Варну ходили. Так если б не Семен, может, и назад не вернулись. Такой туман на море лег, что весло в вытянутой руке не разглядеть. А он, сучий сын, будто нюхом землю чуял…

– Какой Семен? – Полупуд удивленно глядел на кошевого.

– Которого ты, Василий, в плен взял… – засмеялся Серко. Вскочил и в пару шагов оказался рядом с Типуном. Сдернул кормщика со скамьи и сгреб в объятия. – Ну, здорово, друже. Где ж ты столько пропадал. Я уж и ждать перестал. Думал, всё… Нашел покой в столь милой твоей душе пучине вод Днепровых.

– Их стараниями… – проворчал кормщик, морщась. Видимо, объятия разбередили рану. – Так могло и случиться, типун мне на язык. Господь оборонил. Всего лишь поцарапали немного. Но ты, Иван, не веселись сильно. В Кызы-Кермен я не доплыл. С людьми не встретился. Поэтому толком ничего не разузнал, в доверие к предателям не втерся и, помимо слухов, прибавить ничего не смогу. Будем надеяться, что хоть Полупуд не с пустыми руками на Сечь пожаловал. Одно верно – война грядет. Большая война… Порта, как осиное гнездо, гудит. И крымчаки табуны на дальние пастбища не гонят, рядом с улусами держат. А это, сам знаешь, примета верная.

– Это да… – кошевой отпустил Типуна и вернулся на свое место. – Говори, Василий. Больше перебивать не стану. Просто хотел, чтобы ты знал, что тут все свои. И что Семен Типун такой же товарищ войска Низового, как и мы с тобой. А что разбойником прикидывался, так служба у него такая. Во имя веры нашей, Православной церкви и Отчизны.

«Любите сюрпризы! – охнул я мысленно. – Кино и немцы, блин! Штирлиц отдыхает…»

Полупуд выложил карту у Сафар-бея и приступил к рассказу, время от времени кивая в мою сторону. А я под шумок тихонечко стянул с подноса печеное яйцо и сунул в рот.

Во-первых, проголодался. Во-вторых, так лучше думается. Особенно если вопрос врасплох застанет. А поразмыслить есть о чем. Ведь, как ни крути, а своим героизмом мы сорвали чью-то тайную операцию по внедрению нашего лазутчика во вражеский стан. Операцию настолько важную, что кто-то счел груз сотни новейших мушкетов и огневой припас к ним вполне адекватной ценой за легализацию агента. И просто так, даром, нам это с рук не сойдет. К гадалке не ходи… Значит, надо срочно что-то придумывать. Так сказать, ответный ход. Причем не менее ценный и результативный.

Глава четвертая

– Ключ…

Типун протянул руку, тем самым возвращая меня обратно в хату кошевого. Серко тоже выжидающе уставился. Так я и не собирался зажать. Держите.

Кормщик сидел ближе, поэтому я протянул ключ ему.

– Вот…

Семен без задержки вручил таинственную находку кошевому.

– Важная работа, – оценил Серко. – Поди, немцы делали. Или голландцы. Они по замкам мастера. Толково… И ты, Семен, говоришь, что не знаешь, какую дверь он отпирает?

– Не знаю, Иван, типун мне на язык. И о ключе том догадки не имел, покуда этот ворожбит не заставил проговориться о тайне, которую мне Ворон доверил.

– Ворожбит? – Серко с интересом посмотрел в мою сторону. – Ну, ну… Ладно, об этом после. Рассказывай дальше.

Похоже, я слишком углубился в процесс поедания печеных яиц и размышления, потому что пропустил весь рассказ Полупуда и большую часть приключений Типуна. Это я напрасно. Внимательнее надо слушать. А то на ус мотать нечего будет. И сами усы вырасти не успеют.

– С кем Ворон в городе встречался, я не видел, да и не лез. Кто крамолу замыслил – у того уши торчком. Лишний взгляд, ненужный вопрос – и нож под ребра, типун мне на язык. Я так рассудил, когда груз доставим – Ворон мне больше доверять станет. И на обратном пути таиться меньше будет. Тогда я и того, кто среди наших басурманам предался, найду, и с кем он в Кызы-Кермене встретится, тоже увижу.

– Разумно, – согласился кошевой.

– А о ключе… Вернее, о том, что в бочонке, помеченном крестом, спрятано нечто важное, я узнал позже. Когда мы уже отплыли. На порогах нас немного поскребло дном о камни… типун мне на язык. Слишком уж тяжелый груз. Не помогло даже то, что часть перенесли берегом. Вот тогда Ворон и отозвал меня в сторону. «Типун, – говорит, – если со мною что-нибудь случится, можешь потерять весь груз, утопить байдак, но вот этот бочонок… – показал который, – доставь в Кызы-Кермен. На рынке спросишь кожевника Ибрагима. Он товар примет и рассчитается. Если сделаешь, как говорю, не пожалеешь».

Серко достал трубку (обычную, из груши или бука!) и набил табаком. Прикурил от свечи. Затянулся.

– А почему разбойник тебе доверился, как думаешь?

– Наверно, больше некому было… – вместо кормчего ответил Полупуд. – Я всю ватагу видел. Такие морды… родную маму продадут. Узнав о ценности чего-то небольшого, вполне могли попытаться украсть и сбежать. А чтоб их не догнали – днище байдака прорубить.

– Да, – согласился Типун. – Василий верно подметил. У Ворона тот еще сброд под рукой был. Каждый своего атамана стоил. Чужую жизнь забрать, что свечу задуть. А уж если хороший куш зачуют – друг другу глотки перегрызут. Только Ворона и боялись. Знали, что вожак нелюдь пострашнее их самих. К слову, из тех четверых, что на веслах сидели, только один снисхождения заслуживает – Антип Куцый. На нем невинной крови нет. Остальных давно черти ждут.

– Понятно. А ты, Семен, значит, не такой… Аки агнец… – словно осуждающе произнес Серко. – Но все же Ворон тебя к себе принял и доверие оказал. Не странно? Может, не о доверии речь, а о проверке?

Ни Типун, ни Полупуд к такой трактовке событий готовы не были и лишь переглянулись растерянно.

– Гм… да… Умеешь ты, Иван, спросить… – пробормотал кормщик, усердно скребя затылок.

Я негромко кашлянул в кулак, привлекая внимание. Влезать без спросу в разговор старших не по чину, можно и чубуком по лбу схлопотать, но если сами спросят… Спросили.

– Говори, ворожбит… – ухмыльнулся кошевой. – Не мнись, как девка на выданье. Не на раде… За столом у каждого голос имеется.

– Ты, батька, усомнился, а я так смекаю… У Ворона и без Типуна душегубов полная пазуха. Хорошего кормчего найти, да еще такого, что от правосудия прячется и к ватаге разбойной пристать готов – задача посложнее. А если вспомнить стоимость груза, который тати в Кызы-Кермен везли, то даже без дополнительных тайн атаману надо было хорошенько подумать, кого за кормило садить.

Серко только крякнул одобрительно. Ну, а Полупуд с готовностью вцепился в ус.

– Разумно говоришь… Что еще прибавить хочешь?

– Если Ворон ключ этот ценил больше тысячи мушкетов, то я думаю… надо его по назначению доставить. Тем более, разбойник подсказал, как это сделать, не вызывая подозрений, оставив оружие и огневой припас себе.

– Сдурел?! – чуть не подпрыгнул Полупуд. – Прости его, батька! Петрусь дюже умный хлопец, но крепко в голову ушибленный. Иной раз мудрее библейского старца, а иной раз такое сморозит, что ни в тын, ни в ворота.

Но кошевой лишь бровью в его сторону повел, угомонись, мол, – а сам с меня глаз не спускает.